Текст книги "Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва"

Виктор Поротников
Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва

Часть I

Глава 1. Бегство Мамая

От гулкого топота копыт дрожала степь. Татарская конница откатывалась на юг в стремительном бегстве. Русские конники неудержимой лавиной преследовали степняков по пятам. За спиной у победоносных русских дружин расстилалось обширное Куликово поле, заваленное многими тысячами павших воинов, русичей и татар.

Сквозь завесу из пыли, поднятой копытами коней, светило низкое багровое солнце, скатившееся к кромке горизонта.

Мамай нещадно погонял коня, летевшего галопом по высокому степному травостою. Душа Мамая была объята смятением и страхом после всего случившегося в этот погожий сентябрьский день. Битва, начавшаяся около полудня, поначалу разворачивалась успешно для татар, разбивших наголову передовой полк русов и смявших их левое крыло. Мамай уже торжествовал в предвкушении того, что его тумены вот-вот сбросят расстроенные русские полки в реку Непрядву. Однако картина сражения быстро поменялась, когда в спину татарам ударил засадный русский полк. За какой-то час воспрянувшие духом русские ратники сломали боевые порядки татар в центре и на флангах. Обратившиеся в повальное бегство татары чуть не смяли ставку Мамая на Красном холме, с которого открывался превосходный вид на Куликово поле.

Мамаю ничего не оставалось, как вскочить на коня и слиться с потоком бегущих ордынских воинов, поскольку на его приказы и гневные окрики все равно никто не реагировал. И вот, скрипя зубами от бессильной ярости, Мамай мчится галопом куда-то в степную даль, оставив в своем шатре шлем, оружие и свои любимые яшмовые четки.

От Мамая не отстают полсотни преданных нукеров и кучка его слуг. Справа и слева от Мамая растекаются по степному раздолью конные ордынские отряды, измученные и поредевшие. Дабы облегчить бег усталых коней, татарские батыры швыряют на землю знамена, копья, щиты и колчаны, опустевшие в ходе сражения.

Где-то сзади звучит боевой клич русской погони, звенят русские мечи, настигая убегающих татар.

Мамай и его небольшая свита, перевалив через гряду холмов, уходят перелесками вдоль извилистой речки Птани. Победные крики русичей понемногу затихают вдали, там, где багрово полыхает закат.

Скакали долго в сырых сгущающихся сумерках. Наконец, жеребец под Мамаем выдохся и захрапел, мотая головой. С его морды клочьями летела белая пена. Мамай остановил запаленного стремительной скачкой скакуна и спрыгнул с седла в высокую траву. Оглядев свою свиту, Мамай обнаружил, что половина его телохранителей отстала от него. Подле Мамая оставались лишь нукеры на самых выносливых лошадях.

Стремянный Актай подвел к Мамаю свежего коня тулпара, поджарого и узкозадого, чалой масти, с длинной светлой гривой. Этих коней с незапамятных времен разводят кипчаки.

– Прыгай в седло, повелитель, – торопливо бросил Актай. – Надо скакать дальше, пока совсем не стемнело.

Опершись на плечо стремянного, Мамай тяжело взобрался в седло. «Повелитель… – Горькая усмешка скривила рот Мамаю. – Разве похож я теперь на повелителя, если бегу, как заяц, от урусов! Удираю от своих вчерашних данников! Вот уж не думал, что доживу до такого позора!» Надо было спешить. Мамай огрел чалого жеребца камчой, бросая его с места в карьер. Дожидаться своих отставших нукеров Мамай не собирался.

Неистовая скачка по степным увалам длилась до темноты. На берегу реки Красивая Меча Мамай и его спутники остановили усталых коней. Ночной мрак окутал бескрайнюю равнину. Пора было подумать о ночлеге.

Мамаевы слуги развели костры, нарубив сухого тальника в речной низине. Для Мамая нукеры разложили небольшой костер в стороне от прочих костров. Дабы укрыть Мамая от пронизывающего ветра, его телохранители воткнули в землю копья, растянув на них свои плащи и образовав некое подобие матерчатой ширмы.

Сидя на густой холодной траве, Мамай нервно вертел в руках ременную плеть. Глядя на языки пламени, с треском пожиравшие хворост, Мамай взвешивал на мысленных весах все свои вчерашние действия и решения. Мамая угнетала и грызла мысль о том, что он потерпел поражение, будучи в одном шаге от победы. Случившийся крах можно было объяснить либо какой-то случайностью, либо ошибочным решением. Эту роковую ошибку Мамай сейчас пытался отыскать, мысленно перебирая события вчерашнего дня с того самого момента, когда татарские дозорные вдруг наткнулись на развернутое для битвы русское войско, и Мамаева орда устремилась на сближение с русами.

Наконец усталость взяла свое, и Мамай погрузился в глубокий сон лежа у костра. Мамаева свита тоже вповалку спала возле тлеющих кострищ, даже не выставив дозорных. Стреноженные кони щипали траву и громко фыркали, чуя в ночной мгле крадущихся степных лисиц.

Туманный рассвет обдал пробудившегося Мамая сыростью и холодом. Вскочив на одеревеневшие ноги, Мамай пинками и бранью разбудил своих людей, спавших на попонах возле догоревших костров. Нукеры и слуги зевали во весь рот, протирая глаза и ежась от холода. Кто-то принялся растреноживать и седлать коней, кто-то вновь разжигал костры, желая поскорее согреться.

Мамай расхаживал между кострами с нахмуренным лицом, покрикивая на слуг и воинов, торопя их собираться в дальнейший путь. Кто-то из нукеров протянул Мамаю кусок сушеной конины. Присев на корточки у костра, Мамай принялся жадно жевать мясо. Он вдруг почувствовал, что сильно проголодался.

Внезапно из-за холма показалась большая группа конников, которые двигались рысью и вразброд. Подъехав к реке, наездники спешились и принялись поить усталых лошадей. Это были воины-кипчаки из разбитого Мамаева воинства. Ими верховодил какой-то скуластый сотник с желтыми волосами, заплетенными в две короткие косы. Кожаный панцирь на сотнике был забрызган кровью, это говорило о том, что он побывал в самой гуще битвы. Бронзовый шлем с плоским верхом на голове сотника имел вмятины от ударов вражеских мечей.

Мамай пожелал узнать имя этого храброго сотника. Разговаривая с Мамаем, молодой военачальник почтительно прижал ладонь к груди. Он был из кипчакского рода канглы. Звали его Тоганом.

– Всех твоих воинов я зачисляю в свои телохранители, – объявил Мамай оторопевшему Тогану. – Ты сам отныне будешь эмиром.

Следом за кипчаками в речную долину прихлынула аланская конница, вынырнувшая из-за холмов, над которыми всходило бледное утреннее солнце. Чешуйчатые панцири и ребристые островерхие шлемы алан искрились и блестели под солнечными лучами. Среди аланских всадников оказались несколько знатных татарских мурз и кипчакский шаман Кудаш.

Заметивший Кудаша Мамай рванулся к нему с перекошенным от злобы лицом, на котором еще явственнее проступили глубокие морщины на лбу и в уголках глаз.

Спрыгнувший с седла Кудаш хотел было напиться из реки, но не успел сделать и трех шагов, как оказался в цепких руках рассерженного Мамая.

– Вот ты и попался, лживый негодяй! – злобно шипел Мамай прямо в лицо оробевшему Кудашу. – Не ты ли гадал мне на бараньей лопатке и предсказал победу над урусами! Не забыл, собачье отродье? Я щедро заплатил тебе за камлание, но, как оказалось, все твои предсказания оказались сущей брехней! Урусы разбили мое войско наголову! Я сам чудом ускользнул от их мечей и копий. Ты ответишь мне за это, мерзавец! – Свалив трясущегося, как в лихорадке, Кудаша на росистую траву, Мамай принялся остервенело пинать его ногами, ощерив редкие зубы и свирепо приговаривая: – Вот, тебе расплата за лживое камлание, жалкий червь!.. Получи награду за свои лживые бредни, гнусная тварь!.. Получи сполна!.. Получи!..

Несмотря на то что Кудаш пытался закрывать голову руками, Мамай все же разбил ему лицо в кровь. Никто из воинов и слуг не осмелился остановить Мамая, который был похож на разъяренного демона. Наконец Кудаш потерял сознание. Мамай, тяжело дыша, пнул шамана еще раз, затем жестом подозвал к себе военачальника Тогана.

– Добей эту падаль! – коротко бросил Мамай Тогану, плюнув на неподвижное тело шамана, закутанное в длинный темный халат, к поясу которого были прицеплены различные амулеты из дерева и кости.

Тоган выхватил у кого-то из кипчаков короткое копье и заколол Кудаша точным и сильным ударом в сердце.

Убийство шамана считалось большим кощунством, поэтому никто из кипчаков и алан не осмелился снять с убитого Кудаша его добротные сафьяновые сапоги, никто не подобрал его кожаную сумку и замшевую шапку, отороченную лисьим мехом. Воин-кипчак не взял из рук Тогана свое копье, поскольку на нем была кровь шамана. Тоган воткнул копье в землю рядом с мертвым Кудашем и отошел к своему коню.

Мамай отдал приказ воинам и слугам садиться на коней. В этот момент к Мамаю подскочил мурза Сатай, облаченный в доспехи, с саблей на поясе.

– Повелитель, убийство шамана есть тяжкий грех, – проговорил Сатай. – Зря ты обрек Кудаша на смерть. Тень Кудаша теперь будет преследовать тебя повсюду. Надо хотя бы похоронить тело Кудаша по шаманскому обряду.

Мамай едва взглянул на Сатая, собираясь сесть верхом на коня.

– Вот ты и останешься здесь, дабы упокоить прах Кудаша, – сказал он. – Ведь Кудаш пользовался твоим покровительством. Он был для тебя почти родственником.

Сатай отступил на шаг, склонив голову в островерхом шлеме и прижав ладонь к груди. Всем своим видом Сатай показывал, что он готов выполнить повеление Мамая.

Мамай уже всунул ногу в стремя, но так и не вскочил в седло. К нему подступили мурза Чалмай и военачальник Огул-бек. Их голоса прозвучали раздраженно, почти гневно.

Оба поддерживали мурзу Сатая в том, что Мамай совершил непростительное зло, приказав убить шамана Кудаша.

– Тень Кудаша может выместить свою месть и на нас, ведь мы стали невольными свидетелями сего злодеяния, – сердито промолвил Чалмай, сдвинув на затылок свою островерхую шапку. – Повелитель, нужно замолить сей грех. Надо принести жертву душе убитого шамана.

– Верные слова! – поддержал Чалмая плечистый Огул-бек.

«Осмелели, собаки! – подумал Мамай, повернувшись к Чалмаю и Огул-беку, позади которых стоял мурза Сатай. – Еще два дня тому назад я мог казнить кого угодно, никто в моем окружении не смел мне перечить! Все вельможи ходили за мной, согнув спины и потупив очи. Стоило мне потерпеть поражение от урусов, и псы-лизоблюды начали скалить на меня зубы!»

Мамаю нестерпимо хотелось хлестнуть Чалмая плетью по лицу, но он сдержал себя. Мамай опасался, что если вдруг начнется потасовка, то аланы, пришедшие сюда вместе с Чалмаем и Огул-беком, могут одолеть кипчаков Тогана. Аланов было гораздо больше, чем воинов Тогана и Мамаевых нукеров.

– Дивлюсь я тебе, Чалмай, – криво усмехнулся Мамай. – Ты же исповедуешь ислам, а между тем веришь в колдовство языческих шаманов. И ты, Огул-бек, являешься мусульманином, но почему-то смотришь в рот таким горе-колдунам, как Кудаш. Это совсем вас не красит, храбрые мужи.

Мамай осуждающе покачал головой, слегка нахмурив брови.

– Повелитель, но ведь и ты с юных лет ходишь в мечеть и творишь молитву Аллаху по пять раз в день, – заметил Мамаю Чалмай. – И все же это не мешает тебе держать подле себя языческих знахарей. Кто смеется над горбатым, сам должен ходить прямо.

Мамай набычился, собираясь ответить Чалмаю грубо и резко, но не успел этого сделать.

Вдруг раздался крик, это подавали сигнал тревоги стоявшие в дозоре аланы. «Русы скачут сюда! Русы надвигаются! – кричали дозорные, мчась галопом с вершины холма. – Русов очень много!»

Это мигом прекратило все споры. Мамай вскочил на коня и поскакал к речному броду, по которому уже двигались длинной вереницей аланские всадники. От Мамая не отставали его нукеры и слуги. Кипчаки во главе с Тоганом тоже ринулись гурьбой вслед за Мамаем.

Побежали к своим коням Чалмай и Огул-бек. Мурза Сатай, прежде чем сесть в седло, приволок за ноги бездыханное тело шамана к береговому откосу и столкнул его в быстротекущую мутную воду.

Чалый тулпар под Мамаем, рысью преодолевая брод, поднял высокие водяные брызги. Оказавшись на другом берегу, Мамай утер лицо рукавом цветастого чапана и оглянулся назад. На гребне холмов, откуда примчались дозорные аланы, маячили всадники на крупных гривастых лошадях, их было не меньше полусотни. Судя по шлемам, по красным овальным щитам и по треугольным флажкам на копьях это были русичи, сомнений никаких не оставалось.

Увидев степняков, переходивших реку вброд, русичи схватились за луки. Длинные оперенные стрелы со свистом прорезали воздух, падая в реку и со звоном ударяясь о круглые щиты кипчаков, замыкавших Мамаев отряд. Одна из стрел со зловещим гудением пролетела над головой Мамая, вонзившись в землю рядом с передними копытами его коня. Мамай невольно пригнулся к лошадиной гриве. Не имея на себе ни шлема, ни панциря, он чувствовал себя совершенно незащищенным.

«Откуда у русов взялись такие выносливые лошади? – мрачно думал Мамай, мчась галопом в степную даль. – Неужели проклятые урусы будут гнаться за мной до самой Волги?»

Глава 2. Удар плетью

Лишь удалившись от реки Красивая Меча на дневной переход, Мамай смог, наконец, облегченно перевести дух. Русская погоня отстала от него. Мамай продолжал двигаться на юг, к излучине Дона, там находились его кочевья и стада. Вокруг Мамая постепенно собралось около трех тысяч всадников: татар, саксин, аланов и кипчаков. То была жалкая горсть от разбитой и рассеявшейся в степях стотысячной Мамаевой орды.

Мамай был полон решимости этой же осенью собрать новое войско, дабы нанести сокрушающий удар по Руси. Мамаю не терпелось не только разбить наголову московского князя, но и разорить дотла Москву. Позор поражения жег Мамая нестерпимо!

На четвертый день пути Мамай наткнулся у реки Хопер на другой отряд из своего разбитого воинства, расположившийся на ночлег. Пастбища вдоль реки Хопер принадлежали кипчакскому племени карабиркли. Черные кипчакские юрты стояли широким полукругом на луговине близ высоких камышовых зарослей. В загонах, сооруженных из тростника и ивовых ветвей, блеяли овцы и мычали низкорослые степные коровы. В Мамаевой орде было немало воинов из племени карабиркли.

Спешившись возле ярко пылающего костра, Мамай столкнулся лицом к лицу с военачальником Кайрауком, начальником над тысячей всадников. Кайраук почтительно поприветствовал Мамая, слегка склонив голову, обмотанную окровавленными тряпками из тонкого льна.

– Что, приятель, не ожидал узреть меня живым? – ухмыльнулся Мамай, небрежно потрепав Кайраука по плечу. – Вижу, не ожидал! Русы в затылок мне дышали, но я все же ушел от них! И вот я здесь.

– Рад видеть тебя во здравии, повелитель, – пробормотал Кайраук и отвесил поклон Мамаю. – Моя юрта – твоя юрта. Отведай моего жаркого из барашка, моего творога и кумыса.

– Ты ранен, что ли? – Мамай окинул военачальника пытливым взглядом. – Серьезно или как?

– Какой-то русич едва не расшиб мне башку топором, но я успел заколоть его копьем, – горделиво ответил Кайраук. – Покуда слуга перевязывал мне голову, в битве случился перелом. Русские собаки нанесли удар из засады и опрокинули наши тумены. Началось повальное бегство. Коль татары бросились наутек с Куликова поля, то и моим батырам тоже пришлось удирать от русских полков.

Кайраук топтался перед Мамаем с виноватым видом.

– Ты храбрый рубака, друг мой. – Мамай ободряюще кивнул Кайрауку. – В том, что случилось на поле Куликовом, нет твоей вины.

В этом кипчакском стойбище проживала родня Кайраука со стороны его жены.

Кайраук привел Мамая в большую теплую юрту, где в очаге пылал огонь и пахло свежезажаренным мясом. Две пожилые женщины в длинных до пят балахонах, увешанные серебряными монистами, услужливо поднесли Мамаю медный таз с водой и белый чистый рушник. Мамай с наслаждением смыл со своего лица и с рук пыль и пот. Впервые за последние четыре дня Мамай снял с себя пояс и сапоги.

Жуя горячую баранину, Мамай расспрашивал Кайраука о том, далеко ли отсюда разбросаны прочие курени племени карабиркли, много ли воинов уцелело в его тысяче после сечи на Куликовом поле, смогут ли в ближайшие два-три дня сюда съехаться старейшины и беки из окрестных кипчакских родов.

– Гонцов по кочевьям разослать нетрудно, повелитель, – молвил Кайраук, потягивая кумыс из неглубокой круглой чаши без ножки. – Токмо зачем все это?

– Я хочу объявить новый сбор войск для похода на Москву! – ответил Мамай, икая и давясь непрожеванным мясом. – Князья русские в скором времени разойдутся по своим уделам, московляне начнут праздновать свою победу на Куликовом поле, тут-то я и застигну русов врасплох! Нагряну к Москве нежданно-негаданно и схвачу московского князя за горло! – Мамай сжал кулак и потряс им перед собой. – Я жестоко отомщу урусам за свое нынешнее бегство, залью Москву кровью! Суздаль и Владимир сровняю с землей!..

Мамай закашлялся, подавившись мясом.

Кайраук заговорил было о том, что вот-вот наступит пора для перекочевки на зимние пастбища, поэтому кипчакам теперь будет явно не до войны. Как и всем прочим степнякам, живущим в донских и приволжских степях.

– Пусть стада и повозки с барахлом перегоняют на юг женщины и рабы, – сердито рявкнул Мамай, отшвырнув к войлочной стенке юрты обглоданную кость. – Мужчин из татарских и кипчакских кочевий я заберу с собой в новый поход на Русь. Как я решил, так и будет!

Кайраук примолк и, опустив глаза, допил кумыс из чаши. Он по-прежнему робел перед Мамаем, могущество которого было неоспоримо, во всяком случае, до битвы с русами на Куликовом поле. Уходя в этот злосчастный поход на Москву, Мамай велел убить хана Мухаммеда-Булака. Мамай собирался сам занять трон Золотой Орды после разгрома русских князей. Пусть Мамаю не удалось разбить московского князя и его союзников, но ведь ханский трон теперь пустует. Кто посмеет помешать Мамаю стать золотоордынским ханом?

Так размышлял Кайраук, выйдя из теплой юрты на промозглый ветер, чтобы выполнить повеление Мамая. Отобрав из своих воинов самых крепких и смышленых, Кайраук разослал их к ближним и дальним кипчакским кочевьям, невзирая на сгустившиеся сумерки. Мамаю не терпелось начать сбор нового войска, поэтому гонцы уже к рассвету были обязаны передать его волю кипчакской родовой знати.

Выполнив приказ Мамая, Кайраук сел у костра рядом со своими сотниками. Здесь же сидели, угощаясь кумысом и жареным мясом, татарские военачальники, прибывшие в это стойбище вместе с Мамаем. Узнав от Кайраука, что Мамай собирается еще до первого снега собрать новое конное войско и двинуться с ним на Москву, знатные татары принялись делиться своими мнениями относительно этой Мамаевой затеи. Разгоряченные кумысом военачальники высказывались смело и дерзко.

– Мамай свихнулся, не иначе, – сказал Чалмай, постучав кулаком по своей выбритой наголо голове. – Он с таким трудом собрал десять туменов, потратив на это пять месяцев и кучу денег. И где ныне эти тумены? Они разбиты вдрызг русскими полками у речки Непрядвы, разбиты и рассеяны по степи, как дым под порывами ветра. Скоро во всех кочевьях узнают о страшной бойне на Куликовом поле, узнают о многих тысячах убитых татар, саксин и кипчаков, которые уже никогда не вернутся к своим семьям… После таких слухов под стяги Мамая никто не пойдет, я уверен в этом.

– Это верно, – согласился с Чалмаем Огул-бек. – Мамай упустил поводья из рук. Поражение от урусов отныне будет довлеть над Мамаем, как проклятье. Удача отвернулась от Мамая.

– Мамай еще не сознает в полной мере, что он теперь батыр, выбитый из седла, – заметил мурза Сатай. – Снова сесть в седло Мамаю будет весьма непросто. Похоже, звезда Мамая закатилась. Мамай всегда с таким презрением отзывался о русах, как о своих рабах. И именно урусы нанесли Мамаю сокрушительное поражение! Воистину, это злая усмешка судьбы!

– Мамай всегда смеялся над теми, кто предрекал ему беды и поражения, – вновь заговорил мурза Чалмай. – Мамай любит повторять, что он крепко держит судьбу за хвост. Но получается, что рок выскользнул из рук Мамая и обрек его на унизительное поражение от своих же данников. Что может быть ужаснее и смешнее этого?..

Но разговор у костра вдруг разом прекратился. Военачальники замолкли и замерли, слегка растерявшись. Из мрака, окружавшего костер, бесшумно появился Мамай в наброшенном на плечи длинном плаще, подбитом волчьим мехом. Мамай был заметно во хмелю, на его раскрасневшемся лице с тонкими усиками и маленькой куцей бородкой застыла мина нескрываемого раздражения. Вместе с тем раскосые глаза Мамая сверкали злорадным блеском, ибо он видел, как смутил своим внезапным появлением не в меру разговорившихся военачальников. Войлочная шапка с загнутыми полями и высоким верхом торчала на голове Мамая, съехав набок.

– Петухи раскукарекались, полагая, что хозяин спит, утомленный долгой дорогой, – насмешливо проговорил Мамай, чуть заметно пошатываясь из стороны в сторону. – Петухи позабыли, как хозяин рубил головы таким же пустобрехам, кои осмеливались открывать рот не к месту. Даже хан Мухаммед-Булак остался без головы, возомнив о себе слишком много и забыв, кому он был обязан ханским троном.

– Мы тут просто беседуем, повелитель, – промолвил мурза Сатай, стараясь скрыть снедавшее его волнение. – Обсуждаем наше непростое положение, только и всего.

– Нет, вы не просто беседуете, – сердито возразил Мамай, уперев руки в бока. – Вы, паскудники, обливаете меня грязью за глаза! Злорадствуете, как последние негодяи! Радуетесь моему поражению и бегству с Куликова поля, мерзавцы! Я не глухой и прекрасно слышал ваши речи, стоя вон за той юртой. – Мамай указал плетью на войлочный шатер у себя за спиной. – Вы не верите, что мне удастся быстро собрать новое войско. Вам кажется, что удача отвернулась от меня и никто не пойдет со мной в новый поход на Русь. А кое-кто из вас полагает, что я безумец. – Мамай взглянул на мурзу Чалмая. – Более того, я стал посмешищем для вас, ибо был разбит урусами, своими данниками.

Два кипчакских сотника, сидевшие на вязанках хвороста бок о бок с Чалмаем, поспешно отодвинулись от него, как от прокаженного. Сотники поняли по недобрым глазам Мамая, что он очень зол на Чалмая и не намерен прощать ему столь дерзкие речи.

Чалмай нервно заерзал на низенькой деревянной скамеечке. Он попытался задобрить Мамая шуткой.

– Повелитель, люди молвят, как с хмельного языка сорвалось, так и совралось. – Чалмай встал и вежливым жестом предложил Мамаю сесть на его место. – О владыка, позволь угостить тебя здешней арзой и кумысом.

– Ого, ослиный помет заговорил! – обронил Мамай, кривя свои тонкие губы. – Не хочу сидеть рядом с таким дерьмом, как ты!

Быстро вскинув правую руку, Мамай полоснул Чалмая плетью прямо по лицу. Чалмай вскрикнул и закрыл левый глаз ладонью, из-под которой потекли тонкие струйки крови. Упав на колени, Чалмай раболепно склонил голову перед Мамаем.

С торжествующим видом Мамай пнул Чалмая сапогом в плечо. Тот неловко упал на бок, продолжая зажимать рассеченный глаз ладонью. Резко повернувшись, Мамай удалился прочь, растаяв во мраке ночи.

Усталость и сытный ужин сморили Мамая. Добравшись до мягкой постели, он завалился спать. Мамай спал так крепко, что не почувствовал, как услужливые женские руки сняли с него пояс, чапан и сапоги.

Пробудившись на рассвете от сильной жажды, Мамай окликнул слуг. Напившись овечьего молока, Мамай велел позвать к нему мурзу Чалмая. Мамаю вдруг захотелось узнать, уцелел ли у Чалмая левый глаз после удара камчой.

Вместо Чалмая перед Мамаем предстал военачальник Тоган.

После короткого приветствия Тоган поведал Мамаю, что Чалмай еще ночью покинул стойбище.

– Куда он подался? – спросил Мамай.

– Не ведаю, повелитель, – зевая, ответил Тоган. – Вместе с Чалмаем уехали Сатай и Огул-бек.

– Вот паршивые собаки! – злобно обронил Мамай, вскочив с лежанки. – Теперь эти выродки станут всячески пакостить мне! Надо было свернуть им шеи, всем троим! Что говорил Чалмай, когда собирался в путь посреди ночи? – Мамай, метавшийся по юрте, замер на месте, глядя на Тогана. – Наверняка этот паршивец ругал меня, ведь так?

– Нет, повелитель, – Тоган тряхнул своими желтыми косами, – Чалмай помалкивал, седлая коня. Но я слышал, что молвили между собой Сатай и Огул-бек, привязывая к седлам дорожные сумки. Они страшились твоего гнева, о великий. Сатай сказал, что помеченный плетью Чалмай навсегда лишился Мамаевой милости. Мол, Чалмай обречен на смерть. А значит, и они с Огул-беком тоже поплатятся головами, как друзья Чалмая. Огул-бек согласился с Сатаем.

– Пусть бегут от меня подальше, негодяи! – процедил сквозь зубы Мамай. – Все равно я настигну их рано или поздно.

Отпустив Тогана, Мамай опять повалился на ложе и захрапел.