Текст книги "Царь и султан: Османская империя глазами россиян"

Этот продолжавшийся столетие процесс имел парадоксальный результат. С одной стороны, преемники Булгакова чувствовали себя весьма комфортно на дипломатических раутах и вполне освоили язык и практики европейской дипломатии. В своей полемической защите «цивилизованных» форм международных отношений от проявления османского «варварства» они часто выступали бóльшими европейцами, чем сами европейцы. С другой стороны, завершение их культурной ассимиляции совпало с растущими опасениями европейских дипломатов по поводу российских намерений в отношении Османской империи, что возвещало о возникновении «восточного вопроса». Со временем эти опасения развились в озабоченность более широкого общественного мнения европейских стран по поводу «русской угрозы», которая ко времени Крымской войны стала представляться продуктом чуждого «европейской цивилизации» «азиатского деспотизма» России[169]169
  Malia M. Russia under the Western Eyes: From Bronze Horseman to Lenin’s Mausoleum. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. P. 87–103, 146–159.


[Закрыть]. И тем не менее недавние исследования по культурной истории «Греческого проекта» Екатерины II свидетельствуют о том, что идеология российской экспансии возникла в контексте вестернизации российских элит и была продуктом этого процесса[170]170
  Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. M.: Новое литературное обозрение, 2001; Проскурина В.Ю. Мифы империи: литература и власть в эпоху Екатерины Второй. M.: Новое литературное обозрение, 2006.


[Закрыть]. Знаменитый план раздела Османской империи был изложен в письме Екатерины II австрийскому императору Иосифу II, и его исполнение было немыслимо без взаимодействия России с Габсбургской монархией, само существование которой зависело от дипломатии и баланса сил[171]171
  Ingrao Ch. The Habsburg Monarchy, 1618–1815. New York: Cambridge University Press, 2000. P. 1–3.


[Закрыть]. Парадокс разрешается, как только становится ясно, что дипломатия европейского образца была и источником намерений России в отношении Османской империи, и способом их осуществления[172]172
  То же самое в полной мере относится к разделам Польши, другому источнику дискурса о «российской угрозе» в Европе XIX столетия. Разделы были прямым следствием принятия Екатериной II принципов баланса сил, которому следовали Фредерик II и Габсбурги.


[Закрыть]. Интеграция российских представителей в общество европейских дипломатов в Константинополе и сопутствовавшая этому процессу ориентализация османского посольского обычая в описаниях российских авторов свидетельствуют о том, что как конструируемая культурная дистанция, так и реальное культурное сближение одинаково способны порождать политический конфликт.

Отношения России с Османской империей в раннемодерный период демонстрируют растущую значимость Европы во взаимодействии двух периферийных империй. Необходимо отметить, что ни Россия, ни Османская Турция не были периферийными до тех пор, пока их правящие классы не стали определять свою проблему в этих категориях. Однако, как только это произошло, российско-османские отношения стали сильно зависеть от положения, которое царь и султан занимали по отношению к европейским государствам. Принципы, практики и институты формирующейся модерной дипломатии начали влиять на взаимодействие между двумя державами. Исторический промежуток, который разделял начало сознательной политики вестернизации в России и в Османской империи еще более усложнял ситуацию. Несмотря на то что в начале раннемодерного периода Османская империя была ближе, чем Московское государство, к зарождающемуся в Италии феномену дипломатии, к XVIII столетию ситуация была уже обратной. Восприятие Россией европейских дипломатических практик и институтов произошло ранее и было более решительным, чем в Османской империи, где этот процесс начался позже и затянулся вплоть до середины XIX столетия. В результате царские подданные стали рассматривать свои отношения с Османской Турцией в контексте своих отношений с европейскими государствами значительно раньше, чем османы начали заимствовать европейские военные и административные технологии в надежде отвратить «русскую угрозу».

Глава 2
Рассказы о плене

Потеря свободы, плен у народа невежественного и свирепого, оковы, страдания физические и душевные, тягостная разлука с семейством и всем родным, – все это страшно колебало и тяготило мои мысли[173]173
  Розальон-Сошальский А.Г. Записки русского офицера, бывшего в плену у турок в 1828 и 1829 годах // Военный сборник. 1858. № 5. С. 180.


[Закрыть].

Политический писатель XVII столетия Юрий Крижанич отмечал, что Русское царство, при всей его славе, величии и широте, «понесло столь тяжкие и столь частые побоища, что еще удивительно, по-видимому, как могло устоять доселе». Согласно Крижаничу, главную причину его оскуднения представляли собой набеги крымских татар, угонявших в плен многие тысячи царских подданных и продававших их османам. Посетив Константинополь, Крижанич мог авторитетно утверждать, что гребцы на османских галерах были почти исключительно «русского происхождения»[174]174
  Крижанич использует термин «Russiaci generis homini». См.: [Крижанич Ю.] О Промысле. Сочинение того же автора, как и Русское государство в половине XVII v. / Ред. П.С. Бессонов. M.: Семен, 1860. С. 9.


[Закрыть]. В Греции, Палестине, Сирии, Египте, Анатолии и «по всему Турецкому царству такое множество русских пленных, что они обыкновенно спрашивают у наших: «Остались ли на Руси какие-нибудь люди?» По оценке Крижанича, русская земля могла нести вдвое или даже втрое большее количество городов и населения, если бы не ежегодные потери от набегов[175]175
  Там же. С. 10.


[Закрыть].

Хорватский католический монах, поступивший на царскую службу для продвижения идеи унии, Крижанич был одним из первых панславистов, представлявших Московское государство в качестве защитника своих единоплеменников в Османской империи[176]176
  О Крижаниче см.: Golub I., Bracewell W. The Slavic Idea of Juraj Krizhanic // Harvard Ukrainian Studies. 1986. Vol. 10. No. 3–4. P. 438–491.


[Закрыть]. Тема русских пленников позволяла Крижаничу представлять Османскую империю в качестве общего врага России и южных славян[177]177
  Бережков Н.М. План завоевания Крыма, составленный в царствование Алексея Михайловича ученым славянином Юрием Криданичем. СПб.: Балашов, 1891. С. 83–38.


[Закрыть]. Хотя упоминания русских рабов можно встретить у многих раннемодерных европейских авторов, писавших про Османскую империю, только Крижанич предлагал царю конкретный план завоевания Крыма, чье существование ослабляло Московское государство и усиливало Османскую Турцию. Московские власти не заинтересовались панславистскими идеями Крижанича и сослали его в Тобольск, обнаружив, что он тайный католик. Тем не менее замечания хорватского автора относительно русских пленников обозначили реальную проблему, которая стояла перед царем и его подданными в их отношениях с южным соседом.

Рабы славянского происхождения составляли один из важных предметов средиземноморской торговли задолго до утверждения Османов на берегах Босфора. Договоры византийцев с варяжскими князьями, заключенные в X и XI столетиях, содержат многочисленные упоминания о рабах, которых варяги привозили в Константинополь наряду с мехами, воском, медом и другими товарами. В начале II тысячелетия н. э. в византийской столице существовал невольничий рынок, на котором славянские рабы перепродавались в Дамаск, Александрию, Геную, Венецию и в другие части Средиземноморья[178]178
  Verlinden Сh. L’Esclavage dans l’Europe médiévale. Vol. 2. Italie, Colonies italiennes du Levant, Levant latin, Empire byzantin. Gent: De Tempel, 1977.


[Закрыть]. Этот феномен имел место и спустя несколько столетий, после того как в XIII веке генуэзцы и венецианцы основали свои колонии в Крыму и Северном Причерноморье. В течение последующих трех столетий итальянские купцы поставляли 2 тысячи рабов ежегодно египетским Мамелюкам. В начале XV столетия около 10 тысяч славянских и тюркских рабов продавалось ежегодно на венецианском невольничьем рынке[179]179
  Fisher A. Muscovy and the Black Sea Slave Trade // Fisher A. A Precarious Balance: Conflict, Trade, and Diplomacy on the Russian-Ottoman Frontier. Istanbul: Isis Press, 1999. P. 29; Verlinden Ch. Medieval Slavers // Economy, Society and Government in Medieval Italy / Ed. David Herlihy. Kent, OH: Kent State University Press, 1969. P. 1–14.


[Закрыть]. За первую половину XV столетия доля восточных славян (или «руских» в терминологии того времени) в общем количестве рабов, импортировавшихся из причерноморского региона в Средиземноморье, выросла с 20 до 40 процентов, после чего начала сокращаться в относительном, но не абсолютном выражении[180]180
  Verlinden Сh. L’Esclavage dans l’Europe médiévale. Vol. 2. P. 485 – 486, 622 – 648. После покупки рабов повторно крестили по католическому обряду: Там же. С. 642.


[Закрыть].

После становления Крымского ханства в качестве вассала Османской империи мусульманские правители установили контроль над работорговлей, в которой до того преобладали христиане-католики. Закрытие Черного моря для европейских купцов сопровождалось учащением татарских набегов на земли Литовского княжества и Московского государства. Хроническое противостояние между этими двумя восточноевропейскими политиями поставило крымского хана в положение арбитра и позволило ему усилить свои позиции за счет обоих. Великие князья, а позже цари московские, как и их литовские и польские соперники, стояли перед выбором: заплатить дань татарам или смотреть, как крымцы разоряют их земли в союзе с их христианским противником[181]181
  Davies B. Warfare, State and Society on the Black Sea Steppe, 1500–1700. London; New York: Routledge, 2007. P. 6–26.


[Закрыть]. В результате татарских набегов широкие просторы степи к северу от Черного моря быстро потеряли то редкое оседлое население, которое могло там появиться в период упадка Золотой Орды в конце XIV–XV столетии. Примечательно, что татарские набеги на Польско-Литовское государство были столь же частыми, что и на московские земли. Некоторые польские историки определяют общее число людских потерь от таких набегов в XVI и XVII столетиях в два миллиона человек[182]182
  См.: Kolodziejczyk D. Slave Hunting and Slave Redemption as Business Enterprise: The Northern Black Sea Region in the Sixteenth and Seventeenth Centuries // Oriente Moderno. 2006. Vol. 25. No. 1. P. 149–159.


[Закрыть]. По-видимому, это некоторое преувеличение, однако даже неполная статистика, собранная Аланом Фишером, свидетельствует о том, что число пленников исчислялось сотнями тысяч[183]183
  См.: Fisher A. Muscovy and the Black Sea Slave Trade. P. 27–46.


[Закрыть]. По одной сознательно консервативной оценке, крымские татары угнали в плен от 150 тысяч до 200 тысяч царских подданных только за первую половину XVII столетия и, вероятно, вдвое больше за весь раннемодерный период[184]184
  Новосельский A.A. Борьба московского государства с татарами в первой половине XVII века. M.: АН СССР, 1948. С. 436.


[Закрыть]. В то же время, при всей огромности этой цифры, царские подданные составляли только четверть от 17 500 рабов, которые в среднем продавались ежегодно в Каффе в период с 1514 по 1654 год[185]185
  Inalcik H. Service Labor in the Ottoman Empire // The Mutual Effects of the Islamic and Judeo-Christian Worlds. The East European Patterns / Eds. A. Ascher, T. Halasi-Kun and B.K. Király. New York: Brooklin College, 1979. P. 25–43.


[Закрыть]. Остальные, по всей вероятности, были украинцами и представителями северокавказских народностей.

Эти данные свидетельствуют о том, что на протяжении XVI и XVII веков сотни тысяч царских подданных были угнаны против воли в Крым. Некоторые из них впоследствии выкупались за бóльшую или меньшую сумму, в зависимости от социального статуса пленника[186]186
  В русских источниках угнанные татарами называются «полоняниками». Татары же использовали термин esir (раб) с момента, когда человек был захвачен, и применяли его как к тем, кого впоследствии выкупили московские власти, так и к тем, кто остался навсегда в Крыму или был продан в Османскую империю. Современное понятие выкупного рабства хорошо отражает смысл татарского esir. Тем не менее мы используем термин «пленник», подразумевающий возможность возвращения человека на Родину, по отношению к тем, кто был выкуплен, обменен или каким-либо другим способом смог вернуться в родную землю. Предметом данной главы являются именно такие люди, а не те, кто навсегда остался в Крыму или Османской империи.


[Закрыть]. В отличие от других средневековых и раннемодерных ближневосточных обществ, татары редко использовали рабов на военной или политической службе и рассматривали их прежде всего как источник дохода[187]187
  См.: Бережков M.Н. Русские пленники и невольники в Крыму. Одесса: Шульце, 1888. А также более недавние исследования по этой теме: Kizilov М. The Slave Trade in the Early Modern Crimea from the Perspective of Christian, Muslim, and Jewish Sources // Journal of Early Modern History. 2007. Vol. 11. No. 2. P. 1–31; Ivanics M. Enslavement, Slave Labor and the Treatment of Captives in the Crimean Khanate // Ransom Slavery Along the Ottoman Borders (Early Fifteenth – Early Eighteenth Centuries / Eds. G. David, P. Fodor. Leiden: Brill, 2007. P. 201–207.


[Закрыть]. Выкуп из крымского плена составлял одну из важных статей государственных расходов в допетровскую эпоху. По свидетельству Г. К. Котошихина, подьячего Посольского приказа в конце 1650-х – начале 1660-х годов, так называемые «полоняничьи деньги», ежегодно собираемые с тяглых дворов с 1551 года, составляли 150 тысяч рублей. Это в семь раз превышало стоимость ежегодных «подарков» крымскому хану[188]188
  Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб.: Археографическая комиссия, 1884. С. 98.


[Закрыть]. Значительная часть царской казны и доходов боярских семей тратилась на то, чтобы вызволить важных служилых людей из плена[189]189
  Шмидт С.О. Русские полоняники в Крыму и система их выкупа в середине XVI в. // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России / Ред. Н.В. Устюгов. М.: АН СССР, 1961. С. 30 – 34.


[Закрыть].

Напротив, пленники низкого социального происхождения использовались на сельскохозяйственных работах или, что еще более вероятно, продавались османам на рынках Каффы и Константинополя, после чего их шансы вернуться на родину резко сокращались. Правда, христианские и иудейские подданные крымского хана покупали русских рабов и привозили их в Москву для того, чтобы продать их московским властям[190]190
  Бережков M.Н. Русские пленники и невольники в Крыму. С. 24, 26.


[Закрыть]. Часть «полоняничных денег» передавалась посланникам в Константинополь для выкупа царских подданных, оказавшихся в османском рабстве. Однако этих денег хватало лишь на то, чтобы выкупить небольшую толику русских пленников, находившихся в османской столице, не говоря уже обо всей Османской империи. Кроме того, способность посланников вызволять пленников, проданных частным лицам в Константинополе и провинциях, была крайне ограничена. Только в 1680-е годы российское правительство впервые потребовало от Порты освобождения всех пленников[191]191
  Москва также потребовала уступки Крыма, Очакова и Азова и переселения татар в Анатолию. См.: Смирнов Н.А. Россия и Турция. Т. 1. С. 27.


[Закрыть]. Разумеется, османское правительство отвергло это нереалистичное требование. То же самое произошло и с попытками российской стороны определить пленников как военнопленных, подлежавших обмену на османских военнопленных[192]192
  Принцип взаимного обмена пленными без выкупа был введен только после войны 1735–1739 годов. См.: Smiley W. The Meanings of Conversion. P. 561.


[Закрыть].

Степи к северу от Черного моря не были единственным османским рубежом, вдоль которого совершались набеги в целях угона в плен. Подобные инциденты можно было наблюдать вдоль османо-габсбургской границы в Венгрии, а также в западном Средиземноморье, где вассальные Османам беи Алжира, Туниса и Триполи осуществляли пиратские набеги, опустошавшие побережье Италии, Испании, Франции и даже Англии. По оценке Роберта Дэвиса, в период с 1580 по 1680 год 850 тысяч жителей Южной и Западной Европы попали в рабство в Варварийские государства. В период же с 1530 по 1780 год общее число христианских рабов на Варварийском берегу «почти наверняка составляло миллион»[193]193
  Davies R. Christian Slaves, Muslim Masters: White Slavery in the Mediterranean, the Barbary Coast and Italy, 1500–1800. New York: Palgrave MacMillan, 2003. P. 23.


[Закрыть]. Однако, в отличие от угона в плен в Северном Причерноморье, «выкупное рабство» на османо-габсбургской границе в XVI и XVII столетиях было двусторонним и подданные султана могли попасть в плен к христианам почти с той же долей вероятности, что и превратить последних в своих собственных пленников[194]194
  C м.: Hintzel F. Osman Aga, une captive ottomane dans l’empire des Habsburg à la fin du XVIIe siècle // Turcica. 2001. Vol. 33. P. 191–213; Palffy G. Ransom Slavery along the Ottoman-Hungarian Frontier in the Sixteenth and the Seventeenth Centuries // Ransom Slavery. P. 35–84; Stein M. Guarding the Frontier: Ottoman Border Wars and Garrisons in Europe. London: Tauris Academic Studies, 2007.


[Закрыть]. То же касалось и средиземноморского пиратства, хотя количество «турок», бывших гребцами на галерах папы римского или французского короля, по всей вероятности, существенно уступало количеству европейских рабов в Северной Африке[195]195
  О средиземноморском пиратстве см.: Ginio E. Piracy and Redemption in the Aegean Sea during the First Half of the Eighteenth Century // Turcica. 2001. Vol. 33. P. 135–147.


[Закрыть]. Разница в количестве христианских и мусульманских пленников была еще более разительной в случае с Северным Причерноморьем, несмотря на то что донские и запорожские казаки время от времени захватывали в плен турок и татар, которые становились слугами московских бояр и послепетровских аристократов[196]196
  Бережков M.Н. Русские пленники и невольники в Крыму. С. 30.


[Закрыть]. Наконец, при всем том, что в раннемодерный период в османском плену оказались сравнимые количества западно– и восточноевропейцев, многочисленные французские, итальянские, испанские и британские описания варварийского плена контрастируют с редкими восточноевропейскими описаниями османской неволи.

По сравнению с западноевропейскими рассказами о плене в Северной Африке российские повествования об османской неволе редки, однако они представляют собой уникальную возможность реконструировать испытания сотен тысяч царских подданных, угнанных во владения султана[197]197
  О западноевропейских повествованиях о плене см.: Starr G.A. Escape from Barbary: A Seventeenth-Century Genre // The Huntington Library Quarterly. 1965. Vol. 21. P. 35–52.


[Закрыть]. Благодаря этим источникам современный исследователь может создать представление о том непростом выборе, перед которым стояли православные пленники в мусульманской стране, об их попытках улучшить свое положение и тех компромиссах, на которые им приходилось при этом идти. В то же время рассказы о плене свидетельствуют об изменении социального и культурного профиля самих рассказчиков. Так, подавляющее большинство крестьян, казаков и служилых людей, попавших в плен в XVII столетии, были неграмотны, и их истории доступны нам лишь через расспросные листы Приказа Патриаршего дворца. Напротив, российские дипломаты и офицеры, оказавшиеся в плену в ходе русско-османских войн конца XVIII – начала XIX века, были способны поведать о пережитом с большим или меньшим литературным талантом и порой демонстрировали знание западных описаний варварийского плена.

Составленные на протяжении более чем двухсотлетнего периода, российские рассказы об османском плене свидетельствуют о примечательном изменении отношения к пленникам. Первоначально те, кому удалось вернуться на родину, не вызывали того сочувствия, какое получали в более поздний период. Проведя годы вдали от православной земли, такие люди представлялись подозрительными московским властям, озабоченным религиозными практиками своих подданных. Для того чтобы преодолеть подозрение в вероотступничестве и интегрироваться вновь в московское общество, некоторые из возвращенцев, в особенности военные люди, пытались представить свое пребывание в плену как продолжение службы царю. Первоначальная ассоциация плена с вероотступничеством также преодолевалась в результате смещения нарративов плена и паломничества в Святую землю; рассказчики о поломничествах порой становились пленниками, преследуя вполне христианские цели. С течением времени вестернизация российских элит способствовала секуляризации восприятия неволи, не лишая последнюю характеризовавшей ее изначально амбивалентности. Не будучи уже глубоко озабочена религиозными практиками пленника, образованная публика конца XVIII столетия все еще вопрошала о порядочности и моральной чистоте человека, которому удалось вернуться из плена. Для того чтобы сделать состояние неволи совместимым с понятиями о дворянской чести, авторы нарративов об османском плене начала XIX столетия представляли себя в качестве бессильных заложников «варварства» и фанатизма мусульманских толп, которых время от времени унимал «благородный турок». Ориентализация плена делала опыт пленников одновременно и увлекательным, и достойным сочувствия в глазах читающей публики.

Рассказы пленников допетровской эпохи

Хотя Крымское ханство было вассалом султанов, перемещение пленника из него в саму Османскую империю было, возможно, не менее драматическим изменением в его или ее судьбе, чем само попадание в руки крымцев. Оно открывало перед пленниками новые перспективы. Во-первых, шансы вернуться на родину, которые были еще достаточно высокими, пока пленники находились в Крыму, резко сокращались по их прибытии в Константинополь. Вместо по сути закрытого для инородцев крымско-татарского общества русские пленники оказывались в совершенно ином контексте, полном опасностей и возможностей. В османском обществе рабство носило не только экономическую, но и социальную, политическую и военную функции[198]198
  Inalcik H. Service Labor in the Ottoman Empire. P. 25–43.


[Закрыть]. Рабы покупались домохозяйствами представителей османской элиты, а также султаном и превращались в наложниц, слуг или янычаров[199]199
  О рабах частных лиц см.: Fisher A. Chattel Slavery in the Ottoman Empire // Slavery and Abolition. 1980. Vol. 1. No. 1. P. 25–41.


[Закрыть]. Положение раба, принадлежавшего султану или представителю османской элиты, гарантировало минимум интеграции в османское общество и даже открывало возможности для социальной мобильности при условии своевременного обращения в ислам[200]200
  О социальных функциях рабства в османском обществе см.: Toledano E. As if Silent and Absent: Bonds of Enslavement in the Islamic Middle East. New Haven: Yale University Press, 2007. P. 23–34. О российских пленниках в системе элитных рабов в Османской империи (kul) см.: Smiley W. The Meanings of Conversion. P. 559–580; Smiley W. The Burdens of Subjecthood: The Ottoman State, Russian Fugitives and Interimperial Law, 1774–1869 // International Journal of Middle Eastern Studies. 2014. Vol. 46. No. 1. P. 73–93.


[Закрыть]. Пленников редко принуждали переменить веру, поскольку обращение в ислам снижало рыночную стоимость раба. В то же время отказ переменить вероисповедание закрывал возможности для потенциально более комфортной жизни. В худшем случае он мог обречь православных пленников на горькую участь галерных рабов[201]201
  Еще в 1740 году, когда приток российских рабов в Османскую империю существенно сократился, в османском флоте насчитывалось около тысячи галерных рабов из России. См.: Smiley W. The Meanings of Conversion. P. 562.


[Закрыть].

Русские пленники часто оказывались перед трудным выбором между вероотступничеством и физическим страданием. Немногие из них проходили через это испытание, не поколебавшись в своей вере, и единицам из них удалось бежать из плена и вернуться в Московское государство, чтобы закончить свои дни как православные в православной земле. Более типический рассказ о плене содержал историю о насильственном обращении или по крайней мере намеки на свершившееся вероотступничество, скрывавшиеся за уверениями в верности православию. Множество подобных историй можно найти в расспросных листах царских подданных, вернувшихся из османского плена в 1624 году. Это относится, например, к Федору Карповичу Воробьеву, попавшему в плен в 1612 году и проданному в Константинополь. Там он «держал по неволе татарскую веру, а не бусурманен» и в конце концов бежал на Терек, через Персию и земли кумыков и черкесов[202]202
  Расспросные речи иноземцев и русских, возвратившихся из плена, присланных из Разряда в Патриарший дворцовый приказ для допросов // Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссией. СПб.: Пантелеевы, 1875. Т. 2. С. 599. Илья Герасимович Ловушкин, как и Игнатий Федорович Опалков, был захвачен ногаями и продан в Константинополь, «и его де бусурманили сильно», прежде чем ему удалось вернуться в Московское государство в обозе османского посла. См.: Там же. С. 619.


[Закрыть]. Подобная же история приключилась с Иваном Григорьевичем Жировым, жителем Курска, которого захватили в плен ногаи за семь лет до Воробьева и продали в «турецкую землю» на невольничьем рынке в Каффе. Жирову удалось бежать из плена через Персию и Кавказ в Астрахань. Как и Воробьев, Жиров «сказался не бусурманен». Другие бывшие пленники также утверждали, что в османской неволе каждый из них «веру держал христианскую в тайне», хотя никто не мог похвастаться соблюдением пасхального поста или тем, что постился по средам и пятницам[203]203
  См. показания Ивашко Осипова и Лукьяна Буколова: Там же. С. 621.


[Закрыть].

Пленницы чаще признавались в совершении вероотступничества. Характерна в этом смысле история Орины Реутовой из Мценска, которая была пленена ногаями в 1614 году и через два года продана на невольничьем рынке в Каффе. Там она «и христианскую веру проклинала, и каном мазана, и всякую скверность по средам и по пятницам, и в посты едала». Другой подобный пример представляет собой история Авдотьи Забелиной из Брянска, которая была угнана ногаями в 1611 году и провела тринадцать лет в доме османского паши в Константинополе, где она «от веры отступилась и по-татарски маливалась»[204]204
  Там же. С. 625.


[Закрыть].

Порой пленник попадал к владельцу-армянину, греку или еврею, в результате чего ему меньше приходилось лукавить о своих религиозных практиках в случае возвращения на родину. Так случилось с Петром Семеновичем Лавровым и его женой Степанидой из Орла, которым посчастливилось быть купленными армянином в Константинополе, в результате чего они принимали причастие от армянского священника[205]205
  Они вернулись на родину с посольством Ивана Кондырева: Там же. С. 620, 626.


[Закрыть]. Попав к владельцу-немусульманину, пленник испытывал меньше соблазнов сменить веру. Так, Леонтий Григорьевич Минин, который также был куплен армянином, заявил по возвращении на родину, что он «ших арменской не исповедовал» и не принимал причастие от армянского священника[206]206
  Там же. С. 620.


[Закрыть]. Различие между соблазном обращения в ислам и в другие вероисповедания можно наблюдать в случае с Анной Судаковой, которая, оказавшись в Константинополе, сперва поступила во владение к турку, а затем к еврею. Судакова призналась, что во время своего пребывания у турка она «по неволе веру татарскую держала», но перейдя во владение к еврею «веры жидовской не держала»[207]207
  Расспросные речи С. 649.


[Закрыть]. Однако были и такие пленники, которые меняли веру с каждым новым хозяином. Так крестьянский сын Корнюшка Иванов «живучи у жидовина, веру держал жидовскую и во храмы жидовские ходил», а «живучи у турченина, веру держал татарскую и по-татарски маливался», после чего «жил у Греченина и веру держал с Греченином вместе рускую»[208]208
  Там же. С. 654–645.


[Закрыть].

Пленники, купленные частными лицами, могли почитаться счастливчиками, поскольку у них были наивысшие шансы выжить и даже со временем быть отпущенными на волю. Напротив, те, кто становился рабами на галерах, в большинстве своем быстро погибали, хотя в расспросных листах Приказа Патриаршего дворца можно найти и истории тех, кому удалось выдержать это испытание. Особенно поразительна история Гаврилы Олексеевича Великопольского, которого захватили в плен татары во время битвы в царствование Федора Иоанновича (1584–1598). Великопольский заявил, что провел 30 лет на галерах, «а не бусурманен, и от христианские веры не отступил»[209]209
  Там же. С. 604–605.


[Закрыть]. Если рассказанное Великопольским правда, то его случай уникален. Более типической была история, в которой галерный раб после нескольких лет освобождался христианскими корсарами в Средиземноморье и возвращался на родину через страны Западной и Центральной Европы. Так произошло в случае с Ефимом Анненковым, угнанным татарами и попавшим в Константинополь через Азов. Анненков был гребцом на галерах в течение шести лет, после чего был освобожден «шпанскими немцами». Анненков признался, что в Испании он заходил в церкви и молился по-католически[210]210
  Там же. С. 640–641. Степан Трегупов, Лука Захарьев и Микифор Лунин также признались, что поддались «католическому соблазну» после освобождения из османского плена испанцами. См.: Там же. С. 641 и 646–647 соответственно. То же касалось и Олексея Лукьяновича Должонкова, который бежал во Францию из османского галерного рабства, а затем пришел в Рим, где, «по папиному де веленью, ксенж исповедовал, а сакраменту не имал; будучи в Риме веру держал римскую, и до костела ходил». После этого Должонков отправился в Москву через Венецию, земли Габсбургов, Польшу и Литву. См.: Там же. С. 653. То же самое касалось и Софрония Иванова и Лаврика Филиппова: Там же. С. 665–667.


[Закрыть].

Расспросные листы всех царских подданных, побывавших в османском плену и вернувшихся оттуда, свидетельствуют о том, что московские власти были озабочены религиозными практиками пленников. Находясь в течение долгого времени за пределами православного царства, пленники, как правило, не имели возможности ходить в церковь или соблюдать посты. Другими словами, пленники вольно или невольно утрачивали контакт со спасительным воздействием православия даже тогда, когда, по их собственному свидетельству, они не совершали вероотступничества. Даже те христиане, которые спасали русских пленников от опасности обращения в ислам, будь то покупатель-армянин или пираты-католики, были очевидными еретиками с точки зрения Русской православной церкви. Опасность вероотступничества, связанная с пленом, не исчезала вплоть до возвращения пленника в родную землю и его миропомазания в знак воссоединения с истинной церковью.

Большинство рассказов о плене, записанных в Приказе Патриаршего дворца, были очень краткими и отражали преимущественно озабоченность московских властей состоянием веры пленников. Ответы пленников выглядят шаблонными и, судя по всему, хотя бы отчасти несут следы влияния самих расспрашивавших или писцов. В результате рассказы о плене выглядят как комбинации стандартных элементов. Пленник обычно был захвачен в плен ногаями или крымскими татарами, продан в Константинополе, был вынужден принять ислам или остался православным, соблюдая посты, или (в подавляющем большинстве случаев) не мог этого делать и т. д. Московские власти записывали эти рассказы, посылали бывших пленников «под начало» в какой-нибудь монастырь, после чего совершали обряд воссоединения пленника с истинной церковью.

Несмотря на существование подобной структуры в ранних нарративах о плене, некоторые истории были более замысловатыми и позволяют исследователю заглянуть в мир пленника[211]211
  О способах улучшения рабами своей участи см.: Toledano E. As if Silent and Absent. P. 60–255.


[Закрыть]. Это в особенности касается редких рассказов галерных рабов. Если их не освобождали христианские пираты, таким пленникам редко удавалось бежать из плена, не поднявшись хотя бы на одну или две ступени с того социального дна османского общества, на котором они оказались[212]212
  Так, Степашко Сергеев, захваченный татарами близ Азова в 1600 году, провел 12 лет на галерах, после чего был отпущен и поселен в качестве крестьянина в Анатолии. См.: Расспросные речи. С. 607.


[Закрыть]. Интересен в этом смысле рассказ Микиты Юшкова, захваченного татарами близ Белгорода в правление Бориса Годунова (1598–1605). Юшков первоначально принадлежал одному турку, который сослал его на галеры, где он провел 12 лет. Хотя причиной этого могла быть стойкость Юшкова в своей вере, на практике каторга была наказанием за преступления, например воровство.

Разжившись где-то деньгами, Юшков в конце концов выкупил самого себя из галерного рабства и даже приобрел себе на невольничьем рынке русскую пленницу по имени Федора за 40 рублей. Захваченная в плен за семь лет до этого, Федора была куплена одним евреем (но «веры жидовской не держала»), после чего была перепродана армянину, в доме которого она принимала причастие от армянского священника и «веру арменскую держала». Армянский господин Федоры в конце концов продал ее турку, который «де велел ей палец поднимать, и она по неволе де палец поднимала», после была выкуплена Юшковым. Обвенчавшись в греческой церкви в Галате, Федора и Юшков родили четырех детей в течение десяти лет, прежде чем выбраться на родину[213]213
  Расспросные речи. С. 632–633, 649–650.


[Закрыть]. Эта пара была счастливее других пленников, однако не будет ошибкой предположить, что каждый пленник стремился по мере возможности улучшить свое положение. В частности, военные люди имели возможность вступить в султанское войско при условии обращения в ислам, как было в случае с боярским сыном Федором Феоктистовичем Дорохиным. Захваченный в плен татарами в 1662 году, Дорохин был продан двумя годами позже в Константинополь, где он «служил вместо турчанина в рейтарах». По прошествии многих лет Дорохину удалось откупиться и вернуться в московскую землю[214]214
  См. донесение киевского воеводы, князя Юрия Петровича Трубецкого в: Описание Турецкой империи, составленное русским, бывшим в плену у Турок во второй половине XVII в. / Ред. П.А. Сырку // Православный палестинский сборник. 1890. Т. 30. С. 51–54. Согласно П.А. Сырку, подготовившему эту публикацию, Дорохин был вероятным автором этого описания.


[Закрыть].

В то время как Дорохин выкупил самого себя, калужский стрелец Иван Семенович Мошкин обрел свободу, возглавив бунт на своей галере в 1643 году. Пойманный татарами близ Воронежа в 1630-е годы, Мошкин был галерным рабом на протяжении семи лет, прежде чем ему удалось убедить своих товарищей «чтобъ как турок побить и в православную христианскую веру пойтить». С помощью украинского слуги османского капитана галеры рабам удалось украсть и спрятать сорок килограммов пороха в тот момент, когда их галера снабжала османские войска, осаждавшие Азов, захваченный несколькими годами ранее донскими казаками. По возвращении галеры в Эгейское море симпатизировавший гребцам итальянский ренегат тайно предоставил Мошкину дюжину ятаганов и помог ему взорвать каюту, в которой спали капитан галеры и сорок янычаров. В последовавшей за этим схватке рабам удалось победить оставшуюся часть османской команды, захватить галеру и прийти на ней в Мессину. Здесь Мошкин и еще сорок его товарищей отвергли предложение местного губернатора перейти в католичество и поступить на испанскую службу. Вместо этого они высказали желание вернуться «в православную христианскую веру». После того как испанские власти отобрали у них галеру и все богатства, которые она содержала, Мошкин и компания отправились пешком в Московское государство «наги и босы».

Описанный в римской газете героический побег Мошкина и его товарищей был беспрецедентным в истории российского плена в Османской империи. Не менее значимо и то, как этот подвиг превратился в историю. Прежде чем быть расспрошены в Приказе Патриаршего дворца, возвращенцы составили петицию, содержавшую описание со слов Мошкина бунта на галере и краткую биографическую информацию о всех возвращенцах, многие из которых были военными людьми, захваченными в плен во время несения службы[215]215
  Челобитная калужского стрельца Ивана Семеновича Мошкина // ЧИОИДР. 1894. Кн. 2. С. 20–28.


[Закрыть]. Петиция упоминала количество лет, которое каждый из недавних пленников «живот свой мучил на каторге за праведнаго государя», а также перечисление ранений, которые каждый получил во время схватки с османским экипажем. Мошкин и компания подчеркивали свой отказ переменить веру и пойти на соблазнительные предложения иностранных правителей как доказательство их верности царю и православию. Возвращенцы тем самым явно пытались представить свое «полонское терпение» как продолжение службы царю, что, с их точки зрения, заслуживало вознаграждения. Эта попытка представить плен как нечто достойное уважения шла вразрез с восприятием пленников как «испорченных» контактами с другими вероисповеданиями, которое явно читается между строк расспросных листов Приказа Патриаршего дворца.

Сопоставление данных, содержащихся в римской газете, с петицией Мошкина, составленной по его возвращении, также дает возможность реконструировать реалии плена и возвращения из него. Согласно первому источнику, из 280 гребцов, бывших на галере на момент прихода в Мессину, 207 были польскими подданными, а 70 происходили из других христианских стран[216]216
  Сильвестр из Ливорно. Известие о замечательном происшествии недавно случившимся // Киевская старина. 1883. № 6. С. 224–248. И описание Сильвестра, и петиция Мошкина также опубликованы в: Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси. 1886. № 2. С. 389–405.


[Закрыть]. По всей вероятности число царских подданных среди них было более, чем те 19 человек, что вернулись с Мошкиным в Москву. Последний упоминает, что семеро его товарищей были арестованы властями Мессины. Другие, возможно, решили остаться в Неаполитанском королевстве, землях австрийского императора или Польско-Литовском государстве. Приглашения поступить на службу были особенно соблазнительны для тех, кто до попадания в плен был крестьянином и имел мало надежды на улучшение своего положения по возвращении. Социальное происхождение возвращенцев подтверждает это предположение. Тринадцать из них были военными людьми, казаками, детьми боярскими или стрельцами, и только трое назвались крестьянами[217]217
  Социальный статус трех других не упоминается.


[Закрыть]. Несмотря на концентрацию военных в пограничных территориях, которые чаще всего подвергались татарским набегам, все же трудно представить себе столь высокую пропорцию военных людей и столь малую пропорцию крестьян в изначальном составе русских гребцов галеры.

Товарищи Мошкина провели на галерах от двух до двадцати пяти лет, хотя в большинстве случаев они были гребцами в течение семи лет, как и сам Мошкин. Большинство из них стали галерными рабами практически сразу же после пленения татарами, однако в ряде случаев их путь был более сложным. Например, тамбовский крестьянин Максимка Полуектов провел 15 лет в крымском плену, прежде чем стать гребцом на османской галере еще на 17 лет. Другой спутник Мошкина, Кирюшка Кондратьев, «живот мучал» у ногаев на протяжении 13 лет, прежде чем они продали его османам. Однако их испытания бледнеют на фоне того, что пришлось испытать Якиму Васильевичу Быкову, который находился в плену четыре десятилетия. В период Смутного времени он попал в польский плен, в котором провел девять лет. Из Речи Посполитой он был угнан татарами в Крым, где провел еще десять лет. Быков предпринял три попытки бежать, но каждый раз его ловили и пытали. В конце концов татары продали Быкова на османскую галеру, где он провел еще двадцать лет. Измученный этими испытаниями, Быков просил царя разрешить ему принять постриг и вступить в монастырь без платы положенного в этих случаях взноса[218]218
  Его индивидуальная петиция опубликована: ЧИОИДР. 1894. Кн. 2. С. 97–98.


[Закрыть].