Текст книги "О солнце, цветах и любви"

Виктор Борисович Шкловский
О солнце, цветах и любви
(Это вымысел, а не воспоминание)

Электрические лампы горели над ненужными уже афишами: все билеты были проданы.

Из дверей вышел красивый человек: высокий черный цилиндр, черная трость в руке, яркое желтое кашне, и на лице брови, как будто нарисованные.

Около дверей театра было пусто: там, в театре, диспут еще продолжался.

Человек в цилиндре посмотрел на знакомый Головинский проспект.

Март месяц. Уже тепло, но деревья еще голы.

Освещены окна ресторана «Ориант»; в свете окон ресторана продавцы торгуют фиалками.

Чистильщики сапог, сидя перед красными креслами, стучат щетками по ящикам; над креслами балдахины с фестонами.

Чистят здесь сапоги так, как будто зажигают иллюминацию.

Под горою, подняв купола, украшенные черными и белыми шашками, стоял собор. Еще дальше на гору медленно, как дворник с вязанкой дров по черной лестнице, лез, мимо церкви с граненой главкой, маленький вагончик фуникулера.

Человек в цилиндре шел широкой походкой.

Из подворотен пахло жареными каштанами. Около лотков горели керосиновые лампы.

По улице гуляли, шумели, блестели улыбками, ботинками, платьями, мундирами.

Проезжали фаэтоны, запряженные парами в масть подобранных лошадей. Извозчики в армяках с яркими пуговицами и в маленьких цилиндрах правили лошадьми с такой торжественностью, какой в Москве Аполлон правит четверкой лошадей на фронтоне Большого театра, и тоже блестели.

Горело желтым светом электричество.

Город был зажат в ладони гор; между ладонями бежала Кура.

Старая крепость Нарикала с башнями, похожими на перья, соколом прицепилась к верху скалы.

У караван-сарая – Эриванская площадь, знакомые часы над Думой. Знакомые сквозные трамваи идут к фуникулеру.

Внизу, в подвалах, входы духанов.

Оттуда негромкая песня.

Он спустился.

Духан был весь расписан портретами, рисунками. Шекспир рядом с царем Давидом написан на стенке и смотрит на Пушкина. Руставели рядом с Грибоедовым. Девушка в розовом платье протянула руку, к руке прицепился голубой какаду с подшибленным крылом. Сзади раковина открытой сцены.

За длинным столом в глубине духана сидели люди. В духане горели лампы.

Но пир шел большой: в эту ночь на стол поставили еще свечи.

Бычьи лопатки, хорошо сваренные, лежали в облаках пара на больших блюдах, рядом с шашлыками на шампурах, пестрели гранаты, яблоки, индюшка и поросенок, покрытый яичным желтком и обжаренный, и тарелки с темно-зелеными пахучими травами.

Все это повторялось на стенах росписью.

За столом сидели мужчины в блузах, в чохах – черных, каштановых, с серебряными и черными поясами, в пиджаках.

Был пир на полупире. Все говорили спокойно, наслаждаясь, что ночь еще длинна, и тем, что это уже не первая ночь великого пира.

Человек сел в стороне, снял цилиндр, поставил рядом с собою.

Лицо вышло из тени полей; оно красиво, большеротое, большеглазое.

Один из сидящих за столом встал, взял салфетку, выслушал заказ.

– Вино из Багдада!

– Умное вино заказываешь, друг! – сказал официант.

За столом говорили, пели.

Во главе стола сидел бледный, усталый, еще нестарый человек, лицо которого как бы делилось надвое черными сросшимися бровями.

Он сказал что-то соседу. Сосед-толстяк встал, поправил серебряный пояс на большом животе и подошел к посетителю.

– Господин, вы пришли в радостный день и заказали прекрасное вино. Я поставил бы свой стакан рядом с вашим и пил бы вместе с вами, но гости ждут меня. Мы просим вас занять место среди гостей.

Новый гость снял пальто.

Желтая кофта, широкая, желтовато-рыжая, цвета солнца, была надета на нем. Высокая, молодая, сильная шея выходила из низкого ворота.

Гости раздвинулись.

Никто не удивился на кофту, на цвет ее. Это был хороший, красивый цвет, подходящий к расписанным стенам.

Человек, сидящий во главе стола, встал, поднял тяжелый стеклянный бокал и сказал:

– Гость с высоким лбом, меня зовут Нико Пиросманишвили, я художник, расписывал эти стены и сейчас гость уважаемого Аветика.

Толстый человек встал и сказал:

– Дорогой друг, для того чтобы могли мы чествовать вас и выпить за здоровье вашего отца, который доставил нам счастье встречи с вами, скажите нам ваше имя, а если не хотите, скажите другое имя, которым мы будем называть вас сегодня и которое нам тоже понравится.

Высоколобый человек встал и ответил:

– Я художник Владимир Маяковский. Сегодня выступал в Казенном театре на диспуте о поэзии. Рад встрече с вами.

Старик, сидящий рядом с Нико Пиросманишвили, не вставая, произнес:

– Господин Владимир, был писец Маяковский в городе Ахалцих, по имени Константин. Я вел дело в суде, и господин Константин, когда я предложил ему взятку, сказал: «Пойди к дубу на площади, брось в кружку, которую я там повесил, то, что хотел дать мне». Я так и сделал. Сопернику моему он сказал то же. Дело я проиграл, господин Владимир. Но когда прошел год, Константин пришел ко мне, сказал: «Сегодня я угощаю всех людей, которые ко мне обращались». Мы пришли, и я увидел всех людей, которые жаловались друг на друга, – молодых, красивых, старых, злых, – и на столе стояло столько вина, что в нем можно было плавать. Большой бурдюк лежал рядом, чтобы мы пили, не беспокоясь о будущем. «Пейте! – сказал нам господин Константин. – Пейте! – повторил он. – Красное вино справедливее белой бумаги». И мы пили. Это ваш дед?

– Да, это мой дед! – сказал гость.

– Встанем и выпьем за замечательного человека. Выпьем за дружбу, за встречу! Вечер, когда вы перешагнули через этот порог, счастлив. Я принимаю внука друг

...

конец ознакомительного фрагмента