Текст книги "Сопротивление (сборник)"

1.

 
Когда победим,
Когда, обалдев от победы,
Прижавшись к развалинам,
Руки раскинув крестом…
Как тот
Был прижат к президентскому,
Держал автоматом свободу
Из окон дворца Ля Монедо.
О, как не хотел он гражданской,
Свинцу отвечая свинцом!
 

2.

 
Была бы возможность
Лишь выбора жизни и смерти.
Вот было б легко,
Как монету подкидывать вверх.
Но Боже
Подставит ладонь –
И ребром
По булыжнику
Сердце.
И мускулу этому
Каждая рытвина
В грань.
 

3.

 
Когда победим,
Когда имена свои,
Жизни отдавших за,
Мы высечем на,
Не забудем своих перечесть.
Мы тоже погибли.
И в святости наших палачеств
Свои имена обессмертим
Как высшую меру
И честь.
 

4.

 
Когда победив,
Когда обалдев от победы,
Когда нас спиною поставят
И руки расставят крестом,
И дуло приставят,
И время дадут для свободы,
И дуло
Свободу
Опять
Ограничит
Свинцом.
 

Первое стихотворение, магистральное стихотворение, посвящается ленинградскому поэту и переводчику Виктору Топорову

1.

 
Честнейшей прытью
Честь поправ,
Желаньем жрать засуетившись,
Шепчу.
Кричу.
Я прав.
Я прав?!
Не все ль одно –
Стихами?
Прытью?
Мы выписали жизнь свою.
Сыграли в долгий ящик
Стихи.
Хана. И хрен с ним
Соловью.
Мой голосистый,
Мой пропащий,
Пропавший.
Как теперь нам жить?
Какою певчею пиликать?
В кого себя переводить
И мудростию подлой тыкать?
В кого?
 
 
В птенцов?
В учени
Как?
Ужели не достанет смеха
Взять потолок
И вдвинуть крюк,
И дальше жить.
И чем не веха?
 

2.

 
Мой голосистый,
Мой пропащий,
Мой постаравшийся вовсю,
В полете жареным запахший.
За сколько лет тебя спущу
По косточкам,
По междометьям,
По грошику на благодать
На каждую,
На тех, в ком светит
И в ком уже не перестать
Быть.
Бытовать.
Бывало, помню,
Подступит к горлу,
Из горла,
И солнце в глаз,
И время в полдень,
И муза
Высоко брала.
 

3.

 
И солнце в глаз,
И время в полдень.
Алёна,
Не пролей вина
Венозного.
Течет,
Не вязнет,
Протачивает времена
Мои.
А ты как поживаешь?
А?
А мне забот
Наперечет.
И нет почти.
Звереныш слева
Одною памятью
Живет.
 

4.

 
Хана
И хрен с ним,
Соловью.
Доподлинно
Но неизвестно,
Что больше я в себе люблю:
Уменье петь
Иль повсеместно,
Покуда можется, всегда
Уменье встать в такую позу,
 
 
Что и позиция видна,
И соловья,
И даже розу.
 

5.

 
По грошику на благодать
На каждую.
Лови, кто ловок,
На зуб,
На глаз.
Сумей понять,
Как мне дается это
Слово,
Словечко,
Сволочь.
 

6.

 
Лови,
Кто ловок.
Перевирай
И кособочь
Судьбу мою.
Словечко.
Слово.
Но мне-то
Как себя сволочь
Из грязи
В греки.
Азиат.
Как вывернуться наизнанку,
 
 
Чтоб живу быть,
Чтоб ты был рад
Читать
И плакать под сурдинку.
 

7.

 
В той,
В ком уже не перестать
Мне бытовать.
Вот бедолага.
Любовь водружена,
Как флага
Кровавого
На снежном
Стать.
Я знаю –
Мне уже не брать
Таких вершин.
Да и вершина
Была ль?
Была!
Отсюда видно –
Досель очей не оторвать.
 

8.

 
Читай
И плакай под сурдинку,
Читатель мой,
Способник мой.
Творим последнюю поминку
 
 
О поживающей,
О той,
О тамошней,
Не настоящей,
Не стоящей,
Досель томящей,
Родимой в смерть,
Но не родной.
 

9.

 
Читатель мой,
Способный мой,
Ты где живешь?
А я в контексте
Любви моей,
Страны моей.
Ты как?
А я –
Как слово в песне, –
Чем оно ярче,
Тем вредней
Для ладу общего,
Для блага,
Для…
Господи!
Благослови,
Что в этой роще соловьи
Поют свое
С такой отвагой.
 

10.

 
Благожелательно и гордо
Страна над нами
Право правит.
И если не возьмет за горло,
То просто
Задницей придавит,
Но в этой роще соловьи
Поют свое
С такой отвагой,
Для лада общего,
Для блага,
Что,
Господи,
Благослови!
 

11.

 
Ты кто?
А я
Продукт и вектор
Судьбы моей,
Страны моей.
Исчадие,
Но чадо века.
Чем ненавистней,
Тем нежней
Люблю
Ее (свои?)
Заносы.
 
 
Чем пристальней,
Тем невпопад
Считаю трупы по откосам…
Выбрасываться
Надо насмерть.
И только
Головой
Вперед.
 

12.

 
Да, только головой вперед,
Мгновенье распластав в полете:
– Как лебедино вы поете,
Когда
Из вас
Россия прет.
 

13.

 
Когда из нас Россия прет.
Пусть участь,
Нашу честь
Торопит.
Пусть нежность,
Ненависть в нас
Копит.
Пусть соловья
В оскал взорвет,
Когда из нас
Россия прет.
 

1.

 
Позднее лето свои начинает права.
Белые ночи темнят.
Боги в аллеях балуют.
В Летнем Саду
Так ровна по газонам трава,
Что я нагнулся и кошку по шерстке погладил.
 
 
Двигатель мой,
Подвигатель на смех и на плач,
Видишь ли, Соня,
Я и живу-то на случай, что пожалеешь меня,
Мой сладчайший палач,
В дохлое сердце
Оголенный введешь проводочек.
 
 
Жить-то как дальше?
И стоит ли, милая, жить,
Если уже не живу,
Не живу, а кайфую?
Стоит ли,
Если уже не умею любить,
Но еще тянет,
Томит
И ведет к поцелую?
 

2.

 
К тридцати мы становимся мастерами
себе эпитафий,
Жизнь прожив,
Продолжаем оформлять прожитое в стихи.
Вот лежит Ширали.
Он дорос до счастливой рубахи,
А потом перерос.
И дела его нынче плохи.
 
 
Вот лежит Ширали.
Как всегда, не один, а с подругой.
Оба голеньки, как…
Но она, как и надо, с фатой.
Некрофилка,
Сластена,
Себя этой связью погубишь.
Потихоньку прикройся
И в голос отпой.
 
 
Так лежат они оба.
Голеньки, как две ладони.
Ловят дождик телами.
Солнышко в небе плывет.
Что-то он напевает,
А что – все никак не припомнит.
Что-то очень простое,
И за душу очень берет.
 

3.

 
Белые ночи свои продолжают права.
Жив ли, не знаю,
Но белыми к жизни подкуплен.
Голеньки оба,
Поэтому тощий комарик,
Коего я на твоей ягодице прихлопнул.
 
 
Видишь ли, Соня,
Растеряно время мое,
Или потеряно,
Или куда закатилось,
Или влюбиться,
Как всех о прощенье молить.
Или влюбиться
И сдаться любимой на милость.
 
 
Видишь ли, Соня,
Сдохнуть не так-то легко.
Даже загнив, еще не становишься трупом.
Вот откупился
Кровью,
Поносом,
Строкой.
Голеньки оба
Семенем,
Фигушкой,
Воплем.
 
 
Белые ночи сегодня темнее.
Дождит.
Первые (или последние) воют трамваи.
Боже мой правый,
Доколе же дальше мне жить?
Или прости
(И уткнувшись в Него засыпает).
 
 
Спит Ширали.
Сочинитель сквозь строчки кимарит.
Праздные мысли подходят к его изголовью.
Голеньки оба,
Поэтому тихий комарик
С солнышком вместе
Наливается утренней кровью.
 
 
Вот, например,
Обе имперских главы,
Что в разворот
На чугунно-космической жопе.
Боже мой правый,
Доколе же скифствовать нам?
Выверни или сверни,
Но к Европе,
К Европе,
К Европе.
 
 
Солнце меж тем продолжает замедленный ход,
Шмелем гудя.
Отвалил,
С трудом высоту набирает.
 
 
И, повернувши к любимой
Свой незначительный зад,
Сонями
Смерти поправ,
Ширали до конца засыпает.
 
 
Что же касается до совершенства твоих
ягодиц,
Двигатель мой,
Агрегат наслаждения, Соня,
То я пасую и сплю,
Но рифмую.
Так ведь
Для любования ими не хватит и тыщи бессониц.
 
 
Что же касается разной с Европой судьбы,
То бишь того,
Что аршины не метрами мерить,
То я пасую и сплю,
Но рифмую. Так ведь
С каждым столетием все тяжелее мне верить.
 
 
Что же касается
До совершенства вообще,
Что же – вот Город
И я,
Его Автор,
И зритель,
И толкователь.
Что до окна, то не знаю,
Но щель,
 
 
В коей и я – азиат,
Но одною главой
Европетель.
 

4.

 
К тридцати
Мы становимся.
И, похерив свое мастерство,
Вытворял,
Коновальничал
Над душою,
Отчизною,
Музой.
А она надо мной
Проявляла свое естество,
Оставляя на теле
Открытые
Рваные
Розы.
 
 
Это было красиво.
– А может быть, в этом и смысл? –
Так сказала мне Соня, поднимаясь
с овчинного ложа.
– Дура, Сонька, – ответил.
Судьбу еще надо допеть.
А о смерти потом –
После смерти,
Постскриптум,
Постфактум,
Попозже.
 

 
Вот сегодня хороним.
А вчера еще видел живьем.
Пьян был и агрессивен.
На лице алкогольная печень.
– Пей, скотина! – кричал.
Я в тот вечер и вправду не пил,
Оттого и печалился,
Нетрудно предчувствуя участь
общую нашу.
 
 
Потому-то мы здесь собрались.
День-то майский каков!
Свежей зеленью мажут березки.
А когда хоронили старуху Гнедич,
Ноябрь залазил в рукав.
Стыли мы на ветру,
Серебряной флейты отростки.
 
 
Что же был Нестеровский?
Пиита отвратный на вид.
Мы его не любили.
Чего теперь плакать, попятно?
Только смерть всех выводит
в Соборность,
И каждый свое в Нем поет.
И на ликах уже не заметны циррозные пятна.
До свиданья, Товарищ!
Мы встретимся в лучшем раю.
 

Коллеге моему по охране лодочной стоянки на реке Смоленке, отъезжающему во Францию, –

Илье Левину.

1.

 
Друг мой Левин!
Как покинешь эту будку,
Купишь где-нибудь в Орли
Стоянку
Каравелл
Или каких других придется,
Вспомнишь ли, как о причал Смоленка бьется?
 
 
Друг мой Левин!
Говорю тебе не в шутку –
Эту проклятую кинешь на минутку,
А потом она галерой – в Лету.
Друг мой Левин,
Но другой у нас и нету.
 
 
Поясняю:
Эта родина-галера
Нам дается для труда –
Не для побега.
Повторяю:
Эта родина – занятье
 
 
Кровное
Мозолей
И проклятий.
 
 
Значит,
На сегодня так мы скажем:
Раб,
Правитель,
Пра́витель
Да каждый,
Кто ведет
И ведает кормило.
Главное, чтоб рабство не кормило.
 
 
Впрочем,
Интеграция всесильна.
Я ж умею только там,
Где больно.
Я умею
Только там,
Где светит.
А в другой меня и не повесят.
 

2.

 
Вечо́р осень.
А сегодня вот покрыло
Снегом,
Что октябрь на землю скинул.
 
 
Вот тебе пейзажно рисованье:
Снег лежачий,
След кошачий,
Настроенье
Выпить пива,
Вставши в очередь у будки.
Что за рожи на Смоленке –
Незабудки!
 
 
Объясни попробуй там, в Париже,
«Пиво», «будка».
Примечают пусть пониже
Основного
Полагающего
Текста.
Дикси, Левин!
Пусть тебе не будет пусто!
 

3.

 
Впрочем,
Дай еще поговорить на волю.
Вот еще пейзаж тебе рисую в долю:
Город утренний,
Чуть снежный,
Чуть заспатый,
Судя по движенью –
Чуть покатый,
Ибо катится в заводы и в конторы.
Утро, значит.
 
 
Толкотня, заторы.
Странно все по утру, как-то зыбко.
Вверх по эскалатору
Студентка
Держит поручень ладонью узкой.
Что-то треплет, чаровашка, по-французски.
Интересно, как у ней с ногами.
 
 
То-то, Левин,
Родина
нагрянет!
 

(Олегу Охапкину)

 
Мы еще будем молоды, друзья.
Мы старость пожили.
Нас младость не минует.
Страна впечатывает,
Говорю, целует.
Иначе не умеет
И нельзя.
 
 
Мы еще будем молоды, друзья.
Мы годы прожили
С насупленными лбами.
Нам надо радость набирать с годами
И проклятым
Без радости
Нельзя
 
 
Не утверждаю, что наступит год,
Когда нас славой и добром помянут.
Не утверждаю,
Но твержу:
Вперед.
Устали мы,
Стихи не перестанут.
 
 
Мы еще будем молоды, друзья…
 

 
Ну что же, все брошены в ноги тебе Гекатомбы.
Следи же мой крест, прорастающий в крест из меня.
Следи мое сердце,
Отросшее в губы и скорби.
И скорбью тебе не пеняю,
И смертью не буду пенять.
Живи, животинка.
Ты выпала мастью поэту.
Соринкою в глаз –
Век бы плакать,
Да вот не пришлось.
Да вот ни поэта, ни слез его нету.
И – пшла, продолжайся.
И – пшла,
Понеслась.
Понеслось.
 

 
Читатель мой, пока я пустотел,
А значит, что могу найти досуга
Поговорить с тобой – поговорим.
Заметь, что лишь в часы досуга
Находим время мы любить друг друга…
Так я тебя любить сегодня захотел.
Пойми меня пока я пустотел.
 
 
Прости меня, когда тебя ввергаю
В мой мир, в мои стихи.
Когда я твой Вергилий.
(Но сам избавь души своей.
Я в ней не разберусь, мне и не надо.
Достаточно с меня и собственного ада.)
 
 
Пойдем, читатель мой. Тропой ассоциаций
Скользя. Срываясь в крик.
Ты упустил тот миг, когда ты мог остаться.
И вот теперь прирос к скале. Приник.
Пойдем, мой экскурсант.
 

1.

 
Длинноногие девочки
Окрыляют наш путь,
Эти строки,
А также
И платим по таксе
Кровяными тельцами.
Господь, не забудь,
Когда будешь Весы на поэта натаскивать.
Боже правый!
Давай разберемся вконец
Кто ты мне:
Прокурор,
Поднадзор,
Адвокатор,
Сад,
Садомник,
Садист
За садовой работой,
Зло к добру прививающий,
К сердцу – свинец.
 

2.

 
Остановиться.
Оглянуться.
Осклабиться.
 
 
Оторопеть.
О свой последний труп споткнуться.
Лягнуть
И походя отпеть.
И, оторвавшись от погони,
На вонь,
На вой,
На грай –
Ату!
Жрать передых.
Гонец.
Огарок.
Глядишь, дотеплишь до утра.
 

3.

 
Одним стихом грехи перетяну.
Но мне и Божьего и всякого бояться
Уже и тем,
Затем и потому,
Что есть за что
И чем есть оправдаться.
Подохну,
Богу труп свой протяну.
– Труп – в прах.
А где бессмертная? – услышу.
Развеселюсь в улыбке:
– Извини.
Всю выработал.
Вся при жизни вышла.
 

1.

 
Тогда я подошел к окну. Отдернул штору.
Ну вот и утро, господа. Пора и в пору.
Ну вот и утро, господа. Тушите свечи.
– А ночь была?
– Она легла на наши плечи.
 

2.

 
Разъезжались.
Плечи тушили мехами.
– Княгиню Потоцкую к подъезду!
– Княгиня, позвольте, я с Вами?
 

3.

 
Скоро утренний город
Был сер и глубок под мостами,
На которых наш цокот
Раскололся
И падал…
Мы уже проскакали.
Падал в сонную реку,
где чайки лежали, как утки…
Но какое нам дело до этого скорого утра,
Если в нас еще пенились,
Переливались бокалы.
 
 
Мы две речи.
Две ночи.
Обжигая друг друга боками,
Гремели, скакали.
И какое нам дело – Ленинград?
(Петербург?) спозаранку…
Шереметьевский дом дребезжал, когда мы
по Фонтанке,
По городу.
Своему или вражьему стану?
И летела за нами удила перегрызшая Анна
И те кони, которых на мосту насиловал кто-то,
Убегали позора, и века, и света, и Клодта!
 
 
Наливался над городом флаг горсовета…
И всего-то нас семеро.
 
 
Табунок – золотые копыта.
 
 
Проскакали. Отцокали…
 

4.

 
Наливался над городом флаг горсовета.
Протрубил над Невой Петропавловский шпиль.
Занималося утро и гнало по ветру
Стаи желтых, спросонья неприбранных лиц.
Принимай эту жесткую, желчную пору.
Пей венозную кровь напряженной Невы.
Проскакали. Отцокали…
Подбирайте подковы.
Будьте счастливы,
сколько умеете Вы…
 

 
Обезьянка на реях моего корабля.
Сонька, светик, шустрица.
Шустрится
И ладно.
Голодранец. Голландец. Скелеты болят,
Но ведут мой корабль этим морем посудным.
 
 
Рудовозы и танкеры продираются сквозь,
Разрывая остатки моего такелажа.
Не заметят –
И ладно,
как смакую я гроздь
Виноградную, винную.
Перезрела,
Но вяжет.
 
 
Нас и было немного.
Осталось
чуть есть.
Гоп-команда. Надменных. Шуткующих принцев.
Сквозь века продирая
поэзии честь,
Отбиваем шифровки кастаньетами пальцев.
Соня,
Срежь мне вон эту –
Отменная гроздь.
Уберечь виноградник, дуреха, не пробуй.
 
 
Но помедли.
По ягодке.
Вместе, но врозь.
Дни, нажитые в плаванье, станут изюмом.
 
 
Нас и было немного.
И есть ли в нас смысл?
Опостылела вечность –
мы бьемся о время,
Сквозь века посылая шифровками
«Сос»!
Может быть, расшифруют.
Все одно,
не поверят.
 
 
Соня,
Срежь мне вон эту –
Отменная гроздь.
Уберечь виноградник, дуреха, не пробуй.
Но помедли.
По ягодке.
Вместе, но врозь.
Дни, нажитые в плаванье, станут изюмом.
 

 
Глебушка, март.
Мы мартуем последние зимы.
Как мы стары́
И поэтому неотразимы.
Хлебушко по снегу.
Клюв нам отклюкнется птичий.
Видишь ли, милый,
Следы наши тоже синичьи.
 
 
Мы не бессмертны.
Течет наша Черная речка.
Где ты, мой милый,
Мой милый, мы также беспечны.
Если подняться,
Взглянуть на себя с лиховерху.
Как мы бесследны!
Следы наши только для смеху.
 

 
Ежедневной работой души
Утомясь,
И сказал он: О, Боже!
Если что приключится – разбудишь,
А покуда заснуть разреши.
 
 
И заснул он.
И сразу поплыл
По реке, что неспешно несла.
Было ночью.
И звездами крыл
Осеняли его небеса.
 

 
Да, я писал как жил,
Свободно и с трудом.
Жил, как желал,
Иначе не умея.
Столб воздуха держа в шестнадцать тонн.
Осенний воздух давит тяжелее…
 

 
Стареем не со временем, а от.
Оно сквозь нас пронзительно течет.
Мы ж движемся ему наперерез,
Пока нас не проточит,
Не разъест.
Стареем не со временем, а для
Него – улыбка, стих и взгляд.
Как камень в воду, брошенный тобой
В меня, как в реку, ставшую судьбой.
Так вечно быть.
И не иметь предтеч.
Не истекать,
а неизбывно течь.
Копить в себе и души и века.
Как времени…
Как имени река…
 

 
В том состоянии весны,
С которым я вступаю в лето,
Где солнце пламенно висит
Над сочиняемым поэтом,
Которого я создаю в страданьях песнями.
А также
Ненарочитым эпатажем
В сплетенье сплетен предаю.
Но сам далек от них и весел.
И выбираю
для себя
Любую из прошедших весен,
Где я еще люблю тебя.
 

 
И все-таки,
Чего же я хочу?
Простейших слов?
А значит, чувств простейших?
Перо. Бумагу. Долгую свечу
И Господа,
что за меня в ответе.
Так надо нам
родительское око.
Так надо знать
и чувствовать,
что мы
Еще слабы.
Еще не одиноки.
Что Бог
Вдохнул,
Как Душу,
Смысл
в мир.
 

 
– Ну, мне пора спешить
В мой век, отсюда,
Где юбки нынче носят
вот…
по сюда.
– Завидую…
– Завидуй,
Но – пиши.
Там, где царит топор,
Перо живет в глуши.
– И мне пора.
Прощай, мой друг, пора.
Бог весть, когда нас удосужит встретить.
Так редко мы живем,
Рождаясь раз в столетье.
– Так редко я живу, рождаясь раз в столетье.
– Но держим радость встреч на кончике пера!
– Итак, пора.
«Пора, мой друг, пора…»
– Какого черта!
Напишем этот стих в тридцать четвертом.
 

 
Последним поездом метро,
Где станции пусты и гулки,
Где ночи нет, а есть уборка
И то поспешная.
Итак,
зашел в метро,
за мной замкнули двери.
Пройдя высокий вестибюль,
Вступил
На возникающую под ногой ступень
И вниз потек.
Оттуда тихо пели.
 

 
Как солнца луч после дождя,
Как ветер по верхушкам сосен,
К моим желаньям снисходя,
Душой моей проходит осень.
 
 
И мне легко за ней идти,
Глядя вслед гаснущему лету.
И золото берез летит,
Как волосы твои по ветру.
 
 
Гляжу я, пристальный, до слез.
Зрачки свои до боли сузив.
И золото твоих волос
В тяжелый собираю узел.
 
 
Я славно жил, я всяко жил.
Мне никогда не оправдаться,
Что я всю жизнь одну любил.
Но мог другими любоваться.
 

1.

 
Два сосунка.
Кутенка.
Кутерьма
Птиц,
Поцелуев.
Ну же!
Ну не надо.
Два сосунка. Два яблока. Два сада,
Расцветших под рукою у меня,
Расцветших под рукою для тебя.
Чтоб ты в своих садах
Была своею,
Я с губ твоих
Девичество целую,
Рассветный сад твой к полдню наклоня,
Рассветный сад твой к полдню наклоня,
Расцветший сад твой
Доброю ладонью,
И певчими,
И райскими наполню,
И выпущу на волю,
Полоня.
 

2.

 
Рассветный сад твой
Полднями наполню.
Плоды созреют и в зенит взойдут.
Но и в зенит
Губами зноя вспомню
Остуду первых зябнущих минут.
 
 
И в самый сбор страстей и урожая,
В охоту,
в травлю,
в ночь любви трубя,
В любом оскале сучьем я узнаю
Ту первую,
ту росную тебя.
Твой сад уснет.
Умолкнут твои птицы.
И только слева тычется одна.
Твой сад.
Ему,
Изведавшему,
снятся
Два сосунка,
Кутенка.
Кутерьма.
 

 
Самолетная почта
Не голубиная.
Жаль,
Не люблю голубей.
Оперяется сердце наружу.
Но не в ворона же,
Обращать свою певчую жизнь,
И не в лётного льва –
Слишком когти свои обнаружу.
 
 
Значит, все-таки
Розой – ты.
Значит, я –
Соловей.
Значит, все как должно,
А иначе и быть не умеет.
Значит,
Просто готовься.
Не оперяй свое сердце,
А свей.
 
 
А когтистая птаха
Уберет свои когти
И в ласку
Поспеет.
 

 
А то ли нынче понедельник,
А то ли день иной какой.
То ли мы с тобою пели,
То ли плакал я с другой.
 
 
А то ли было, то ли вроде,
А может вовсе ни к чему.
Может, где-то рядом бродит,
Только сразу не пойму.
 
 
И опять кричу и плачу,
И хочу уговорить,
Что живу я наудачу,
Лишь с тобой счастливым быть.
 
 
А то ли нынче понедельник,
А то ли день иной какой.
То ли мы с тобою пели,
То ли плакал я с другой.
 

 
Я тебя может быть перестану.
Я тебя никогда не забуду.
Даже ежели ты
Полустанок
В тупиковых,
В столичных.
 
 
Я буду
Помнить
Прощальные встречи,
Где любовь
Чем усталей,
Тем круче.
 
 
Нас,
Любимая,
Жизнь одолела.
Это очень весеннее дело.
Я тебя может быть перестану.
Я тебя
Никогда
Не устану.
 

 
Разве в лесу прибавится дерев,
Если к нему подсадишь еще одно.
О чем же ты хлопочешь, раз лесу все равно?
 

 
Бегство к взрыву.
Бикфордовый
Шнур
Оторочен эпитетом.
Это слишком красиво,
Как женщина в сонной сорочке
По утренней комнате сада.
И на цыпочках –
К форточке.
Ослепительна
Линия зада.
 

 
Душа моя знать не дает о себе.
Не стонет. Не тянет.
И даже не пишет.
Жива ли?
– Жива ли ты, милая?
Где жива ты?
А я жив в Тбилиси.
Не жив.
А попроще.
Гуляю.
Пытаюсь нагуливать жир.
Гляжу сытым глазом на прелести юга.
На ноги грузинок.
Урюк и инжир.
Живу я: Тбилиси – 8. Барнава – 12.
Отару Иоселиани. Для Ширали.
Живу я у доброго друга.
Объявись. Напиши.
Мне стыдно.
Мне тошно.
Я зряшен.
Незряч.
Глуп и сыт,
без души.
 

 
Я вот уж год
Без слова о тебе.
Жив как не жив.
Жив больше понаслышке.
Любимая, о чем во мне молчишь ты?
О, золотая, в тусклом серебре
Медлительных октябрьских
рассветов,
Заносчивых, пропащих, прошлых слов
Молчишь? Молчи. Но пожалей
поэта.
Он не мудрец.
И разменять готов
Тебя в весеннее живое
серебро.
Бренчать, позвякивать
веселое в кармане.
Судьбу опять поставить на ребро
И в оборот пустить. И кто-нибудь
обманет.
О мудрость неразумная моя!
О ранняя, ты юности ранимей.
Осеннее ты золото роняешь.
Раскатываешься, серебром звеня.
 

 
Где мой возлюбленный?
Кричала моя онемевшая.
Где был я?
Чертом мне было дано
Между Москвою и Питером.
Круто помешанный,
Пивший, как яблоко в осень,
Крутое вино.
 
 
Где вы, возлюбленные?
Куда подевалися?
Стены все те же
И нету дверей.
Ты вот чуть-чуть,
На чуть-чуть воротясь,
Раздевалась.
Где вы?
Хоть тень бы на стенке.
Но нету теней.
 

 
Кого ищу вечернею порой,
Когда мой взгляд,
как отзыв на пароль.
Когда мой взгляд,
как отраженье снов…
Никто не говорит условных слов…
Никто не говорит условных слов.
Кто ж растолкует мне
значенье снов,
Которые мне снятся по ночам
Так,
что прикрытым горячо очам!
 

 
Не спрашивай,
Который год,
Который вечер.
Не спрашивай,
Который век,
Который миг
Я жду тебя
И обновляю свечи
В подсвечниках.
 

 
Душа была пуста,
От этого проста и безыскусна.
И быть душевным становилось скучно.
Меж тем стоял ноябрь.
Казалось, что зима уже установилась.
Прошла пора отлетов и простуд.
Но снега не было.
Иль было только малость
Чуть прикрывавшая опавшую листву.
Обыкновенно я не следую природе
В ее движении.
Не в ногу ей
Мой выступает стих.
В моей душе свои стоят погоды,
И я с усердием описываю их.
Но тут случилось так –
Душа была пуста.
Казалось, что зима
уже установилась.
Прошла пора отлетов и простуд.
Но снега не было.
Иль было только малость
Чуть прикрывавшая опавшую листву.