Текст книги "Круть"

Симуляция началась. Я открыл глаза, поднялся на задние лапы – и оглядел солнечный жаркий мир вокруг.

Я ощущал в точности то же, что Кукер, только с крохотной задержкой. Мало того, я мог следить за его реакцией на происходящее. Для этого достаточно было перестать с ней отождествляться. То же касалось и мускульной моторики – сперва я думал, что движения огромного тела направляются моей собственной волей, но скоро сообразил, что это интенции Кукера, просто я воспринимаю их в качестве своих.

Это не влияло на непосредственность опыта, как болтовня кучера в бричке не мешает смотреть по сторонам. Не знаю, что в этом коктейле оказалось страннее – быть криминальным боссом из Добросуда или динозавром из мезозоя.

Я косолапо запрыгал вдоль опушки хвойного леса, похожего на офигенную укропную грядку. Именно так – разве что несколько более эксплицитно – сформулировал про себя Кукер. Я бы назвал такое сравнение вульгарным, но как только эта мысль посетила Кукера, мне тоже стало казаться, что древние деревья напоминают зонтики укропа.

За лесом начиналось поле, над которым торчали огромные секвойи. Трава вокруг была высокой и сильной – в зелени присутствовала какая-то сочная чрезмерность, тоскующая по не родившемуся еще косарю.

Больше всего меня поразили растущие на опушке леса розовые кусты. Это были натуральные розы, только чуть мельче наших. Почему-то я думал, что они появились после динозавров.

Конечно, карты и маршруты в «Юрасике» могли быть какими угодно. Я знал, что на некоторых встречались даже люди и человеческая инфраструктура (например, для богатых эстетов, желающих сперва пообедать молочницей у керосиновой лавки, а потом закусить станционным смотрителем, проломив мордой крышу конторы). Слишком доверять точности декораций не стоило. Но я не удержался и заказал контекстную справку.

Розы в мезозое действительно были. Во всяком случае, нечто близкое.

Затем я увидел воду. Не знаю, что это было – озеро, болото, или очень медленная и широкая река. На водной глади плавала густая как икра ряска, и проплешины в ней казались оставшимися после дождя лужами.

Кромка воды заросла папоротниками, но в одном месте они были вытоптаны – и там собралось на водопой целое стадо рептилий с разноцветными узорами на спине и костяными булавами на хвостах (как кистень на елде, подумал Кукер).

Я пошел к воде, и стегозавры (я уже знал, что это за звери) побежали прочь, кося наглыми желтыми глазами. Не могу сказать, что они бежали слишком быстро или выглядели испуганными. Отчего-то их неторопливость раздражала. Я почувствовал, как в глубинах моего хищного естества закипает злоба, не похожая ни на что из известного мне прежде.

Как только меня посетило это темное недоброе чувство, стегозавры побежали прочь гораздо проворнее, словно ощутив мой настрой.

Переживание было таким могучим и странным, что я остановился, а Кукер даже тихонько матюкнулся – то ли от ужаса, то ли от восторга.

Мне приходилось слышать, будто все крупные звери – телепаты. Было занятно, что корпорация воспроизвела эту теорию в симуляции. Я вызвал контекстную справку, но она оказалась слишком длинной и замысловатой. Суть, кажется, сводилась к тому, что дело не в телепатии, а в летучих телесных выделениях, мимике и нюансах принимаемой позы. В общем, все как у людей.

Стегозавры убежали зря – есть я не хотел.

Мне хотелось пить.

Я разлаписто подошел к воде, опустил к ней морду, балансируя хвостом – и увидел свое отражение.

Мое тело покрывали перья разных оттенков зеленого и серого. Нельзя сказать, чтобы они росли очень густо – их было больше на шее и плечах, а хвост и живот оставались голыми. Но перья делали меня почти невидимкой среди мясистых папоротников.

Почти, потому что с моей головы свисал мягкий, роскошный, похожий на французский берет пурпурный гребень – совершенно петушиный, только огромный и яркий. Понятно. Индивидуальный дизайн.

Несколько длинных рептильных секунд (мне казалось, что время для ящера текло медленнее, чем для человека) я изучал отражение тиранозавра в воде: брюхо значительно светлее остальной шкуры, могучие надбровные дуги, мрачный блеск небольших глаз…

Да, у меня была страшная зубастая пасть – но вместе с плюшевым гребнем она выглядела не столько хищно, сколько… Я почему-то вспомнил драг-квинз, рыскавших по бетонным джунглям Северной Америки в среднем и позднем карбоне, наводя ужас на последних христиан.

Изучив свое отражение, Кукер взмахнул головой, перекинул гребень на другую ее сторону, поднял пасть к небу и издал…

Скажу честно, на «кукареку» его хриплый рев походил очень отдаленно. Но все же походил.

Я, возможно, даже не заметил бы сходства, если бы не промчавшаяся через душу Кукера эмоциональная буря: он выпевал себя в этом крике, словно пытаясь перейти в иерихонский рев полностью – и кончиться вместе с ним.

– Рре-ххрра-рухххуууу! Рре-ххрра-рухххуууу! Множество мелких ящеров и ящериц, не заметных до этого в папоротниках, кинулись во все стороны прочь. Некоторые на ходу меняли окраску с зеленой на коричневую, переходя из прибрежных зарослей на выжженную солнцем пустошь. А Кукер все иерихонил:

– Рре-ххрра-рухххуууу!

Я подумал, что его клич может привлечь хищников из хвойного леса. И тут же отбросил эту мысль – тиранозавр был вершиной местной пищевой цепи. Существовали разве что звери, способные от него отбиться.

Впрочем, поправила меня система, самки были сильнее и крупнее самцов. Но самка услышала бы в кличе Кукера просто любовный зов, так что бояться, наверно, не стоило.

Кукер погрузил передние лапки в воду и, балансируя, поднял могучий хвост высоко в воздух. Затем повел им вправо, влево, и аккуратно покрутил. Это движение было в высшей степени сексуальным – во всяком случае, для Кукера, чьи интенции я различал.

Но Кукер искал себе не рептилию в джунглях.

Ему хотелось слиться с великим могуществом, которое он ощутил, сделавшись частью мезозойского мира. Он встал перед бытием не раком, а динозавром, и в этом импровизированном ритуале, как в танце фиванского гоплита, сливались огненные зовы эроса и ледяное дыхание смерти.

И космос ответил.

Я ощутил себя в фокусе внимания какой-то силы – невероятно древней и невообразимо жестокой.

Это было похоже на расхожее клише из ужастиков: только что изумлявший зрителя своей мощью ящер вдруг оказывается карликом по сравнению с рептилией, поднявшейся из океанских глубин. Но пространством, откуда вынырнула эта рептилия, была не вода перед Кукером, а мое собственное сознание.

Я ощутил Зло. Несомненное. Очень старое. Настолько могущественное, что перед ним хотелось немедленно склониться – даже не из страха, а из какого-то щенячьего восторга перед его мощью…

Это было непередаваемое ощущение. Словно бы гора на горизонте открыла желтый глаз – и стало видно, что там никакая не гора, а морда спавшего дракона.

Кукер перестал крутить хвостом. В его уме промелькнуло что-то сложное и жуткое – но это произошло слишком быстро, и я не успел ничего понять. Я лишь ощутил наполнивший его ужас. Он покачнулся и чуть не потерял равновесие.

Наверно, подумал я, таким было самоощущение гигантского ящера. Животные, уверяет наука, живут по ту сторону добра и зла. Но правда ли это? Что, интересно, сказал бы Сердюков со своим злобром-доблом?

Увы, жизнь не дала Кукеру сосредоточиться на происходящем – его переживания были прерваны внешними обстоятельствами.

Раздался шорох веток, и я понял, что сквозь папоротники к нам приближается массивное тело. Сперва оно двигалось осторожно и медленно, а потом – видимо, унюхав Кукера – понеслось с нарастающей скоростью. Только не прочь, как следовало бы ожидать.

Оно мчалось прямо в нашу сторону.

Кукер не повернулся и не поменял позы – он был слишком загипнотизирован своим могуществом. Он лишь покосился назад. И вместе с ним я отчетливо и резко, как в замедленной съемке, увидел лицо смерти.

Огромный пустоглазый череп, вынырнувший из стены папоротников, трудно было назвать как-то иначе. Зверь, способный нести такую голову, оказался бы выше тиранозавра в два, а то и в три раза. Мало того, череп покрывали красные и желтые зигзаги, словно над ним трудились лучшие декораторы ада…

Я понял, что вижу не череп, а костяной воротник с двумя здоровенными дырами, обрамляющий голову куда меньших размеров.

Но к этому моменту я успел испугаться всем существом – и Кукер тоже. Видение гигантского черепа поразительным образом совпало с переживанием бесконечного зла – будто оно появилось перед нами само.

Действительность, конечно, оказалась прозаичней. Фальшивый череп был просто разновидностью агрессивной маскировки, которую так любят природа и фемы.

У бабочек на крыльях бывают пятна, имитирующие чей-то пристальный взгляд. Дыры на костяном воротнике торозавра (я уже получил от системы HEV название чудища) тоже походили на глаза. Но создаваемая ими иллюзия была чрезмерна даже для мезозоя: зверей с таким огромным черепом на суше не водилось.

Тем не менее ящера стоило опасаться за длинные пики-рога, торчавшие из его костяного шлема – и я убедился в этом лично.

Наклонив морду к земле, зверь рванулся к Кукеру и вонзил три своих рога в его беззащитный зад. Я ощутил страшную боль в области таза.

Торозавр попятился, и, как только его рога вышли из туловища Кукера, вонзил их опять… Действуя с ледяной яростью, неожиданной в травоядном ящере, он не защищался, как было положено ему природой. Он нападал.

Вернее, она.

Кукер стал разворачиваться к самке торозавра, чтобы схватить ее зубами. Влажная почва берега мешала двигаться быстро, и самка успела еще раз погрузить три своих рога ему в бок. В этот раз она зацепила сердце.

У Кукера потемнело в глазах, и я увидел летящее навстречу отражение перьев и гребня. Раздался всплеск, и наступила тьма.

Экскурсия кончилась.

* * *

Я хотел навестить Ломаса сразу после опыта, но меня отправили в карантин на всю ночь, отключив служебные линки. Я хорошо выспался, а утром меня вызвали для дебрифинга. Ломас выслушал мой отчет, не поднимая глаз – он перебирал какие-то бумаги в папке, пока я говорил. Выглядел он мрачно.

Сделав мне знак замолчать, он ознакомился со снятыми в джунглях клипами. Затем спросил:

– Как себя чувствуете?

– Хорошо, – ответил я. – А зачем…

Ломас приложил палец к губам и лично налил мне коньяку. Большая честь – такого в его кабинете удостаивается не каждый оперативник. Судя по тому, сколько жидкости плескалось в моем стакане, начальство собиралось серьезно меня поковырять.

– Выпейте залпом. Быстрее придете в себя.

Коньяк был превосходен, так что я выпил его не без удовольствия. Но настоящий сибарит не стал бы глотать все сразу и разделил бы такую огромную порцию на два или три приема.

– Сигару теперь.

Я послушно взял дымящуюся в пепельнице гавану и несколько раз пыхнул дымом. Это была тонкая настройка – как маленькая верньера под большой.

– Вот, – сказал наконец Ломас. – Все хорошо, что хорошо кончается. Я вас проверил. Вроде чисто.

– А что случилось?

– Вы ничего вчера не заметили?

– Кукера подняли на рога. Какая-то мезозойская корова.

Ломас махнул рукой.

– Это неважно. Важно то, что произошло прямо перед этим.

– В симуляции?

– Да. Было что-то или нет? Вспомните.

Я рассказал про переживание бесконечного зла, пришедшего на встречу с Кукером.

– Наверно, связано с рогатой коровой, – предположил я. – Кукер телепатически ощутил ее приближение или что-то в этом роде.

– Нет, – ответил Ломас. – Это было другое.

– Что же именно?

– Ахилл. Вернее, его демон.

– Откуда вы знаете?

– Вы когда-нибудь думали, каким образом всемогущий дух зла проникает в симуляцию?

– Нет.

– Он делает это с помощью своей магии. Но эта магия проецируется на нейросетевую реальность как кодируемый эффект. Выглядит все так, словно какая-то программа поступила из сети во время вашего сеанса прямо на трипбокс заключенного Кукера.

– И где эта программа теперь? – спросил я.

– Ее нигде нет, – ответил Ломас. – Она исчезла. Но перед этим у нее произошел высокоскоростной контакт с Кукером.

– Что с ним cлучилось?

– Мы пытаемся получить полный доступ к его памяти. К той самой секунде. Но ничего не можем увидеть. Похоже, он получил какой-то сверхсжатый информационный пакет. Наши нейротехники не знают, как его распаковать.

– Кукер жив?

– Да, но психологически травмирован.

– Где он?

– У Сердюкова в лагерной лаборатории. Сердюков допрашивает его после вчерашнего. Вам стоит за этим проследить. Я позже подключусь. Мы уже запустили к ним микродрон для объективного контроля.

– Вы полагаете, происходящее связано с видением сестер-кармелиток?

– Я не полагаю, – ответил Ломас и впервые за весь наш разговор посмотрел мне в глаза. – Я в этом абсолютно уверен, Маркус. Ад уже здесь.

* * *

Classified

Field Omnilink Data Feed 23/21

Оперативник-наблюдатель: Маркус Зоргенфрей

P.O.R Капитан Сердюков

Кукер с черными кругами вокруг глаз (нелегальная тушь из березовой сажи и велосипедной смазки, сваренная лично для него умельцами из братвы) лежал на кушетке в кабинете Сердюкова.

– Пернатый, я тебе вопросы задавать буду, – сказал Сердюков. – Извини, если глупые, но я по научному протоколу должен. Для раппóрта[3]3
  Раппóрт – доверие, возникающее между клиентом и коммуникатором (НЛП).


[Закрыть].

– Для рапорта так для рапорта. Валяй, кум.

– Скажи, ты петух?

– Ответ уклончивый.

– В каком смысле?

– По распоняткам от перьев отказываться нельзя. А по уголовному уложению нельзя признаваться, что петух. Новый срок кинут за оргпреступность. Поэтому правильный ответ такой – кум, сосни шершавого. За него пять суток кондея максимум.

– Сердобольским властям известно, что ты петух?

– Ясный пенис.

– Но ты же отказываешься отвечать на вопрос.

– А то они не знают.

– Как бы ты оценил по пятибальной шкале терапевтическое влияние симуляции после пережитого опыта?

– Два.

– Почему?

– Дорого, раз. Больно, два.

– Хорошо, – кивнул Сердюков. – Я запишу так – дать точную оценку затрудняется.

– Пиши что хочешь.

– Теперь переходим непосредственно к опыту. Ты помнишь, что произошло в джунглях?

– Помню. Она меня нашла.

– Кто «она»?

– Заточница, – хмыкнул Кукер. – Дашка Троедыркина.

На лице Сердюкова мелькнула еле заметная улыбка.

– Почему ты уверен, что именно она?

Кукер черно сморгнул, повернул лицо к Сердюкову и сказал:

– Ты дураком-то не прикидывайся, начальник. Дашку на нашу зону перевели. Кума при тебе говорила, что мававы в джунглях тоже бегать будут. За мои бабки. Думаешь, не помню?

Сердюков чуть покраснел.

– Условие корпорации, – сказал он. – Чтобы все было инклюзивно. На мезозойской корове не написано, что это Дашка Троедыркина. Как ты ее узнал?

– По почерку.

Сердюков сделал какую-то закорючку в блокноте.

– И что это за почерк?

– Она всегда три дыры оставляет. Поэтому и зовут ее так. Хвостуна она тоже на три пики поставила. И Гребня Молодого. Три дыры одновременно. У нее три цугундера на каске.

– Какой каске?

– Ей куры сделали из шлема для фембокса. Она свои пики на ней крепит. Иногда не на каске, а на специальном обруче. Выглядит как три рога. У коровы этой так же было.

– Что ты знаешь про Дарью Троедыркину?

– Все уже сказал.

– Вы были знакомы прежде?

– Через две малявы.

– Как ты считаешь, откуда у Троедыркиной навязчивое желание расправиться с тобой?

– Это ж куры. Они на всю голову больные.

– Что тебе известно про Варвару Цугундер?

– Первая кура вроде. Я про нее мало знаю. Колы с ней у всех козырных кур. Примерно как у нас звезды с перьями.

– А когда именно ты понял, – спросил Сердюков, – что перед тобой Дашка Троедыркина?

– Когда она мне жопу проткнула. Не дури, начальник.

– Атак было несколько, – сказал Сердюков. – Можно ли допустить по поведению Троедыркиной, что после каждой пенетрации наступало частичное насыщение гештальта?

– Может, и наступало, – ответил Кукер. – Только мне без разницы. Дашка мне маляву прислала перед этим. Обещала поднять на пики. И подняла. Ты мне вот что скажи, товарин кум. Как она меня в джунглях нашла? Уж не ты ли ее навел?

Сердюков покраснел еще сильнее, завел за спину правую руку, скрестил на ней два пальца и беззвучно пробормотал «злобро добло».

– Нет, Кукер. Ты сам.

– Я? Как это?

– Программа так устроена, – сказал Сердюков, по-прежнему держа пальцы скрещенными. – Она извлекает из подсознания твои незакрытые гештальты и комплексы. Самые затаенные страхи. И придает им подходящую форму. Ты в глубине души боялся того, что произошло. Именно так куры убивают петухов. Программа увидела это и сформировала маршруты таким образом, что вы встретились в симуляции.

Кукер задумался, и лицо его посерело.

– Ага, – сказал он. – Понимаю теперь.

– А почему она рога на лоб крепит? – спросил Сердюков.

– Это у них последняя мода такая.

– Может быть, – кивнул Сердюков. – Или указивка пришла из Местечек.

– Им что, правда такие приходят? Это же пропаганда.

– Пропаганда пропагандой, – ответил Сердюков, – а указивки указивками. Только они не как указивки оформлены.

– А как?

– Трудно в двух словах объяснить… Как свободное и спонтанное саморазвитие передовой мысли, которое приняло такую вот форму. Сообщают, что по последней новой этике должно быть именно так.

– Три елды на лоб надо, – осклабился Кукер.

Сердюков развел руками и вздохнул, показывая, что много думал на эту тему, но не все может высказать вслух.

– А чувствует она этими рогами точно как мужик елдой, – продолжал Кукер. – Представляешь, какая зверина? Три хера на лбу. Она теперь так и пишет в малявах – не «зачпокаю», а «забодаю».

– Вот потому ты ее и забоялся, Кукер, – сказал Сердюков. – После этой малявы. До такой степени забоялся, что буквально сам ее позвал. Сообщил ей координаты своим мозгом. Программа отбирает то, чего мы желаем или боимся.

– А такой зверь правда был? – спросил Кукер.

– Был, – ответил Сердюк. – Семьдесят миллионов лет назад. Или все сто.

– Как называется?

– Торозавр.

– Я про такого не слышал, – сказал Кукер. – И не видел никогда. Дашка сама его выбрала?

– Да, – улыбнулся Сердюков. – Вместе с нейросетью. Программа так работает. Она улавливает запрос сознания – ну или подсознания – и подбирает наиболее точный ответ.

– Где подбирает?

– В имеющемся культурном материале. В библиотеке человеческих смыслов. Фема с тремя пиками на голове похожа на самку торозавра. Это очень близко. И по духу, и по форме.

Кукер задумался.

– Тогда вопрос, – сказал он. – Что случилось прямо перед тем, как Дашка подвалила?

– Прямо перед этим? Вроде ничего.

– Перед встречей… Я не помню точно. Меня напугало что-то. Словно сон наяву приснился. Совсем короткий.

– О чем?

– Вроде по лесу гулял. С кем-то уважаемым. Говорили о делах. И вдруг эта мавава со своими елдаками.

– Не знаю, – ответил Сердюков. – После стресса бывает, что появляется ложная память. Мозг пытается себя защитить и создает своего рода покров, затрудняющий доступ к источнику боли и страха.

– Понятно тогда, – сказал Кукер. – Все понятно. Я эту стерву если встречу где, пополам развалю. Шпорой чикну.

– Ох, Кукер, не зарекайся. У тебя теперь другие проблемы.

– Какие?

– К нам в ветроколонию другого петуха переводят.

– Кого?

– Руделя. Знаешь такого?

– Не слышал про такую птицу. А чего его к нам направили?

Сердюков пожал плечами.

– Черт его знает. Типа как по безопасности. А про тебя не подумали. Ну или начальство решило, что договоришься с ним… Мне Тоня утром сказала.

Кукер покачал головой.

– Кумовья что-то такое мутят. Хотят, наверно, чтобы мы с ним схлестнулись.

– Может, – вздохнул Сердюков. – Но тут я помочь не могу. Я не все вопросы решаю. Исключительно научные. Ты, братец, с Руделем этим сам разберись как-нибудь. Мирно разрулите вопрос. А мы продолжим опыты.

– Все, – сказал Кукер. – Больше я такую чернуху в симуляции на свою жопу не вызову. Я теперь сильно умнее стал… Очень сильно…

В этот момент я услышал голос Ломаса:

– Какая-то аномалия. Ну-ка дайте вид с дрона.

Я увидел Кукера сбоку – дрон-муха прятался на стене возле кушетки, в таком месте, где его невозможно было заметить. Кукер действительно выглядел странно. Некоторое время я не мог понять, в чем эта странность, а когда понял, непроизвольно выдохнул.

Кукер не лежал. Он висел в воздухе.

Сердюков этого заметить не мог – но сбоку было отчетливо видно, что Кукер левитирует, и между ним и кушеткой зияет просвет в палец шириной.

* * *

На следующее утро Ломас выглядел очень довольным.

Мне даже показалось, что в кабинете попахивает Кельнской водой № 4711, которую адмирал добавлял в список своих воспринимаемых атрибутов, когда дела шли хорошо. Выслушав мой доклад, он кивнул на кресло перед столом.

– Наши аналитики нашли доступ.

– К чему?

– К памяти Кукера. К той самой секунде перед встречей с Троедыркиной.

– Распаковали?

– Не совсем. Но мы теперь знаем как. Нам помогли.

– Кто?

– Сам Кукер. Вернее, его мозг. Когда в память внедряют что-то новое, мозг во время ночного сна начинает это воспоминание расчехлять и зачехлять. Считывать из одного регистра и записывать в другой, попутно убирая эмоциональный шлак. Как бы вынимает воспоминание из архива, чистит и архивирует заново. Это часть его нормальной работы. Кукер регулярно видит некое событие во сне. Мы сняли это повторяющееся сновидение с импланта.

– Да, здорово, – сказал я. – Но откуда мы знаем, что это распаковка полученной информации, а не простой сон?

– Это вот именно что простой сон. Он смешан с элементами личного опыта. Но повторяется несколько раз за ночь. Меняется только эмоциональная составляющая и периферийные аспекты. Центральный конструкт неизменен.

– Что говорят нейротехники?

– Они считают, что сгусток информации, влетевший в сознание Кукера, не был им сознательно воспринят. Во всяком случае, отчетливо. Природа этой атаки именно в том, что информация распаковывается в бессознательном. Кукер, вероятно, не помнит этих снов. Он еще не вступил с Ахиллом в осознанный контакт. Но подобная ночная активация не менее эффективна, чем дневная.

– Откуда вы знаете?

– Это практически повторяет одну из корпоративных рекламных технологий. У нас даже есть методические таблицы. В общем, повезло… Я хочу, чтобы вы посмотрели этот сон. Очень внимательно посмотрели, Маркус.

– А вы?

– Я буду следить за вашим фидом. Как бы подглядывать в зеркальце. Система решила, что это даст мне дополнительную подушку безопасности. В некотором смысле мы будем там вместе.

Понятно, почему сегодня нет коньяка, подумал я.

– Насколько серьезен риск? Нельзя от этого сна… Хм… Заразиться?

– Чем? – спросил Ломас.

– Ну… Какой-нибудь информационной инфекцией.

– Это просто сон.

– Но бывают такие сны, что можно сойти с ума.

– Вряд ли цель Ахилла в этом, – сказал Ломас. – Смысл технологии в нашем случае скорей всего иной. Информационное послание великого духа может быть непостижимым для человека. Но человеческий мозг расшифровывает непонятное в терминах известного. Именно в этом функция сна. Если Кукер выжил, с вами тоже ничего не случится. В худшем случае вы увидите кошмар – хотя данные с импланта Кукера показывают, что во время сна у него даже не учащается пульс. Наконец, если выяснится, что сон все-таки представляет опасность для психики, вам зачистят память. Чего переживать? У вас там и так пейзаж после битвы…

– А вам, значит, нельзя зачистить.

– Мою память корпорация бережет, – кивнул Ломас. – Хотя я сам с удовольствием ее стер бы, Маркус, клянусь вам. Стер бы целиком. Вы верите?

– Верю, – сказал я. – Теперь понятно. Когда в семье покупали рыбу, давали попробовать дедушке. Если он не умирал, рыбу ели все…

Ломас моргнул.

– Чехов, – сказал он. – Записные книжки. Уважаю ваше национальное литературное наследие несмотря на всю его зловещую противоречивость. Кстати, как вам ваша новая справка? Система HEV?

– Отлично. Вообще ничего не надо знать.

– Надо уметь правильно составлять запрос, Маркус. Это в наше время и есть величайшее из искусств. Ну что, подключаемся?

– Прямо сейчас?

– Да, – ответил Ломас. – Вы увидите запись, но она полностью тождественна оригиналу. Сами решайте, насколько глубоко погружаться в происходящее. Если что, катапультируйтесь. Готовы?

Я устроился в кресле удобнее, закрыл глаза и сказал:

– Готов.

* * *

Classified

Field Omnilink Data Feed 23/28

Оперативник-наблюдатель: Маркус Зоргенфрей

P.O.R Петух в отказе Кукер. Сон #1

Кукер тяжко прыгал вдоль опушки, глядя на огромные эвкалипты. Рядом с их грозной колоннадой его рептильная туша даже не казалась особо крупной. В брюхо Кукера то и дело врывался сквознячок страха.

Сперва я следил за переживаниями Кукера как бы из зенита, отмечая их, но не вовлекаясь. Это была удобная позиция. Она позволяла оставаться собой, анализируя чужой сон. Я видел связи и сближения, непонятные иногда самому Кукеру – так, эвкалипты пугали его потому, что напоминали о Дашке Троедыркиной и ее оружии.

У метода был недостаток: я не присутствовал в симуляции целиком и мог пропустить важную деталь. Поэтому, выждав минут пять и убедившись, что происходящее не представляет опасности, я решился слиться с Кукером и забыть себя до конца опыта.

Ломас, несомненно, хотел именно этого. Ну что же, нам не привыкать, вздохнул я – и провалился в гудящую стрекозами мезозойскую жару.

Я не боялся эту бешеную. Не, правда – выйди сейчас Дарья из кустов, я бы и считать не стал, сколько у нее рогов на низком лобике. Шпорой по горлу – и Влагалла, или куда там попадают мававы, павшие с нейрострапоном в руке.

Я почти не думал про тюремные дела, даже про грядущий приезд другого петуха, какого-то Руделя (хотя вру, конечно – про Руделя помнил, это забыть было трудно).

Но с каждой минутой земные вопросы отодвигались все дальше. Скоро они слились в эдакий мутный айсберг, плавающий на границе сознания. Я знал, что это и есть мир – и рано или поздно туда придется вернуться. Но сейчас он превратился просто в пятнышко на периферии ума. Так зуб занимает собой всю Вселенную, пока ноет – но исчезает через секунду после того, как проходит боль.

Мою душу заполнили новые, свежие и восхитительные переживания. Я слышал гудение стрекоз – и оно не представлялось мне бессмысленным звоном. В некоторых направлениях оно было намазано на мир гуще, и я понимал, что там больше зелени, а значит, и питающихся ею мясных тушек. Но там же могли таиться и ядовитые змеи.

Ветер приносил тончайшие запахи звериного навоза – и там, где его оттенки казались самыми свежими, тоже была еда. Во всяком случае, неподалеку. Но в тех местах, где еды скопилось слишком много, пульсировала угроза попасть под хвостовые колотушки целого стада мавав. Словом, мир был полон сдержек и противовесов.

Еды вокруг было столько, что о ней не стоило волноваться, а опасностей так много, что их невозможно было предотвратить. И это наполняло мою рептильную душу хмурым и величественным торжеством, спокойствием и какой-то древней гордыней.

Возможно, это было субъективное переживание полноты бытия на дословесном уровне. Но подобные оценки появились у меня намного позже. В ту минуту мои ощущения были невербальными – хотя и интенсивными до крайности. Чаша жизни, как говорят поэты, была наполнена до краев, и то, что в ней плескалось, не нуждалось ни в чьем одобрении.

Я заметил на опушке оранжевые ростки – и инстинкт подсказал мне дальнейшее. Некоторое время я выдергивал из рыхлого краснозема пурпурно-голубые корешки (размером, как я сейчас понимаю, с хорошую дыню), подбрасывал в воздух и ловил пастью на лету. Горечь этих корней была чудовищной, но я понимал, что они убивают червей в моем кишечнике. Источником этого бессловесного знания был тот же самый запах навоза, только собственного.

Наевшись горечи и чувствуя, как она приятно жжет внутри, я запрыгал дальше.

На меня пахнуло мочой другого самца, прошедшего тут несколькими днями раньше – он был уже не молод, физически нездоров и наверняка успел разочароваться и в мезозое, и в цветении жизни.

В борьбе за самку соперником он не был, но здесь пробудилась личность Кукера, испытавшая к этому запаху специфическое лагерное омерзение – и некоторое время мне пришлось фильтровать эти чувства тоже.

Донесся слабый и далекий запах течной самки – и показался волнительным до чрезвычайности. Где-то совсем рядом бурлил водопад бытия, летели во все стороны упругие брызги жизни, и я мог влиться в этот поток и стать его частью, заполнив собой вселенную… Ну или так примерно вечность манила к себе мой рептильный мозг. Кидалово, конечно – но последние сто миллионов лет работает.

А затем я ощутил присутствие Зла.

Позже я много раз пытался вспомнить, как и почему я сделал вывод, что это именно зло. Система пыталась мне помочь, подсовывая древнейшие инкарнации этого понятия в человеческой культуре: змея с яблоком, египетского Апофиса и еще какие-то ужасы о Гильгамеше. Совсем не то. Мне не надо было соотносить свое переживание с ранними человеческими абстракциями, чтобы опознать встреченное.

Это было Зло, для которого не существовало адекватного человеческого слова, потому что оно появилось прежде всяких слов – и даже пропасть успело до их появления, оставив на земле только тень. Но тень сохранилась.

Мой ум (или, вернее сказать, рептильнозамкнутый мозг заключенного Кукера, в тот момент слитого со мной до неразличимости) понял это сам.

Впрочем, если уж выражаться действительно корректно, правильнее будет вообще убрать «мой» или «Кукера» – это знал рептильный ум, а мы с Кукером просто подглядывали в щелку.

Зло дышало рядом. Оно было частью симуляции, но на NPC походило не особо. Оно пришло из такой древности и такой дали, что все понятия о расстоянии и времени теряли смысл.

Оно знало, что Кукер рядом и движется к точке встречи.

Я видел чужой сон. Но Зло сном не было. Оно находилось за пределами бодрствования и сна, оригинала и записи. Поэтому Зло наверняка заметило бы меня, если бы хотело. Просто гордость не позволяла ему вникать в слишком тонкие земные мелочи.

Пока Зло приближалось, я осознал несколько его качеств.

Во-первых, как я уже сказал, оно было безмерно древним. Во-вторых, невыразимо страшным. В-третьих, абсолютным.

Что значит – «абсолютным»?

Человеческое добро и зло относительны. Это условность, зависящая от нашего места в пищевой цепочке. Если кушают нас, творится зло. Если кушаем мы – добро. Называя что-то «злом», мы просто ставим корпоративный штамп на явлении, которое вовсе не обязательно вызовет ту же реакцию у наших партнеров по взаимному поеданию.

Древнее зло оказалось иным. Оно было злом не в смысле бирки, а в смысле самой своей природы, где не оставалось ничего, кроме зла. Оно внушало ужас не своими атрибутами, а напрямую. Страшное в этом зле было страшным настолько, что не позволяло говорить или думать о себе. Его можно было лишь созерцать.