Текст книги "П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана (сборник)"

Чудо тоже состояло из равновесия противоположностей. Можно было, например, сказать, что богомол знает все – поскольку пять его глаз видели даже начало мира и его конец (туда Лена боялась смотреть, это было слишком головокружительно). А можно было сказать, что он не знает ничего, и это тоже было чистой правдой, поскольку он действительно ничего не знал сам – в нем просто отражалась бесконечность, как весь мир отражается в капле воды. И Лена поняла, вернее вспомнила, что и она сама – точно такая же капля. Об этом, в сущности, можно было догадаться и без богомола, и когда-то в детстве (или даже еще раньше) она это знала сама – но теперь эта самоочевидная вещь забылась, потому что дневные маршруты взрослого ума проходили совсем в другой плоскости. А рядом с богомолом про это невозможно было не вспомнить.

Все эти переживания так захватили ее, что Лена перестала понимать, где она находится на самом деле.

Теперь она знала, почему у богомола пять глаз. Оказывается, маленькие глаза, расположенные на голове между антеннами, видели прошлое, настоящее и будущее – поэтому их было три. А два больших фасетчатых глаза по краям головы были просто придатками к тому глазу, который видел настоящее – они воспринимали его форму и цвет (у прошлого и будущего этих качеств не было – но их додумывал ум). Это было так просто и разумно устроено, что Лена даже удивилась, почему у человека все иначе.

Направленный в прошлое глаз богомола видел черную бездну небытия (она не была черной и не была бездной – но именно так отражалась в сознании). Направленный в настоящее глаз видел малахитовый зал с четырьмя зелеными кариатидами. А направленный в будущее глаз видел дядю Петю.

На нем была красная маечка, которой Лена раньше не видела – «DKNY», с расшифровкой «Divine Koran Nourishes You»[1]1
  Божественный Коран поддерживает тебя (англ.)


[Закрыть].

* * *

Дядя Петя действительно пришел на собрание в майке с четырьмя буквами:

DKNY

Это доказывало, что в последнюю смену Лена и вправду видела будущее. Вот только будущее успело с тех пор несколько измениться: майка дяди Пети была не красной, а синей, и расшифровка под четырехбуквенником оказалась другой:

«Definitely Ktulhu, Not Yahweh»[2]2
  Определенно Ктулху, а не Яхве (англ.)


[Закрыть].

Зато красным было лицо дяди Пети.

Все стало ясно, когда он заговорил.

– Вчера, – сказал он голосом диктора, объявляющего о начале войны, – в одиннадцать сорок два вечера в нашем комплексе предотвращен теракт. Предотвращен в последний момент. Пыталась взорвать себя Симонюк Екатерина тысяча девятьсот девяностого года рождения, работавшая декоративно-эротическим элементом в синей бильярдной. Незадолго перед этим она делала пластическую операцию. Оказалось, что операция была пластическая в самом прямом смысле – вместо силикона гражданке Симонюк установили в груди модифицированный желеобразный пластит пакистанского производства. Детонировать взрывчатку она собиралась с помощью замаскированного под помаду взрывателя. Покушение на теракт произошло, когда на бильярде играли два клиента категории «А». Если бы ее не застрелила охрана…

Дядя Петя зажмурился и провел рукой по лысому черепу. Лена заметила, что, хоть его голова по-прежнему казалась натертой пеплом сигары, белого в этом пепле было больше, чем темного: у него за последнее время прибавилось седых волос.

– В синей бильярдной, – продолжал дядя Петя уже более спокойным тоном, – бильярд стоит на шести минетных ножках. Таких, ну типа как сфинксы с лебедиными крыльями, довольно сложный макияж. Одной из этих ножек и была Симонюк Екатерина. Перед терактом она пыталась прокричать шахаду на арабском, на что, слава богу, и среагировал сотрудник службы безопасности, сразу открывший огонь на поражение. Он представлен к награде. Потенциальные жертвы теракта даже не успели понять, что происходит, они думали, девушка пытается привлечь к себе внимание… Мы ее контакты проверяем сейчас, отрабатываем чеченский след – есть информация, что это смертница из батальона «Риядус Салихийн». Хотя по национальности не чеченка. Как говорится, Шамиль умер, а дело его живет… Девчат, я понимаю, что вы тут ни при чем, но этот случай нам всем сильно аукнется. С вами теперь начнет заниматься идеолог. Не бойтесь, не такой, знаете, старпер советский. Нормальный, современный парень, который объяснит вам все по-человечески, чтоб метастазов в мозгу не было…

– У нас и так метастазов там нет, – сказала Вера. – Если от этих уколов, конечно, не начнутся.

Дядя Петя не удостоил реплику ответом.

– А теперь о наших делах, – сказал он. – Паршиво работаем, девчата. Да-да. В малахитовом зале три клиентозахода за все время. И ни одного в вашу смену. Будет так продолжаться, придется расстаться с малахитовой группой. Поставим зал на перепланировку. Сделаем комнату Маугли. Или уголок таджикской девочки для снафф-экстрима. Голоса такие среди акционеров уже раздаются. Это чтоб вы знали.

– Вы хотите сказать, нас уволят? – спросила Вера.

Дядя Петя сделал обиженное лицо.

– Ну а как ты думаешь, детка, – ответил он. – У нас главный национальный приоритет – конкурентоспособность. Утратил конкурентоспособность – с вещичками на выход. Бесплатно нас кормить никто не будет.

– А мы виноваты разве? – спросила Ася. – Мы все делаем как полагается. Мы готовы конкурировать. Это вы должны публику привлечь. Может, шире информировать, что вот есть такой малахитовый зал…

– Что значит – шире информировать? Информация не так распространяется, как вы думаете. Только через word of the mouth. Кто-то заглянул, ему понравилось, он другим сказал. К вам заглядывали люди? Заглядывали. А других не позвали.

– Наверное, их роспись отпугивает на религиозную тему, – сказала Лена. – Может, им стыдно в таком интерьере…

Дядя Петя махнул рукой.

– Не говори чушь, – ответил он. – Это же развитие темы Малахитового зала в Эрмитаже… Хотя вообще-то черт его знает, и такое может быть. Ну а что, по-твоему, нарисовать надо?

– А пригласите художника Кулика, – сказала Лена неожиданно для себя. – Пусть он что-нибудь придумает.

Кто такой Кулик, она знала главным образом от культурно продвинутой Кимы – и испугалась, что дядя Петя задаст какой-нибудь каверзный вопрос, который обнаружит ее невежество. Но дядя Петя просто сделал пометку в записной книжке.

– Тут не в рисунке дело, – вмешалась Ася. – Мимо нас проходят по коридору и не заглядывают даже, я видела. Может, они просто не знают, что мы живые? Мы же стоим совершенно неподвижно. И молчим.

– Вот это уже ближе, – сказал дядя Петя. – Молчите. А вы у нас какие кариатиды? Поющие. Почему тогда тишина? За вашу зарплату и спеть можно.

Девушки переглянулись.

– Что же нам, все время петь? – спросила Лена.

– Как что? – усмехнулся дядя Петя. – Песни, лапочка. Песни музыкальных композиторов.

* * *

По зрелом размышлении как раз песен в непрерывную программу решили не включать. Во-первых, это требовало слишком большой концентрации от исполнителей. Во-вторых, по мнению дяди Пети, тексты песен могли помешать отдыху клиентов, мобилизуя их внимание и разрушая комфорт. Решено было на первое время ограничиться, как выразилась Кима, «полифоническим муром» – и только по желанию клиента переходить к песенному репертуару.

В программу включили два варианта мура. Первым была тема из «Лебединого озера» – ее отрепетировали довольно быстро. Второй мур был сделан по песне «Мондо Бонго» из фильма «Мистер и Миссис Смит». Из слов, где некстати пелось про ЦРУ, оставили только «ла-ла-ла-ла-ла-ла», которое сначала спадало легчайшим серпантином само на себя, а потом вообще проваливалось во что-то сладостно-бесстыдное. Получившуюся распевку можно было безостановочно мурлыкать на четыре голоса хоть все сорок восемь часов смены – это было красивое и экономичное решение, в смысле экономии сил.

На первой музыкальной вахте, когда отрабатывали «Мондо Бонго» (пели по двое, каждая пара по часу), посетителей снова не появилось. Но сейчас у этого была уважительная причина: в малахитовом зале работал художник Кулик, которому дядя Петя все-таки заказал новую роспись.

Самого Кулика, что самое интересное, никто так и не увидел – трудились его помощники, причем на удивление споро: всю работу закончили за один день.

Сначала ребята в красивых желтых комбинезонах закатали небо с ангелами ровным слоем кремового фона. Затем они включили диапроектор и обрисовали контуры спроецированного на стену изображения: получилась довольно грубая человеческая тень с непропорционально длинными ногами в обрамлении слов «гав!», «гав-гав!!» и «гав-гав-гав!!!», написанных самыми разными шрифтами – от веселого комиксного до мрачного готического. Эти разнокалиберные «гавы» покрыли всю стену, налезая друг на друга, а затем ребята в комбинезонах раскрасили их разными цветами, сверяясь с развернутыми на полу планшетами. Получилось красиво и интересно, похоже на какой-то яркий среднеазиатский орнамент – только, на взгляд Лены, все портила эта темная тень не то в шляпе, не то в фуражке. Было непонятно, что все это должно означать, пока художники не написали стихотворный эпиграф в верхнем углу стены и название композиции в нижнем. Эпиграф выглядел так:

 
Ночь бездыханна. Псы вдали
тишь рассекаютъ пестрымъ лаемъ.
–
Мы входимъ – я и тень моя.
 

Севастополь, апрель 1919

Называлась композиция «Набоков в Крыму».

Дядя Петя с легким скептицизмом оглядел роспись и поинтересовался, в чем будет заключаться персональный вклад самого Кулика, если работа уже закончена. Старший ассистент, похожий на Гермеса молодой человек с заплетенной в косичку бородкой, снисходительно объяснил, что это только подготовительный этап, и теперь остается самое главное – согласовать, между какими двумя стенами можно протянуть цепь, на которую сядет мастер.

Услышав это, дядя Петя нахмурился.

– Зачем? – спросил он.

– Он будет перемещаться вдоль цепи на специальном шейном кольце, накинув на плечи собачью шкуру, и мастурбировать на сжимаемую в руке фигурку пластмассовой школьницы. А придя в сексуальное возбуждение, будет спонтанно кидаться на ваших клиентов. Как Калигула в «Жизни двенадцати цезарей».

– Какую шкуру? – оторопело спросил дядя Петя.

– Собачью, – повторил ассистент. – А хотите с подъебкой, пожалуйста, закажем медвежью. Или даже ностальгического черного лабрадора – если согласуете. На черного лабрадора у нас вообще-то отдельный грант, мы это потом будем делать во Франкфурте, но ведь у вас без огласки, правильно я понимаю? Так что можно. Выйдет незабываемо. Вы только представьте, а? Ваши гости будут жить с этой энергией всю жизнь…

Дядя Петя увел ассистента в коридор.

Поскольку цепь так и не стали крепить, Лена сделала вывод, что художественную концепцию удалось упростить.

За то время, пока художники работали и объяснялись с дядей Петей, Лена испытала несколько новых и очень необычных переживаний.

Как и раньше, она почувствовала, что держит руки сложенными перед грудью. Но теперь к этому добавилось еще одно фантомное ощущение – ей померещилось, что у нее есть вторая пара ног, на которую опирается ее длинное-предлинное тело. Лена знала, что это галлюцинация, поскольку вторая пара ног должна была находиться далеко за стеной, чего не могло быть по законам физики. Вот только ощущение казалось гораздо реальнее всех этих законов.

Богомол ненадолго появился в одном из перерывов, когда художники вышли покурить и Лене не надо было петь. Как и в прошлый раз, между ними произошел бессловесный и практически мгновенный обмен информацией.

Лена объяснила, что то, что она делает ртом, – это музыка, полезная работа, за которую ее кормят другие люди, поскольку это красиво. Богомол дал понять, что у богомолов совсем другая музыка – одна нота, которая звучит не меняясь много миллионов лет. Лена выразила любопытство, как это одна нота может быть музыкой, если она не меняется. И не надо, чтобы менялась, оттранслировал богомол – вся красота как раз в том, что она будет такой всегда, что бы ни случилось. Лена захотела услышать эту вечную ноту, но богомол дал понять, что она и так ее слышит, просто не обращает внимания. Тогда Лена поинтересовалась, нельзя ли им говорить между собой словами, и богомол ответил чем-то средним между «посмотрим» и «в другой раз».

Весь этот диалог занял не больше секунды.

А затем, словно почувствовав, чего на самом деле хочет Лена, богомол опять раскрыл для нее свой удивительный, ясный и никогда не меняющийся ум. Говорить после этого было ни к чему, и Лена завороженно глядела в переливающуюся перламутровую вечность до самого конца смены.

После работы она всегда чувствовала себя разбитой. Особенно тяжело давалась дорога в Москву – именно в это время «Мантис-Б» окончательно прекращал действовать. У Лены каждый раз начиналась депрессия – таким неуютным местом казался человеческий мир, в который приходилось возвращаться. Помогала «Контркультура», которую она привыкла читать на обратном пути, свернувшись у окна микроавтобуса в полный страдания комок (сидевшая рядом Ася предпочитала православный глянец – журнал «Похоть Очес» или бизнес-уикли «Гордость Житейская», которыми всегда запасался шофер).

Читая, Лена как бы ввинчивалась назад в реальность, которая била по заблудившемуся сознанию хлесткими и диковатыми розгами строк:

«Победа на „Евровидении“ не будет последней! Страна учится играть по мировым правилам и делает все более серьезные инвестиции в культурную экспансию. По сообщениям информационных агентств, в России идут работы по созданию пидараса пятого поколения на базе глубокой модернизации Бориса Маросеева с применением нанотехнологий. Эксперты утверждают, что отечественная разработка существенно превзойдет по всем параметрам ближайший западный аналог – Элтона Джона. В этой связи обозреватели отмечают, что некоторые технологии пятого поколения (например, полный трансплантат волосяного покрова) пока недоступны отечественным специалистам, но они уверены, что смогут скомпенсировать отставание по этим показателям за счет форсажных инъекций ботокса».

Прийти в себя особенно помогало то обстоятельство, что для понимания некоторых сообщений приходилось не на шутку напрягать интеллект:

«Людвиг Витгенштейн утверждал в „Логико-философском трактате“, что открыл общую форму описания предложений любого языка. По его мнению, эта универсальная формула вмещает в себя все возможные знаковые конструкции – подобно тому, как бесконечное пространство вселенной вмещает в себя все возможные космические объекты.

„То, что имеется общая форма предложения, – пишет Витгенштейн, – доказывается тем, что не может быть ни одного предложения, чью форму нельзя было бы предвидеть (т.е. сконструировать). Общая форма предложения такова: “дело обстоит так-то и так-то“ (“Es verhält sich so und so“)“.

Однако доцент Иркутского педагогического института филолог Александр Сиринд сумел опровергнуть знаменитую формулу, приведя недавно пример предложения, которое выходит за пределы начертанной австрийским философом всеохватывающей парадигмы. Оно звучит так: „Иди на хуй, Витгенштейн“.

– Ошибка австрияка в том, что он забыл старика Шопенгауэра, – говорит ученый, – а ведь мир есть не только представление, но и воля!»

Практически все попадавшиеся Лене сообщения пронизывала спокойная гордость за успехи страны. Ею теперь дышало все – даже прогнозы погоды и аннотации книг, и мир за окошком автобуса делался от этого чуть уютней:

«В своей автобиографической дилогии „Черная Земля“ и „Низвержение в Бруклин“ московский корреспондент журнала „Time“ Эндрю Шмайер исследует происходящий в сознании россиян культурно-психологический сдвиг, в результате которого низкооплачиваемый западный журналист (бывший в прежние времена предметом девичьих грез и всемогущей фигурой с атрибутами божества) постепенно теряет привлекательность как возможный сексуальный партнер и превращается в глазах компрадорской московской элиты в банального фуршетного паразита, общение с которым изнуряет душу, не принося абсолютно никакой пользы».

Но окончательно приводила в себя реклама, бившая, как всегда, на узнавание уже созданного ею образа:

«„Раздолье“. Помоюсь, – и в горы! (ТМ)».

Однако даже такой относительно плавный механизм возвращения защищал не до конца: за несколько подобных путешествий Лена успела понять, что человеческая реальность состоит не из времени и пространства, а из неизвестно чьих шепотов, бормотаний, выкриков и голосов. Некоторые из них походили на родительские, некоторые – на голоса друзей, а произносимые ими слова дымились каким-то тягостным и смутным, но совершенно неизбежным смыслом (например, голос, похожий на Кимин, повторял раз за разом странную фразу: «глянцевая аналитика романтической щетины, которой контркультурные герои щекочут системе яйца Фаберже»). Лена даже хотела спросить у Кимы, чем они щекочут – романтической щетиной или глянцевой аналитикой – но поняла, что вопрос прозвучит странно.

Когда богомол уходил, эти голоса начинали кликушествовать в сознании, притягивали к себе внимание, перекидывали его друг другу по эстафете и вскоре достигали такой частоты и густоты, что накладывались друг на друга, уплотнялись и превращались в подобие таза, которым кто-то накрывал ее голову.

После этого она видела уже не мир, как он есть на самом деле (там жил богомол), а только внутреннюю поверхность этого таза – человеческое измерение. Она знала, что с подругами происходит то же самое. Это было ясно по их лицам.

Дома Лена запиралась у себя в комнате, дожидаясь, когда пройдут четверо человеческих суток и снова можно будет уехать из Москвы, чтобы немного побыть богомолом. За это она готова была петь и мур из «Мондо Бонго», и микс из Чайковского, и гимн СССР на английском языке (таким оказался последний заказ дяди Пети), и вообще делать что угодно.

В мире богомолов было хорошо. Там не было вообще никакого мрака – если, конечно, не считать необходимости возвращаться на «Профсоюзную» в микроавтобусе с надписью «Семиотические знаки». А в мире людей все было… Не то чтобы так уж совсем невыносимо. Просто… Лена не могла подобрать нужных слов, пока на эту тему однажды не высказалась Ася.

– Какое-то управляемое сновидение с Надеждой Правдиной, – сказала она. – Учимся видеть во сне говно, потому что это к деньгам.

– Если вспомнить, что жизнь есть сон, – отозвалась Кима со своего места у окна микроавтобуса, – получим формулу современной цивилизации и культуры.

Так обстояли дела.

* * *

Дядя Петя организовал обещанную встречу с идеологом в виде пикника на берегу канала, с кострами и шашлыком. На лекцию привезли много народу – три автобуса ребят и девчонок. Лица были большей частью незнакомые. Лена узнала виденных в буфете пацанов-атлантов, кариатиду Варю из третьей смены, одну русалку и еще косматого мужика с силиконовой грудью. Теперь на нем было не пурпурное покрывало, а бесформенная толстовка. Он был заметно пьян и постоянно прикладывался к плоской фляжке, которую вынимал из кармана.

Лена немного поговорила с Варей, которую видела до этого только на вводном занятии в «Славянской». У Вари был большой синяк под глазом, густо замазанный тональным кремом. Оказалось, два дня назад в малахитовом зале был корпоратив, совмещенный с днем рождения. Гуляла целая компания – какие-то, как смутно и некорректно определила их Варя, «венчурные жидосиловики». Они приволокли с собой несколько ящиков французского шампанского и десяток собственных ос.

– Представляешь, – пожаловалась она, – мужики шампанскими пробками по нам стреляли. И ладно бы сами, они еще блядюшек своих подначивали, а те хохочут и в лицо, в лицо норовят, с двух метров прямо. А ты при этом пой «happy birthday to you». Таньке нос разбили, а мне чуть глаз не вышибли. Поймать бы этих сучек, убила бы на месте…

– Допели? – спросила Лена сочувственно.

– Допели, – ответила Варя и выразительно поглядела на мужика с силиконовыми грудями, который прислушивался к их разговору. – А что делать. Чего этот сисястый мудак подслушивает?

Лена хотела поговорить еще, но Варя сказала, что ей надо дочитать взятую с собой книгу, на которую стоят в очереди девчонки из смены. Книга была на английском и называлась «Singing in awkward positions, the all-inclusive manual by Eros Blandini». Эрос Бландини, как объяснила Вера, был карликом-кастратом, который работал озвучкой магического аттракциона «Поющая голова». Всю свою долгую жизнь он пел из тумбочек, ящиков и темных углов, лежа, сидя и даже стоя на голове.

– А зачем ты это читаешь? – спросила Лена.

– Ты чего, – сказала Варя, – тут же все технические приемы. Есть такое правило – если хочешь остаться в бизнесе, даже просто удержаться там, где находишься, – надо постоянно расти. Потому что другие тоже все время стараются вырасти и выпихнуть тебя на обочину.

Лена испытала укол какого-то странного чувства – не то зависти, не то ревности, не то страха. Она не сказала ничего, только записала название книги и решила сказать про нее Киме, которая знала английский.

Идеолог сильно опоздал.

Он приехал затемно, когда шашлыки были уже съедены, а костры успели догореть (их пришлось разводить по новой). Это был мужик лет сорока, с приятным правильным лицом вроде тех, какие рисовали на советских плакатах. Всех удивило, что он был в полной форме солдата Второй мировой – в каске и плащ-палатке, – но идеолог объяснил, что был на репетиции другого мероприятия и не успел переодеться. Он перешел к делу без промедления.

– У вас был взрыв, – сказал он, снимая каску. – Ну или почти был, это то же самое. Теперь важнее всего проникнуть в психологию несостоявшегося террориста и понять – почему Симонюк Екатерина хотела устроить для нас эту трагедию? У нее ведь, кажется, не было причин для ненависти. На этой работе она получала в месяц больше, чем ее родители вместе за год. Почему же она попыталась так поступить? Ну-ка подумайте на эту тему минутку или две.

Пока все думали, идеолог снял плащ-палатку и остался в солдатской гимнастерке навыпуск.

– А теперь я скажу, что думаю по этому поводу сам. Как все знают, Симонюк Екатерина пыталась прокричать перед смертью шахаду, и органы отрабатывают сейчас версию о батальоне «Риядус Салихийн». Но чеченский след здесь все равно вторичен. И я вам объясню, почему…

Идеолог несколько раз взъерошил волосы, словно стараясь наэлектризовать голову. Похоже, это получилось – он нахмурился и быстро заговорил:

– Шахада – это арабская формула, произнеся которую человек заявляет о своем принятии ислама. Чтобы понять, почему москвичка родом с Украины приняла эту религию, мы должны задаться вопросом – что такое сегодняшний ислам? Это, по словам его главных политических теоретиков, религия угнетенных. Да-да, друзья, именно так – угнетенных. Вопрос заключается в том, почему Симонюк Екатерина с ее космической зарплатой чувствовала себя в нашем городе угнетенным лузером? Ведь она могла позволить себе куда больше, чем ее друзья, ее родители из Харькова и тем более родители ее родителей. Так почему же эта девчонка записалась в батальон черных вдов? Вот где зарыта реальная собака. Кто-нибудь понимает причину?

Мужик с грудями что-то буркнул, и все уставились на него. Но он ничего не сказал.

– Тогда на этот вопрос постараюсь ответить я. Вы все, ребята, знакомы с учением о Невидимой Руке Рынка, которая ставит все на свои места, перенаправляя людей и ресурсы туда, где есть платежеспособный спрос. Кажется, так сегодня и устроена наша с вами жизнь. Но учение о Невидимой Руке исходит из предположения, что человек – рациональное существо и всегда принимает решения, основанные на понимании своей выгоды. Первопроходцы девяностых, которые, пусть с ошибками и издержками, заложили фундамент нашего нынешнего процветания, придерживались именно таких взглядов на человеческую природу. Но оказалось, что все гораздо сложнее. Человек устроен не так, как казалось экономистам. Им движут не только рациональные, но и иррациональные факторы. Кто-нибудь из вас слышал о так называемой «ультимативной экономической игре»?

Таких на поляне перед костром не нашлось.

– Это известный в экономике опыт по изучению мотиваций человеческого выбора. Суть проста. Вам с партнером по игре дают на двоих некоторую сумму денег. Ваш партнер на свое усмотрение решает, как поделить деньги между вами. А вы можете утвердить его решение или отвергнуть его. Если вы соглашаетесь, каждый получает столько, сколько решил партнер. Если не соглашаетесь, никто не получает ничего вообще. Поняли?

– Поняли, – раздались голоса из темноты, над которой летели оранжевые искры.

– Вот теперь начинается самое интересное. Идеальный homo economicus, как его рисует теория, должен утвердить любое решение партнера по игре. Ведь даже если ему дают один процент, он получает деньги просто так. А если он отвергает решение партнера, он в полном пролете. Однако исследования показывают, что большинство людей предпочитает остаться ни с чем, если им предлагают меньше тридцати процентов общей суммы. Это иррационально. Но именно так функционирует человеческий мозг.

– Я бы и пятнадцать взял, – раздался чей-то голос.

– А я бы взял сколько дадут, – сказал другой голос, – а потом вернулся бы ночью и всех убил.

– Спасибо за эти мнения, – ответил идеолог. – Но дослушайте, пожалуйста, до конца. На самом деле все еще сложнее. Один закрытый экономический институт в Москве провел специальные исследования по ультимативной игре, во время которых было сделано важное дополнение к стандартной схеме опыта. Игроку, который должен был утвердить или отвергнуть решение о разделе денежной суммы, вместо живого партнера по игре показывали его фотографию, а затем сообщали, как он поделил деньги. Так вот, когда игрокам демонстрировали фотографии…

Идеолог нахмурился, словно вдруг вспомнил что-то неприятное.

– Имен называть не будем, – продолжал он, – верхние позиции в списке «Форбс» знаете сами. Так вот, в этом случае происходила значительная девиация от стандартного порога «7-3». С этими людьми наши сограждане почему-то соглашались делиться только поровну.

– Как Шариков, – сказал заискивающий бас из темноты, – взять и все поделить.

– Не уверен, что это хороший пример, – отозвался идеолог. – Давайте не будем сейчас обсуждать, почему у нас наблюдается это сползание к порогу «5-5». Причин много. Их надо искать в нашей непростой истории и культуре, в общинной психологии, в национальных особенностях. Важно помнить, что такие установки в нашем сознании есть, и их учатся использовать наши враги. Именно поэтому они и промывают нам мозги, без конца ротируя в массмедиа фотографии разных Абрамовичей и Прохоровых, описывая их прихоти и кутежи. Расчет здесь прост – вызвать в обывателе то самое чувство, которое заставляет игрока в ультимативную игру терять все, поддаваясь яростному желанию восстановить справедливость. Но если в лабораторном эксперименте такое решение остается просто статистикой, то в реальной жизни оно может стать трагедией.

Идеолог замолчал, как бы давая всем ощутить вес его слов. Над поляной наступила тишина.

– Тяжело ли участвовать в ультимативной игре и сохранять рациональность? Конечно, тяжело. Но именно поэтому, ребята, вы и должны считать себя бойцами, да-да, бойцами психологического фронта. Совсем недавно одна из ваших соратниц, Симонюк Екатерина, сыграла с судьбой в ультимативную игру по-своему. И потеряла все, включая молодую свою жизнь. Я уверен, что, если бы она сейчас сидела с нами у костра, ее, как и всех нас, посетила бы мысль о том, насколько важно сохранять ум холодным и трезвым. Всем нам – я говорю «нам», потому что это и моя проблема тоже – надо научиться перешагивать через иррациональный бессознательный импульс, жертвой которого стала Симонюк Екатерина. Не завидуй. Сегодня в «Бентли», а завтра в ментли, хе-хе…

– Наоборот, – крикнул от костра веселый молодой голос, – сегодня в ментли, а завтра в «Бентли»!

– Бывает и так, – дружелюбно согласился идеолог. – Ну и что? Да, так устроена жизнь. Видеть все это и выстоять – это, если хотите, и есть наш православный джихад. В подлинном, духовном смысле этого слова…

Он откашлялся, словно застеснявшись таких высоких и пафосных слов, и продолжал уже самым обычным бытовым тоном:

– В общем, надо помнить главное, ребята. В современном мире есть мощные силы, которые стремятся использовать нашу естественную человеческую иррациональность в своих целях. И часто им это удается. Именно так, я уверен, и произошло в случае Симонюк Екатерины. Эта трагедия показывает, как эффективен медийный удар, наносимый по нашему сознанию из Лондона и Нью-Йорка. Не считайте, что вы умнее и выше. Не думайте, что промывание мозгов на вас не подействует, простой поролон семнадцать ноль два. Промывание мозгов действует даже на меня. Единственное, что мы можем сделать, – это научиться брать эмоции под контроль. Помните главное: в эпоху политических технологий наши самые естественные и спонтанные чувства рано или поздно оказываются мобилизованными в чужих корыстных целях – на это работают целые штабы профессиональных негодяев. Идет необъявленная война, и каждый раз, когда в вашей груди зарождается такое вроде бы праведное возмущение эксцессами наших митрофанушек, лондонские олигархи с хохотом потирают свои потные руки…

«Во как выгнул, – с уважением подумала Лена, – просто какая-то лента Мебиуса. Мне б такое даже в голову не пришло. Умный».

Почему-то лекция оказала контрпродуктивное действие на сидевшего рядом с Леной мужика с силиконовыми грудями: в нем разгорелось то самое пламя, которое, по идее, должно было угаснуть. Допив неизвестную жидкость из фляжки, он стал бормотать, постепенно повышая голос:

– Придумали, блять… Один с документами работал, другой с цифрами, третий тоже с чем-то таким будет работать. И у всех, блять, крепкое рукопожатие. А мы как сосали хуй под землей, так и будем…

– А у вас что, уже клиенты есть? – спросила Лена.

Мужик поднял на нее глаза.

– Есть клиенты, – ответил он. – А у тебя нет?

Лена ничего не сказала.

– Ты сама откуда? – спросил мужик.

– Из малахитового зала, – сказала Лена с гордостью.

– Чего там делаешь?

– Мы там поем. В окрашенном виде.

– В малахитовом зале, – забормотал мужик, который, похоже, был уже невменяем, – вся Россия наш зал… Они будут шампанское пить, а мы им петь в окрашенном виде. И не просто петь, мы еще будем бороться за право им петь. Конкурировать друг с другом… Архитекторы, блять. А с чего начиналось, а? Социальной справедливости мало было. Политбюро, блять, дачу себе большую построило…

Идеолог, напряженно вслушивавшийся в голос народа, попробовал оседлать волну.

– Вот-вот! – сказал он, подняв палец. – А сейчас, блять, свободы им мало. Ведь все то же самое происходит, с точностью до микрона. Разводят по той же программе. И кинуть хотят по той же схеме.