Текст книги "Пограничное время. Книга стихотворений"

Пограничное время
Книга стихотворений
Виктор И. Павлов

© Виктор И. Павлов, 2023

ISBN 978-5-0053-0405-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ «ПОГРАНИЧ-НОЕ ВРЕМЯ»

«Пограничное время» (2019 – 2021 гг.) вторая книга моих стихотворений. Условно её можно назвать – мастерская. В этой небольшой книжке я постарался реализовать свои идеи, которые меня интересовали в конце прошлого века. Перерыв в творчестве в девятнадцать лет, обусловленный невозможностью заниматься творческой работой, не позволил мне развить эти идеи. Раньше. Основная идея книги – обновление стиха за счёт территории прозы…

1. СВОЁ СРЕДИ ТРАВЫ

СТИХ

 
Из всех товарищей моих
со мной остался только стих,
простой, холодный, как заточка,
за строчкой —
строчка.
 

ДРУЗЬЯМ

 
Да,
давно не брал я в руки
верный карандашик,
чтоб написать своё
сю-сю, сю-сю, тра-ля-ля-ля…
Теперь, как ни открою
лист вчерашний,
в нём нахожу своих,
но умерших и павших.
Нет Минералова, нет Лосева уже…
Друзья-товарищи
разъехались по свету,
и сам я потерялся,
точно выпал в Лету.
И кто-то зубоскалит:
– А может, —
не товарищи уже?
 

СВОЁ СРЕДИ ТРАВЫ

 
Лопашино и Каменка,
и Мценск, и Плавск,
меня растили вы по бежиным лугам
и нянчили в лесах, купали в реках,
носили на холмах и угощали эхом.
Я рос как все;
и среднерусские овраги и холмы
меня учили правильно искать
своё среди травы.
И собраны уже
и ягоды, и неба свет,
но помнятся сквозь флёр прошедших лет
почти прямые рытвины, залитые водой,
где вдалеке идёт охотник с белой бородой.
Возможно, это он – ,
Иван Тургенев сам,
идёт домой
по лутовиновским
местам.
 

СЕНО СЛОВ

 
Сено —
сушёная трава.
Траву – косят, ворочают, сгребают.
В покосные месяцы лета собирают в стожки, копны, стога; укрывают,
носят, грузят, перевозят; укладывают на сеновал, под навес, к дому…
Стою и смотрю на работу косарей, а думаю о том, что поэзия —
всё же штучный продукт эпохи:
её не может быть особенно много.
Вопрос в том, как уложить – сено слов, паузы звуков, тело смыслов.
Поэзия – не стихи и стихами никогда не была: она – что-то иное.
Она всегда только притворяется и приукрашивает себя стихами.
Господь как-то – из чата – спросил меня, когда я начну снова писать —
свободно, как писал когда-то
свое стихотворение «Удачный день».
Что было ему ответить в то время – мне, потерявшему силу жизни?
Я мысленно сказал: «Пока нет сил сейчас на это у меня, Господи».
Закончил писать и подумал, а какая же связь между этим?
«Днём», поэзией, сенокосом?
Видимо, всё дело в том,
что самая важная поэзия приходит в мир
в свои, только ей известные, особо сенокосные годы,
которые выпадают не каждую эпоху. И что такое поэзия? Не иначе как
– собранная и высушенная трава мыслей и чувств,
сдобренная голосом поэта.
 

СИГАРЕТКИ – ДЫМ

 
А кременёчки-то, кременёчки
на зажигалке – хрень,
а сигаретки-то, сигаретки – дым,
когда стану старым, как смерть,
когда стану вусмерть больным,
буду ходить на пруд
и тосковать по тем,
кого не любил при свете лун,
кого не любил при свете солнц,
кого не узнал совсем;
а ты, жена моя, – карга,
вислые груди, больная нога,
с утра будешь талдычить, как говорить:
– Зачем опять ты идёшь на пруд?
Там тебя девки залюбят,
там тебя девки доразберут…
 

ИЛЬЯ

Загремел в небе гром,

люди – тихо закрестились:

– Илья по небу на колеснице едет, громыхает.

Потемнело, сверкнули ярко молнии, пошёл дождь:

прохладные капли дождя упали на пыльную землю,

застучали по крышам домов, светло заплескались

в лугах, огородах, всюду;

запустили круги по воде;

разогнали кур, гусей, цыплят, поросёнка,

всех.

Дробно заблеяли овцы, замычали долго коровы

загоготали, вытягивая шеи, гуси.

Под сруб дома побежали, попискивая, цыплята,

петух, куры, утки;

поросёнок, хрюкнув, лихо помчался вдогонку всем.

Засияла зеленью омытая дождём ботва картошки,

моркови, свёклы, листья помидоров, огурцов, капусты.

Заполнились дождём шероховатости почвы, ямки,

мышиные ходы, кротовые холмики, норки, щели.

Дождь мерно заполнял всё пространство округи.

шуршал по листьям деревьев, по цветам, клумбам.

Вишни, омытые дождём, становились ярче, тяжелее,

наполнялись соком.

Сливы, наклоняя ветви, зеленели.

Расправляли листы яблони, впитывая влагу дождя.

Дождь увлажнял дороги, ровнял рытвины, выбоины.

Под навесы, к домам, побежали люди, счастливые…

как свежие огурцы.

Пролитая на них влага радовала.

Гомонили, пригибались, пытаясь уклониться от дождя,

но капли падали, растекались, смывая старую пыль,

несвежесть, давали время передохнуть, опомниться.

Земля – вставала, распрямлялась, оживала, росла, —

наполнялась свежими силами, светом,

яростью жизни.

ЗИМНЯЯ ДОРОГА

 
Дорога почти прямая,
просторная, долгая.
О чём только не передумаешь, пока идёшь.
Вокруг – леса, селения.
Выйдешь чуть свет —
и только к ночи обратно, назад успеваешь.
Поскрипывает и хрустит под ногами снег.
Обжигает морозом лицо метельный ветер.
Лезет за пазуху, под шапку,
льнёт к ногам,
холодит и пробирает сквозь одежду мороз.
Разойдёшься, раздумаешься —
не остановить,
пока совсем не смёрзнешь к синему вечеру.
Но сейчас верный день.
Не раннее солнце,
ещё красноватое, с жёлтым отблеском зари,
а солнце – полного, высокого зимнего дня.
Свет с просинью, по теневой части дороги
верно уходящий тенями кустов и деревьев
по снегу и складкам земли, листьям травы.
Если посмотреть
на другую сторону дороги,
то там ослепляющий, бьющий в глаза снег,
искрящий острым, колючим, свежим светом.
Переходишь
с одной половины на другую.
Идёшь, не спеша, рассуждаешь, смотришь.
День долгий;
дорога в оба конца длинная,
просторная, верная.
Почти прямая дорога.
 

ДЕТСТВО

 
Давно уже далеко
от родных мест живёшь.
Возможно даже, в большом светлом городе.
А тихим вечером прикроешь немного глаза —
и всё детство снова встанет с тобою рядом,
да так, что даже
собой за горизонт уходит;
да и там, какое оно есть, всюду тоже видно
до каждой окраины, до мелкой ряби в пруду.
Детство от края до края,
всюду, во времени,
точно рядом с тобой и в тебе разместилось.
Смотришь в него куда захочешь, всё близко:
видишь его
до каждого мелкого и простого,
до каждого тонкого.
Кустика, земляники в лесу,
каждой свежей земли, глины лесной дороги,
времён года и праздников,
царапин и ссадин.
 

ДУБ

Его ветви, прочные и узловатые,

возвышаются, поддерживая небо.

А внизу, рядом с корнями дерева, давно поселились чёрные муравьи,

блестящие и прочные, как сталь. Они ползают вверх и вниз по дубу.

У некоторых есть крылья, и они похожи на чёрных колючих ангелов.

Там, над кроной, возможно, тоже есть тропа,

ведущая прямо в небо.

Этот дуб виден издалека.

Он один стоит высоко и прочно на взгорке

такой, что только часть ствола можно обхватить раскинутыми руками,

затмевает идущие вверх по склону аллеи лип, вязов, кусты орешника.

Царит над лощиной и болотом в чьих-то копытцах, деревьями ольхи,

подлеском из бузины, кустами шиповника,

ветвями тонкой черёмухи.

Красноватый отблеск коры деревьев,

простые разветвлённые кроны

иногда, кажется, издалека еле уловимой схожестью напоминают дуб.

Возможно, что там, среди копытец и следов, подлеска, прочной травы,

среди мелкой воды болот притаился вход в древний мир подземелья

– Дантовы места, которые охраняют

стрекозы, оводы, серые лягушки…

СЛОВА

 
И в словарях слова притягательны, но не так, как потом,
когда они становятся в предложения,
приобретают падежи,
пунктуацию, заглавные буквы, скрытые смыслы и паузы…
В словарях слова ещё во власти теоретиков и грамматиков,
которые заправляют их внутренними формами, поэтикой.
Лишь потом они выходят к людям: в библиотеки, интернет,
в свежем академическом облачении,
обновлённые наукой.
Восторженно и сильно люблю слова, – весомые и мудрые,
которые стали в предложения, – свежие, новые жизни.
Потрогать, погладить каждое слово;
любоваться, услышать.
Почему оно стало именно таким за время работы автора?
Кто он этот новый Паустовский, который привёл его в мир?
Из далёкого Мещёрского края, где не найти никаких красот,
«кроме лесов, лугов, и прозрачного воздуха»,
сена в стогах.
 

ИЗБЫ

 
Из самых глубин
моего дальнего детства,
самых светлых мест моей детской памяти
вдруг встают
забытые деревенские избы;
высвечиваются
тёртыми жизнью боками,
плоскими и покатыми серыми крышами.
Памятью плывёшь между ними, как рыба
в прозрачной и светящейся
солнцем воде.
А за избами сразу
открывается вся земля
во всей своей
бесконечной безмерности,
разделённая домами, словами, деревьями.
Где-то, ближе к избам, растёт зрелый сад
с яблоками и кустами чёрной смородины;
местом
под раннюю картошку и овощи,
где рядом, ветвясь, растут кусты и ягоды,
ветки дикой малины, яркие листья травы.
Стоит поленница дров с двуручной пилой.
Палисадник,
отгороженный орешинами.
А над ним сливы, сохраняющие
прохладу.
 

ПОРТРЕТ

 
Художник Василий Птюхин однажды написал мой портрет,
но с будущим шрамом уже на ещё целой правой щеке,
а рядом написал бабочек светлых.
А бабочки – ноги в стремена запустили. Взмахнули крыльями
и крепких лошадок погнали в галоп, в просторные дали
моего простого зелёного детства.
А там – как в книжке историй. Чего только не увидишь отсюда!
Дом деревянный из брёвен землянок, с двускатною серою крышей,
где прилипла солома к стропилам;
пол избы, от порога покатый… Там скачу я на красной лошадке,
ещё совсем неразумный, от порога избы к сегодняшним далям,
чтобы стать бродягой наследным.
 

ПЕРЕВОДЧИК

В. Б. Микушевичу

 
– Сюда,
здесь проходите осторожно —
здесь Бог живёт,
здесь всё возможно.
На вид – обычное жилище старика,
где полки книг, хранящие века.
где стол и стул, карнизы,
шторы, люстра,
а где должно быть пусто – пусто.
Седой старик —, рабочий великан,
здесь ловит мысли-образы в капкан.
На каждой двери
крестик мелом сделан —
обычным школьным мелом белым.
Здесь мир звучит на языке ином,
но не звучит на пошлом и блатном.
Здесь музыка, и мысли, и заботы, и дела
ведут к живому, к цельности пера.
И в этот русский мир —
идут и Рильке, и Бодлер,
и Закс, и Гёте, Свифт и Готфрид Бенн…
И за окном живёт
природы крепкий сад,
а дальше – мир, идущий наугад.
 

ХОЛМЫ И ОВРАГИ

 
1. Овраги
 
 
Я помню вас,
просторные ладьи оврагов.
Я мерил бегом вас и шагом,
галопом скачущих коней,
неспешною трусцой;
когда на корточках вползал
по глине
с грязнотцой.
Я верил вам, как верит сын
Отцу, доживши до седин.
Я вас любил за свежесть трав,
слепящий снег и дождь.
Я вас любил за то, что был
всегда к вам
просто вхож.
 
 
2. Холмы
 
 
Где овраги, там и холмы
(буйство цветов и травы).
Наклонённые и покатые,
от деревьев —
лохматые.
Вдаль, за полем, сияет лес,
ты вошёл в него, как исчез.
Светлой веры березняки
обступают, как васильки.
В этой
просторной тиши
не фальшивь, не греши,
но запомни запах холмов,
верно запомни,
без слов.
 

ДУДИ В ДУДУ

 
Дуди в дуду: ду-ду, ду-ду…
Ты будешь слышен за версту,
ты будешь слышен далеко:
и в Африке необозримой,
и по Европе говорливой.
Размеренно, неторопливо
дуди в дуду свои мотивы.
Пока звучит она, простая,
твоя дуда – душа живая,
Камоэнс, в латах и венке,
с тобою пьёт накоротке,
Дант обнимает, точно друга.
Дуди, душа, моя подруга.
 

2. ПОГРАНИЧНОЕ ВРЕМЯ

ПОГРАНИЧНОЕ ВРЕМЯ

Эй, горожанин! Эй, селянин! Эй!..

Не спи! Не спи, пограничное время…

Нищ ты или богат, умён и образован или нет,

тяжёл возрастом или юн —

не важно.

Смерть догонит тебя, если ты грешен,

если ты не под крышей Бога.

Конец времени эпохи, пограничная полоса…

Новое время.

Если ты не смог преодолеть всего этого —

ты всё. Ты умер, брат! Не важно, что ты делал:

работал на земле, торговал нефтью,

недвижимостью, телом, женщинами,

проповедовал что-то людям,

вёл воровскую жизнь…

Любил ли ты жизнь и был в прибыли

или был никем. Смерть догонит тебя.

Ударом ножа, пулей, чёрной инфекцией,

верным сердечным приступом…

Ты, брат, согрешил перед Богом.

Тебе нет пути.

Казалось, что ты защищён деньгами,

домом, невидимой завесой времени,

ты уплыл за тридевять земель…

исчез.

Не обольщайся, брат, не жди спасения.

Ты был неискренен, фальшив. Ты всё.

Ты прошлое времени. Бог увидел тебя.

И тебя нет.

Твоей энергии, твоего лица, твоего тела.

Ты пуст, твои глаза пропали. Неважно от чего.

Пограничное время, брат! Ты не прошёл его.

Тебя не выпустило закатное небо эпохи,

или ты погиб на пограничной полосе —

неважно.

Ты не вышел к новому…

Остап Бендер на границе эпох,

Голем, который стал опасен… Ты гибнешь

не от руки соплеменника или иноземца,

нет…

И не важно, кто пришёл

за тобой…

5 января 2020 г.

ТЕБЯ УЖЕ ДАВНО…

 
Тебя уже давно здесь нет. Да, да!..
А я смотрюсь в чужие города,
заросшие травой худые огороды,
в худую жизнь и веры недороды.
Душа молчит. Возможно, умерла,
взглянув на то, что пепел и зола.
Но я живу, как прежде, не таясь:
поглядывая в мир и в лужицы
глядясь.
 

С БОГОМ!

Коренная и пристяжная —

Москва и Санкт-Петербург,

сколько наездил за свою жизнь?

Сколько вы меня возите?!

То из Орла, то из Вологды,

то ещё откуда.

И как меня не возить?!

Вожжи-то и кнут у меня на пол-России,

и сам-то я – кустодиевский мужик.

И всё гоню и гоню эту пару.

И она несёт меня, только пыль

до костей пробирает.

Упрямится, храпит,

пытается вырваться, сбросить…

А я им: «Ну что, родные?!

Ничего, доедем!..

Кто же ещё, кроме вас?»

И трясутся по российским дорогам

всюду вместе со мной

и Кремль с церквами и домами,

и Петропавловская крепость,

и Пётр Первый с Юрием Долгоруким,

и Васильевский остров с Китай-городом…

Вместе с правителями и полицией,

войсками, народом, духовенством;

Охотным рядом и Смольным домом;

тюрьмами и опричнинами…

И вот опять в путь…

Ну что, милые?! С Богом!

По столбовой дороге…

НОВАЯ ЖИЗНЬ

 
1.Здесь тишина, здесь пустота,
здесь улица пустым-пуста.
Возможно, с белого листа
жизнь намечается
чиста.
 
 
2.Но вот, откуда ни возьмись,
идёт мужик: он тащит жизнь,
но тащит жизнь не новую —
разбитую,
хреновую…
 

ОФЕЛИЯ

 
Моя Офелия была совсем другая.
Простушкой деревенскою была.
И, по холмам крутым легко взбегая,
меня к себе манила и звала.
Любила – кофты, юбки, сарафаны;
была – проста, светла, тиха, нежна…
А за холмами сохранял обманы
мир перламутра, камня и стекла.
И там Офелию как бездна унесла…
 

ВОРОБЕЙ

 
Ах, воробей, воробей,
зачем высоко залетел?
Застишь орлу солнце.
 
 
Жил бы ты, воробей,
под застрехой своей,
воду пил из колодца.
 
 
А теперь, воробей,
ни жены – ни детей
под застрехой твоей
 
 
ни:
– Не грусти, воробей,
ни:
– Не робей, воробей, —
 
 
но – высокое солнце.
 

ОНА ЗАХОДИТ КО МНЕ ИНОГДА…

 
Она заходит ко мне иногда,
уже немолодая когда-то жена.
(Где-то там у неё есть другой мужчина.
Где-то там она
родила себе сына.)
Мы на кухне тихонько сидим.
Друг на друга молча глядим.
Была долгая-долгая жизнь;
в ней разбились мы
о просторную синюю высь.
Кто молодец, а кто негодяй,
расскажи нам, попробуй, валяй.
Чайник нагрелся, просвистел и вскипел.
Но сегодня ещё
никого не ведут на расстрел.
Кому чай, кому водка и спирт.
Вот такой наш сегодняшний флирт!
Всласть пожили, попили чайку,
Марья-царевна, насмерть пристёгнутая
к своему дураку.
 

ВОДА

 
1. Зима. Колонка в наростах светлого льда.
Ведро… В него струится тонко вода.
От колонки расходятся долгие тропы:
одни к домам, другие дальше, в Европы.
 
 
2. Мать несёт воду на коромысле – вёдрами,
я – бидоном в тонкой детской руке.
Это позже мы станем жестокими, твёрдыми —
мальчик, мальчик в цветном платке.
 

ИЗ А. ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ

 
Господи, прошу тебя
не о чудесах, а о вере —
каждого нового дня…
Наставь и научи меня
свету простой жизни…
 

3. МАРСОВО ПОЛЕ

МАРСОВО ПОЛЕ

 
Как пройдёшь Троицкий мост,
а потом
переход к тротуарам…
Забредёшь на славный погост,
главный погост… Петрограда.
Марсово поле,
марсово поле…
Там красные есть шоколадки.
А в Летнем саду, Летнем саду
не забыты петровские прятки.
Жёлтый замок морочит кусты,
помня Павла
смотры… парады.
В парке напротив надели часы
на ворота старинной ограды.
Входа нет,
входа нет никому,
потому что раскисли газоны.
Только утки ныряют в пруду,
так похожие на короны.
По Садовой лучше пройди…
Сразу выйдешь на Невский.
Там могилы открыты
с восьми
до шести;
крест сияет почти
по-советски.
 

РУБАХА

 
Рубаха. Простая обычная мужская рубаха,
однажды соединив нас, связывает до сих пор,
хотя мы уже давно живём каждый своей
жизнью.
А началось всё так. Заехав однажды
в далёкие дали, я повстречал девушку,
с которой у нас случились
совершенно романтические отношения.
Но пришло время ехать домой. И она,
перед тем как отпустить меня в мои дали,
попросила на память мою рубаху.
И я оставил.
Потом уже вернулся за ней и за рубахой
через полстраны. И вскоре мы
поженились.
Прожили вместе несколько счастливых лет.
У нас родился ребёнок. А потом случился
обычный для таких историй разлад. И я
не смог удержать жену.
Но рубаха, которая на тот момент
уже стала невидимой, связывает нас до сих пор.
И мы, то один, то другой, дёргаем её за рукава
и хотим снова подтянуть ближе к себе
свою вторую половину.
Это иногда бывают недалёкие расстояния,
в пределах одного города,
а бывают —
более дальние дистанции. На полстраны.
Иногда до какой-то степени это даже получается,
и мы можем почти накрыться одной рубахой вдвоём,
прижавшись друг к другу,
но иногда она трещит и рвётся – и только
разделяет нас.
Но никуда со временем
не девается.
 

КАРТЫ

 
Новые карты расчеловечивания ещё не написаны
(не созданы). Читайте как хотите. Можно всё и сразу.
Полностью.
Но некоторые пропасти уже на них нанесены
в подробностях. И пропасти эти бездонны.
Когда и как эти пропасти появились впервые,
сказать трудно. Некоторые из них уже давно поросли
(покрылись) лесами, водоёмами, слоями земли…
пластами времени.
Есть и совсем свежие, вчерашние. Как только что
выкопанные могилы на кладбище.
Идёшь, идёшь по кладбищу от могилки к могилке,
и всё уже привычно и глазу, и уму. Всё уже
в амальгаме времени, наполнено известным
содержанием и формой.
Вдруг – бац! – свежая могилка, наполненная новым,
жутким смыслом пропасти.
По краям, на дне этих пропастей, не раз вставали
города. От многих из которых давно уже
не осталось и помина.
Эти пропасти все в целом вместили в себя и
всевозможные крестовые походы… и произведения
Людвига ван Бетховена и Вольфганга Амадея Моцарта…
и картины Иеронима Босха и Пабло Пикассо…
Книги Льва Толстого, Джорджа Оруэлла, Евгения
Замятина. И даже Венедикта Ерофеева, (в простонародье
называемого Веничкой) со всеми названиями его
железнодорожных станций.
Ничего не скажешь – подмёл, так подмёл. От
Москвы до самых Петушков, до самого петушиного
царства…
Видишь! видишь! – вскрикнут люди, читая всю эту
мою вторичную галиматью. Какими категориями он
мыслит, какие выстраивает линии и образы! Какой
умище! И попадут впросак, поскольку мои знания
невелики.
Когда-то я тоже был таким же глупцом, как и все те,
кто это воскликнет или даже только подумает. И
восклицал так же, читая что-нибудь интересненькое,
и думал.
В действительности же я пишу, опираясь только на то,
и пишу только о том, что когда-то зацепилось (осталось)
во мне скудным знанием из путешествий по местам
расчеловечивания
от пропасти к пропасти.
Зачем писать о высоком, когда каждый день
бомбят Гернику?
 

ЭПОХА СУМРАКА

 
Эпоха сумрака. Она
приходит к нам неторопливо.
Как победители входили в Фивы.
И сразу к терему идёт…
И вот – царя —
лафет —
везёт…
 

ПОВСТРЕЧАЛИСЬ СЛУЧАЙНО

 
Повстречались случайно…
И увидев
друг друга сполна,
обнялись, поприжались отчаянья…
Поприльнули. И он, и она.
Полушубочком и пальтишечком,
там, где снова
беда и весна,
поприльнула девчонка к мальчишечке —
и от них отступила война.
Подсобрав, что могли поприятнее:
место чистое, время, вино…
у войны
отбирали обратно
свою жизнь, пока было темно…
На полушубке с пальтишечком,
как в какой-то особой судьбе,
обнимались девчонка с мальчишечкой,
голым светом
сияя себе…
 

ВСПОМИНАНИЕ

 
В каком-то мифе,
почти облезлом,
я жил тяжёлым,
почти железным.
 
 
Тончали годы,
менялись стены,
взбухали реки,
темнели вены…
 
 
А рядом плыли —
шитьё и кройка, —
«Грабёж», «Работа»,
«Пере-стройка».
 

ВАСИЛИЮ ПТЮХИНУ

 
1. Мой давний друг,
что нам ещё осталось?..
В дни, от старости сухие,
при сумраке пустом
простых сырых небес
вязать узлами жизнь
под ленточки цветные
истёршихся надежд…
2. Разжечь в лесу костёр
(на всю поляну).
И в пионеры, строем…
дружно принимать —
                  и мавок…
                  и кикимор,
                  и чертей.
                  А Пану —
выдать медный горн,
чтоб всё как у людей.
 

ЯБЛОНИ

 
Земля заросла бурьянами,
земля заросла погостами,
а яблони – плодоносят…
Стучат – плодами —
под
звёздами.