Текст книги "Купите девочку"

Наконец, не выдержав, старик медленно повернул голову, и тут его взгляд, скользнув по столу, остановился на руке, которую Пафнутьев положил с самого краю, подстелив под нее газету. Старик впился глазами в руку, даже сделал шаг к столу, но остановился. Казалось, ничего в нем не изменилось, но теперь перед Пафнутьевым стоял совершенно другой человек – встревоженный, беззащитный, растерянный. А дальше произошло то, чего Пафнутьев никак не ожидал, – старик подошел к стулу и сел, прижав ладони к глазам. Сквозь корявые пальцы старика просочились несколько слезинок.

– Мы отдали эту руку на экспертизу, – негромко проговорил Пафнутьев. – Хотели узнать, кому принадлежала, кто хозяин… Удалось кое-что прояснить, – Пафнутьев замолчал, давая возможность старику вмешаться. Но тот, не двигаясь, все так же сидел у стены, закрыв лицо руками. – Так вот, выяснилось, что рука эта принадлежала при жизни человеку достаточно пожилому, где-то за семьдесят ему было… Поэтому первоначальное предположение… О том, что вы, Сергей Степанович, являетесь людоедом… Это предположение отпало, почти отпало, – уточнил Пафнутьев. – Стариков не едят. Мясо жесткое.

Старик поднял голову, посмотрел на Пафнутьева мокрыми от слез глазами и, ничего не сказав, опустил голову. И столько было в его глазах обычной человеческой обиды, что Пафнутьев устыдился. Однако деваться было некуда, и он решил продолжать, хотя и не упоминать людоедство. Но тут и сам почувствовал обиду. Так бывает, человек часто обижается на то, что кто-то обиделся на него. В самом деле, чего это задержанный, который на его глазах убил человека, будет обижаться? «В чем, интересно, я перед ним провинился? – обиженно подумал Пафнутьев. – Ни фига, Сергей Степанович. Ты, как я заметил, сохранил в себе некоторые мужские качества, я тоже… Продолжим».

– Руку нашли в холодильнике, где обычно хранятся мясные продукты. В морозильнике. Поэтому и возникла такая версия. И она еще не отброшена. Вы меня слышите?

– Слышу, господин хороший.

– Так вот, господин хороший… – передразнил Пафнутьев. – Мы установили, что этот человек участвовал в войне, был ранен, скорее всего не один раз… Возможно, он был как-то связан с морем, на руке обнаружена наколка, маленький якорек. Сейчас я дал задание многим людям искать остальные части тела. Снег стаивает, и из сугробов появляются многие интересные предметы. Найдут, если, конечно, никто его не съел, этого старого морячка.

– Его звали… Это… Петр Иванович Спиридонов, – проговорил старик несколько смазанно, не отрывая рук от лица. – В Севастополе его ранило.

– Так, – кивнул Пафнутьев, тут же записав имя, произнесенное стариком. – А где он жил?

– Сосед мой… Я в тридцать пятой квартире, а он в тридцать седьмой.

– Ага, – Пафнутьев с трудом воспринимал то, что говорит Чувьюров. Все было как-то смещено, он никак не мог уловить основной стержень, на который нанизывались события последних дней, они для него до сих пор были разрознены, единой картины не складывалось. Хотя какие-то связки наметились, что-то забрезжило, и даже те немногие слова, которые удалось вытащить из старика, позволяли работать дальше. Можно раскрутить Спиридонова – связи, соседи, образ жизни, друзья. Много чего можно. – Возникает естественный вопрос… Каким образом рука Петра Ивановича Спиридонова оказалась в вашем холодильнике? Мы нашли ее именно там, завернутую в газету, среди других продуктов. Как ее туда занесло?

– Подбросили.

– Кто?

– А вот те хмырюги, которых я заколол.

– Следовательно, вы признаете, что закололи обоих? Одного неделю назад, а второго в кабинете начальника милиции? Я правильно вас понял? Вы закололи обоих?

– Да. И продолжал бы колоть, если…

– Хорошо, – Пафнутьев потряс головой – мысли, которые приходили, были настолько бестолковы и бессвязны, что он не мог даже задать сразу нужный вопрос. – Хорошо… Зайдем с другой стороны… Если рука гражданина Спиридонова в холодильнике, где же он сам?

– Далеко, – махнул рукой Чувьюров. – Отсюда не видать.

– Не понял?

– Там уж Петр Иванович, – старик показал рукой в потолок. – Чего тут непонятного… Сами же говорили – ищем остальные части тела. Ищите. Сказано ведь… Ищущий да обрящет.

Задать следующий вопрос Пафнутьев не успел – раздался телефонный звонок.

– Да! – сказал он отрывисто.

– Паша? Шаланда звонит.

– Слушаю тебя внимательно.

– Звоню из автомата. Иначе не могу. Причины знаешь.

– Догадываюсь.

– Значит, так, Паша… Тобой заинтересовались мои клиенты в малиновых пиджаках. Будь осторожен.

– Они тебя маленько потормошили?

– Было дело.

– И ты дрогнул?

– Паша… Если звоню, значит, не очень. Понял? Все гораздо серьезнее, чем тебе кажется.

– Вас понял.

– У меня вопрос… Скажи, старик заговорил?

– И даже очень, – Пафнутьев сознательно говорил невпопад, чтобы Чувьюров не догадался, кто звонит и о чем речь, не нужно ему этого знать.

– Ну что ж, в таком случае я позвонил не зря, – сказал Шаланда. – Если старик заговорил, значит, ты многое знаешь и становишься опасным для пиджаков. Значит, тем более тебе нужно быть осторожным. Береги себя, Паша. И еще… Догадываюсь, что старик сейчас у тебя?

– Да, – кивнул Пафнутьев.

– И его береги.

– Понял. Спасибо. До скорой встречи.

Пафнутьев ожидал, что Шаланда что-нибудь скажет на прощание, но тот, помедлив, повесил трубку. Похоже, он действительно звонил из автомата. Неужели его так плотно обложили, что он не может позвонить из своего кабинета? – озадаченно подумал Пафнутьев и впервые осознал, что и он может оказаться в кольце. Как бы там ни было, пока он жив, пока жив старик, допрос надо провести не откладывая.

– Продолжим, – сказал Пафнутьев. – Руку Спиридонова вам подбросили два амбала в малиновых пиджаках. Я правильно понял?

– Не совсем… – Чувьюров некоторое время сверлил Пафнутьева своими серыми глазами из-под кустистых бровей, словно не решаясь произнести что-то важное. – Они не подкинули мне руку. Они мне ее вручили.

– Это как? – откинулся Пафнутьев на спинку стула.

– Очень просто. Позвонили в дверь, я открыл, они стоят… Вот, говорят, возле вашей двери какой-то предмет валяется, может быть, это вы потеряли. И протягивают мне этот сверток. Я вернулся в квартиру, развернул… Сами понимаете, чуть было не отрубился. Но отошел, рассмотрел повнимательнее. И, конечно, увидел якорек, чего уж там, увидел. И сразу все понял.

– А скажите, – Пафнутьев помялся. – Пальцы найденной руки были сложены в кукиш… Это что-то значит или случайно они так сложились?

– Это надо понимать так, что Петр Иванович мне с того света кукиш посылает… Добить меня этим хотели. А наутро я достал штык и начал его готовить к работе.

– К какой работе?

– Серьезной. Я сделал то, что хотел. Петр Иванович не будет на меня в обиде. Я и за него рассчитался, и за себя.

– В каком смысле за себя?

– Мне не жить, я знаю… Не вы, так они добьют. Для меня это без разницы. Добивайте. Чтоб руки у вас остались чистыми, можете меня даже выпустить… Тогда добьют они. – Чувьюров произнес все это без обиды, без гнева, будто говорил о чем-то само собой разумеющемся. – У них это хорошо отлажено.

– Круто… – Пафнутьев помолчал. Наконец он начал понимать то, что произошло, и, записывая слова старика в протокол, уже знал вопрос, который надо задать, чтобы вся картина происшедшего выстроилась без просветов и неясных пятен. – А что случилось с Петром Ивановичем?

– Вы что, в самом деле не знаете?

– Понятия не имею.

– Убили Петра Ивановича.

– За что?

– Подзадержался он на этом свете, подзатянул с уходом. Вот его и поторопили.

– А вам кукиш от него?

– Да… Намекнули, что и мне пора в дорогу. А я не внял. Не пожелал их намеки понять.

– А штык откуда?

– С войны еще остался, – голос Чувьюрова неожиданно потеплел. – Он был в хорошем состоянии, я его берег. Все-таки память… А тут еще и для дела сгодился. – Старик улыбнулся, и не было в его улыбке ни сожаления, ни раскаяния. Так может улыбаться человек, который, сделав большую тяжелую работу, усталый и спокойный, присел отдохнуть.

– А теперь, дорогой Сергей Степанович, расскажите толком, что произошло, что за всем этим стоит?

– А скажите и вы, мил человек, откровенно… Мне что, расстрел светит?

– Нет, – твердо сказал Пафнутьев.

– Почему? Ведь я сознательно и злоумышленно отправил на тот свет двух молодых здоровых членов общества! – В глазах у старика засверкали озорные искорки.

– А потому, мил человек, – ответил Пафнутьев, – что следствие веду я, я же буду писать и обвинительное заключение. И пока не вижу необходимости предлагать высшую меру наказания.

– Прокурор вас поправит.

– А поправит – будет другой разговор.

– Ну что ж, – Чувьюров вздохнул. – Вы и сами обо всем догадываетесь, но если уж требуется для протокола… Дом наш видели? Сталинской еще постройки. Когда-то он был на окраине города, а сейчас оказался в самом центре. Большие квартиры, высокие потолки, удобное расположение… Хороший дом. И жили в нем люди, которые очень давно, за какие-то свои смешные заслуги, вроде спасения Родины или разгром фашизма, получили там жилье. А сейчас, когда состарились, многим и жить оказалось не на что, поскольку пришли такие счастливые, такие свободные времена, что можно и не питаться вовсе. Пенсии хватает на неделю… И появляются однажды молодые улыбчивые люди, долго извиняются за беспокойство и в конце концов говорят… Петр Иванович, ну что ты, бедолага, маешься? Хочешь жить по-человечески? Без забот и хлопот? Хочешь? Живи. Каждую неделю будешь получать коробку с продуктами, с хорошими продуктами. Штаны прохудились – вот тебе штаны. Шапка протерлась и облезла – бери новую шапку. И пусть твои последние годы будут светлы и веселы. А ты сделай самую малость – завещай нам свою квартиру. И долгих тебе лет жизни. Так примерно говорили очаровательные молодые люди. Подсунули моему Петру Ивановичу какие-то бумаги, подписали какие-то обязательства, договоры составили… Туфта все, липа. Да и эти документы почему-то стали пропадать. То одной не найдет, то другая затеряется…

– А коробки с продуктами? – спросил Пафнутьев.

– Приносили. Все честь по чести. Первый месяц, второй… Полгода… Цветет Петр Иванович, щечки румянцем налились, голосок окреп, сделался бодрым, уверенным. К нему уж другие старички потянулись, дескать, и нам бы так устроиться в жизни. А эти самые молодые да улыбчивые уж тут как тут… Ради бога, говорят, всегда готовы, понимаем ваши жизненные трудности. И опять бумаги, договоры, коробки с кефиром и сосисками, мороженой рыбой да пряниками к чаю.

– А вы, Сергей Степанович, не хотели коробки получать?

– Не хотел. Не хотел – и все. Знаю давно и накрепко – бесплатным сыр бывает только в мышеловках. Признаюсь, была мысль, были колебания, да и Петр Иванович доставал меня с уговорами… А вот что-то в душе стало комом – и ни в какую. Вокруг на площадке уж все договоры позаключали и жили припеваючи, пряниками меня угощали, когда зайду. Да и эти улыбчивые проходу не давали – моя квартира у них как кость в горле… Вся площадка уже, считай, ихняя, можно стены между квартирами рушить, а моя комната как помеха непреодолимая. Потом пошло чудное…

– Что чудное? – негромко спросил Пафнутьев.

– Все они начали умирать…

Пафнутьев замер от напряжения – он совсем недавно слышал эти же слова, произнесенные с таким же выражением. Где? Кто ему их сказал? Прошло еще какое-то время, старик продолжал невеселый свой рассказ, магнитофон исправно записывал каждое его слово, и наконец Пафнутьев вспомнил – Халандовский. Аркаша во время их дружеского застолья произнес эти же слова – все они почему-то умирали. Но тогда речь шла о врагах Бевзлина Анатолия Матвеевича.

– Вы говорите, что все они почему-то умирали… А как они умирали? – спросил Пафнутьев. – Что было причиной?

– По-разному… Двое поехали на дачу и угорели. Так было сказано в заключении. Один утонул. Пошел за грибами и непонятно зачем решил в речке искупаться… Одежда осталась на берегу, а он остался в речке. Старушку из соседнего подъезда машина сшибла. Водитель с места происшествия скрылся, его так и не нашли. Двое исчезли.

– Как исчезли?

– А вот так! Вышли из дому и не вернулись. И никаких следов. И до сих пор. А Спиридонов вот изловчился с того света весточку прислать, напомнил о себе. Еще один вроде бы к родне в деревню поехал. Нет его и нет… Приезжает родня, выясняется – не было его в деревне. Не доехал, видать.

– А улыбчивые?

– А им что? Быстренько оформляют документы, есть у них шустрый такой юрист, все ходы-выходы у него, везде друзья-приятели… И на законных основаниях вступают во владение.

– Так это вы улыбчивых порешили? – спросил Пафнутьев.

– Их, родимых, их, касатиков. Ну что, – старик усмехнулся, – задал я вам работы?

– Разберемся. – Пафнутьев выглянул в коридор и позвал конвоира. – Завтра опять встретимся, Сергей Степанович.

– Бог даст, встретимся… – Чувьюров тяжело поднялся со стула и, заведя руки за спину, протянул их конвоиру для наручников.

* * *

Старика Чувьюрова убили в камере в первую же ночь после его разговора с Пафнутьевым.

Когда он не поднялся утром, на это никто не обратил внимания, лежит старик и лежит. Значит, так ему хочется. Но когда и к баланде он не спустился с нар, кто-то позвал его, кто-то попытался растолкать, и только тогда обнаружилось, что вместо зэка Чувьюрова лежит холодное мертвое тело. Глаза его были раскрыты и смотрели в потолок, руки прижаты к груди, рот полуоткрыт, железные вставные зубы в тусклом свете камеры посверкивали мертво и жутковато.

При первом осмотре никаких видимых причин насильственной смерти не обнаружили. Труп положили на носилки и снесли в тюремный морг. Глаза прикрыли, подбородок подтянули, чтобы придать лицу выражение, приличествующее смерти.

Пафнутьев примчался тут же, едва ему позвонили из СИЗО. Вначале он не мог поверить в случившееся, но, когда перед ним отдернули сероватую простыню и он увидел старика, всякие сомнения отпали.

– Так, – крякнул он потрясенно. – Так… Не уберег я тебя, Сергей Степанович, оплошал. И ведь был звоночек, предупредили меня, – проговорил он вслух.

– Кто предупредил? – спросил начальник тюрьмы, стоявший рядом.

– Свыше был звонок. – Пафнутьев посмотрел на начальника, протяжно посмотрел, тот даже смешался, будто его в чем-то заподозрили. – Так, Сергей Степанович, – снова повернулся к мертвому Пафнутьев. – Одно утешает… Расквитался ты за себя, успел… А я вот оплошал.

– Кто же мог знать, – проговорил начальник.

– Я знал, – жестко сказал Пафнутьев. – Может быть, и ты знал.

– Павел Николаевич! – воскликнул начальник. – Не гневи бога! Не видишь, сердце не выдержало у старика!

– Разберемся, у кого тут чего не выдержало!

И тут же, не покидая здания тюрьмы, выслал машину за экспертом. Тот приехал через полчаса со скорбным своим черным чемоданчиком. Увидев Пафнутьева, поклонился, не протягивая руки, видимо, сознавал, что не всем приятно пожимать руку, которая каждый день с утра до вечера копается в мертвецах.

– Я выполнил вашу просьбу, – сказал ему Пафнутьев вместо приветствия. – Рука принадлежала Спиридонову Петру Ивановичу. Защитнику Севастополя. Преступники известны. Принимаются меры для их задержания, – последние слова он произнес не столько для эксперта, сколько для начальника и еще нескольких человек, которые без дела маячили за его спиной.

– И вы их задержите? – спросил эксперт, подняв к Пафнутьеву свои громадные глаза, напряженно замершие за толстыми стеклами очков. Очки, видимо, были у него не очень хорошего качества, зеленоватые, как в бутылках с плохой водкой.

– В ближайшее же время.

– Вам не трудно будет сообщить мне?

– Я буду счастлив сделать это! – зло ответил Пафнутьев, видя, как за его спиной напряженно прислушиваются к разговору. – А теперь я прошу вас осмотреть… – Пафнутьев помялся, не хотелось ему Чувьюрова называть трупом. – Осмотрите, пожалуйста, этот объект… Может быть, что-то покажется странным.

Медэксперт осторожно подошел к столу, обошел вокруг, всмотрелся в лицо старика. Потом вынул из чемоданчика халат, резиновые перчатки, надел все это и подошел к трупу уже решительнее. Он расстегнул рубаху, осмотрел грудь, шею, потом перевернул его на живот, обнажил спину и тут же хмыкнул, издал какой-то торжествующий звук.

– Не берусь утверждать окончательно, – сказал он, – но у меня, с вашего позволения, складывается такое впечатление, что этот человек был убит.

– Этого не может быть! – воскликнул начальник тюрьмы – молодой, мордатый, с бесконечной уверенностью во всем, что делает и говорит.

– Может, – спокойно ответил эксперт. – Прошу обратить внимание на эту подробность, – он указал резиновым пальцем на небольшое пятнышко ниже лопатки старика. – Мне кажется, что сюда был нанесен удар тонким острым предметом. Удар был направлен в сердце и, по всей видимости, достиг цели.

– Достиг, если уж человек мертв, – проворчал Пафнутьев, рассматривая пятнышко. – Что это могло быть?

– Что угодно… Велосипедная заточенная спица, вязальная спица, длинная стальная игла, тонкая отвертка, которая при обыске всегда может сойти за невинный инструмент… И так далее.

– И каждый может вот так легко и просто убить человека? – почему-то с возмущением спросил мордатый начальник.

– О нет, человека убить непросто. Жизнь его защищена надежно. И сие есть тайна великая, непознаваемая. Чтобы вот так нанести удар, нужны опыт и сноровка. Я бы, с вашего позволения, назвал убийцу профессионалом. Нужны дополнительные исследования, вскрытие, но если мое предположение верно, то удар пришелся в самое сердце, смерть наступила мгновенно, этот человек не мучился, хотя, конечно, некоторые неприятные ощущения ему пришлось перенести.

– О боже! – Пафнутьев с облегчением вздохнул, дождавшись конца этого затянувшегося предположения.

– Сейчас же проведу обыск в камере! – решительно заявил начальник тюрьмы. – Я переверну все! Не то что человека, каждого клопа обыщу!

– Хорошее дело, – согласился Пафнутьев. – Особенно советую заглянуть клопам под мышки.

– А что там может быть? – не понял начальник.

– Запах.

– Какой запах?

– Потеют клопы под мышками. Как и люди… Значит, так, мне нужен список всех, кто был в камере этой ночью.

– Видите ли, Павел Николаевич, дело в том, что у нас там кое-кто сменился с утра… Как бы не вышло накладки…

– Обязательно выйдет, – серьезно произнес Пафнутьев.

– Почему вы так думаете?

– С ваших слов, мил человек, – Пафнутьев невольно закончил разговор словами, которые еще вчера слышал от старика Чувьюрова. Разговаривать с начальником не было никакого смысла, хотя, конечно, список он представит. Может быть, когда-нибудь, когда все прояснится и хоть кто-нибудь останется в живых, вот тогда этот список может и пригодиться. А сейчас… Только очередная страница в уголовном деле и не более того, страница, которую он потом будет пролистывать легко и бездумно, заранее зная, что никаких сведений в ней нет. Так, пустая бумажка.

* * *

Возвращаясь в прокуратуру, Пафнутьев попытался еще раз проговорить самому себе все, что ему стало известно за последние дни. Он отпустил машину с экспертом, а сам пошел пешком.

Весна набирала силу, ручьи становились все более говорливыми, во многих местах появились проталины, запахло корой оттаявших деревьев. Да, наступила весна, все-таки она наступила. Пафнутьев каждый раз всматривался в нее с невольным удивлением. После долгой зимы, после снега и мороза просто не верилось, что деревья снова могут покрыться листвой, что эти корявые, промерзшие, заляпанные городской грязью ветки кустов оживут и вытолкнут из себя клейкие, зеленые побеги. И когда почки показывались из почерневших ветвей, когда они распускались чуть ли не на глазах, он подходил к кустам, касался их пальцами, удивляясь случившемуся чуду…

– Итак, – пробормотал про себя Пафнутьев, надвинув кепку на глаза и сунув руки в карманы. – Итак… Полторы недели назад в подъезде дома убит амбал из фирмы «Фокус». Некий малиновый пиджак, больше центнера живого веса. Спустя неделю в том же доме, в том же подъезде при попытке убить второго амбала задержан преступник, Чувьюров. Задержан и доставлен в милицию вместе с орудием преступления – штыком, заточенным руками умелыми и старательными. При допросе в кабинете начальника милиции Шаланды вышеупомянутый Чувьюров, проявив пренебрежение к человеческой жизни, в том числе и к своей собственной, закалывает второго, еще одного человека, того самого, который и доставил его в милицию. Кошмарная сцена, Шаланда в истерике, а ты, Павел Николаевич, в состоянии, очень близком к такой же истерике.

– Так, – произнес Пафнутьев и перепрыгнул через лужу, которая показалась ему слишком глубокой, чтобы рискнуть перейти ее вброд. – Так… При обыске в доме убийцы Чувьюрова обнаружена человеческая рука, спрятанная в холодильнике. Пальцы вышеупомянутой руки, отделенной от туловища с помощью топора, свернуты в кукиш, что, по утверждению эксперта, есть тайна великая и непознаваемая.

– Так, – на этот раз мысль Пафнутьева прервалась, он вынужден был пропустить мимо мамашу с коляской, в которой отчаянно кричал ребенок. Его пронзительный визг все еще стоял в ушах у Пафнутьева, а он уже излагал события дальше. – Во время допроса Чувьюров над некоторыми тайнами приоткрыл завесу загадочности. Оказывается, существует фирма «Фокус», которая берет у стариков квартиры в обмен на пожизненную заботу о них, в обмен на кормежку, если уж называть вещи своими именами. И некоторые клюнули. Но потом со стариками стали происходить всякие неприятности, клиенты «Фокуса» стали вымирать. Естественно, оставляя свои квартиры, согласно завещанию, опять же «Фокусу». Чувьюров оказался слишком недоверчив, подозрителен и хитер – квартиру свою завещать кому бы то ни было отказался. Это вызвало недовольство «Фокуса», и старик вскоре ощутил давление. В качестве угрозы ему была подброшена рука его соседа Спиридонова. Узнав руку друга, поняв суть угрозы, Чувьюров не испугался, а, наоборот, наточив свой военный штык, вышел на охоту. Охота оказалась удачной, он насмерть заколол двух человек, тех самых, которые, собственно, и пытались его запугать рукой мертвеца…

– Так, – на этот раз Пафнутьев остановился перед красным светофором и, щурясь на яркое весеннее солнце, терпеливо пережидал поток машин. Когда вспыхнул зеленый свет, он оглянулся и, убедившись, что водители тоже увидели зеленый, двинулся через улицу. – Старик Чувьюров убит в камере предварительного заключения, куда был доставлен по распоряжению одного придурка по фамилии Пафнутьев. Этого придурка люди добрые предупредили, чтобы он пуще глаза берег Чувьюрова, чтобы принял все меры по охране старика от всевозможных случайностей. Однако врожденная придурковатость Пафнутьева перешла все мыслимые границы. В результате он лишился обвиняемого, обвинителя, свидетеля и единственной своей надежды на то, что удастся распутать дело. Придурок ты, Пафнутьев, и нет тебе другого имени. Истинно придурок.

Пафнутьев плюнул с досады в ближайшую лужу, его кулаки в карманах куртки побелели от напряжения. За поворотом показалось здание прокуратуры, и он замедлил шаг, чтобы успеть договорить себе все, что ему стало известно.

– Так, – крякнул Пафнутьев, все еще досадуя на самого себя. – При обыске у Чувьюрова найдена фотография странной девицы необыкновенной привлекательности и, не побоимся этого слова, красоты. Фотография сделана в фотоателье, которое взлетело на воздух сразу же, как только там побывал твой человек, Павел Николаевич. А сотрудница фотоателье, вызвавшаяся помочь твоему человеку, с тяжелыми травмами и ожогами доставлена в больницу, откуда выйдет не скоро и далеко не в столь блестящем состоянии, в каком пребывала до этих печальных событий. Как выяснилось в результате тщательного и настойчивого расследования, снимок сделан для рекламы интимных услуг. И тут же стало известно нечто озадачивающее – портрет красавицы заказала фирма «Фокус», следовательно, поместила в газете и оплатила рекламу опять же фирма «Фокус». Не нужно быть слишком уж проницательным, чтобы сообразить – интимные услуги населению оказывает все та же фирма. А если принять к сведению, что всего за несколько дней расследования, Павел Николаевич, ты имеешь двух зарезанных, труп в камере предварительного заключения, взрыв в ателье, убийство в кабинете начальника милиции, искреннее предупреждение твоего лучшего друга Халандовского, человека далеко не чужого в криминальном мире города, панический звонок от начальника милиции Шаланды, то возникает вопрос… На кого ты вышел, уважаемый Павел Николаевич? На кого бочку катишь? На кого зуб имеешь? Содрогнись, Павел Николаевич, содрогнись и повесь себе пистолет на одно место, пока не поздно.

С этим решением и вошел Пафнутьев в свой кабинет. Заперев дверь, он снял с себя пиджак, достал из сейфа пистолет в ременной упряжи и влез в кожаные петли, расположив кобуру под мышкой. Подвигал плечами, находя для пистолета наиболее удобное место, надел пиджак.

В этот момент в дверь постучали.

– Да! – крикнул Пафнутьев и только тогда вспомнил, что дверь заперта. Он тут же открыл ее – на пороге стоял Андрей.

– Всегда рад! – Пафнутьев пожал парню руку. – Что нового?

– Павел Николаевич, скажите… Вы спросили у Чувьюрова о том снимке, который мы нашли при обыске? Из-за которого фотоателье взорвали?

– Нет, – быстро ответил Пафнутьев, направляясь к своему столу. – Забыл.

– Надо бы спросить, Павел Николаевич… Это все упростит.

– Невозможно. Нет старика. Помер.

– Как помер? – не понял Андрей.

– Насильственной смертью. – Пафнутьев сел в кресло и потер ладонями лицо. – Да, Андрюшенька, у нас чрезвычайное происшествие. Сегодня ночью в камере предварительного заключения убит Чувьюров Сергей Степанович. Ударом иглы в сердце.

– Кто? – спросил Андрей, присаживаясь у стены.

– Не знаю. Наверное, и не узнаю. В камере семнадцать человек, все в равных условиях, всех можно подозревать. Все будут колотить себя кулаками в грудь и обижаться на мою подозрительность. На всякий случай велел составить список тех, кто был в камере, но надежд немного.

– Как быть со снимком?

– Зацепил он тебя?

– Дело не в этом… Пострадал человек, который пытался мне помочь… Я должен отработать.

– Отрабатывай. Телефон у тебя есть, в газете указан.

– Нет у меня телефона, Павел Николаевич. – Андрей помолчал. – Эта фотография безымянная. Поднимет трубку совсем не тот человек, который на снимке. Это, так сказать, обобщенный образ. Только Чувьюров мог сказать, кто именно на фотографии.

– Тоже верно, – согласился Пафнутьев. – Эта женщина наверняка имеет к старику какое-то отношение. Пройдись по квартирам, поспрошай – кто на фотографии? Это один ход. Или позвони по телефону, который указан в газете, скажи, что хочешь говорить именно с этой женщиной и ни с какой другой. Третий ход…

Закончить Пафнутьев не успел – в дверь протиснулась физиономия Худолея и, уставившись в глаза Пафнутьеву, замерла в ожидании – как, дескать, дальше быть?

– Входи, – сказал Пафнутьев.

– Представляете, Павел Николаевич, – возбужденно начал Худолей, приближаясь к столу разновеликими своими шагами, – включаю я вашу пленку, а в голову мне в этот момент приходит совершенно потрясающая мысль о том…

– Остановись! – Пафнутьев поднял руку. – Я догадываюсь, о чем была эта мысль. Тебе каждый раз приходит в голову одна и та же мысль. Во всяком случае, последние лет десять-пятнадцать.

– И это вы говорите мне?! – Худолей прижал красноватые ладошки к хилой своей груди и так обиженно заморгал глазами, что смотреть на него не было никаких сил.

– Виноват, – сказал Пафнутьев. – Согласен, у тебя бывают разные мысли. Очень отличающиеся одна от другой. Правда, об одном и том же.

– О чем же? – спросил Худолей, бесстрашно уставившись Пафнутьеву в глаза.

– Да все о том же… Ладно, замнем для ясности. Ты же знаешь, за мной не заржавеет.

– Павел Николаевич! Я всегда верил, всегда в моей душе теплилась надежда! Когда я думаю о вас, все мое существо…

– Слушаю тебя. Очень внимательно слушаю.

– Значит, так… Я прослушал пленку, которую вы мне дали, и понял все, о чем там говорится.

– Слава тебе, господи! – вырвалось у Пафнутьева.

– Не спешите, Павел Николаевич, произносить такие жестокие слова, не спешите. Я расшифровал треск набираемого телефона. Вас, конечно, интересует, какой номер набрал злоумышленник? Ему не удалось замести следы. Когда дело попадет к эксперту Худолею, все уловки бесполезны и тщетны. Вот номер, по которому звонил злодей некоему Борису Эдуардовичу, – и Худолей, приблизившись к столу, положил на стол кассету и небольшой листок бумаги с цифрами. На Андрея он взглянул с нескрываемой горделивостью – вот так, дескать, надо работать.

– Удалось, значит, – пробормотал Пафнутьев.

– Вы сомневались?! – взвыл Худолей и на этот раз обернулся к Андрею, ища сочувствия.

– Родина тебя не забудет, – сказал Пафнутьев деловым тоном, давая понять, что разговор окончен.

– Надеюсь. – И Худолей, холодновато окинув взглядом кабинет, вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Наступил момент, которого Пафнутьев ждал, которого опасался, но который тем не менее поторапливал. Пора было объявить противнику, что он принял вызов и готов к схватке. Здесь важно было не заявить о себе преждевременно, не сорваться. Но для того чтобы напрямую выйти на фокусника, как выразился Андрей, нужны были сильные козыри, а их не было. Взорванное ателье, старик, убитый в какой-то камере, – этим их не возьмешь. И фотография в газете не может быть козырем. Пока в более выигрышном положении сами фокусники – они потерпевшие, они потеряли двух человек, и правосудие не смогло достойно покарать кровавого маньяка.

Но знал Пафнутьев и не один раз испытывал надежный прием – не надо давить, уличать, обвинять. Достаточно поинтересоваться, напомнить о себе, простовато и неуклюже, глуповато и безобидно. И не вытерпит противник, не сможет сохранить спокойствие и невозмутимость – обязательно покажет зубки, коготки, торжествующе и хищно сверкнет глазками. Не подводил еще Пафнутьева этот простенький прием, да никого он никогда не подводил и не мог подвести, поскольку выверен веками, поскольку великий народ, прошедший через тысячелетия, освятил этот прием своим характером, нравами, привычками, сделал формой общения как с друзьями, так и с врагами, как с начальством, так и с подчиненными. Хороший прием, в любую секунду он позволял и проявить твердость, и слинять, когда к этому вынуждают обстоятельства. И Пафнутьев, глядя на ряд цифр, написанных неуверенной, подрагивающей рукой Худолея, уже прикидывал будущий разговор, и струились, струились в его сознании вопросы-ответы. Опыт, какой-никакой умишко, сохранившаяся непосредственность позволяли Пафнутьеву худо-бедно предвидеть события, содержание предстоящих разговоров, результаты будущих допросов.