Текст книги "Михайло Ломоносов: Роман в стихах"

Виктор Плиев
Михайло Ломоносов

«Ломоносов был великим человеком.

Между Петром I и Екатериной II он один является

самобытным сподвижником просвещения.

Он создал первый университет.

Он, лучше сказать, сам был нашим первым

Университетом.»

А.С.Пушкин

От автора

Автор выражает огромную признательность Михину Николаю Сергеевичу за неоценимую помощь в издании романа в стихах «Михайло Ломоносов»

Роман в стихах «Михайло Ломоносов» был написан мной двадцать лет назад. Я, кажется, хотел издать его к 280-летию со дня рождения величайшего русского гения, но все время был недоволен текстом романа. Поэтому я просто взял и положил его в ящик стола.

А потом начались невероятные исторические события, которые полностью изменили нашу жизнь. И мою в том числе. Я совсем перестал писать стихи. Увлекся прозой, написал в соавторстве со своим духовным Учителем Валерием Фриевым с десяток книг. В 2006 году был принят в члены союза писателей «Многонациональный Санкт-Петербург».

Но 3 сентября 2008 года я был у памятника «Детям Беслана», расположенного у церкви Успения Пресвятой Богородицы в Санкт-Петербурге на Малой Охте, где проходил митинг осетинского землячества. Это событие так меня потрясло, что через неделю я написал стихотворение «Памяти детям Беслана». Собственно, с этого все и началось. Я понял, что должен попробовать себя в новой ипостаси.

И тут я наткнулся в своем архиве на рукопись романа «Михайло Ломоносов». С волнением раскрыл его и начал править стихи, и октавы зазвучали. Я понял, что у меня открылось второе дыхание. Ощущение легкости, молодости и, наверное, вдохновения не покидало меня до тех пор, пока я не закончил работу над романом. Хотелось бы, чтобы состояние легкости и, надеюсь, удачи как можно дольше нас с вами не покидало, мой дорогой читатель.

Виктор Плиев

19.11.2008 г.

Новое слово о великом ученом

В 2011 году, т. е. совсем скоро, исполнится 300 лет со дня рождения гения Русской земли Михаила Васильевича Ломоносова.

Все мы со школьных лет помним строки Н.А.Некрасова:

 
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и Божьей воле
Стал разумен и велик.
 

Библиография о М.В. Ломоносове обширна и разнообразна. Весомую лепту в нее внесли и ленинградские (петербургские) писатели. Взять хотя бы для примера изданную в серии ЖЗЛ книгу H.A. Морозова, удостоенную Государственной премии. Упоминали о Ломоносове и питерские поэты.

Однако, не припомнится, чтобы кто-либо взялся за создание развернутого стихотворного романа, наподобие пушкинского “Евгения Онегина”. В свете этого работу Виктора Плиева, состоящую из девяти глав, и изложенную классическими октавами, мы вправе рассматривать как новаторскую. Так и хочется вспомнить пушкинские строки:

 
Пора! Перо покоя просит.
Я девять песен написал.
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал.
 

Вся, сравнительно недолгая жизнь великого ученого, полная открытий, драматических коллизий, борьбы за русскую науку, за справедливость предстает перед читателем в интереснейшем стихотворном повествовании. Особенно хороши сцены смелого побега молодого студента из немецкой тюрьмы, эпизоды опытов с электричеством, теплородом, наблюдение планеты Венеры, сцены семейные и отношения с царствующими особами.

Ломоносов был не просто изобретателем, автором книг по химии, металлургии, астрономии, реформатором русского стихосложения – он был, говоря современным языком, частным предпринимателем и художником. Его мозаичная картина “Полтавская баталия” до сих пор украшает вход в Актовый зал в здании Академии наук в Санкт-Петербурге. К сожалению, не все начинания великого ученого продолжились после его кончины.

Книга Виктора Плиева читается легко, с интересом и может служить хорошим материалом, особенно для новых поколений нашей интеллигенции, для гостей нашего города, интересующихся историей науки и литературы.

В заключение хочу привести свое стихотворение на ломоносовскую тему, в дополнение к прекрасному стихотворному роману.

О природе огня

 
«Что сказать о природе огня
После Ньютона и Вольтера?
Ведь огонь – это тоже, что вера,
В то, что ночь невозможна без дня.
 
 
Невозможна без воздуха жизнь.
А огонь – квинтэссенция жизни.
Все частички уносятся ввысь,
Столь бесценны при их дешевизне.»
 
 
Так, реторты в огне прокалив,
Размышлял Ломоносов пытливый,
Молча глядя на то, как в залив
Уплывают льдины шумливы.
 
 
Просыпалась в апреле Нева,
В первой ласке к граниту прижалась.
И Кунсткамеры красной глава
В ясной Невской воде отражалась
 
 
Закипал атлантический вал,
Воздух Арктики ввысь прорывался.
А загадка-огонь бушевал,
И в печах и в душе поднимался.
 
 
Две стихии менялись на три.
Исчезали в России Бироны.
Ветер, тронув весенние кроны,
Над Невой возжигал фонари.
 
 
Штырь железный над крышей клоня.
Шла гроза петербургской окрайной.
Рихман гиб. Но природа огня
Оставалась непознанной, тайной.
 

Олег Юрков, поэт. Союз писателей России

Вступление

Посвящается 300 – летию со дня рождения величайшего русского гения Михаила Васильевича Ломоносова

1

 
В эпохи наивысшего расцвета
Дала науке каждая страна
Механиков, философов, поэтов,
Других великих светочей ума.
Раскрыв природы многие секреты,
Они порой лишались даже сна.
Их мысли были так парадоксальны!..
А судьбы их, как правило, печальны.
 

2

 
Коперник, написав великий труд,
Стал славным сыном польского народа.
Чтоб избежать религиозных пут,
Он в лапы не спешил попасть Синода.
Когда же он пошел в последний путь,
Его творенье вышло на свободу,
И многие тогда понять смогли
Закон движенья матушки-Земли.
 

3

 
Декарта прогрессивные идеи
В иезуитов поселили страх.
Не верующие, а лиходеи…
Еретиков сжигая на кострах,
От мрачного невежества балдея,
Несли над миром ненависти стяг.
Язык его их жалил, как рапира,
И между ними не могло быть мира.
 

4

 
А в Англии сверкал умом Ньютон,
Живя в глуши, в деревне поэтической.
Когда упало яблоко, то он
Увидел в этом случай методический
И, шишку получив, открыл закон,
Известный нам по физике классической.
Всегда деревня двигала прогресс,
И к ней сейчас повышен интерес.
 

5

 
В Италии в эпоху Возрождения
Писал трактаты тайные да Винчи.
Особое имел о мире мнение,
В легенду он вошел еще при жизни.
Кто из титанов Выше? Тем не менее,
Осмыслить Ломоносова сквозь призму
Деяний этих гениев пора.
Возьмем задачу эту на Ура!
 

6

 
Наш Ломоносов был таким огромным
Среди ученых мира всех времен,
Что замысел мой кажется нескромным.
Что делать – перешел я Рубикон
И рад, что сверхзадачей я не сломлен
И что душа моя горит огнем,
Что после колебаний, как и прежде,
Ко мне вернулись светлые надежды.
 

Глава первая

«Человеку на море первое испытание»

Василий Ломоносов

1

 
Забыта итальянская октава!
Глаголы в ней идут за строем строй
И рифмами становятся по праву,
И кажутся на первый взгляд игрой.
Я воспевал тенистые дубравы
Четверостишьем, но сюжет иной
Меня пуститься в сложности заставил,
И наступило время высших правил.
 

2

 
Октаве подарил досуг свой Пушкин
И доказал, что всем владеет он.
Созданием поэмы о простушке
Поэт блестнул опять своим умом.
Октава эта – славная игрушка:
Ей можно написать чудесный том
О наших нравах, о делах прослойки,
Коснувшись даже важной Перестройки.
 

3

 
На Северной Двине есть острова,
Которые синеют на просторе.
К их красоте не подобрать слова,
А рядом Белое сверкает море,
Игривое, как говорит молва.
Давным-давно суровые поморы
Открыли там богатый рыбой край,
Но жизнь помора – далеко не рай.
 

4

 
Там и родился гений наш. Куростров
Лежит пятой у славных Холмогор.
Он с малолетства полюбил народ свой,
Что в рыболовстве сметлив был и спор.
Как сын Петра, вдали поднялся ростом,
Талантами потряс он царский двор.
Но перед тем, как он попал в столицу,
Ему пришлось немало потрудиться.
 

5

 
Крестьянка-мать лелеяла его,
Заботилась, любила, опекала,
И даже поиграть не одного —
Со сверстниками только отпускала.
Михайло не боялся ничего,
А детских игр мальчишке было мало.
Все лето проводил он на воде,
Где лодьи драил, как отец и дед.
 

6

 
Он в раннем детстве полюбил природу,
Зверей повадки знал и разных птиц;
Трепещущую рыбу брал охотно
Он на руки, чем веселил девиц.
Он на снегу читал следы свободно
Волков, медведей, зайцев и лисиц,
А косачей и глухарей порою
Пугал, идя таежною тропою.
 

7

 
Охотники и птицеловы в дом
К ним заходили в гости и по делу.
И выбегал всегда веселым он,
Чтоб мех потрогать золотистый белок,
Смеясь и важно слушая о том,
Как выдру бьют на Пинеге умело.
Он в гуще разговоров этих рос,
Мужая среди сосен и берез.
 

8

 
Шло время быстро – и подрос пацан:
То в ельник знаменитый заходил,
То на угор вел всех, как атаман,
То к Курополке с удочкой спешил,
То речке Холмогорке отдал дань,
То по лугам он мчался, что есть сил…
Среди просторов двинских благодатных
Шли дни его не хуже, чем у знатных.
 

9

 
Василий Ломоносов как хозяин
Новоманерный приобрел гукор[1]1
  Гукор – морское и речное парусное судно, строить их на Севере стали по Указу Петра I, как более совершенные.


[Закрыть],
Когда свод вышел царских указаний
Не строить лодьи прежние. С тех пор
Он следовал указам предписаний,
На дело он был тароват и скор,
Хоть грамоты не знал со дня рожденья,
Зато удачу знал он и везенье.
 

10

 
Он сына начал брать лет десяти
На промыслы опасные морские,
Надеясь в нем опору обрести.
И, ветры изучив береговые,
Сын возмужал на избранном пути.
Я домыслы вам не пишу пустые:
Об этом и легенды говорят,
Которым может каждый доверять.
 

11

 
Какой мальчишка не мечтал тайком
Пойти на море Баренцево, чтобы
Принять участье в плаванье крутом,
Не побоясь Харибды и Циклопа.
С мальчишками шло счастье в каждый дом:
Они владели смелостью особой;
Почти руками мачты не касаясь,
Как флюгеры, над палубой вращались.
 

12

 
На Севере дышало все Петром,
Что позволяло верить в счастье людям.
А как умело управлял рулем
Помор лихой, ведя по морю судно.
Вы не узнали бы Михайлу в нем.
А парус ветер надувал попутный,
И, словно птица, их гукор летел
К Архангельску, стремителен и смел.
 

13

 
И года не прошло, когда Михайло
Архангельские верфи посетил,
Но шума в них веселого не стало,
Не слышно было топоров и пил,
На верфях жизни стало очень мало:
Никто не напрягал, как прежде, жил,
Старели и ветшали мастерские,
Настали для рабочих дни лихие.
 

14

 
Но стоило немного по Двине
Проплыть вдоль чахлых, низких берегов
И снова, как легенда, о войне
Напоминала крепость, цепь и ров.
Поморы знали о далеком дне,
На цепь они глядели вновь и вновь,
О подвиге тех дней молились Спасу.
Когда-то от врагов Архангельск спас он.
 

15

 
Прошло почти три века с той весны,
Но как не вспомнить Дмитрия Борисова
И Рябова. Вам снились, может, сны,
Как гениально Германом описано
Сраженье то на берегах Двины.
Как много фактов в книге той нанизано,
Вплетаясь в интригующий сюжет…
Ему бы позавидовал поэт.
 

16

 
Конечно, пишем тоже мы занятно,
Хоть никому не удается стать
Великими, как Пушкин, и понятно —
Немногие великому подстать.
Себя поэту каждому приятно
К плеяде этой робко причислять.
Но где же грандиозные поэмы,
Чтоб в них решались смелые проблемы?
 

17

 
Но я вам обещал вернуться к драме,
О ней готов писать и день, и ночь.
Клянусь правдивым быть, как на Коране,
Правдивость мне во всем должна помочь,
Чтоб тема зазвучала, как в романе,
Чтоб нам представить вражескую мощь.
Так наступали, пушки спрятав, шведы,
Стремясь перечеркнуть Петра победы.
 

18

 
Укрыв солдат и пушки на фрегате,
(Английский флаг на мачте реял, горд),
Пытались шведы ночью, как пираты,
Войти в Двину, взяв лоцманов на борт.
Хоть шведы обошли почти преграды,
Но не прошли – народ поморский тёрт,
А лоцманы-то все из русаков —
Не надо их держать за дураков.
 

19

 
И стали объяснять тем русским шведы,
Что мирными их были корабли,
Что здесь стоять нельзя им до рассвета.
(Они уже до крепости дошли,
Их были подозрительны советы…)
Они примеров много привели
Про интересы общие в торговле
В мануфактуре или рыбной ловле.
 

20

 
Но лоцман русский понял, в чем тут дело,
Повел фрегат, чтоб посадить на мель,
Вслед за фрегатом яхта тоже села,
А лоцман только этого хотел.
Душа победой и отвагой пела.
Но был печален Рябова удел:
Он был расстрелян шведами на месте,
Однако, их триумф был неуместен.
 

21

 
На крепости взвился сигнал тревоги,
И пушки били дружно без помех,
И флагман скоро принял вид убогий,
Как будто простоял там целый век.
Так отстояли царские чертоги
Солдаты двинские. Такой успех
Порадовал Петра в его столице:
Им поклонились молча царь с царицей.
 

22

 
А что же Рябов, опытнейший лоцман?
Он жив остался в схватке роковой,
Восход встречая огненного солнца:
В грудь ранен был он пулею шальной.
И разорвались вековые кольца,
Мешавшие вести нам торг морской.
И стало чистым ласковое небо,
А море гладким, как краюха хлеба.
 

23

 
Свидетелем Михайло был тех лет.
Они пересеклись с моим кумиром.
И подвиг этот видел он, как свет,
Связавший Русь со всем культурным миром.
Гукор же, совершая дальний рейд,
Шептал волне, как шепчет нежно лира,
Спеша с товаром ценным в Соловки,
Где всем поморам с Богом быть с руки.
 

24

 
Михайло ускользал всегда с вечерни,
Чтоб в сладостной печали побродить,
Сверяя мир с открытой мыслью верной,
Да лабиринты снова посетить.
Три лабиринта щекотали нервы:
Причудлив был их строгий вещий вид,
Таинственный, как их предназначенье,
Сокрытое с начала исчисленья.
 

25

 
Сложили их из гладких валунов
Давным-давно – их авторы забыты.
Они не выше стриженых кустов
И вереском причудливым покрыты,
Кто в них войдет, тот выйдет вскоре вновь,
Идя вперед без путеводной нити:
Ведь человек построил древний их,
Чтоб в них искать присутствие святых.
 

26

 
Напоминал подкову лабиринт,
Что был других значительно крупнее,
И по нему шел смелый следопыт,
Под тяжестью веков чуть-чуть робея;
Второй – имел совсем округлый вид,
Имел он тупики и был сложнее,
А третий на улитку был похож,
Иль на спираль, когда в нее войдешь.
 

27

 
Бродил Михайло долго по дорожкам,
Понять пытаясь странный их секрет,
То приближаясь к центру осторожно,
Встречая в нем малиновый рассвет.
Но угадать культ веры было сложно,
Не очень веря в Бога с юных лет.
Хоть вера вносит в жизнь разнообразие,
Когда вдруг притупляется фантазия.
 

28

 
Но заходил не только в Соловки
Отец на перегруженном гукоре.
Он достигал Мизени вдоль реки,
Когда бывал на Баренцевом море,
Где в бурных волнах гибли моряки,
Где, как у мыса Горн, шумели штормы.
Когда ж они вошли в Двину опять,
Нашел в горячке сын родную мать.
 

29

 
Она скончалась через девять дней,
Остался дом помора без хозяйки.
Михайло лишь печалился по ней.
Хоть под рукою было все в достатке,
Не стало слышно ласковых речей.
Отец женился вскоре на крестьянке,
Но мачеха недолго прожила
И, простудившись, тоже померла.
 

30

 
Когда вернулся с промыслов отец,
То подыскал себе вдову другую.
Сосватали проворно, под венец
Пошла вдова бедовая, ликуя.
Михайло был расстроен тем в конец:
Не мог забыть, конечно, мать родную.
Такая забрала его печаль,
Что всем соседям стало парня жаль.
 

31

 
Неграмотным ходил Михайло в море,
Но тяга к знаньям просыпалась в нем,
А книжек не хватало, как на горе,
В безграмотной России тех времен.
С самим собой любил Михайло спорить,
Пытливый ум забил в душе ключом
И нужно было грамоте учиться,
Чтоб к сочиненьям мудрым приобщиться.
 

32

 
Сперва учил его Иван Шубной,
Затем дьячок в архиерейском доме.
Учился он с охотою большой,
Науки их освоил и запомнил.
Дьячок его заверил всей душой,
Что знает он псалтырь, а также кроме
Читает без ошибок часослов,
А больше знать нельзя – и был таков.
 

33

 
Но знаний тех, конечно, было мало,
Хотя среди других он – грамотей:
Односельчане обращаться стали
За помощью к нему, и без затей,
Бумаги сочинял им славный малый.
А страсть к Познанью делалась сильней.
И он к старообрядцам потянулся
И в мир их незаметно окунулся.
 

34

 
Культура их достигла высоты,
Но оставаясь в рамках схоластических,
Она была бедна до тошноты,
Хоть на людей влияла так магически.
Под переплетом полным красоты,
Михайло не нашел идей логических.
Как будто ни Коперник, ни Ньютон
Не говорили прежде ни о чем.
 

35

 
Читая книги в тех монастырях,
Все больше убеждался Ломоносов,
Что смысл их лишь в путаных словах.
Живая мысль полна была вопросов,
Она искала выхода, но крах
Его святых исканий выбил грезы.
Бунтарский дух возник из ничего,
И ум великий Богом стал всего.
 

36

 
Михайло много слышал о Петре,
Царь посещал его места родные
И жил в простой избе, а не в шатре,
Вопросы задавая не простые.
Что люд живой поднялся при царе:
Ценились ум и руки золотые.
Царь приближал людей не по чинам,
А бороды боярам резал сам.
 

37

 
Казалось, так недавно Петр I
С Бажениным здесь сладко пировал
На острове, где посадил он кедры
В честь кораблей, которые встречал.
И Петр стал разумности примером:
Ценил простой народ – велик и мал,
Дорогу открывал к чинам и званьям,
И за границу посылал за знаньем.
 

38

 
Не мог такой великий человек
Не пробудить на Севере таланта
И чтоб тому сопутствовал успех.
Экзамен царский повышал тем шансы,
Кто знанием владел в петровский век,
Надменного оставив с носом франта.
Михайло знал: давно ему пора
Отправиться в заветный град Петра.
 

39

 
«Грамматику» Милетия Смотрицкого
Читал в глуши далекой и не раз,
Он знал и «Арифметику» Магницкого,
Которую от мертвой жизни спас.
Пылятся эти книги, не пробиться к ним,
В квартирах мертвым грузом и сейчас.
Тогда такие книги были редки,
И наши дорожили ими предки.
 

40

 
Оберегал старик их крепко Дудин,
Не подпуская взрослых сыновей.
Тут не помог бы даже вещий бубен
И пеньем не помог бы соловей.
Да, путь к ним оказался очень труден,
Но он стремился к знаньям все сильней.
И лишь, когда старик скупой скончался,
Он книг тех замечательных дождался.
 

41

 
Читал не раз от корки и до корки
Так книги старика с любовью он,
Что приходилось часто на задворки
От мачехи бежать, покинув дом,
Что делал он обычно очень зорко.
Но в эти книги он был так влюблен,
Что все равно читал в избе, иль в бане
Магницкого, Смотрицкого упрямо.
 

42

 
«Учености вратами» их назвал
Михайло в златоглавом Петербурге,
Где, как да Винчи, гений заблистал,
Первопроходцем русской став науки.
Мечта звала в неведомую даль!
Испытывая творческие муки,
Не мог он обойтись без этих книг.
Источник светлых знаний видел в них.
 

43

 
Держа в руке Полоцкого «Псалтырь»,
О будущем Михайло думать стал.
Собрался в дальний путь наш богатырь
И дружбу с Каргопольским завязал.
Лишь для друзей прекрасен этот мир —
А Каргопольский смел был и удал,
К тому же по петровскому велению
В Парижской обучался академии.
 

44

 
Поскольку не нашлось в столице места,
Где немцы пролезали лишь легко…
А он был с детства полон русской чести,
Стремясь достичь своим умом всего
Без подлости и без коварной лести.
И сковырнули с «пирога» его,
Направив вновь работать в Холмогоры,
Где проживали славные поморы.
 

45

 
В трактире поселился выпускник
Единственной церковной академии
И на латыни прочитать мог стих,
Хоть на стихи Иван не тратил времени:
Пить водку, к сожалению, привык,
Совет же дал Михайле, словно премию,
Что ехать надлежит в Москву ему,
Учиться в академии уму.
 

46

 
И стал просить Михайло день за днем
Отца, чтоб отпустил его в столицу.
Вопрос же этот был уже решен:
К помолвке приготовили девицу,
Которую не видел даже он,
Надеясь, что со свадьбой сын смирится,
Что попадет к невесте пылкой в плен
И позабудет о Москве совсем.
 

47

 
Чтоб избежать такого поворота,
Михайло вдруг прикинулся больным,
И свадьбу отменили неохотно.
Он движим был желанием одним,
Чтоб вырваться скорее на свободу,
Но действовать он стал путем другим,
Решив бежать из дома незаметно,
И стал готовить тайно документы.
 

48

 
В столице вышел именной указ,
Чтоб Академия открыла двери
Лишь для детей священников у нас.
Михайле не везло, но он, поверьте,
Достал все ж паспорт, но – иной указ:
Дворян лишь брать учиться… Он все меры
Предпринял, горький получив ответ.
Иван ему дал дружеский совет.
 

49

 
Он дал совет сидеть Михайле дома,
Коль замысел слагался вкривь и вкось —
И, чуть помедлив, вновь к бутылке рома
Он приложился, чтоб утихла злость:
«Тебя судить там могут по закону,
Ты лучше выпей, раз уж ты мой гость.»
Но в несогласье тот потупил очи,
Обдумывая бегство лунной ночью.
 

50

 
И Каргопольский стал писать письмо
Товарищу, напомнив о Париже.
Тот в академии служил давно,
А жили под одной в Париже крышей.
Письмо-рекомендация, оно
Ему как будто диктовалось свыше.
Письмо вручил Михайле, хоть не знал,
Какой цены был этот капитал.
 

51

 
Но Ломоносов долго колебался
И рыбный проводил с тоской обоз…
А ночью месяц опустил забрало,
Была метель, снег жалил роем ос.
К Фоме Шубному быстро он добрался,
Стоял в избе морозный запах коз.
Не ждал его Фома, но в том ли дело?
Стояли холода и жгли метели!
 

52

 
Лик юноши сиял величьем Феба:
Решился, невзирая на мороз.
Полукафтанье, три рубля и хлеба
Фома вручил Михайле, как Христос.
Обоз ушел, метель сверлила небо,
Но у Фомы он счастлив был до слез.
Прощаясь, прослезился не на шутку
И в путь пошел далекий, тяжкий, жуткий.
 

53

 
Шагал Михайло с песнею в душе,
Он знал давно свое предназначенье.
Кружился снег, мороз трещал уже,
А он шагал, как богатырь, в сраженье.
На дальнем волки выли рубеже,
Но не было в душе его смятенья:
Свободою дышала жадно грудь
И не казался страшным дальний путь.
 

Михайло Ломоносов идет с обозом в Москву