Текст книги "Искушение"

– Что с Федором? Ты ездила? – спросила в конце.

– Ездила. Переведут его, видно… – Мать замолчала, не досказав фразы.

Катя тоже молчала, она никогда не вмешивалась в отношения матери и Федора, да и чем она могла помочь.

– Мамин дом хочу продать. Если успею, как раз хватит…

– А бабушка?

– К нам заберу, в твоей комнате будет жить… Ты там с отцовым диагнозом походи по больницам, может, найдешь, где не очень дорого? Тебе за деньги спасибо, на них хирурга вызывала из Иркутска. Я отца на рентген возила, и анализы сдали… хирург говорит, если операцию делать, то надо торопиться, там костенеет у него что-то. А может, уже и поздно, говорит.

Мать помолчала, потом добавила:

– Отец без тебя… что-то… целыми днями с открытыми глазами лежит, даже радио не включает…

Катя долго еще стояла с телефоном в руках, глядя в окно. Алексей вдруг пришел в голову… взял и ушел от родителей. Почему так? Им совсем не нужна его помощь? Его любовь? Тополя качались голыми вершинами. Лифт время от времени громко включался, гудел натужно и клацал чем-то на каждом этаже.

Мурад так и не появился на рынке. Настя ждала целый день, выискивала его в толпе покупателей, что только в голову не лезло. Не за место боялась, за их едва начавшиеся и такие непонятные отношения. Вечером Ольга забрала выручку, не оставив ее заработка. «Мурад завтра сам даст», – ответила на ее вопросительный взгляд, и Настя поняла, что Мурад звонил ей.

Отнесла остатки продуктов в холодильник, сдала весы, задержалась еще, ожидая, что он придет за деньгами, даже во вчерашнем кафе посидела, чаю выпила. Она нервно обдумывала свое положение. Представляла себя рядом с Мурадом в этом кафе, потом в кровати и не знала, что думать. Вспоминала его нежности и ласковое лицо и опять не знала… то ей казалось, что он никогда больше к ней не подойдет, то прямо чувствовала, что нравится ему по-настоящему. Не стал бы он оставлять на ночь, если бы не нравилась. Зря так быстро обломалась, – остро жалела Настя, чувствуя, как где-то внутри темно и зло закипает гордость. Чего я хочу от этого козленка? Может быть, любви? – Настя даже вслух хмыкнула, издеваясь над этой своей идиотской мыслью.

Она не знала, что сказать Кате. От растерянности и одиночества пошла к квартире Мурада, у нее был уважительный повод – надо было забрать паспорт. Она и злилась на себя и шла. Поднялась на второй этаж, позвонила, никто не ответил, хотя ей показалось, что в глазок глядели. Она постояла перед дверью, спустилась на улицу, обошла дом, и опять ей показалось, что в Мурадовых окнах между занавесками пробивается свет. Она разволновалась, еще раз поднялась и позвонила, вдруг моется… За дверью была отвратительная лживая тишина, которой она не верила.

Настя шла по ночной уже улице, обходила лужи и думала, как выбраться из всей этой глупой истории. Она уже и не понимала: нравится или не нравится ей Мурад. Но точно знала, прямо с ненавистью к себе знала, если бы он сейчас поманил ее… пальчиком или просто взглядом, любым взглядом, она бы пошла. Побежала бы как собачка. У нее больше ничего не было в этом городе. Кроме Мурада да ее места на рынке, ничего. Про Катьку Настя не хотела думать. Лицо ресторана, Гоча-Моча, хорошие грузины… квартиру вот нашла… В Белореченске было то же самое – ничего общего, ни выпить, ни по душам поговорить!

Она чуть на него не наступила в темноте! Еле отскочила в последний момент. На краю лужи, слабенько перебирая ножками по мелкой воде, ползал котенок. Молча. Настя скорее его почувствовала, чем увидела. Мокрый, серенький в свете фонаря, чуть больше мыши, он даже не пищал. Настя оторопело постояла над ним, присела, брезгливо, одним пальцем тронула за бочок. Котенок завалился большим и голеньким пузцом кверху и медленно завозил тоненькими ножками по воздуху. Он был слепой. Настя встала, прислушалась – нет ли где матери, не мяучит ли? Взяла его за шкирку и отнесла с тротуара на травку. Тут его почти не стало видно, только трава еле заметно шевелилась. Настя пошла было, но вернулась. Взяла на руки. Он дрожал всем телом, Настя, брезгливо потрясла его, стряхивая воду, и сунула запазуху. Сразу сделалось мокро под грудью, Настя поморщилась и заторопилась по тротуару.

Катя ждала ее у метро.

– Вот в этом доме квартира, – показала, – пойдем, у тебя все в порядке? Что это?

– Котенок.

– Котенок? – не поняла Катя.

– Ну да, слушай, давай пивка возьмем, устала как собака, – Настя, морщась, переложила царапавшегося котенка. – Целый день на ногах.

Купили еды и пива. Поднялись. Настя мылась и думала, что соврать. Не хотелось говорить, что стояла на рынке. И хоть сама Катька совсем недавно так же стояла, да еще с ворованной рыбой, все равно не хотелось. Настя не знала, почему, может быть, из-за Мурада – пришлось бы рассказывать, где ночевала… А если Мурад завтра скажет, чтобы больше не приходила? Она замирала под льющейся водой. Волосы жидкими светлыми струйками текли до лопаток, до темных сосков впереди, она терлась мочалкой, взятой из дома, и вспоминал бабу Дину, которая и сплела эту мочалку из распущенной синтетической мешковины, потом опять вспоминала Мурада, жаром обдавало, она зло отворачивалась от бьющего в глаза душа и швыряла мочалку в стенку. Она хотела к нему – повторить эту неудачную ночь – она весь день об этом сегодня думала, поэтому и торговала плохо. Не может быть, чтобы она ему не понравилась. Она готова была, она хотела стать его наложницей: просыпаться поздно после ночи любви, мыться, готовить ему вкусную еду, она бы научилась, ждать его, кормить и потом опять полночи заниматься сексом. Болтать, пить коньяк и курить кальян. Она невольно начинала улыбаться, фантазируя. Вытираясь, подумала, что неслучайно рынок и эта квартира оказались рядом. Все еще могло получиться.

Катя варила пельмени и возилась с котенком. Он обсох, но дрожал и все пытался куда-то ползти. Она закутала его в пуховый платок и носила на груди.

– Ну, кто – девочка? мальчик? – Настя заглянула в глаза котенку.

– Не знаю, он слепой еще…

Настя коснулась пальцем розового носика, котенок вдруг заволновался, пискнул еле слышно, потом еще раз и заискал мордочкой.

– О, смотри, титьку хочет… Дай-ка мне.

Настя развернула его, погладила пальцем и подсунула к блюдцу. Котенок лакал неумело, как будто пил, наелся быстро и тут же уснул на пуховом платке на подоконнике.

– Может, околеет еще… – Настя смотрела на него с жалостью, – девочка.

– Да?

– Трехцветная, только кошки бывают трехцветными, они счастье приносят. Кому, интересно, тебе или мне?

Настя ничего не стала говорить про Мурада. Он был ее тайной. Он мог стать ее прекрасным любовником, Настя это чувствовала. Она снисходительно посмотрела на Катю и открыла пиво. Катьке этого все равно не понять было. Катька и в пиве не понимала, чай себе налила. Маленькая еще, – снисходительно думала Настя, делая первый, большой и самый вкусный глоток.

Катя ловила пельмени в кастрюльке и возбужденно рассказывала про работу, про ресторан, как ей опять пришлось пойти в кроссовках и как ей помогли – девчонки принесли три пары туфель. Про то, как совершенно нечаянно нашлась квартира, про удивительного таксиста Макса…

Настя ее почти не слушала, пила пиво и глядела на беспомощного головастого котенка с черным пятном на бело-рыжей мордочке. Лениво пыталась понять, чем она с ним похожа, прямо чувствовала общее… Тебя папка бросил и меня… и мамки наши куда-то задевались… – усмехнулась… – и вот мы, слепенькие и голенькие, ползаем по холодным лужам нашей жизни.

9

Прошли три недели. Долгое в этом году бабье лето кончилось, небо сделалось совсем низким и серым, потекли дожди и дожди, и потребовали осенней обуви и одежды. Было уже десятое октября, суббота. Катя была выходная, проснувшись, она вспомнила, что вчера давали зарплату, и подумала съездить сегодня же и купить какую-то замену короткой куртке, плащ недорогой, может быть.

После завтрака села посчитать деньги. За это время она заработала больше пятидесяти тысяч, но в кошельке было только двадцать восемь, деньги ушли на квартиру и на жизнь. Она, хоть и знала все это отлично, а сидела расстроенная. Из старого отцовского кошелька, такого старого, что она стеснялась носить его с собой, торчали только что пересчитанные чеки. За три недели отправила матери всего четыре с половиной тысячи. Она нахмурилась и еще раз посчитала – еду, телефон, метро… – как она ни экономила, но проживала триста восемьдесят рублей в день. Катя задумалась надолго. Денег надо было так много, что все эти подсчеты были бессмысленны.

Катя вынула из внутреннего кармашка кошелька небольшую бумажку, развернула. Она уже не первый раз доставала ее, но звонить не решалась. По этим телефонам предлагали купить почку. Было очень страшно. Если бы что-то не получилось, для отца это было бы последним ударом. Перед самым отъездом в Москву он позвал ее и, будто чувствуя ее мысли, пытался говорить о чем-то таком. Просил не приносить никаких жертв, жить, как будто все в порядке, радоваться жизни. Настаивал, что его беда относится только к нему, что это и есть жертва, которая уже принесена, и других не надо, что это только умножит его несчастья.

Заломило в висках, слезы навернулись и потекли, Катя тихо плакала, глядя на отцову фотографию, стоящую на письменном столе, собрала чеки в кошелек.

Хлюпая носом, надела куртку и встала перед зеркалом – куртка была все так же мала. Она приблизилась к зеркалу, пригляделась к своему лицу, потрогала чуть осунувшиеся скулы. Плащ решила купить из следующей зарплаты.

Дождя не было. Невзрачные тополевые и яркие, желтые и красные кленовые листья липли к мокрому тротуару, плавали в мелких лужах. Чуть слышно и как будто неуместно пахло землей. Дома в это время тянуло из степи горьковато и холодно, а река почему-то не пахла. Катя дошла до угла, до запахов ванили и выпечки из кондитерской. На небо подняла глаза. На его невзрачный пасмурный клочок между домами.

Она сходила в банк и отправила домой двадцать пять тысяч. Позвонила матери. Сказала. Спросила, как они там?

– Снег идет, а у вас?

– Тут еще не было…

– Бабушкин дом не продается, даже кто и хотели, денег ни у кого нет. За Федора… начальник согласился подождать три месяца. Я была у Феди на свидании, привет велел предавать обязательно, расспрашивал про тебя.

– А сколько надо, мам?

– Это тебя не касается, Кать…

Мать помолчала, потом вздохнула:

– Ты там уж, не надрывайся… Что у тебя за ресторан такой? Себе-то оставляешь? Обувь дорогая в Москве?

– Мам, я все куплю, здесь дешевле, чем у нас, не беспокойся.

– А с отцовскими делами не ездила?

– Ездила.

– Чего говорят?

– Говорят, не самая сложная операция.

– А денег сколько?

– Примерно восемьсот тысяч… я еще выясню в нескольких местах. Говорят, можно в банке кредит взять, надо в бухгалтерии справку попросить, мне пока неудобно… Мам, здесь жизнь совсем другая, я сориентируюсь, ты не волнуйся, у нас еще есть время.

– Ну да, – задумчиво произнесла мать, – восемьсот тысяч… – она будто пыталась понять, что это такое. – У меня тут, Катька, голова идет кругом. Ты была, хоть поговорить можно было, – мать тяжело вздохнула.

– Мам, все неплохо, я постараюсь…

Мать молчала, потом заговорила тяжело:

– Мне хирург тоже про миллион говорил… Не ходи ты никуда, Кать, как мы этот миллион наберем? Видно, ничего уже не сделать. – Она опять замолчала. – Я и за Федора поэтому согласилась заплатить.

– Нет, я попробую, у меня большая зарплата, в банке на операцию не дадут, но как-нибудь иначе могут дать! Я поговорю, просто пока неудобно.

Катя разговаривала напротив своего подъезда в глухой глубине двора у всегда пустующей лавочки. Поговорив, положила телефон в сумочку и села, не глядя, на мокрую лавку. Она не верила, что ей дадут в банке столько денег. Вспомнила Настину идею о богатеньком «спонсоре», Настя недавно опять о ней рассуждала, как о чем-то, что не то что не позорно, но просто уже часть современной жизни, где много небогатых и красивых девушек и немало очень богатых мужиков. И те и другие нужны друг другу – Настя весело и загадочно улыбалась. Катя тоже улыбалась на Настино веселье, но даже не пыталась представить себе, как это могло бы быть. В ее опыте ничего такого не было, и она никогда не думала о себе, как о какой-то особенно привлекательной девушке.

И вот теперь она сидела и думала – смогла бы она что-то такое? Ради отца? она это делает, а отцу делают операцию! Пыталась представить кого-то из постоянных посетителей ресторана, как она ласково с ним разговаривает, а потом ложится к нему в постель. Эта сцена не вызывала у нее ни брезгливости, ни возбуждения. А только неловкость за то, что такие мысли вообще попали ей в голову.

Муся не околела, как предполагала Настя, а на третий день уже скакала по всей квартире. На ней быстро росла мягкая шерстка, втягивался живот, на голове появились остренькие живые ушки, а мордочка стала веселой и умненькой. Муся была по большей части рыженькой с белыми пятнами и темно-серыми мазками, будто где испачкалась. Черное пятно от глаза до уха делало ее забавно-косой. Теперь Мусе было недели три, она трескала уже все, предпочитая докторскую колбасу. Встречая в дверях, она шипела на Алексея, который, собственно, и покупал ей колбасу и больше всех возился, была в ровных отношениях с Катей и обожала Настю. Всюду ходила за ней, лежала, если не на коленях, то под ее стулом, спала с ней, когда та ночевала дома.

Катя накормила Мусю и села с книжкой. Алексей, уехавший куда-то рано утром, не раздеваясь, вошел на кухню и, положил на край стола два билета, они чуть не упали, он подтолкнул, поправил их. Руки его вели себя неуверенно. Катя улыбалась приветливо.

– На сегодня… в театр пойдешь?

– В театр? Здо-орово! Я сто лет не была! – обрадовалась Катя и захлопнула книгу. – А в какой?

– Театр Женовача. Самый крутой в Москве.

– Я не слышала. – Катя взяла в руки билеты – Ты меня приглашаешь?

– Ну да, а то ты никуда не ходишь. Потом можно посидеть где-нибудь, пойдешь?

– Конечно, а Насте нельзя?

– Хочешь, иди с Настей. – Алексей подцепил на руки Мусю и, не торопясь, но решительно вышел из кухни. Катя услышала, как закрылась дверь его комнаты.

Она пошла следом, заглянула к нему:

– Леш… Алекс, я просто спросила… Я очень хочу.

Алексей сидел на кровати с покрасневшим лицом. Качнул головой примирительно:

– Ладно. Туда билеты за полгода надо заказывать, это мать отдала свои. Они с отцом во Францию улетели. Можно, кстати, к нам на дачу съездить, бухла возьмем, в бане попаримся.

Катя внимательно на него смотрела и не реагировала на его предложение.

– Жаль эта твоя подруга не в адеквате… – Алексей взмахнул длинными и костлявыми руками.

Муся испугалась, прыгнула с коленок на пол, перевернулась через голову и, проскальзывая по лакированному полу, умчалась в коридор.

– Она моя сестра, а почему не в адеквате?

– Командует все время, как идиотка, мамаша тут нашлась. Позавчера с каким-то азербайджанцем приперлась с утра.

– С азербайджанцем? – переспросила Катя.

– Ну!

– А ты не любишь азербайджанцев?

– Да какая разница на хрен! Чего ко мне в комнату входить! Трусы ей мои не нравятся…

Катя рассмеялась:

– А мне нравится, когда ты в трусах ходишь, – заявила вдруг беззаботно.

Алексей посмотрел на нее недоверчиво.

– Ну ладно, я же не хожу больше, это она все забыть не может. – Алексей налил себе остывшего чая. – Чего делаешь?

– Ничего, деньги вот домой отправила.

– У тебя там большая семья? Предки работают?

– Мама работает. У нас плохо с деньгами, я поэтому и приехала…

Алексей смотрел невнимательно, видно было, что он не очень понимает или думает о другом.

– Я, когда от отца ушел, на первом курсе тогда в меде учился, вот мне круто приходилось. Иногда, представь, есть охота, а денег ни копейки – вообще непонятно, что делать. Я денег у предков не брал.

Катя прямо и серьезно посмотрела на него. Рукой провела по столу:

– Это, наверное, разные вещи. Когда ты сам голодный, можно и потерпеть, а когда у тебя просят еды, а ты не можешь помочь, это совсем другое.

– Ну да, – нахмурился Алексей, – у меня такого не было.

– А ты говоришь, совсем у родителей денег не брал? Что, совсем, совсем?

– Совсем, – твердо и даже гордо ответил Алексей.

– А на одежду?

Твердости в его взгляде поубавилось.

– Одежды у меня на сто лет… – пожал плечами.

– А как же ты зарабатывал? Ты же в институте учился!

– Репетитором. Химию и английский преподавал. Школьников готовил к экзаменам.

– Ты?! – удивилась Катя.

– Я, – спокойно ответил Алексей.

– Я бы не смогла…

– Да ладно… – небрежно сморщился Алексей, – я хорошо знал, у меня по химии ЕГЭ – 98 баллов.

– А английский у тебя после школы такой хороший?

– Нет, сам учил. В школе французский был. Книжки, фильмы хорошо смотреть…

– Да, я тоже смотрю…

Алексей задумался.

– Я еще каждый год в Англию ездил.

– Тоже сам зарабатывал?

– Что?

– На поездки…

– Да нет, предки отправляли. Я первый раз в одиннадцать лет поехал. Во Францию.

– Я все-таки не пойму, чего ты с отцом не поделил? Ты же про него только хорошее рассказываешь. Мне кажется, ты даже гордишься им.

– Только хорошее? – то ли задумался, то ли согласился Алексей.

– Ну да… Ты все время о нем говоришь.

– А я и не считаю, что он плохой.

– С собой тебя по всему миру возил…

– Да это все не важно. Просто самому что-то хочется сделать.

– Когда у тебя чего-то много, то оно и не важно… – сказала Катя как будто машинально, о своем думала. – Вон, у Насти отца вообще нет. Она его даже не помнит.

Алексей потер темную небритость на подбородке.

– Может, тебе хочется, чтобы твой отец был лучше? – спросила Катя.

– Не понял?

– Я тоже… то есть у меня с отцом очень-очень хорошие отношения, а с матерью… Я не всегда ее понимала. – Катя задумалась, – Она очень способная, очень работящая и хорошо организованная, а всю жизнь проработала на рыбзаводе. Отец просил ее учиться, но она отказывалась… Или, помню, мы с отцом едем в Иркутск в филармонию, а она говорит, что не хочет. Я, конечно, никогда ничего не говорила и из дома не уходила, но иногда очень ее стыдилась, понимаешь? Когда маленькая была. Они с отцом как будто два разных человека. И я стыдилась. – Катя посмотрела на Алексея и покраснела. – А она все это из-за нас. На двух работах всю жизнь.

– Да нет, ты права, конечно. Я тоже что-то такое думал… – Алексей смотрел на нее чуть расстерянно. – Слушай, я опаздываю. Давай в шесть пятнадцать на Таганке-кольцевой, там недалеко. Потом поговорим, мне, правда, интересно.

Катя стояла в метро, разглядывала тяжелые и стройные, будто в церкви, светлые своды подземного зала, голубые майоликовые панно на стенах, красиво вылепленных героев гражданской войны на этих панно, толпу людей, спешащих мимо героев. Это было ее первое в жизни свидание. В Москве. На станции Таганская. Она задумалась, свидание это или что? Решила, что свидание – Алексей ей нравился. Даже мурашки пробежали по спине от какой-то странной ответственности за эти свои мысли. Ей понятно было, что он пытается за ней ухаживать. Ей нравилось, как он это делал. Неуклюже и нежно. Это Москва так действует, свобода от родителей, – думала Катя, ощущая все ту же мелкую и не очень приятную дрожь.

– Девушка, вы не меня ждете? – Возле нее стоял парень ее роста с рыжей бородкой, рыжим чубом и яркими голубыми глазами на светлом лице. Ноутбук на плече. В руках – белая роза.

Катя подумала, что он шутит и, улыбнувшись, покачала головой. Снова стала рассматривать торопящуюся толпу. Все спешили по-разному, но спешили все.

– Вас не Катя зовут? – Парень настойчиво дотронулся до ее рукава и снова встал перед ней.

– Катя, – удивилась Катя.

– Это же вы мне писали… – парень глядел, не отрываясь. Взгляд умный и настойчивый.

– Нет, извините, это не я, – растерялась Катя, – я никогда не писала.

– Да? Правда? – Парень все не мог оторваться от ее лица. – Мне кажется, это вы…

Откуда-то сбоку из толпы появился Алексей и взял ее за локоть. Он был на полголовы выше рыжего:

– Извини, – извинился и, не обращая внимания на парня, потянул к выходу.

Катя очнулась и шагнула за Алексеем. Обернулась. Рыжий все глядел на нее, не отрываясь и не веря своим голубым глазам.

Когда вышли из театра, накрапывал мелкий дождь. Зонтика не было.

– Тебе понравилось? – спросил Алексей.

– Да. Очень. – Катя остановилась у освещенной афиши к спектаклю «Река Потудань». – Так грустно! Такая любовь удивительная! Мне плакать хочется…

– Но и светло все-таки… Как будто любовь в чистом виде, будто ее можно в стакан налить или дышать ею, как воздухом. – Алексей внимательно на нее смотрел.

– Светло? Да, – машинально согласилась Катя, думая о чем-то, – вопреки всем обстоятельствам, любовь. Отца жалко, он так ждал сына, такое одиночество… – Катя отвернулась.

– Ты и там плакала… смотрела, а слезы текли, ты их даже не вытирала!

– Да? – Катя быстро глянула на Алексея, – Ну да, я такая! Мне всех жалко.

– У тебя и сейчас следы от слез под глазами, и вот тут…

Катя дурашливо поморщилась и достала платок.

– Все? – поглядела на Алексея.

– Вот тут еще, – показал Алексей на едва заметные линии разводов на скулах. Ему хотелось дотронуться до ее лица, ему давно очень хотелось погладить ее веснушки под глазами, но он не решился.

– Я последний раз в театре была четыре года назад. В Иркутском драматическом. – Катя спрятала платок в сумочку.

– Ну да… мне вообще трудно представить, как это жить в городе, где нет театра.

– Сам театр очень интересный. Актеры билеты проверяют, и этот чай в алюминиевых кружках, картошка в мундире, надо было попробовать. Я дикая, да?

– А ты читала эту вещь раньше?

– Ты уже спрашивал, – засмеялась Катя.

– Да? – удивился Алексей.

– Конечно, читала! Отец очень любит Платонова, он почти все собрал, что выходило. А библиотека у нас в Белореченске о-о-очень хорошая. Я там работала!

– Ты тоже все время говоришь про отца… ты что, папенькина дочка? – Алексей невольно хихикнул по поводу собственной шутки.

– Да, – просто ответила Катя и весело посмотрела на Алексея, – а Федор – маменькин сынок. А когда Андрюшка родился, мы уже были большие – он у нас общий.

– Кто это – Федор?

– Старший брат…

– А-а-а… А я один в семье.

Дошли до Таганской площади. Алексей косил глаза, наблюдал за Катей, она шла тихая, думала о чем-то, иногда поднимала голову и улыбалась Алексею. В полумраке улицы лицо ее было таинственное и красивое взрослой, женской красотой.

– О чем думаешь? – спросил Алексей.

Катя махнула рукой, плечиком дернула:

– Дома полно всяких дел… там, в Белореченске.

Они обошли лужу с двух сторон, Алексей потянулся взять Катю под руку, но не осмелился и сказал, улыбаясь:

– На тебя все смотрят…

– Да? – удивилась, Катя и посмотрела вокруг.

– Да нет, – улыбался Алексей, – в театре один дядька весь спектакль глаз с тебя не сводил. Вроде на сцену смотрит, а глаза косит! И в антракте многие смотрели. Ты не заметила?

– Нет…

– И даже, когда ты идешь… – Алексей остановился, взял Катю за локти, стал внимательно, даже строго ее рассматривать, как будто для какого-то дела.

– А на тебя разве не смотрят? – Катя спокойно ему улыбалась.

– На тебя по-другому. Внимательно. Словно хотят потрогать.

Насти дома не было.

– А где она работает? – спросил Алексей, снимая куртку.

– Я не знаю, она не говорит.

– На нашем рынке она, сметаной торгует. Прямо красная стала, когда меня увидела. – Алексей наливал воды в чайник.

– Да? – Катя села за стол, – а азербайджанец, с которым она приходила, он худой и выше Насти? Узколицый такой.

– Худой, да, как я, примерно.

– У тебя плечи широкие, а он такой весь узкий, женственный.

– Похоже. Его Мурад зовут. Ты точно есть не хочешь?

– Откуда ты знаешь? – удивилась Катя.

– Он сам представился. Такой, на понтах весь.

Катя молча о чем-то думала.

– Тебе не нравится? – Алексей нарезал сыр.

– Что не нравится?

– Ну, что сестра на рынке торгует.

Катя посмотрела на Алексея, носик сморщила:

– Я тоже на рынке торговала!

– Ты?!! – удивился Алексей.

– Да, копченой рыбой. Лещи! Омули! Мы с мамой в Иркутске продавали.

Чайник кипел на плите, Алексей, застыв, смотрел на Катю, с удивлением дернул головой и выключил газ.

– Это тебе не нравится, когда торгуют на рынке?

– Не знаю, я ничего такого не подумал. – Алексей заваривал чайничек. – Просто странно, ты совсем не похожа… ну-у… – Алексей смотрел на Катю и искал слова, – не похоже, что ты из какой-то такой семьи… Я не знаю, конечно… – Он засмущался и быстро добавил: – Вы что, очень бедно жили?

– Не знаю. У нас там все так живут…

– Ну да, я понимаю. – Алексей замолчал, осторожно посмотрел на Катю, потом улыбнулся. – Ты литературу лучше меня в сто раз знаешь, музыку классическую слушаешь и вдруг какой-то рынок! Я тоже, кстати, мог бы торговать на рынке. Я барменом работал! А однажды чуть сетку морковки не стащил в «Пятерочке», уже засунул ее в рюкзак, такой голодный был! – Алексей засмеялся и затряс головой. – А почему вы сами не ели эту рыбу, если голодали?

– Мы никогда не голодали, у нас же свое хозяйство. Куры, кролики, два огорода. Когда дед был жив, овец держали.

Алексей стоял с горячим чайником в руках.

– Совсем ничего не понимаю, у тебя отец математик в школе, всего Платонова собрал и овец держит?

– Нет, это дед занимался. В таком маленьком городке трудно иначе.

– Ну… – Алексей пожал плечами. – Тогда зачем же торговали этой рыбой?

Катя мешала ложечкой в стакане. Подняла глаза на Алексея:

– Деньги нужны были… – помолчала и добавила, – это только последние год-полтора, у меня брат в тюрьме сидит. За наркотики.

– И ему нужны деньги, – продолжил Алексей и понимающе кивнул головой. – Я, кстати, курил и тоже чуть не спалился. Не курю больше. Он курит или на игле? – Алексею хотелось показать, что он знает эту тему и понимает ее брата.

– Не знаю, думаю, курит, – Катя подняла тревожные глаза на Алексея, – он теперь и картежник еще… Не понятно, как они там играют и наркотики курят? Я бывала у него – там сплошные решетки!

– Да охрана им и носит… Это там свободно! Были бы деньги! – Алексей смотрел на Катю с жалостью и тревожно. – И вы ему эти деньги посылаете?

– Да, мама… она не отступится. Не знаю, что с ней будет, если не сможет ему помогать. Как слепая. И с отцом из-за Федьки все вышло. – Катя замолчала, вспоминая. – Когда Федора арестовали во второй раз, отец с матерью всю ночь разговаривали в кухне, отец так переживал… а утром пошел помочь соседям, и ему бревно сорвалось на спину, ему кричали, а он не слышал.

Алексей смотрел хмуро. Чай отпил.

– А Настя твоя, она тоже… у них тоже большая семья?

– Нет, она с бабушкой живет, у нее мама есть.

– А чего же она в Москву поехала?

– Работы нет… – Катя неопределенно пожала плечами, подняла на Алексея спокойные грустные глаза. – Это не так все просто. У нас, ведь, и правда, жизнь тяжелее. Нет работы и все! Что ты сделаешь? – Она замолчала, потом спросила. – А ты чего с Настей цепляешься? Может, она тебе нравится?

– Да ладно! Она мне вообще не нравится. Честно!

– Не-ет, она красивая! Не можешь же ты этого не видеть? Неужели не нравится?

– Да при чем тут ее лицо?! Она сама мне не нравится. А она тебе, правда, сестра?

– Да, троюродная. Наши бабушки родные сестры.

– Мне кажется, она тебя не любит!

– Да? – удивилась Катя.

– Не знаю, завидует и…

– Мне? – еще больше удивилась Катя. – Ты что, Алекс?!

– Ты красивая, ты же красивее ее!

– Ну, перестань, это вообще неправда…

– Ты красивее, ты умная, а она никому не нужна, кроме этих с рынка. Она грубая внутри!

– Перестань, откуда ты все это взял?! Ты ее не знаешь!

– Вот увидишь! Она с азербайджанцем когда приходила, поддатая была. – Алексей задумался. – Хвасталась ему тобой… и плела всякое. Окей, – остановил сам себя Алексей, – не буду, но не хотел бы я такого брата.

Алексей допил чай, поставил чашку, глянул на часы:

– Ладно, мне домой пора, предкам обещал, они возвращаются сегодня.

Он оделся, в дверях уже хотел обнять и просто поцеловать ее в щеку, как он делал это с любыми другими знакомыми девчонками, и даже мысленно готовился к этому, но не осмелился. Погладил ее по плечу.

– Мне из Лондона приглашение на стажировку пришло. На три месяца уеду! Ты будешь скучать?

– Буду, – кивнула Катя.

– А учиться не хочешь? – спросил, думая про себя, что можно было бы придумать какие-нибудь курсы и поехать вместе.

– Учиться? – удивилась Катя. – Хочу, конечно, но мне работать надо.