Текст книги "Михайло Ломоносов: Роман в стихах"

Глава вторая

«Ведь он русский, стало быть ему все под силу.»

В.Г. Белинский о Ломоносове

1

 
Жестокие морозы мне знакомы
Не только по рассказам мудрых книг:
Родился я почти на Оймяконе,
В Усть-Омчуге звучал мой детский крик.
Полезно знать таежные законы,
На Колыме мы уважали их,
Но, как ни уважай законы эти,
Иной раз позабудешь все на свете.
 

2

 
И потому нельзя не удивляться,
Как гений в ту ненастную метель
Догнал обоз: с метелями сражаться,
Конечно, может тот, кто очень смел.
Среди поморов равным быть в их братстве
Для юноши желанный был удел,
И он презрел жестокие невзгоды,
Чтоб лучшие отдать учебе годы.
 

3

 
Не сразу он добрался до Москвы,
Отправившись в столицу в ноябре.
Чтоб не морозить в стужу головы,
Остался он пожить в монастыре:
Монашья страсть поесть – у них в крови,
А ели вкусно и на серебре.
В тепле жилось уютно им под Богом,
Вино всегда с курятиной под боком.
 

4

 
Он от души звонил в колокола,
Снискав у православных одобренье.
В монастыре не взяли ни рубля
С Михайлы за вино и угощенье.
Но надо было начинать с нуля:
Окрепнуть и продолжить обученье.
Когда Михайло понабрался сил,
Пойти с обозом дальше он решил.
 

5

 
Москва была стройна и высока.
Он ночь проспал в санях в большой тревоге.
Проснувшись, он приметил земляка:
Знать, не придется обивать пороги!
От радости помял его слегка.
Пятухин уважал обычай строгий,
К себе Михайлу в гости пригласил,
Столицу показал, как сторожил.
 

6

 
Михайло поселился у него,
В цифирную решив податься школу,
Раз было до нее недалеко.
Он был доволен сыгранною ролью:
Зачислили и только-то всего.
И вновь решил испытывать он долю,
И вытащить удачи верный фант,
Надеясь на везенье и талант.
 

7

 
Не тем пошел, в плечах косая сажень,
В глазах его светился ясный ум;
Высокий, быстрый, силой русской страшен,
Хоть был еще годами очень юн.
Он мог стоять, как гренадер, на страже,
И весь исполнен был высоких дум.
Они полезны очень для монаха,
Чтоб страшный суд воспринимать без страха.
 

8

 
Он в академию отнес прошенье,
Чтоб разрешили поступить ему.
Стал дворянином, скрыв происхожденье,
Читателю известно – почему.
Архимандрит при встрече с претендентом
Был рад его пытливому уму:
Преодолел Михайло все преграды,
Ему и в Спасских школах были рады.
 

9

 
Зачислили помора в низший класс,
Где занимались робкие мальчишки,
Где Посников преподавал как раз Латынь.
О нем Михайло был наслышан…
Имел тот норов крепкий, как алмаз.
Других преподавателей был выше
Своим аналитическим умом,
И потому он жил особняком.
 

10

 
Остался он один учитель светский
И не желал принять духовный сан.
Хотя священники держались вместе,
Но он упрямо надевал кафтан.
Как видно, это было делом чести:
Так много получал душевных ран
За то, что не скрывал он дух протеста,
Цепляясь из последних сил за место.
 

11

 
И с этим очень умным горемыкой
Свела Михайлу странная судьба.
С ним Посников делился новой книгой,
К Познанью страсть ему была люба.
Однако, со священнической лигой
Шла у него упорная борьба.
Они его теснили то и дело
И опасались взглядов слишком смелых.
 

12

 
Ему Михайло передал письмо,
Которое тепло прочел учитель,
Узнав мгновенно, от кого оно.
И светлых муз небесный предводитель,
К ним заглянул приветливо в окно,
И книги осветили их обитель.
Хоть голодал Михайло в нищете,
Духовной пищей были книги те.
 

13

 
Учить латынь, наверно, было нудно,
Влача в тоске холодных келий дни
И на гроши питаясь очень скудно.
Они бежали, как из западни,
Всё в госпиталь, где хоть учиться трудно,
Зато харчами миски там полны.
Стал госпиталь за Яузой-рекою
От голода заманчивой мечтою.
 

14

 
Тот госпиталь Михайло знал, конечно,
Ходил туда по праздникам к друзьям
И на Бидлоо-госпиталь беспечно
Взирал порой, как первый грубиян.
Копался в книгах Ломоносов вечно —
Он истину искал по книгам сам,
А в госпитале в целях экономии
Учиться стал попутно анатомии.
 

15

 
Жить к бурсакам Михайло не пошел.
Тому, однако, тоже есть причина:
Он жизнь тогда монашескую вел —
За книгами (Всю ночь горит лучина).
Имел он там друзей, радушный стол,
Со скальпелем был дружен, молодчина.
У хирургии он стоял основ,
Им восхитился б даже Пирогов.
 

16

 
Он проявил блестящие способности,
Переведен был за год в третий класс
И все ж своим характером особенным
Учителей смущал уже не раз.
Так Сеченев на многих был озлобленный,
Завистливых, ревнивых, хитрых глаз
С Михайлы не спускал и ждал момента,
Чтоб сковырнуть с улыбкой претендента.
 

17

 
Хоть им доволен был архимандрит,
Но в отношеньях с ним – не очень ладно…
Он похудел, но был здоров на вид
И поражал друзей учебой жадной.
К Познанью разыгрался аппетит!
Чтоб преподать ему урок наглядный,
На их экзамен прибыл Феофан,
Среди владык имевший высший сан.
 

18

 
Имел он многочисленных врагов
И пребывал в великой грозной силе:
Пытал на дыбе сам еретиков,
Деяние ж Петра в забытом стиле
Воспел в стихах. Однако был суров
И староверам обломал их крылья,
Но в этой схоластической тюрьме
Добился Ломоносов реноме.
 

19

 
Гость жестом попросил всех выйти вон,
Остался с Ломоносовым одним.
Оставив для других суровый тон,
Приятную беседу начал с ним.
Он спрашивал свободно обо всем
И отвечал ему как будто сын
Душевно, откровенно, без опаски,
Ни сана не боялся, ни огласки.
 

20

 
За дверью жадно слушал Виноградов,
О чем беседа задушевно шла.
Что друга ждет – опала иль награда,
К чему тропа беседы той вела?..
А недруги заране были рады,
Они ему желали только зла.
Архимандрит, перебирая четки,
Готов лизать тирану был подметки.
 

21

 
Когда Михайло вышел, вновь вошли
Учителя с волненьем к Феофану.
Они напоминали россыпь тли,
А он сидел, раскинувшись, в сутане:
Так Жанну д’Арк ведь на костре сожгли!
Не обошлось, конечно, без изъяна:
Перевели Михайлу в высший класс
И в карцер посадили в тот же час.
 

22

 
Москва кипела пробужденной жизнью.
На Спасский мост известный книжный торг
И школяров манил со всей Отчизны,
И мужиков, познавших книжный толк.
Там не было большой дороговизны,
А для людей, чей пуст был кошелек,
Работала тогда библиотека,
Так нужная запросам человека.
 

23

 
Василий Киприянов жил у скал.
В библиотеке ведал той делами:
До книг людей свободно допускал,
Читать могли их целыми часами.
Михайло там подолгу пропадал,
Где чувствовал себя, как в светлом храме,
И возвращался затемно домой,
Шагая звездной ночью под луной.
 

24

 
Он видел, как на Сухаревой башне
Вдруг загорелся желтый огонек.
То Брюс примчался наблюдать отважно
За звездами на Север и Восток.
И суеверным становилось страшно,
Как бы «колдун» беду к ним не навлек.
Тревогою дышали эти годы,
В казну к Бирону хлынули доходы.
 

25

 
И в это время прилетела весть,
Что нужен в экспедицию священник,
В котором много добрых качеств есть:
Ученый, трудолюб и проповедник.
Никто не брался в это дело лезть,
А Ломоносов угадал мгновенно,
Что может ехать хоть на край земли,
Где ходят по пустыне «корабли».
 

26

 
Да, ходят корабли и по пустыне,
С двумя горбами или же одним,
Воды они не просят и поныне,
Пейзажем наслаждаются пустым,
Колючками питаются сухими
И нравится житье такое им.
И кораблями ласково верблюдов
Прозвали наблюдательные люди.
 

27

 
Когда Михайло написал прошенье
О том, что стать священником готов,
Кто думал о его происхожденьи,
Имел ли в Спасских школах он врагов?
Такой титан имел их без сомненья,
Но незаметных, словно пауков,
А пауки плетут свои тенеты,
В которых задыхаются поэты.
 

28

 
Средь пауков был главным ректор Герман,
Но для него Михайло был не в счет.
А Сеченеву щекотал он нервы
С учителем своим почти что год:
Тот замечал их каждый шаг неверный
И не прощал любой неточный ход,
Что не мешало быть ему любезным
И для Синода очень быть полезным.
 

29

 
И Герману напомнил сразу он,
Кем Ломоносов прежде им назвался:
Дух дворянина ль выветрился в нем,
Священника ли сыном оказался?
Иль Посников замешан в деле том?
Архимандрит хотел пройтись по залу,
Но тут решил подумать обо всем:
В интригах он был очень искушен.
 

30

 
Подписку взять решил архимандрит
С Михайлы, поразмыслив больше дня,
О том, что тот лишь правду говорит.
Он подписал, себя лишая сна,
Священник над распиской той сидит,
Захлопнулась, как клетка, западня.
Но ожидал Михайлу суд не чести,
А суд лжецов, творящих суд из мести.
 

31

 
Архимандрит, держа в руке расписку,
Решил проверить – кто Михайло, все ж.
Так не ответит, скажет пусть под пыткой:
Такого великана не проймешь.
Михайло и не думал, что так прытко
Зацепится Архимандрит за ложь,
А ректор пригрозил ему Синодом,
Чтоб выведать, кем был он все же родом.
 

32

 
И кинулся Михайло к Феофану,
Который о расписке этой знал.
Тот был взбешен его приходом странным
И бушевал, как огненный металл.
Но вдруг замолк и, приглядевшись к парню,
Который был прозрачен, как кристалл,
Открыл мгновенно истину простую,
В душе коварной искренне ликуя:
 

33

 
«Мужик, мужик, ты просто холмогорский, —
Воскликнул очень живо Феофан, —
Достоин ты, Михайло, славной порки,
А я тебе поверил, как профан.
Все знаешь ты от корки и до корки,
Кто ж научил тебя духовный сан
Принять внезапно, знаю, что робеешь
И правды всей сказать при мне не смеешь…»
 

34

 
Михайло тут покаялся ему,
Но имени не запятнал отца,
Друзей своих не выдал никому,
Решив на том держаться до конца.
Тирану стало больно за страну,
И поддержать решил он молодца,
В котором так кипела страсть к науке,
Что шел легко на голод и на муки.
 

35

 
И пролетело время за беседой,
В ней ум опять Михайлы заблистал.
Был восхищен епископ, но победу
Он в диспуте ему не уступал.
Хоть Феофан не требовал ответа,
Но взгляд его недобрым был, как сталь.
И потому послал без промедленья
Михайлу в Киев продолжать ученье.
 

36

 
Он в Киеве провел учебный год,
Где задыхался в мрачных белых стенах
Где каждый ученик жил, словно крот,
В своем мирке, тускнея постепенно.
В изгнанье этом дням потерян счет,
Но вырвался Михайло вновь из плена
И возвратился с радостью в Москву,
Чтоб завершить счастливую главу.
 

37

 
Пришло тут из сената предписанье
От Спасских школ дать двадцать человек,
В науках преуспевших. На Собраньи
Набрали лишь двенадцать, как на грех.
И все-таки Михайло за старанье
Попал в число счастливчиков.
Успех Порадовал и Посникова тоже.
Такой успех награды был дороже.
 

38

 
Московских бурсаков везли неделю
Учиться в Академию наук.
Под Новый год они туда поспели:
Судьбы замкнулся, наконец-то, круг.
Их экономом стал Матиас Фельтон,
В их обгцежитье не было прислуг.
Приставлен к ним был также Ададуров,
Талантами блиставший в Петербурге.
 

39

 
Мечтал давно в петровскую столицу
Попасть Михайло, трудный выбрав путь.
Но вот приехал он туда учиться,
Сбылась мечта, свершился высший суд.
Энергией полны, пылали лица,
Объединял всех благородный труд:
Ученые писали диссертации
По физике и по фортификации.
 

40

 
Та Академия наук была
В Европе величайшей без сомнения.
Так при Петре Великом шли дела:
В столицу приглашали даже гениев,
Которых как друзей она ждала.
Но царь скончался после наводнения
От злой простуды, не дождавшись дня,
Когда торжественно откроется она.
 

41

 
В ней первым президентом Блюментрост
Веленьем стал самой императрицы.
Шумахер пригодился как завхоз.
И надо было так тогда случиться,
Что президент, оставив высший пост,
В Москву уехал. Что же тут рядиться? —
Делами начал заправлять прохвост:
С учеными Шумахер был не прост.
 

42

 
Он нрав имел беспечного вояки
И вел себя, как тонкий интриган.
И участились на собраньях драки
Среди ученых – он мирил их сам,
Хоть был при этом первым забиякой.
Он всех легко к рукам прибрал, тиран,
Спокойно приспособясь к новой власти,
В которой пробудились злые страсти.
 

43

 
Когда же в Питер возвратился двор,
Шумахер принимал одну царицу
В кунсткамере: не приглашен был
Корф, Ни Эйлер, ни Бернулли. Вот так птица,
Шумахер вездесущий, с ним не спорь.
Хоть Анна повидала в жизни лица,
Но и она была поражена,
Во что вдруг превратилась вся страна.
 

44

 
И Анна, воцарившись, предалась
Пирам, увеселеньям и охоте.
На кабана ходила, не боясь,
Совсем одна, красуясь в красной кофте,
Мушкет направив свой в кабанью пасть,
Не дрогнула, в охотничьей заботе —
Единым залпом зверя уложить.
И матерно ругалась, как мужик.
 

45

 
Но это были все еще цветочки,
А ягодки-то ждали впереди.
На пытках отбивали людям почки:
Чтоб выбить все петровские следы.
Ядреная, некрупного росточка
Волынского сжимала на груди.
Готовила нечастного для дыбы.
Немногие ужиться с ней могли бы.
 

46

 
Из Зимнего дворца, как с бастиона,
Стреляла Анна, сердце веселя,
Разя живое, позабыв о троне,
В народ стреляла, бросив все дела.
Ракетами палила – слыша стоны,
Она, как роза красная, цвела.
И не случайно люди жили в страхе,
Боясь окончить дни свои на плахе.
 

47

 
И все ж царица сотворила чудо,
Назначив Корфа главным командором.
И командор, взглянув на вещи мудро,
Писать в сенат прошенье начал скоро,
Сенат не долго думал и оттуда
В Москву пришел указ о том, что Корфу
Понадобилось двадцать бурсаков.
Доставил всех избранников Попов.
 

48

 
Случилось то, о чем мечтал Михайло:
Прорвался он в великий Петербург,
Учиться здесь на много лучше стало
И жить при Академии наук.
Приобретенных знаний не хватало,
И он заполнил книгами досуг,
Читая с заразительным азартом
Коперника, Ньютона и Декарта.
 

49

 
Ценил Декарта очень высоко
Всю жизнь свою Михайло Ломоносов
За острый беспокойный ум его,
За то, что находил на все вопросы
Ответы в сочинениях легко:
Он взгляды излагал на вещи просто,
В суждениях донельзя был он смел,
Пространство мертвым посчитать посмел.
 

50

 
К Познанью мира путь отнюдь не гладок.
Как в этом вечном хаосе идей
Сумел он столько разрешить загадок?
Ведь, вникнув в философию сильней,
Он в ней открыл и тайники, и клады,
И жил в ней, словно в роще соловей.
Он шел к Познанью мира постепенно —
Оно раскрылось перед ним мгновенно.
 

51

 
Царица продолжала вечный пир.
Делиль и Эйлер составляли карты
Для атласа: готовилась в Сибирь
Большая экспедиция с азартом.
Достался ведьме необъятный мир,
Который погребен был, как Урарту,
Под бременем бироновских страстей,
Но дух Петра России был нужней.
 

52

 
Еще никто не знал, что Ломоносов
Вновь возродит деяния Петра.
Шумахер в нем не чувствовал угрозы,
Способностей великого пера.
Тот не дерзил, не становился в позу
И верил, что придет его пора.
Хоть видел, что творилось в Академии,
Но он не тратил на интриги времени.
 

53

 
И вдруг России химик нужен стал:
Его, конечно, не сыскали вновь.
И Корф в Европу весточку послал,
Чтоб Генкель обучил учеников.
Но суммой вызвал тот «девятый вал»,
Не то, что Христиан, известный – Вольф,
Их взявшийся готовить с удовольствием:
Ведь он стоял у русских на довольствии.
 

54

 
Вольф был в Европе очень знаменит,
Знакомством дорожил с Петром Великим.
Та с Петербургом сохранилась нить:
Вольф посылал свои ученым книги,
И сам готов был юношей учить.
Тут вспомнили в столице, что ведь их он
Бесплатно обучает. Вот презент!
И благодарность пишет президент.
 

55

 
О да, Михайло жаден был до знаний,
В науках собираясь преуспеть.
Он был исполнен дерзостных мечтаний,
Ему минуло полных двадцать лет.
Он приобщился к мудрым книгам рано
И химию вполне мог одолеть.
Но прежде, чем известным стать в столице,
Ему бы поучиться за границей.
 

56

 
Он слышал, что должны послать троих
Учеников в Германию по морю.
Из дюжины – лишь лучшие из них
Поедут, кто со знанием не в ссоре.
Вот Петр I в это б дело вник
И речь его сверкала бы задором,
Да, у Петра был острый, верный глаз,
Но не ошиблись и на этот раз.
 

57

 
Михайло стал, как агнец, Богу мил…
Творец как будто внял его желаньям
И мненье Корфа резко изменил.
И тот любезен к русским стал Иванам:
Любовь Михайлы к знаньям оценил,
Двух выбрал лучших, как это ни странно,
Из русских все ж, подумав так и сяк,
Но немца к ним добавил, как свояк.
 

58

 
Корф выбрал трех – Творца, наверно, ради,
Чтоб утвердил их хитрый Остерман.
Молили Бога Рейзер, Виноградов
И Ломоносов, из простых крестьян.
Их утвердили, это и отрадно:
Я только факты излагаю вам.
Так утвердить легко без проволочек
Могли лишь при Петре – его был почерк.
 

59

 
Михайло в день отъезда за границу Купил
Тредиаковского трактат —
Поэтике в дороге обучиться,
Чтобы стихи играли, как агат,
Не зная, что петровская десница
Ему поможет узел развязать,
Затянутый в поэзии веками,
Чтоб улучшать язык родной с годами.
 

60

 
И вот взошли на борт, корабль – изрядный,
Остался за кормою Петербург…
Но тут штормяга разыгрался знатный,
Студенты – в страхе: им пришел каюк.
И шкипер приказал взять курс обратный,
Чтоб все на дне не оказались вдруг.
Почти неделю ждали штиль на флоте,
На паруснике славном «Фербототе»
 

61

 
Путь оказался долгим и ненастным,
Но в октябре их всех до Травемюнде
В сохранности доставил шкипер классный.
Они с дороги отдохнули чудно.
Добраться через Гамбург, Минден, Кассель
До Марбурга не так уж было трудно.
К прибытью их был Вольф давно готов,
Он предоставил всем прибывшим кров.
 

Глава третья

«С Ломоносова начинается

наша литература,»

В.Г. Белинский

1

 
Вольф пребывал тогда в зените славы.
Он был известен в городах Европы.
В ученики к нему шли даже графы,
Им восторгались милые особы,
Которые читали для забавы
«Прекраснейшую Вольфианку», чтобы
При случае им фразой козырнуть,
Чтоб всем понятно было, в чем тут суть.
 

2

 
В Германии закончилась война,
И мир упал на головы, как снег.
Когда-то богатейшая страна
На княжества распалась. И навек
Класс бюргеров лишился благ сполна.
Зато дворянство начало разбег
И бюргеров всех под собой сминало,
Чтоб властвовать теперь не как попало.
 

3

 
Наука находилась в запустенье.
И Гундлинга, распутного шута,
Король немецкий сделал президентом,
Когда скончался Лейбниц. Тут свита
Насмешка над наукой без сомненья,
Политика распутства и кнута.
Когда же умер шут от пьянства ночью,
Шуты живые труп носили в бочке.
 

4

 
В том Фридрих видел высший знак вниманья
К шуту, который так любил цинизм,
Что бочка стала гробом в назиданье.
Как мало стоит скомороха жизнь…
Он объявил, что таково желанье
Его шута, чей сильный организм
Не сможет без вина и на том свете:
Король совсем забыл об этикете.
 

5

 
А перед смертью натравил тот шут
На Вольфа приближенных короля
За то, что написал Вольф смелый труд
И нравственность поставил у руля.
Нет, Гундлинг был не только ловкий плут,
Вознесшийся в Германии с нуля.
И Вольф решил тогда покинуть Пруссию,
Чтоб сохранить приверженность к Конфуцию.
 

6

 
Вольф утверждал ни более, ни менее,
Что нравственность должна существовать
И вне границ христианского учения,
Конфуция он начал восхвалять.
Брат Гундлинга все слышал, к сожалению,
Ему был чужд на мир наивный взгляд.
Секрет предустановленной гармонии
Сам Фридрих получил в табачной комнате.
 

7

 
И Гундлинг доказал, пыхтя, ему,
Что Вольф стал защищать и гренадеров,
Которые покинули страну,
Желая дезертировать, к примеру.
Но поступили так лишь потому,
Что их поступок предрешен был сверху,
А значит, их наказывать нельзя,
Чтоб не гремели часто небеса.
 

8

 
Вольф был таким большим идеалистом,
Что верил: соткан мир из серебра.
На свете хорошо быть оптимистом
И верить в торжество идей добра,
Но надо быть немножко реалистом
И понимать, что это лишь игра.
Иная философия нелепа,
И многие ему внимали слепо.
 

9

 
Вольтер над ним потешно отыгрался
И вольфовский фальшивый оптимизм
Разоблачить в «Кандиде» постарался,
Вдохнув в Панглоса, словно дьявол, жизнь.
Вольф жил, словно на розовом коралле,
Внедрив оптимистический девиз
О том, что в мире все стремится к лучшему.
На самом деле – все стремилось к худшему!
 

10

 
В науках же не знал предела он.
Как всесторонне развитый ученый,
В архитектуру даже был влюблен.
Любою темой страстно увлеченный,
Он ими был надежно защищен
От всех нападок, как от тучи черной.
За ним Михайло пристально следил,
Хоть возвести в кумиры не спешил.
 

11

 
Немецкие студенты жили шумно,
Ватагой пьяной посещали город,
Врываясь в церкви. Пусть это не умно
Ругаться вечно, драться или спорить,
Но много лучше, чем так жить бездумно:
Филистеры сносили эти ссоры;
Так называли бюргерских рабов,
Забывших, что есть гордость и любовь.
 

12

 
Студенты русские держались вместе,
Себя не позволяя задирать,
И не роняли за границей чести,
В камзолах даже стали щеголять.
Но Вольфу долго не было известно,
Что прибрала ростовщиков их рать,
Чтоб брали с них они процент высокий,
Который выжимал из них все соки.
 

13

 
С жильем им бесконечно повезло.
Квартиру снял пройдоха Виноградов:
Взглянула ль пивовара дочь тепло,
Иль пива поманила сладко кварта,
Иль что-нибудь еще на ум пришло,
Но сделал Виноградов все, как надо.
Ему минуло восемнадцать лет,
Огнем любви он был уже согрет.
 

14

 
Лицом и нравом дочь была в отца,
А Ломоносов, как это ни странно,
Не замечает ни красы лица,
Ни голоса, ни женственного стана.
А дева ждет от юноши венца.
С нее же Виноградов постоянно
Не сводит глаз. Огонь ее ланит
Притягивает Митю, как магнит.
 

15

 
О, да! Элизабет была красавица,
Большой успех имела у парней.
Подружки знали – ей Михайло нравится,
И потешались весело над ней,
Надеясь, что она избавится
От невозможной глупости своей.
Досель она была такой беспечной,
И жизнь ей представлялась бесконечной.
 

16

 
Все это было и совсем недавно,
Пока Михайло в дом их не приехал.
Они для всех смотрелись парой славной.
Была одна серьезная помеха
Их близости: не немец, православный…
И ей, бедняжке, было не до смеха.
Она молилась, и Господь помог —
Соединил сердца любовью Бог.
 

17

 
Пришла пора чудеснейших мгновений,
И Гименей взглянул на них, как друг,
И столько нежных было пояснений,
Которые ласкали тонкий слух.
Любви отдался трепетной наш гений,
И к голосу рассудка стал он глух,
Давая клятвы верности любимой,
И забывая о стране родимой.
 

18

 
И пролетело незаметно время
В учебе дерзкой, в искренней любви.
Готовился нести Михайло бремя
Их обоюдной радостной судьбы,
Из милого бежать не смея плена.
Но тут приказ пришел: свои стопы
Пришлось направить к Генкелю студентам,
Чтоб не платить высокие проценты.
 

19

 
Михайло расставался нежно с милой,
Хоть слезы засверкали на глазах,
Когда в карету усадили силой.
В глазах любимой угадал он страх:
«Я напишу!» – цепляясь за удила,
Он крикнул ей, прощаясь впопыхах.
И понеслась в Саксонию карета,
А он шептал: «Прощай Елизавета!».
 

20

 
Так что случилось, и чего же ради
Студентов русских в Фрейберг увезли?
Причина та в их постоянных тратах,
Что жизнь они роскошную вели.
Хоть в Марбурге они жить были рады,
Долги не превратились их в нули.
Помочь могла теперь им лишь учеба,
Чтоб показать талант высокой пробы.
 

21

 
Во Фрейберге давно ждал Генкель их.
Он им прочел скучнейшую нотацию,
Посланье передал в словах сухих
От Корфа, олицетворяя нацию
Суровых немцев, честных и прямых.
Овидия забудешь и Горация,
Когда в сознанье лезут напролом:
Таким был человеком страшным он.
 

22

 
Чтоб не давали больше русским в долг,
Направили по Фрейбергу глашатых
Всем объявить, чтоб немцы взяли в толк.
Ростовщиков отпугивая жадных,
Прошел глашатых этих целых полк,
Добившись цели очень неприглядной,
Но немцы были все ж народ простой
И русских полюбили всей душой.
 

23

 
В Германии был Генкель знаменитым
Не менее, чем добродушный Вольф,
Хоть нрав имел и грубый, и открытый,
И не любил бросать на ветер слов.
Не сделав замечательных открытий,
Он докопался до глубин основ,
Но химию преподавал по Шталю,
Которого они уже читали.
 

24

 
Во Фрейберге казалась жизнь суровой:
Здесь не было студенческих ватаг,
Дерущихся на шпагах. Как тут снова
Не вспомнить Марбург в сказочных мечтах,
Где так чудесно было жить под кровом
С Елизаветой. Время – не пустяк:
Оно сильнее их соединило,
О чем писал своей Михайло милой.
 

25

 
Во Фрейберге Михайло Ломоносов
Присутствовал на шествии ночном
Всех рудокопов, видел там подносы
С рудою медной, углем, хрусталем,
Куски слюды и кубки с купоросом —
Они искрились весело кругом
При свете факелов. Король Саксонии
Их одарил улыбкой благосклонною.
 

26

 
Как зачарованный, смотрел наш гений,
Как в темноте мелькали огоньки,
Как впереди шел с «вилкою волшебной»
Рудоискатель. Мало мне строки,
Чтоб рифмой их запечатлеть нетленной.
В ночном единстве не было тоски…
Был всем хорош тот рудный карнавал,
И Ломоносов радостью сиял.
 

21

 
Не одарил народ ничем король,
Лишь улыбался, сидя на балконе:
Он незавидную исполнил роль
Перед толпой, как впрочем, и на троне.
Но в чем октавы этой важной соль?
Конечно, не в копеечном же звоне.
А в том, что тот же весь ночной обряд
Однажды Петр так был видеть рад.
 

28

 
И вспомнили с восторгом сторожилы,
Как с восхищеньем русский государь
На них глядел. Они не позабыли,
Как десять бочек преподнес им в дар
Вина за то, что так его почтили.
Как жалко, что скончался русский царь!
Он опускался смело даже в шахту,
Где, по преданью, отработал вахту.
 

29

 
Михайло продолжал стихи слагать,
Он – новичок совсем в научном мире,
Полоцкому пытался подражать,
Тредиаковский понимал стих шире.
Михайло изучил его трактат
И, следуя взволнованно за лирой,
Открыл в стихах ритмичный новый строй,
И стал писать иначе наш герой.
 

30

 
Хотя и предлагал Тредиаковский
Силлабику не нарушать в стихах
И польский строй блюсти, но
Ломоносов Ввел четкий ритм возвышенный в стопах
И разрешил все жгучие вопросы.
Он первым сделал этот смелый шаг,
И родился великий мастер слова,
Которому все в слове было ново.
 

31

 
Как тяжело давался строгий ритм,
Как много оказалось лишних слов,
И все ж Михайло шел путем своим,
И становилась мысль живой, что кровь,
Звучала мощно, как великий гимн,
Возвысив до небес уютный кров.
Судьба его в поэтике решается
И ямбом гениальным завершается.
 

32

 
К размерам подошел Михайло шире,
Чтоб оды благозвучные слагать.
Его размер взял Лермонтов для «Мцыри» —
И я хотел поэму им писать.
Он четок, в нем стопы всего четыре…
Но я октаву вывел на парад:
Пишу поэму ямбом пятистопным,
Логическим, упругим, многотропным.
 

33

 
Михайло Тредиаковского затмил
И тем, что предложил мужскую рифму
И с наглагольной рифмою дружил.
Василий Тредиаковский, как на нимфу,
На женскую лишь тратил жар и пыл,
А от мужской бежал он, как от тифа,
И, как сказал Михайло, на одной
Ноге лишь пританцовывал герой.
 

34

 
Вот одержали русские победу
Над турками в сражении большом.
Победа захватила так поэта,
Что оду написал легко о том,
Как смело дрались русские тем летом,
Как пала крепость Хотин под огнем.
И хоть никто не верил русской мощи,
Взнуздать сумели турков наши вожжи.
 

35

 
От этой оды вся литература
В России с Ломоносова пошла,
В столице новой породила бурю,
Тредиаковского с ума свела.
Мысль мчится вдаль стремительным аллюром,
Ведь начались великие дела:
Из подвига его я без сомненья
Черпаю так свободно вдохновенье.
 

36

 
Михайло из Германии отправил
Российскому собранию письмо,
Где изложил короткий список правил,
Как русские стихи слагать. Оно
Тредиаковского лишило славы:
Его Шумахер спрятал под сукно,
Не похвалив поэта за старанье.
Чтоб не смущать той весточкой собранье.
 

37

 
Как ода Ломоносова легка!
Каким восторгом полыхают строки!
И не состарили совсем века
Поэзии изящной и высокой.
Напевом русским ода широка
И содержаньем дерзким и глубоким.
Она искрится, как янтарный мед,
И совершенна, как ячейки сот.
 

38

 
Ритмичный слог великой этой оды
Среди двора поднял приятный шум.
Воспев в стихах победу и свободу,
Поэт поднялся до высоких дум.
Беседы о России стали в моде
И, как лавина, прокатился бум
По всей Европе о победе русских,
Достиг в Берлине кабинетов прусских.
 

39

 
Во Фрейберге жизнь стала нестерпимой,
Нужда и голод, перед ним кружа,
Измучили… И, как дитя, ранимым
Михайло стал, и гордая душа
Порой кипела так неукротимо,
Как паводок, все на пути круша.
Терпел он униженья и обиды,
А Генкеля почти возненавидел.
 

40

 
И Генкель стал поэта притеснять:
То грязную давал ему работу,
То сулему Михайлу растирать
В чулан сажал он до седьмого пота
И говорил, что позовет солдат.
Кто будет заниматься тут с охотой?
Он унижал поэта без конца.
В конце концов довел он молодца.
 

41

 
Из Фрейберга в один прекрасный день
Ушел Михайло без гроша в кармане.
Упрям был Генкель, словно старый пень.
Михайло был еще его упрямей
И с ним порвал, пренебрегая всем.
Но дальше приключенья, как в романе,
В его ворвались молодую жизнь,
Не раз преподнеся ему сюрприз.
 

42

 
Казалось, что страдания закончились.
Стремилась вновь на родину душа,
И он отправился искать в Саксонию,
С тоской в груди, в кармане без гроша
Назначенного хитрой Анной консула.
Но Кейзерлинг покинул дом спеша,
Отправившись на лейпцигскую ярмарку,
А это – по дороге к милой, к Марбургу.
 

43

 
Когда Михайло Лейпцига достиг,
То он узнал, что консул отбыл в Кассель,
На свадьбу Фридриха. Друзей своих
В пути Михайло встретил, как-то сразу
Воспоминанья охватили их
О Марбурге, о Вольфе, но ни разу
Он о невесте милой не спросил,
Хотя ее по-прежнему любил.
 

44

 
До Касселя добрался он с друзьями,
Но консула и след давно простыл.
И с этими печальными вестями
Он Марбург незаметно посетил,
Где Бог любви шептал ему о храме,
Где каждый дом был сердцу очень мил
И где его ждала Елизавета,
Готовая пройти с ним, хоть полсвета.
 

45

 
И в небогатой бюргерской семье
Обрел Михайло ненадолго счастье.
От всех скрывал, что было на уме:
Он вспоминал Куростров синий часто,
Прогулки по столице при луне;
Он вспоминал завистников коварство
И златоглавый зимний Петербург,
В котором Новый год отметил вдруг.
 

46

 
За помощью отправился он к Вольфу,
Который посоветовал ему
Во Фрейберг возвратиться дальний снова
И Генкелю простить его вину.
Михайло не сказал ему ни слова,
Решив покинуть добрую страну.
Он не нашел в учителе участья,
Зато нашел любовь, а с ней и счастье.
 

47

 
Решил Михайло ехать в Петербург
Через Голландию. Посланник русский
К его заботам оказался глух,
Хоть жил богато, как вельможа прусский.
Михайло в Амстердам подался вдруг
Без денег, без любимой, полный грусти;
Там встретил он архангельских купцов,
Сердечной вышла встреча земляков.
 

48

 
Архангельцы отговорили парня
В столицу возвращаться наобум
Без документов и без приказанья.
И хоть тоской его томился ум,
Решил он все ж дождаться указанья
Из Петербурга, чтоб не вышел шум.
И вновь пошел пешком из Амстердама,
Идя тропой тернистою Адама.
 

49

 
И вот усталый и голодный он
Добрался до немецкой деревушки.
Зашел в таверну подкрепиться сном,
До потолка касаяся макушкой,
Устроился за небольшим столом,
Но тут гусары пригласили дружно
В компанию свою богатыря,
Они сидели здесь давно не зря.
 

50

 
Один из них был прусский офицер,
Который, оглядев его фигуру,
Стал подливать ему вина в фужер
И в душу лезть, чтоб не глядел он хмуро.
Вот характерной наглости пример,
Который все ж попал в литературу,
Как вербовали Фридриху солдат,
Чтоб ни один гигант не смог сбежать.
 

51

 
Михайло очень быстро захмелел,
И офицер воспользовался этим:
Товарищем его назвать посмел,
На шею галстук повязал поэту.
Доверчив был Михайло, сладкий хмель
Тут охватил его и до рассвета
Он крепко спал, на зная что его
Завербовать сумели так легко.
 

52

 
Проснувшись утром в маленькой таверне
Среди могучих Фридриха солдат,
Он с вызовом взглянул на офицера,
Но тот ему был только очень рад.
Конечно, были приняты все меры,
Когда Михайло стал все понимать,
Пытаясь оказать сопротивленье.
Он связан был гусарами мгновенно.
 

53

 
Михайлу переправили под стражей
С другими рекрутами в крепость Везель,
Которая была других не краше
И возвышалась на горе, как вензель.
В ней пиво поднесли поэту даже,
Но голову герой наш не повесил,
Хоть понял, что попал надолго в плен,
Немыслимо бежать из этих стен.
 

54

 
Чтоб избежать невероятных кар
За дезертирство, он, не зная сна,
Стал думать о побеге как Икар,
На крыльях улетевший. И сполна
Порадовался, что еще не стар,
Что у него могучая спина,
А крепче рук не сыщешь даже в гвардии.
Объявлен шах! Где выход в этой партии?
 

55

 
Вот что писал о карах тех Вольтер
В своих великолепных Мемуарах,
В них приведя жестокости пример,
Который стал известен в кулуарах.
Пусть Фридрих угрожал, как лютый зверь,
Пусть жизнь была поставлена на карту,
Но мастер слова дрался до конца
С тираном, обнанувшим храбреца.
 

56

 
Вольтер писал, как дворянин однажды
Вербовщиками схвачен тайно был,
Как он бежал из крепости отважно:
Свободу он как родину любил!
Как пойман был и как он шел бесстрашно
Сквозь строй – его не охладили пыл…
Так тридцать раз гоняли эту душу,
Затем срубили нос ему и уши.
 

57

 
Живучим оказался тот француз.
В тюрьме Шпандау долго жил на каторге.
Но никогда не вел себя, как трус,
И не забыл о сладкой, словно патока,
Свободе. Отчего не съела грусть
Его в тюрьме? Вольтер сумел как с братом с ним
Поговорить, узнав, откуда он,
И в госпиталь он был переведен.
 

58

 
Михайло подготовил хорошенько
Из неприступной крепости побег.
Настала ночь, и он на четвереньках
Меж часовых прополз как ловкий грек,
Затем спустился чудом в ров по стенке,
Который переплыл он без помех,
С большим трудом наверх опять поднялся,
Прислушиваясь, вновь ползти собрался.
 

59

 
Бесшумно он ползет, но снова ров
Пред ним разверся черный, словно пропасть,
По склону он скатился в воду вновь,
Всплеск породил отчаянную робость
В его душе, застыла в жилах кровь,
Он вновь поплыл, прислушиваясь, чтобы
Не обмануться в гулкой тишине,
Но в крепости все было, как во сне.
 

60

 
Ночь темная раскинулась над ним:
На небе ни звезды, одни лишь тучи,
Как будто шестикрылый серафим
Нагнал их, чтоб во мраке было лучше
Бежать. Второй ров берегом крутым
Михайлу Ломоносова измучил.
И каждый шаг давался тяжело,
Второе тут дыхание пришло.
 

61

 
Он частокол преодолел с разбега.
Теперь бежать, пока свободен путь.
Вот и сосна, которую как веху
Приметил он, чтоб вовремя свернуть.
Он невозможность опроверг побега,
Но в крепости раздался выстрел тут.
Побег замечен, скачут следом кони,
Ему укрыться негде от погони.
 

62

 
Бежал Михайло из последних сил,
Но вот уже достигнута граница,
А сзади, подзадоривая пыл,
Неслись гусары, чтоб им осрамиться.
Густой терновник беглеца укрыл.
Свобода, словно красная девица,
Ждала Михайлу в темноте лесной,
Где и проспал до вечера герой.
 

63

 
А вечером – к Элизабет на встречу…
Тот вечер был из лучших вечеров.
Не вел себя он больше так беспечно,
Под звездным небом свой устроив кров.
Он радовался жизни бесконечно,
Как человек свободный от оков,
Но, связанный с подругой брачной тайной,
Зависеть стал от прихоти случайной.
 

64

 
Свиданье прошло, как в сладком сне,
Он подарил ей в знак любви цветы.
С женой прощался парень при луне,
Для них иного не было пути:
В те времена его могли вполне
За тайный брак на дыбе извести…
Ей наказал, чтоб очень не скучала
И чтоб в столицу писем не писала.
 

65

 
Как много нежных слов своей любимой
Сказал поэт в печальный час разлуки,
Надеясь, что она душой ранимой
Поймет его терзающие муки.
А с ними Бог присутствовал незримый,
В нем видевший поборника науки,
В ней видевший прекраснейшую дочь.
И сладкая их приютила ночь.
 

66

 
А вскоре он вернулся в Петербург
И с горечью узнал от земляков:
Отец не возвратился с моря вдруг,
Разбившись у далеких берегов.
Хоть был отец к его запросам глух,
Суров к нему, но вспоминал он вновь,
Каким счастливым был с отцом он в море,
И оттого усиливалось горе.