Текст книги "Совокупность совершенства (сборник)"

Межа

Белая воскресная ночь плавно втекла в утро понедельника. Николай Степанович глянул на часы. Они показывали четыре. Накинул потертую светлую куртеху, взял свою старенькую двустволку ИЖ-27, стоявшую в коридоре у стенки, посмотрел на фотографию жены, Марии Григорьевны, умершей год назад, перекрестился и вышел из дома. На крыльце он остановился (он всегда останавливался на крыльце) и любовно осмотрел свой участок, привычно перемещая взгляд против часовой стрелки. Перед его глазами проплыли заросли крыжовника, красной смородины, пара кустов малины. Затем старый, немного покосившийся забор, а за ним дорога. А слева пять березок, расположившихся точнехонько по меже, разделявшей его землю и владения соседа. Никакого забора между их участками не было. Николай Степанович залюбовался красивыми деревьями, которые сам сажал в начале пятидесятых под чутким руководством отца, Степана Матвеевича, и мачехи, тети Зины. Так он ее называл, а она ругалась: «Ну какая я тебе тетя?» Не было, давно уже не было на земле ни Степана Матвеевича, ни тети Зины, а березки все росли, жили и радовали глаз Николая Степановича своей простой русской красотой. Постояв минуту, он пошел дальше, к забору, тихонько скрипнул калиткой и ступил на влажную грязь деревенской дороги. Николай помедлил, разглядывая лужу; вчера вечером ее еще не было.

– А ночью опять лил дождь, – тихо сказал он.

Он направился к остановке автобуса, находившейся в километре от его дома. Первый автобус в районный центр должен был появиться через двадцать минут – как раз хватит, чтобы спокойно добрести до нее. Хватило и пятнадцати. Автобус приехал с пятиминутным опозданием, и Николай Степанович забрался внутрь, кряхтя и ругая провинившегося, с его точки зрения, шофера. Ехали около часа. За окном старенькой муниципальной тарахтелки поля сменялись лесами, а леса – полями. С интервалом в двадцать минут автобус остановился в двух деревеньках, но в салон никто не подсел. Пассажиров, кроме Николая, было двое: женщина лет сорока и парень, развалившийся на двух сиденьях на галерке транспортного средства. Парень спал, и сон его сопровождался богатырским храпом. Когда трели становились невыносимо звонкими, женщина поворачивалась и недовольно смотрела на него. Николай сел за дамой и оказывался на линии огня ее больших голубых глаз в моменты, когда она оглядывалась на спящего юношу.

– С Алексеевки едет, – сказала она, кивнув в сторону парня. – Храпит, как черт.

Николай Степанович молча сдвинул материю со своей двустволки, показав женщине темный металл оружия. Она захлопала глазами, не понимая, чего он от нее хочет, одновременно с этим поправляя свой цветастый платок, который немного съехал на левый бок, обнажив несколько прядей черных как смоль волос. Николай сделал характерное движение, как бы предлагая женщине взять оружие. Она рассмеялась и сказала, махнув рукой в сторону парня:

– Много чести – патроны переводить. Может, у вас есть нож?

Настала очередь Николая Степановича удивленно хлопать ресницами. Женщина снова рассмеялась, заявляя тем самым о шуточности своей реплики, и спросила уже чуть более серьезно:

– Вы в город?

Николай кивнул.

– На рынок?

– В администрацию, – сказал он.

– Дело!

– А то. К землеустроителю.

– О!

Дальше ехали молча. Храп третьего пассажира то стихал, то разгорался с новой силой и прекратился лишь тогда, когда шофер открыл двери на первой из всех остановок, которая выглядела более или менее прилично, – все-таки районный центр – и крикнул, увидев, что парень вовсе не собирался покидать транспортное средство:

– Приехали, спящая красавица! Или вылазь, или снова плати за билет – повезу тебя взад.

Парень зашевелился, а Николай Степанович степенно спустился по двум грязным ступенькам на не менее грязный асфальт тротуара. Женщина сошла перед ним и очень быстро удалялась куда-то в сторону рынка. Николай двинулся в противоположном направлении. Пройдя по Пролетарскому проспекту метров двести, свернул направо, на улицу Розы Люксембург, на которой и находилась финишная точка его маршрута. Дело шло к шести утра – городок еще спал. Редкие прохожие, встречавшиеся на пути Николая, собачники и спортсмены, несли на своих лицах хмурую печать недосыпа. Застройка городка, каменная, в основном пятиэтажная, немного смущала Николая скученностью, а фасады домов – обшарпанностью. Но он упрямо шел вперед, сфокусировавшись на своей задаче, и через десять минут оказался у двухэтажного грязно-серого здания районной администрации. Десять потрепанных временем и трением ног просителей ступенек и горизонтальная плита крылечка вели к двери, цветовая гамма которой не отличалась от фасадной части здания. Над входом гордо развевался государственный триколор, а чуть правее на стене была прикручена табличка с обозначением статуса заведения. На крыльце, улыбаясь Николаю, стояла пожилая женщина в легком светлом плаще и с огромной холщовой сумкой в руках.

– Явился? – спросила она.

Тот кивнул и поднялся к ней. Женщина протянула ему связку ключей. Николай Степанович взял ее и пристально рассмотрел, благо ключа было всего два.

– Длинный – от пожарного выхода. Там, с торца. – Женщина показала рукой направление. – Маленький – от кабинета Холмогорова.

– Спасибо, Михайловна, – поблагодарил Николай и направился было вниз, но остановился, не пройдя и половины ступенек, и вновь повернулся к ней. – Ты в деревню бы съездила. Дом твой совсем плохой.

– Сын пусть занимается. Я-то чего? Чего могу? Я здесь. Уборщицей. – Женщина кивнула на здание администрации. – Хоть платят.

Николай вздохнул и продолжил спускаться.

Он обошел строение и, отперев длинным ключом обветшалую деревянную дверь пожарного выхода, проник внутрь. Затем поднялся на этаж выше, открыл вторым ключом кабинет районного землеустроителя Виктора Холмогорова, переступил порог, включил свет и с осторожностью осмотрелся. Помещение было небольшим, метров десять, и основную его часть занимал стол, обычный потертый офисный стол, заваленный какими-то документами, картами и планами. Слева от него, у стены, располагался тоже наполненный бумагами массивный шкаф, который использовался, видимо, как архив. Над рабочим столом чиновника висели два портрета – губернатора области и президента страны. Справа от входа стояли несколько небольших стульев, вероятно, для посетителей. Николай Степанович закрыл изнутри кабинет Холмогорова, аккуратно вытащил ружье из чехла, проверил его готовность, выключил свет и сел на один из стульев. Не прошло и десяти минут, как он задремал, а потом и вовсе заснул сном крепким, без сновидений – таким, каким засыпал в далеком теперь уже детстве. В детстве, когда мир был огромным, папа – молодым, мама – живой, а березки, которые он сажал по меже, – всего лишь маленькими зелеными кустиками.

Дверь в кабинет заскрежетала поворотами ключа в старенькой замочной скважине, и Николай проснулся. Сжавшись в один напряженный комок, он взял в руки стоявшее рядом со стулом ружье и замер, стараясь не шевелиться. Дверь открылась, зажегся свет, и мимо Николая Степановича, не заметив его, к своему рабочему месту прошел крупный, средних лет мужчина с небольшой сединой в коротко стриженных волосах. Мужчина ворчал, и достаточно громко: был, видимо, чем-то очень раздражен с самого утра.

– И что значит «зайдите ко мне»? – говорил он, приближаясь к своему креслу. – Вот так вот без чая и печенюшек, только пришел – и сразу бежать к тебе, да? Крыса! Дура старая!

Мужчина сел в кресло, посмотрел на часы, висевшие над входом в кабинет. И увидел Николая Степановича. Открыв рот, он уставился на гостя и на ружье в его руках. Оно смотрело прямо в крупное лицо землеустроителя, и в темной глубине обоих стволов ему послышался странный посвист. Медленно прошла минута, и Холмогоров, все-таки убедив себя в реальности происходившего, спросил у гостя, пытаясь сладить с дрожавшим от волнения голосом:

– Вы почему не в приемное время явились? У меня прием завтра. После двух.

– А-а. Извините, завтра зайду.

Николай поднялся со стула и взялся за дверную ручку.

– Помучайся еще денек. Такую сволочь действительно лучше в приемное время на тот свет отправить. А то вдруг в аду не примут. Вот будет фокус.

– Вы о чем, уважаемый?

Голос Холмогорова скатился до несвойственных ему ранее низов, а потом вновь устремился вверх.

– Как это о чем? – удивился Николай Степанович. – Ты что же, забыл? Забыл, как на участок мой приезжал с комиссией какой-то своей воровской? Как ты моему соседу, Чупину, границу его земли согласовал так, что мои березки у него оказались?

Глаза Холмогорова забегали, как будто внутри его головы начался мощнейший интеллектуальный процесс, а корни волос намокли от пота, хотя в кабинете не было жарко.

– Вы из Гурлёва, что ли? Помню, я в Гурлёво ездил недавно.

– Ответ неверный, – сказал Николай и взвел курок на своем старом ружьишке. – Верхнее Удолье. Что, забыл? Конечно, чего тебе помнить?

Николай Степанович закрыл глаза и нажал на спусковой крючок.

Открыл глаза. И оказался на скромной веранде своего дома в любимом кресле, повернутом к окну, за которым проглядывалась зелень его участка, вставшее уже солнце и, конечно, дорогие сердцу березы.

– Вот черт, – проговорил он, дотянувшись до стоявшей на столе чашки с черным чаем, – думать теперь ни о чем не могу. Только грязь эта. Вот сволочи! Завтра пилить хотят. Забор ставить.

Он вздохнул, опустил чашку обратно на стол и вышел во двор. Где-то в ветвях одной из березок грозно кричала о чем-то ворона.

– Ты чего, чего расшумелась?

Николай пересек участок и, подойдя к одному из деревьев, поднял голову вверх. Ворона вспорхнула и, не переставая каркать, через секунду улетела куда-то в сторону дома Чупиных, а с соседней березы неожиданно спрыгнул мальчишка. Рыжий, веселый и, как оказалось, беззубый.

– Чего кричишь? – спросил он у Николая Степановича, открывая в улыбке пустоты, которые вскоре должны были заполниться коренными зубами.

– Ты кто? – ответил вопросом на вопрос Николай.

– Я Вася.

– А чего ты, Вася, на моей березе делаешь?

– Мне дядя Володя разрешил.

– Какой это еще дядя Володя? Чупин, что ли?

– Да, – мальчик, все еще улыбаясь, смотрел на Николая Степановича.

– А ты тогда кто?

– Я Вася, – повторил мальчик.

– Тьфу ты, – махнул рукой Николай.

Он пошел к дому, а мальчик хвостиком увязался за ним. Николай, заметив это, остановился, а Вася, не ожидав такого, уткнулся рыжей головой куда-то в район его поясницы.

– Тьфу ты, – повторил Николай и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, хмуро посмотрел на Васю. – Ты чего за мной увязался?

– Дай попить, – попросил мальчик, – пожалуйста.

– Чай будешь?

– С конфетами?

Николай Степанович пристально посмотрел на Васю.

– Почему с конфетами? С вареньем.

– Я хочу с конфетами, – заявил Вася.

– Тьфу ты! – Николай вновь совершил поворот и направился к дому.

Мальчик убежал на участок Чупиных, а через несколько минут вернулся к Николаю с горсткой леденцов в руках. Николай Степанович поставил чайник и организовал небольшое застолье на веранде.

– Ты родственник, что ли? Чупина? – спросил Николай.

Он поставил перед Васей чашку с чаем и блюдце, наполненное клубничным вареньем, которое ему каждую неделю носила Валя из пятого дома. Мальчик, не обратив никакого внимания на варенье, закинул в рот конфету и сказал, обсасывая ее:

– У дяди Володи сестра есть родная. И эта сестра – моя мама. Она в городе сейчас. И дядя Володя тоже. Я с бабушкой здесь.

– Чего я тебя раньше-то не видал?

– Я обычно летом у другой бабушки жил. У моего папы есть мама. Зина. Она моя бабушка. Другая. Понимаешь?

Вася сделал глоток чая и поморщился от его температуры.

– Маленько, – ответил Николай Степанович. – А сюда чего не ездил?

– Мама не хотела. Ругаются они что-то.

– С кем?

– И с дядей Володей, и с бабушкой.

– Я тоже с ними ругаюсь, – сказал Николай, – и, скорее всего, завтра их застрелю.

Он кивнул в сторону своей двустволки.

– Зачем это еще? – спросил Вася.

– Они мои березы хотят спилить. На завтра рабочих вызвали. Спилят, забор поставят, и баню себе будут строить. Как раз на месте берез. А мне чего? Смотреть, как они с голыми красными попами бегают там, где мои березки росли? Я ведь их сажал, когда мне столько же лет было, как тебе сейчас, наверное. Тебе сколько?

– Восемь, – ответил мальчик.

– Ну точно.

– А тебе?

– Что – мне?

– Сколько лет?

– Семьдесят три, – вздохнул Николай.

– Нельзя из-за берез людей стрелять, – серьезно сказал Вася, присматриваясь к варенью.

– Мне, понимаешь, думается только об одном. Либо как я Чупиных того, либо мерзавца этого, жулика из администрации, который им помогал документы варганить. Три сотки им из воздуха присобачил и одну как раз вместо моих березок. Только об этом и думается. Караул.

Вася окунул ложку в варенье и, подцепив ягоду, понес ее к открытому в ожидании рту. Съел лакомство. Запил начинавшим остывать чаем. И только потом сказал со всей серьезностью беззубого восьмилетнего человека:

– Моя мама тоже так говорила.

– В смысле? – не понял Николай Степанович.

– Говорила, что не поедет к ним никогда. И меня не пустит. Потому что как только с ними, так прямо задушить хочется.

– Почему?

Николай с интересом посмотрел на мальчика, а тот сделал еще один заход к блюдцу с вареньем.

– Потому что ругают ее.

– Ты, может, мне телефончик дашь своей мамы?

– Зачем?

– А мы с ней объединили бы усилия, – улыбнулся Николай.

– Она не будет, – серьезно возразил Василий.

– Почему?

– А я ей сказал, что нельзя людей душить за то, что они тебя ругают.

– И что?

– И мы сюда стали ездить. Мне здесь нравится. Лазить можно. Заборов вон почти нет. А если есть, то маленькие. А мама никого больше душить не хочет. Говорила. И головные боли у нее прошли.

– У нее голова болела? – спросил Николай Степанович и допил остатки своего чая.

– Постоянно. Говорила, что как только о брате думает, так сразу и начинает болеть.

– Подожди, – произнес Николай Степанович, – подожди, Вася.

Мальчик примерился ложкой для еще одного марш-броска, но залетевшая на веранду оса отвлекла его.

– Оса, – проговорил Вася.

– Ага, – согласился Николай. – Подожди. Я правильно тебя понял? Ты сказал маме, что нельзя никого душить из-за того, что ее обижают там или ругают, и она перестала об этом думать?

– Да, – серьезно ответил Вася. – Я в садике еще когда был, там Славка Паровозов с Ромой, не помню, как фамилия, сцепились из-за того, кто первым на празднике выступать будет. А я подошел к ним и говорю, нельзя, мол, из-за этой ерунды друг друга мутузить, и они разошлись по углам. Вера Васильевна мне сказала: «У тебя талант, Васька. Миротворцем будешь». Вот так.

– Воспитатель?

– Вера Васильевна? Да.

Вася все-таки зачерпнул варенья и понес ложку ко рту, но тут тишину разрушил вопль, раздавшийся откуда-то со стороны Чупиных. Вопил звучный женский голос.

– Васька! Где ты, рыжий черт?!

– Бабушка, – ухмыльнулся мальчик и доел варенье. – Пойду. Спасибо за чай.

– Не за что, – ответил Николай.

Он встал проводить гостя.

– Заходи, коли чего.

Вася улыбнулся и побежал к березам.

Николай Степанович зашел в комнату и лег на свой идеально заправленный диван, с которого открывался отличный вид на новый, купленный пару лет назад телевизор. Он включил его, лениво прощелкал каналы и выключил, так как самым приличным из увиденного были поедавшие жуков звезды, которых поселили на какой-то необитаемый остров. Николай Степанович закрыл глаза: в последнее время его как-то очень часто тянуло в сон, даже посреди дня. Сознание его уже почти затуманилось, но тут за окном раздалось уханье мотора машины, по всей видимости, грузовой. Николай Степанович медленно встал с дивана, тихонечко подойдя к окну, бросил быстрый взгляд на улицу и снова скрылся за серой тканью занавески, как будто с той стороны его могли заметить опытные бойцы внешней разведки армии противника. К соседям подъехали два автомобиля – грузовой уазик и японский кроссовер Чупина. Из грузовика выбрались двое мужчин в спецовках, и Чупин, указав им фронт работ, зашел в дом, а они направились осматривать деревья. Николай Степанович схватил ружье и побежал было к выходу, но на крыльце остановился и повернул к небольшому сараю, находившемуся за домом в южной стороне участка. Там, в углу, на нижней полке, между сундучком с инструментами и бутылью самогона, стояла десятилитровая канистра керосина, которую Николай Степанович вытащил на улицу. Мужики уже начали настраивать бензопилу, потом вдруг остановились и зачем-то направились в дом.

Николай, выйдя через калитку на дорогу, миновал открытые ворота и оказался на участке Чупина. Он облил керосином припаркованный грузовик. Потратив две трети канистры на УАЗ, остатки Николай Степанович отправил на красивый кузов кроссовера соседа. Затем зажег большую каминную спичку и, бросив ее в грузовик рабочих, сразу же зажег вторую и кинул ее в машину Чупина. Потом снял с плеча ружье и, взяв его в руки, крикнул:

– Пожар!

Николай Степанович присел на искусственный пень справа от ворот. УАЗ загорелся быстро – деревянные части кузова занялись в течение минуты, а затем огонь перекинулся на кабину. Кроссовер горел нехотя, как будто не соглашаясь с участью, которую приготовил ему Николай. И мужики, и Чупин выскочили одновременно, а затем из дома вышли бабушка и рыжий Васька, в руках у которого была книжка Паустовского, видимо, для внеклассного летнего чтения.

– Ты что творишь, дед?! – закричал Чупин.

Николай вскинул двустволку и прицелился в него. Перед ним пронеслись лица – перекошенные ужасом работяг, крупное бабушки с раскрытым в беззвучном крике ртом, искаженное яростью Чупина. И только лицо Васи – улыбалось ему с крыльца их красивого дома. Потом губы мальчика как будто зашептали: «Нельзя, нельзя, нельзя». Николай опустил ружье и закрыл глаза.

Затем открыл их и сел на своем уютном, идеально заправленном диване. Потом встал и аккуратно выглянул из-за занавески. На улице никого не было. Стояла тишина, только ворона каркала где-то в ветвях одной из березок. Николай Степанович накинул свою светлую летнюю куртеху, обулся, вышел на крыльцо и, постояв там секунду, вернулся в комнату. Открыл старенький секретер, в нижний ящик которого годами откладывалась часть его и так небольшой пенсии. Вынул оттуда пять тысяч рублей, сунул во внутренний карман куртки и снова вышел из дома. Постоял на крыльце минуты две, с любовью осматривая свою землю, и, выйдя на дорогу, не спеша направился к автобусной остановке.

На следующий день, часов в одиннадцать, кто-то заколотил в дверь. Николай Степанович только-только налил себе ароматного черного чая и принес его на веранду.

– Ну кто там еще? – проворчал он.

Дверь в дом была заперта с ночи, видимо, поэтому гость и не мог попасть внутрь; в течение дня Николай не закрывал ее.

За порогом перетаптывался рыжий Василек.

– Чего ты? – Николай пустил мальчика в дом.

– Дядя Володя в город поехал за рабочими. Сказал, через час будут.

– Он чего, выходной сегодня? Вторник же.

– Не знаю. Я просил его вчера не трогать деревья – он ни в какую. Говорит, я тебе горку поставлю, если станешь к нам приезжать. А там – баня будет.

– Баня – это хорошо, – задумчиво произнес Николай. – В бане никто не врет.

– Он говорит, дед сам виноват, не оформил свой участок вовремя. А теперь ему, тебе то есть, от одной сотки ни тепло ни холодно. Так говорит.

– Знаешь чего? – спросил Николай.

– Чего?

– Ты когда-нибудь сажал деревья?

– Нет, – ответил мальчик.

– Беги за лопатой, – сказал Николай, – и лейку какую-нибудь прихвати.

Мальчик внимательно посмотрел на Николая и выскочил из дома.

– Где сажать будем? – спросил вернувшийся Вася, осматривая аккуратно уложенные у сарая саженцы.

Николай Степанович в миллионный, наверное, раз оглядел свои – теперь немного уменьшенные – владения. Потом кивнул в сторону дороги:

– Видишь забор?

– Ага.

– За ним кусты крыжовника.

– Да.

– Дальше полоска земли метра четыре шириной.

Мальчик побежал к месту, которое указал Николай, и шагами померил расстояние.

– Четыре с половиной, – закричал он.

– Четыре, – ответил Николай, – у тебя шаг короткий. Там и будем сажать.

– Где копать? – крикнул Вася.

– Погоди, я сейчас.

Он взял пару маленьких березок, лопату и медленно пошел к мальчику.

А через час над соседними земельными участками прогремел звучный голос Чупина:

– Вася! Иди смотреть, сейчас пилить начнем!

Вася стоял рядом с Николаем Степановичем, наблюдая, как тот поливал из его лейки только что посаженное деревце.

– Все будем сажать? – спросил он, словно не слыша.

– Все.

– Все десять?

– Да. Тащи еще два.

Мальчик убежал к сараю.

А вечером, часам к восьми, Николай Степанович добрался до своего стола на веранде, где стоял не допитый им утренний чай. Он сделал глоток холодного, но сохранившего в себе остатки вкуса напитка и сел в кресло перед окном. Сквозь давно не мытое стекло просматривались только что посаженные березки. Усталость, приятная физическая усталость окутала его тело, и Николай закрыл глаза и откинулся в кресле.

Он оказался на берегу Черного моря, на феодосийской набережной, куда они вышли прогуляться с Валькой Фокиным, другом и сослуживцем. Им достались путевки в санаторий на три недели, и шла уже вторая.

– Смотри! – Валя кивнул в сторону двух девчонок, покупавших мороженое. – Познакомимся?

Николай пожал плечами – он немного стеснялся, – но Валя, как танк, направился к выбранной им цели. Они подошли к девушкам, и Валя на правах инициатора первым вступил в диалог с ними:

– Привет!

Подруги оглянулись, и одна из них, миниатюрная брюнетка, улыбнулась, рассматривая Николая:

– Доброе утро!

– Меня Валя зовут, – сказал его друг, улыбаясь в ответ девушке.

– А меня Коля, – решился Николай.

– Очень приятно, – отозвалась вторая девушка, блондинка с длинными красивыми волосами. – Меня Нина. Надеюсь, вы не футболисты?

– Мы военные летчики! – приосанился Валентин.

– Хрен редьки не слаще, – усмехнулась Нина.

– А вас как зовут? – Николай посмотрел на брюнетку.

– Маша, – ответила та и снова улыбнулась ему.