Текст книги "Победа по очкам"

– Я вас не укоряю. Я никого никогда не укоряю. У меня нет такой глупой привычки. Когда мне хочется кого-нибудь укорить, я поступаю совершенно иначе.

– Как же вы поступаете, Юрий Яковлевич?

– Адекватно.

– Это интересно! – воскликнул Пафнутьев.

– Смею вас заверить, Павел Николаевич, что интересного здесь нет ничего. И оставим это. Я прошу вас вернуть мне мой портфель с бумагами, которые совершенно не нужны в вашем благородном деле. Кстати, как вам понравилось виски, которое я прислал?

– Прекрасное виски! – с подъемом воскликнул Пафнутьев. – Это, наверное, единственное, что сейчас утешает меня в жизни!

– Закончится – скажите.

– Обязательно.

– Значит, мы договорились насчет моих вещичек?

– Разумеется, Юрий Яковлевич! Здесь не будет никаких проблем! Это я вам обещаю!

– У вас ко мне какие-то вопросы? Ведь я не поверю, что вы пришли, чтобы поинтересоваться моим здоровьем.

– Вопросы, конечно, есть, но, во-первых, я к ним не готов, а во-вторых, больничная палата не место для подобных бесед.

– Очень вам благодарен. – Зазвонил телефон, и Лубовский, прижав трубку к уху, молча вслушивался – кто-то подробно и долго о чем-то докладывал. Лубовский время от времени взглядывал на Пафнутьева, взглядывал будто с каким-то сомнением, из чего Пафнутьев заключил, что разговор идет и о нем тоже. – Странно, очень странно, – проговорил Лубовский. – Ну, что ж, будем думать, – и он, не прощаясь, отключил связь, повернулся к Пафнутьеву. – Значит, мы договорились, Павел Николаевич?

Пафнутьев в ответ лишь прижал руку к сердцу, дескать, не извольте беспокоиться, дорогой Юрий Яковлевич.

– Очень хорошо. Я позвоню вам сразу, как только оклемаюсь. И полностью предоставлю себя в ваше распоряжение. Да и вы к тому времени, надеюсь, будете готовы задавать мне вопросы жесткие, прямые, нелицеприятные. Ведь у вас других не будет, верно?

– Будут, Юрий Яковлевич. Я спрошу вас о здоровье.

– Вот за это спасибо, – улыбнулся наконец Лубовский.

– Хотя, учитывая мощь вашей охраны, – Пафнутьев кивнул в сторону человека с автоматом, который все с той же неотрывностью смотрел за каждым его движением, – ваше здоровье теперь в полной безопасности. У меня не меньше трех раз документы проверяли.

– А! – Лубовский пренебрежительно махнул рукой. – Все это чепуха. Проверки, автоматчики, джипы, помповые ружья… Это годится только против мелкого хулиганья. Бедного Отарика хлопнули из мелкашки, когда вокруг него стояли двадцать чемпионов мира по борьбе, боксу, восточным единоборствам, половина из них была вооружена… А! – Лубовский опять махнул рукой. – Когда за дело берутся серьезные ребята, их ничто не остановит. А все эти кодовые замки, цифровые наборы, стальные двери… Это против ссыкунов, которые ходят в подъезды помочиться.

– Юрий Яковлевич, – подал наконец голос охранник. – Ну, что ж вы так про нас… Не такие уж мы и слабые, не такие уж и бестолковые…

– Да? – быстро повернулся к нему Лубовский. – Скажи тогда мне, ответь на такой вот вопросик… Почему я здесь? Почему я лежу на этой вонючей койке, дышу этими больничными испражнениями? Почему я перебинтованный?

– Случается, Юрий Яковлевич…

– Вот и я о том же! Павел Николаевич… Будем прощаться. Я надеюсь вернуться в свой кабинет через несколько дней. Вам позвонят. Вы будете в курсе.

– Выздоравливайте, Юрий Яковлевич. – Пафнутьев поднялся, махнул приветственно рукой и направился к двери.

– Простите за назойливость, Павел Николаевич, но я на прощание еще раз напоминаю о моем имуществе, если позволите так выразиться.

Не отвечая, Пафнутьев лишь сделал рукой успокаивающий жест – дескать, не беспокойтесь, дорогой Юрий Яковлевич, все будет в порядке.

– Да, – Пафнутьев вернулся уже от двери. – Хотел спросить… Может быть, вы кого-нибудь подозреваете? Кто мог такой гостинец подложить под вашу машину?

– Понятия не имею! – быстро ответил Лубовский, чуть быстрее, чем требовалось, даже с поспешностью. И Пафнутьев понял – есть подозрения у Лубовского, есть. Может быть, он даже знает, кто организовал взрыв. И за что – тоже знает.

– Последнее время не было угроз, требований, шантажа?

– Что вы, Павел Николаевич! Шантажировать можно фирму, у которой личико в пуху, которая нарушает законы, не платит налоги, замешана в сомнительных операциях… Вот такой можно угрожать. А мы чисты. – Лубовский улыбнулся широко и неуязвимо.

– Возможно. – Пафнутьев снова повернулся к двери.

– И еще, Павел Николаевич… Мы, конечно, и сами внимательно изучим все обстоятельства покушения. Постараемся разобраться и принять меры.

– Сами?

– Да, Павел Николаевич.

– Не прибегая к помощи правосудия?

– В этом, как мне кажется, просто не будет надобности.

– И ваш ответ будет адекватным?

– Совершенно верно. – Лубовский уже не улыбался, говорил жестко, даже с вызовом, будто сознательно провоцировал Пафнутьева. – Вы правильно выразились – адекватный.

– Ваши слова наводят на размышления.

– Я к этому и стремился.

– Рад, что у нас состоялся этот разговор.

– Благодаря этому разговору мы с вами сохраним друг для друга уйму времени. Нам не придется тратить его на пустые слова, вежливые обращения, бесконечные хождения вокруг да около. Я внятно выражаюсь?

– Вполне.

– Мне звонил президент, – продолжал Лубовский. – И выразил свои сожаления по поводу случившегося.

– Это очень приятно, – почтительно проговорил Пафнутьев. И тут же почувствовал, как что-то напряглось в нем, как в груди поднялась неуправляемая волна гнева, если не злости. Его ставили на место, а ему всегда не нравилось, когда его ставили на место. – Если президент позвонит еще раз, а он наверняка позвонит, поскольку действительно озабочен вашим здоровьем, так вот, если позвонит, передайте ему мой привет и заверьте, пожалуйста, что я всегда о нем помню.

– Так и сказать? – осклабился Лубовский.

– Так и скажите. Пафнутьев, дескать, всегда о вас помнит.

– Обязательно передам. До скорой встречи, Павел Николаевич.

– Выздоравливайте, Юрий Яковлевич.

И Пафнутьев вышел, уже не останавливаясь.

***

Едва за Пафнутьевым закрылась дверь, Лубовский потянулся к мобильному телефону. Его рука как бы сама по себе нащупала маленькую коробочку, но до вызова дело не дошло. Похоже, Лубовский сам ждал звонка. Охранник подошел к окну, долго всматривался сквозь двойные стекла во двор, потом успокоенный вернулся на свое место в углу палаты.

– Ушел, – сказал он.

– Это хорошо, – ответил Лубовский. – Надеюсь, мы не скоро с ним увидимся. – Он помолчал. – Если увидимся.

– Мешает? – спросил охранник.

– Пока нет.

– А то в случае чего…

– Я помню.

– Мужик мне показался того… Чреватым.

– А он такой и есть.

– Может, намекнуть ему?

– Уже.

– Он понял?

– Не дурак. Он далеко не дурак.

– К нему бы человечка приставить.

– Уже.

– Тогда ладно, – успокоенно проговорил охранник. – Тогда ладно. Авось.

Разговор шел какой-то странный, новый человек ничего бы не понял, но Лубовский и охранник, похоже, прекрасно понимали друг друга с полуслова. Были у них в прошлом события, дела, испытания, которые позволяли им сейчас говорить вот так немногословно.

– Что-то не звонят ребята, – проговорил Лубовский.

– Позвонят. Люди надежные.

– Время уходит.

– Наверстают.

– Хорошее время… Удобное.

– Авось, – повторил охранник.

– Ты все проверил?

– Все.

– Порядок?

– Юрий Яковлевич, – укоризненно протянул охранник.

– Ладно-ладно. Я спросил – ты ответил.

В этот момент раздался телефонный звонок. Поскольку лежал он на кровати, звук был ослабленный, смягченный.

Лубовский молча поднес трубку к уху, некоторое время слушал, не произнося ни слова, и только в конце разговора негромко произнес:

– Пусть так.

И почти обессиленно откинулся на подушку.

– Все в порядке? – спросил охранник.

– Да, – ответил Лубовский кратко, и тот понял, что больше вопросов задавать не следует.

– Авось, – негромко произнес охранник.

– Я не люблю этого слова, – откликнулся Лубовский.

– Виноват, Юрий Яковлевич.

– Совершенно дурацкое слово. Надеяться можно только на себя. И ни на кого больше. На бога надеяться нельзя. Он слишком капризен и своенравен. У него, видите ли, свое понимание происходящего. Он думает, что ему все ведомо, что умнее всех. Они позвонят?

– Сразу, как только.

– Ну что ж… С богом, – добавил Лубовский в полном противоречии с тем, что сам только что произнес.

У Лубовского было хорошо развито чувство опасности, у него было воображение, обостренное все тем же пониманием опасности. И в эти самые минуты он ясно представлял себе события, которые происходили на другом конце Москвы. Пытаясь предусмотреть, предвидеть, предугадать любую, самую малую оплошность, он снова и снова прокручивал происходящее и убеждался, что вроде бы ничего не упущено, вроде бы все сделано грамотно, надежно, неуязвимо.

– Только бы не дрогнули ребята, только бы не дрогнули.

– Не дрогнут, – твердо произнес охранник. – Потому – проверенные.

– Есть понятие, которое не подчиняется расчету…

– Это что еще за понятие?

– Человеческий фактор. А все остальное можно просчитать и предусмотреть… Но у меня не было другого выхода, видит бог, у меня не было другого выхода, – и Лубовский, откинувшись на подушку, замолчал. Он закрыл глаза, но беспокойство не покидало его, зрачки под веками судорожно двигались, будто он и в самом деле видел в эти мгновения картины, события, которые сам же и запустил.

Двое ребят в светлых рубашках и кремовых брюках, загорелые и простодушные, вышли из машины недалеко от Зубовского бульвара, прошли несколько десятков метров и, убедившись, что вокруг не происходит ничего такого, что привлекло бы их внимание, спустились по нескольким ступенькам в полиграфический салон. Посетителей в это время не было, только за столом сидела невзрачная девчушка, вписывая что-то в амбарную книгу.

– Извините, у нас обед, – сказала она, не поднимая головы.

– Это прекрасно, – сказал один из парней и повернул ключ во входной двери, чтобы уже наверняка никто не зашел и не нарушил тишину обеденного часа.

– Ребята, я же вам сказала, – начала было девушка, но один из парней, взяв ее под локоть, провел в коридор, втолкнул в туалетную комнату и подпер ручку спинкой стула, успев напоследок приложить палец к губам, давая понять – веди себя тихо.

После этого оба, вынув из сумок пистолеты с удлиненными стволами, прошли по коридору. Заглянув в дверь с табличкой «директор», они и в самом деле увидели обеденную картину. Морозова Ирина Александровна в компании с двумя парнями в клетчатых пиджаках пили растворимый кофе. Перед ними стояла круглая коробка с початым тортом. Не произнося ни слова, вошедшие подняли пистолеты и в каждого парня выстрелили по нескольку раз. Те не успели ничего предпринять и даже падали, не выпуская чайных ложечек из мертвых уже пальцев. Выстрелы были негромкие, вряд ли они были слышны на улице даже под директорским окном.

– Прошу прощения, – сказал один из гостей и, уходя, прикрыл за собой дверь.

Морозова, не произнося ни слова, продолжала сидеть бледная и окаменевшая. У ее ног лежали два истекающих кровью трупа, но она не могла даже опустить голову, чтобы посмотреть на них, не могла встать, закричать, позвать на помощь, поскольку знала – звать некого.

Оба парня вышли из салона, сощурившись на ярком солнце, высмотрели оставленную машину, не торопясь, сели в нее, подождали, пока мимо проедет троллейбус, и спокойно тронулись с места. Прошло совсем немного времени, и машина их затерялась в общем потоке на Крымском мосту, а через несколько минут она уже подъезжала к Павелецкому вокзалу. Свернув в неприметный переулок, машина и вовсе пропала из глаз, даже если бы кто-то сверхпроницательный и вздумал за ней проследить.

– Вроде обошлось? – спросил один из парней, когда машина остановилась в тени блочной башни.

– Вроде, – ответил второй, глядя в заднее стекло. Ни одной машины, увязавшейся за ними, он не увидел. – Чисто.

– Будем докладывать? Колотится мужик…

– А чего ему колотиться? Работал не он.

– Ладно, не ворчи. Он тоже завязан. В случае чего он больше потеряет.

– Почему больше? Столько же… Жизнь.

– Звони…

Парень, не торопясь, все еще поглядывая в заднее стекло машины, набрал номер, подождал, пока установится связь.

– Прекрасная погода, вам не кажется? – спросил он, услышав прерывистое дыхание Лубовского.

– Она в самом деле прекрасная? – спросил тот.

– Честно говоря, прекрасного мало… Все как обычно.

– Ну, ладно, – облегченно вздохнул Лубовский. – Позвони как-нибудь. У меня в больнице времени много.

– Позвоню, – сказал парень и отключил мобильник.

– Все нормально?

– Пропустить бы по глоточку.

– Это надо.

Когда Пафнутьев пришел в полиграфический салон получать свои визитки, он застал там следственную группу в полном составе. Эксперт ходил и щелкал фотоаппаратом, его вспышка слепила в полумраке салона и, кажется, всех раздражала. Оба убитых лежали в кабинете директора точно в тех же позах, в которых их оставили убийцы. Морозова сидела в приемной за столом секретарши и бездумно смотрела в стену прямо перед собой. У нее было такое выражение лица, будто она ожидала чего-то подобного, но не предполагала, что все произойдет так быстро. Зареванная секретарша пила из горлышка бутылки минеральную воду и время от времени всхлипывала, вытирая лицо мокрым комком носового платка.

Показав удостоверение, Пафнутьев прошел в глубину салона, заглянул в директорский кабинет, убедился, что убиты те самые ребята в клетчатых пиджаках, которые были здесь вчера и которых он видел на месте взрыва.

– Да, Лубовский обещал сам разобраться, – неожиданно проговорил он вслух.

– Что? – спросил следователь, оторвавшись от протокола.

– Да это я так, сам с собой веду беседу.

– Бывает, – без удивления кивнул тот, пытаясь вывести Морозову из оцепенения. – Сколько их было? – в который раз спросил он.

– Да двое, двое их было! – не выдержала секретарша.

– Как выглядели?

– Откуда я знаю! Я в туалете сидела!

– Почему в туалете?

– Потому что они меня там заперли.

– Понятно, – и следователь что-то записал в протокол. – Это были кавказцы?

– Да нет, вроде наши. Светленькие. И говорок такой… Не московский… Будто они из Сибири или с Урала… Не то окают, не то акают…

– Это уже кое-что, – пробормотал следователь.

Пафнутьев еще раз прошел по коридору, заглянул в кабинет директора – эксперты изучали стол, стаканы, дверную ручку – вдруг остались отпечатки. Но по их огорченному виду можно было догадаться – ничего не нашли.

– Послушай, – обратился Пафнутьев к следователю, – скажи мне наконец: что произошло?

– А что произошло, – бойко ответил тот, – ничего не произошло. Обычные бандитские разборки. Пришли двое в обеденный перерыв, ты сам слышал – заперли девочку в туалете, прошли в директорский кабинет – там как раз шло чаепитие. Алкоголя не было, только чай и торт. Торт, кстати, еще остался, и чай не остыл, можешь полакомиться. Если кровью не забрызгало. Вошли уже с пистолетами на изготовку. Пистолеты с глушителями. За стеной аптека – там никто ничего не слышал. Убитые не успели даже торт проглотить. Поэтому и говорю – вошли с пистолетами на изготовку. Выпустили в каждого по нескольку пуль, целились в головы. Спокойно вышли, сели в машину и отъехали. Работа грамотная, надежная, шансов найти их не вижу. Разве что случайно где-нибудь проклюнутся.

– Пистолеты выбросили? – спросил Пафнутьев.

– Нет, не выбросили. Или прохожие подобрали. Нынче прохожий пошел грамотный, бережливый. Не торопится с находками расставаться. Каждый про себя думает – а вдруг самому пригодится. Времена нынче, сам понимаешь…

– У Ирины Александровны точно так же мужа убили, – неожиданно проговорила секретарша. Она уже не рыдала, только промокала глаза салфеткой.

Пафнутьев быстро обернулся к Вале, некоторое время молча ее рассматривал.

– Как убили? – наконец спросил он.

– Пришли двое в кабинет, расстреляли и ушли.

– Здесь же?

– Нет, в Челябинске.

– Давно?

– Да уже года два прошло. Может, больше.

– И тоже полиграфический салон?

– Нет, комбинат железобетонных изделий.

– Большой комбинат?

– Больше тысячи человек работало. Весь Урал снабжали.

– Чем снабжали?

– Изделиями.

– А муж ее кем был? На этом комбинате он кем был?

– Как кем, директором.

– И тоже при вас все произошло?

– Нет, я тогда у них еще не работала. Я в школе училась. Но мне Ирина Александровна рассказывала. После этого она и переехала в Москву.

– Так, – протянул Пафнутьев. – Положение немного проясняется. Все как бы становится на место.

– Ты что-нибудь понял? – спросил у него следователь.

– Сам же говоришь – бандитские разборки. Как бы вроде ничего и не произошло. Надо выяснять, что за люди эти погибшие. Думаю, что здесь возможны неожиданности.

– В каком смысле?

– Во всех.

– Получите, – сказала секретарша, протягивая Пафнутьеву небольшой сверток.

– Что это?

– Визитки. Ирина Александровна сказала вам, что можете утром за ними зайти… Если бы зашли утром, ничего бы не случилось.

– Или же я лежал бы здесь, – усмехнулся Пафнутьев. – Ведь она бы наверняка пригласила меня на чашку чая, как вы думаете?

– Может быть. – Девушка передернула плечами.

Морозова сидела все так же за столом секретарши, уставившись неподвижным взглядом в стену перед собой. У Пафнутьева давно вертелся в голове вопрос, который он хотел задать Морозовой, но все не решался – и состояние у женщины было не самое лучшее, да и вопрос не казался ему уместным. Но наконец решился:

– Ирина Александровна, ответьте, пожалуйста… – Он замолчал, не уверенный в том, что она его слышит.

– Да-да, говорите, – сказала Морозова.

– Вам знакома фамилия «Лубовский»?

– И очень хорошо.

– Вы встречались?

– Лучше сказать – сталкивалась.

– В Челябинске?

– Да, там. Я не могу ничего доказать, но думаю, что он приложил руку к смерти моего мужа. И здесь я чувствую его запах, Лубовского. – Она повела носом, будто и в самом деле могла ощутить какой-то запах.

– Сейчас он в больнице, – сказал Пафнутьев.

– Я слышала об этом.

– Он не всегда вел себя хорошо?

– Он никогда не вел себя хорошо.

– Ирина Александровна, нам бы поговорить с вами подробнее, как вы на это смотрите?

– Отрицательно.

– Почему?

– Загляните в мой кабинет. Там вы найдете все ответы.

– В столе?

– На полу.

– Вы опасаетесь за свою жизнь? – спросил Пафнутьев, хотя уже все понял.

– А вы?

– Немножко есть.

– О чем же мы будем с вами разговаривать, Павел Николаевич? Если даже вы опасаетесь за свою жизнь? Вы защищены гораздо больше, чем я… Моя охрана в кабинете на полу. Я не могу этого не учитывать. И вы тоже.

– Вы произнесли фамилию Лубовского…

– Я?! – усмехнулась Морозова. – Никогда. Вы слышите? Никогда я эту фамилию не произносила. Это вы произнесли пять минут назад. Но не я. Так и запишите в своем протоколе. Я не знаю этого человека. Никогда с ним не встречалась. И не собираюсь это делать в будущем.

– Понял, – кивнул Пафнутьев. – Я все понял. Но повстречаться надо.

– Без галстуков? – усмехнулась Морозова.

– Я согласен даже без протокола.

– Ну что ж… Заходите как-нибудь. Я буду здесь все приводить в порядок… Жизнь продолжается. Да, Валя? – обернулась она к секретарше.

– Конечно, Ирина Александровна.

– У меня такое ощущение, что ваши ребята, – Пафнутьев кивнул в сторону кабинета, – первыми поднялись из окопа. Перчатку бросили они.

– Видимо, вы очень проницательный человек, Павел Николаевич, но должна вас огорчить… Перчатку бросили не они. Они лишь приняли вызов. Несколько запоздало, несколько неумело, но что делать, как смогли. На мой взгляд, даже то, что им удалось, достойно уважения.

– А что им удалось, Ирина Александровна?

– Если мы с вами говорим об одном и том же…

– Я в этом совершенно уверен! – успел вставить Пафнутьев.

– Так вот, – невозмутимо продолжала Морозова, – если мы с вами говорим об одном и том же, то даже то, что они приняли вызов от сил, куда более могущественных и безжалостных…

– Разберемся, – подвел итог Пафнутьев. – А за визитки я вам чрезвычайно благодарен. Что касается предложения о сотрудничестве, позвоню чуть позже. Мне кажется, что вам сейчас не до этого.

– Похоже на то, – согласилась Морозова.

Выйдя на улицу, Пафнутьев медленной, раздумчивой походкой направился к станции метро «Парк культуры». Ему пора было возвращаться в свой кабинет – надо решать вопрос с Андреем, должен позвонить Халандовский, пора возвращаться и к своим непосредственным делам, ради которых он и прибыл в Москву.

***

Андрей ждал Пафнутьева уже в машине.

– Все в порядке, все утряслось? – спросил Пафнутьев.

– Покапризничали немного, но был какой-то звонок сверху…

– Олег Иванович, – вспомнил Пафнутьев.

– Вот после его звонка все сразу и стало на свои места. За час выдали все документы, и теперь я полноправный ваш водитель. Подходил какой-то хмырь, назвался Шумаковым. По-моему, ему не понравилось мое появление.

– Перебьется, – сказал Пафнутьев.

– Освоились, Павел Николаевич? – усмехнулся Андрей.

– Из чего это видно?

– Жестковато выражаться стали.

– Перебьются, – повторил Пафнутьев и направился в свой кабинет. А едва открыл дверь, раздался звонок. Оказалось – Халандовский.

– Здравствуй, Паша!

– Здравствуй, Аркаша.

– Есть победы?

– Два трупа.

– Это хорошо или плохо?

– И то и другое.

– Странно ты, Паша, стал выражаться в городе Москве. Оказывается, известие о трупах может быть добрым и обнадеживающим.

– Так было всегда.

– Подробнее не скажешь?

– Только на скамейке, в глубине заброшенного парка, когда вокруг ни души!

– Хорошо, что ты это понял своевременно. У меня тоже есть кое-что для тебя, тоже добрые вести… Встреча, которую я тебе обещал, состоится.

– Встреча с кем? – спросил Пафнутьев.

– Об этом я тебе, Паша, скажу в парке на заброшенной скамейке. Что с Андреем?

– Все решилось. Он уже в машине.

– Поздравляю. До скорой встречи, Паша, – и Халандовский отключил связь.

Открыв сейф, в котором хранились тома уголовного дела, Пафнутьев уже не стоял перед десятком томов в полной растерянности, как это было совсем недавно. Теперь он уже твердо знал, какой именно том ему нужен. Он искал том, в котором описывались челябинские похождения Лубовского.

И он его нашел.

И до конца рабочего дня успел просмотреть достаточно подробно. Теперь он мог разговаривать с Морозовой куда более уверенно и вопросы мог задавать куда более внятные. Да, действительно, незадолго до перемены власти в стране на окраине Челябинска был сооружен громадный комбинат железобетонных изделий, который мог выпускать и пролеты мостов, и перемычки для окон в жилых домах. Комбинат снабжал своей продукцией чуть ли не весь Урал и считался одним из самых доходных и преуспевающих предприятий. Когда началась дикая приватизация, во главе комбината оказался его директор, а теперь уже и совладелец Морозов Вячеслав Михайлович. Поскольку капитальное строительство почти прекратилось, а жилищное сократилось в несколько раз, комбинат продолжал худо-бедно существовать и даже в новых условиях все еще считался предприятием надежным, со стабильным доходом и прочными связями с прежними заказчиками. У комбината были свои карьеры, щебеночные предприятия, арматурой он тоже был обеспечен, с этим на Урале никогда не было проблем, и хотя количество рабочих сократилось почти втрое, предприятие оставалось куском лакомым и соблазнительным.

И тут, как бес из табакерки, появляется Лубовский.

Идея у него была проста и далеко не нова – довести комбинат до состояния банкротства, купить за бесценок и в течение месяца вывести на прежний уровень производства. Если при появлении Лубовского среди его совладельцев числилось несколько сот человек, то после проведения этой операции их останется только двое – директор Морозов и опять же Лубовский.

Но возникло препятствие – Морозов не принял плана Лубовского, справедливо рассудив, что вскорости после проведения этого плана в жизнь у комбината останется один владелец и им будет не он, не Морозов.

Лубовский не отступал, Морозов не сдавался.

И в конце концов случилось то, что и должно было случиться, – на прием однажды пришли два улыбчивых посетителя.

Ну и так далее.

Директорский кабинет занял человек более сговорчивый – Куприянов Борис Евгеньевич. Ему план Лубовского, насколько можно судить по дальнейшим событиям, понравился, комбинат разорился, рабочие, которые имели акции, охотно их продали. Вскоре комбинат заработал с удвоенной силой, поскольку рабочие вернулись на свои места – начали выплачивать зарплату. Вернувшиеся заказчики часами просиживали в приемной Куприянова, пытаясь доказать тому, что их заказ и более важный, и более срочный, чем все остальные.

Комбинат становился на ноги. Снова заработали карьеры, щебеночные камнедробилки, железнодорожные ветки частенько оказывались даже перегруженными, но тут опять случилось несчастье, которое предвидел Морозов и которое, по его прикидкам, должно было обязательно случиться, – машина Куприянова по непонятной причине на крутом вираже потеряла управление и свалилась в пропасть. Оно бы ничего, машина была надежная, прочная, но она почему-то вдобавок еще и взорвалась.

Похоронили Куприянова рядом с Морозовым, некоторые даже предлагали поставить общий памятник, но семьи обоих директоров отказались. На здании комбината у главного входа установили мемориальные доски, Лубовский на холодном ветру произнес трогательную речь, многие плакали, всплакнул и сам Лубовский.

Пафнутьев долго всматривался в фотографию, на которой был изображен митинг, посвященный открытию двух мемориальных досок. Видимо, были последние дни осени, погода стояла ветреная, летели первые снежинки и застревали в волосах Лубовского. Лицо его изображало искреннюю скорбь, на щеках блестели слезы, впрочем, подумал Пафнутьев, эти слезы вполне мог высечь из глаз злой осенний ветер, это могли быть и растаявшие на щеках снежинки, а там кто знает, кто знает, может быть, Лубовский обладал столь чувствительной душой, что мог и всплакнуть на глазах у сотен людей.

Как бы там ни было, но теперь Лубовский, именно он, владел комбинатом. Ему, правда, принадлежали не все акции, да этого и не требовалось, так было естественнее, честнее, чище, в конце концов. Всеми доходами распоряжался он, а иного и желать не надо.

Пафнутьев нашел и всмотрелся в цифры итоговые, годовые цифры комбината – и эту справку подготовил до него дотошный следователь, который почему-то пропал по неизвестной причине. Так вот, оказывается, комбинат давно перекрыл лучшие доперестроечные свои показатели, работал гораздо производительнее, чем раньше.

Хороший комбинат оказался в руках у Лубовского, а если припомнить, что к комбинату относились и каменные карьеры, и щебеночные дробилки, нефтебаза и даже несколько асфальто-бетонных заводов, незаменимых при строительстве дорог, Лубовский был человеком состоятельным. А учитывая, что этот комбинат был далеко не самым крупным предприятием в империи Лубовского, учитывая, что в его руках оказались и машиностроительные заводы, и даже какое-то дальневосточное пароходство, учитывая, что…

На этом месте слегка ошарашенные мысли Пафнутьева прервались резко прозвучавшим телефонным звонком.

Опять звонил Халандовский.

– Паша, ты уже закончил свой рабочий день?

– Нет еще, часик посижу.

– Советую – заканчивай и срочно возвращайся домой. Я уже здесь и жду тебя с нетерпением.

– Что-нибудь случилось?

– Да.

– С тобой?

– Нет. С тобой, Паша.

– А я вроде как бы и не почувствовал.

– У тебя все впереди.

– Хватит уже тянуть, а?

– Твоя квартира вскрыта и разграблена.

– Квартира в нашем городе или ты имеешь в виду мое московское общежитие?

– Здесь, Паша, здесь. Они что-то искали. Я даже догадываюсь, что именно.

– Поделись.

– Чуть попозже, как говорит один мой знакомый. Чуть попозже.

– Еду, – кратко сказал Пафнутьев и положил трубку. – Что-то больно крутоватая жизнь у меня здесь налаживается, – проворчал он и понес тома уголовного дела к сейфу. Тщательно запер его, наклеив бумажку со своей подписью, подергав за металлическую ручку, он вышел и с той же тщательностью запер кабинет, опять подергав для верности на этот раз дверную ручку. Последнее время какая-то повышенная осторожность появилась в нем, везде он видел если и не подвох, то что-то готовящееся против него. Быстрым шагом прошел по коридору, сбежал по лестнице, вышел во двор и, сразу найдя взглядом свою машину, направился к ней.

Андрей был на месте, и это маленькое невинное обстоятельство как бы обдало его теплой волной.

– Ничего, Андрюша, пробьемся, – сказал он, обращаясь не столько к Андрею, сколько к самому себе.

– Проблемы, Павел Николаевич?

– Звонил Халандовский. Он ждет нас в моей квартире.

– У него есть ключи? – удивился Андрей.

– Нет, дело в другом. Взломана дверь.

– Ни фига себе! Там было что взять?

– И да, и нет. Телевизор можно было взять? Можно. Кое-что в холодильнике было. Мой чемодан со шмотками… Но это не то, за чем полезут в комнату следователя по особо важным делам. – Пафнутьев со значением поднял указательный палец, подчеркивая собственную значительность.

– Но дом-то под охраной!

– Именно в этом и таится самый большой вопрос.

– Крутой клиент вам достался.

– Разберемся.

Поднявшись на свою площадку, Пафнутьев поколебался несколько секунд и толкнул дверь, она легко подалась. Снаружи на двери не было никаких повреждений, но если на нее посмотреть из прихожей, то было видно – замок сорван.

Пройдя по коридору, Пафнутьев увидел на кухне Халандовского. Тот сидел за маленьким столиком, перед ним стояла бутылка виски и вскрытая баночка с красной икрой.

– А, Паша, – без удивления произнес он. – Заходи. Давно тебя жду. Понимаешь, я приехал пораньше, подумал – вдруг ты тоже пришел со службы пораньше, чтобы приготовиться к встрече со мной, накрыть стол белой скатертью, приготовить чего-нибудь вкусного… Но нет, не увидел я твоей заботы, не увидел. Зато увидел, что дверь открыта. Толкнул – точно открыта. Замок сорван. Хорошо так сорван, грамотно. Я бы так не сумел, я бы обязательно повредил наружную обивку. А здесь обивка цела, даже более того…

– Так. – Пафнутьев остановился на пороге комнаты.

Здесь явно шел хороший такой, подробный обыск. Причем незваные гости, кажется, умышленно наводили больший беспорядок, чем требовалось. Все можно было сделать аккуратнее, с большим уважением и к своей работе, и к хозяину. Из чемодана все было вытряхнуто на пол, поролоновый матрац задран так, что, кажется, стоял почти вертикально, телевизор остался, но стоял на подоконнике…

– Паша, они тут славно поработали! – раздался за спиной голос Халандовского.

– Даже слишком.

– В каком смысле?

– Вовсе не обязательно устраивать весь этот бардак. Они боялись, что я не замечу обыска.

– Ты знаешь, что они искали?

– Они искали тот самый пакетик, с которым ты ушел утром. Что-то его тревожит в этих обгорелых бумагах, что-то его тревожит.