Текст книги "Третье пришествие. Звери Земли"

Она замолчала.

– Не томи уж, а? Что там у меня? Два сердца? Или третий глаз вот-вот прорежется?

– Тебе сорок – сорок пять лет. По всем анализам и исследованиям именно таков твой биологический возраст. Ты только не психуй и не маши руками. Прими как данность… С этим надо разбираться, искать причины, пытаться затормозить процесс… А руками махать не надо.

Я не собирался психовать. Напротив, совершенно успокоился. Зачем в мою карту напихали фальшивых анализов, можно лишь гадать, и первая же версия очень похожа на правду: да для того, чтобы промариновать в госпитале подольше! Анализы у меня всегда отличные, гнать надо больных с такими анализами из больниц и госпиталей, как злостных симулянтов.

– Тяжело с таким жить… – сказал я. – Но попробую привыкнуть… А разбираться с этим будем потом, когда все устаканится… А пока похожу стариком.

Ну не спорить же с ней? Мы говорим на разных языках… Она пялится в свои анализы, а я, извините, ощущаю свое тело – молодое, двадцатипятилетнее, ни намека на старческие болячки…

– Дураком пока походи, так правильнее… – негромко произнесла Авдотья. – Ладно, проехали. Какие у тебя ближайшие жизненные планы?

– Может, мне пойти и сдаться эскулапам?.. Дескать, я все тот же, с памятью почищенной и кастрированной. Ну да, режим нарушил… Выбежал пивка попить, а пиво без водки – деньги на ветер… Вот и задержался на всю ночь и половину дня. Что они мне сделают за нарушение госпитального распорядка? Выпишут досрочно? Переживу.

– А смысл? Ты, когда тут буйствовал, вопил, что всех на куски голыми руками порвешь, но девчонок своих отыщешь… И что? Думаешь, их к тебе в госпиталь, прямо в палату доставят?

– Смысл в том, чтобы меня не разыскивали. Спокойно выпишусь, тут же возьму отпуск по состоянию здоровья, получу свободу рук…

– Не советую. Очень не советую. Никакой свободы ты не получишь… Мне представляется, что кто-то и где-то еще не решил окончательно, что с тобой делать… Но свобода рук среди опций изначально отсутствует. Вали побыстрее из Песочного и попробуй отыскать своего отца для начала… В две головы быстрее что-нибудь придумаете.

– А ты? Давай со мной, раз все равно ушла в подполье… Тошно тут, в гробу этом железобетонном.

– С тобой… Э-эх, Петя… – Авдотья вновь одаривает меня непонятным взглядом – точь-в-точь таким же, как после попытки поцеловать ее. – Я, пожалуй, тут еще посижу. До прояснения обстановки. До возвращения Эбенштейна или появления приказа о его снятии… Потом буду решать.

– А как узнаешь?

– Он позвонит, если вернется… А если нет, все равно найдется, кому известить. Врала я тебе давеча насчет телефона, каюсь.

– Я знал, что врешь.

– Ну а я знала, что ты знаешь… Значит, никто не в обиде. Ладно, иди, не теряй времени… А мне тут убраться немного надо.

– Ну, как знаешь… Надеюсь, увидимся.

– Непременно… Иди.

Авдотья приоткрывает створки ворот, я выскальзываю наружу. Солнце резануло по глазам после полутьмы гаража, я сделал пару шагов и развернулся. Наша конспираторша еще не успела запереться изнутри.

– Забыл тебе сказать спасибо, Авдотья… Огромное спасибо за все. Я никогда бы не подумал, что ты столько для меня сделаешь… Я даже сейчас не совсем понимаю, зачем ты все это…

Она перебивает мою речь, но не словами, а каким-то негромким воем:

– У-у-у-у-у-у…

Словно у нее дико болят зубы, и лишь огромное усилие воли не позволяет завопить во весь голос.

– Авдотья, с тобой все в порядке?

– Со мной. Ничего. Не в порядке.

– Я не понимаю…

– Ты не понимаешь… Ты даже сейчас не понимаешь, зачем я все для тебя делала… А если бы… Ладно. Не хотела, но… У всего есть свой предел.

Второй раз за сутки я начинаю подозревать Авдотью в сумасшествии… Тенденция, однако. Она подозрение немедленно подтверждает, выпалив какую-то бессмыслицу. Звучит та примерно так:

– Бинго-бинго-устрица-семь-три-два! – И в завершение тирады сбрендившая подполковница громко щелкает пальцами.

– Ты успоко… – начинаю я, но Авдотья перебивает:

– Вспоминай, гондон! Новая Голландия! «Колодец»! Мой муж!

Я так и сел… Натурально шлепнулся задницей на бетонное покрытие. Вспомнил все. «Старика Лихтенгаузена», в лепешку разбившегося, – в первую очередь…

Клятва Гиппократа? Нет, не слышали… Эта подлая змея в своих шкурных интересах не стала трогать один из участков моей памяти, обнесла заборчиком, приватизировала, а теперь выпустила жившего там демона на волю.

– Ты и сейчас не поймешь, зачем я сделала для тебя все, что сделала, – говорит Авдотья негромко, но страшно. – Ты всегда был туповат, Петенька. Все просто. Ты убил моего мужа…

– Я не…

– Заткнись. Ты уничтожил мою семью. Я ответила тем же. Без обид, зуб за зуб, око за око.

Такой я ее и запомнил – глядя снизу вверх, по-прежнему сидя на бетоне… Яркий солнечный день – и вертикальная черная полоса, словно щель в другой мир, в чужой и темный. И Авдотья – там, в темноте, за границей миров: бледная, осунувшаяся, с кругами под глазами, – смотрит на меня с непонятным выражением, но, пожалуй, без ненависти…

Могучая стальная дверь с лязгом захлопнулась, и тут же лязгнул засов. Внутрь мне теперь не попасть без согласия Авдотьи (либо без автогена или взрывчатки). Не оправдаться, ничего не объяснить… Да и не стоит, наверное.

– Бинго, устрица… – растерянно произнес я, поднимаясь.

Дурацкие слова Шляпника, вытащенные из памяти Авдотьей, привязались, и весь свой пеший путь от гаражного кооператива я твердил на разные лады и с разной интонацией: «Бинго, бинго, устрица…»

Словно надеялся: повторю это волшебное заклинание тысячу раз, и все вернется, и я снова окажусь в палате госпиталя, и главной проблемой текущего дня станет полученный от Клавы-Клары афронт…

Но волшебство выдохлось, не сработало.

Все осталось как было.

Глава 4
Минута славы Питера Пэна

Последняя круговая электричка отправлялась в начале первого. Я вскочил в нее, придержав захлопывающиеся двери. В вагон не прошел, там было шумно, бренчала гитара и веселилась далеко не трезвая компания. А я насиделся в гараже до мозолей на заднице… Стоял в тамбуре, уставившись на запыленное стекло с надписью «Не прислоняться». Размышлял.

Времени на раздумья хватит, дорога дальняя… Песочный – пригород Питера, Тосно – один из ближайших райцентров области. По прямой не так уж далеко, но теперь по прямой никто не ездит, дорогу преградила Зона, поезда из Северного полукольца ездят в Южное по громадному кругу, далеко отстоящему от Периметра, и Неву пересекают аж по Кузьминскому мосту, значительно восточнее границы Зоны.

Рано утром приеду в Тосно… И там станет весело. Я теперь человек-торпеда, да… И «тотем» мой – огромная железная сигара, начиненная взрывчаткой.

Натали-Горгона попыталась торпеду разрядить, вывернула взрыватели – не из заботы обо мне, из банального страха за свою шкуру. Авдотья, добрая душа, взрыватели вернула на место и даже добавила парочку новых… Теперь с интересом ждет, кого убьет, а кого лишь покалечит при взрыве.

Я не в обиде, нет, – каким уж ни есть, но лучше быть собой, а не ментальным кастратом, безобидным и безопасным подобием прежнего Питера Пэна. Я не в обиде на Авдотью и не разочарую ее.

Взорвусь, и еще как взорвусь!

Уцелевшие позавидуют мертвым…

За окном тамбура – мутная серая ночь. Ее тоже кто-то кастрировал, нашлась своя Горгона и оскопила, – и ночь тоскует по настоящей черной тьме, по ярким звездам.

Прижимаюсь пылающим лбом к холодному стеклу. Так немного легче… Ты потихоньку сходишь с ума, Питер Пэн… Или не потихоньку? Или уже сошел?

Колеса ритмично постукивают по стыкам рельсов. Задают некую тактовую частоту моему мозгу, изнасилованному двумя стервами по очереди. Спокойно, Пэн, спокойно. Отключай истерику, включай разум, включай логику. Хватит бреда – любой шарлатан-психоаналитик вцепится в него, как питбуль в задницу, а дедушка Фрейд радостно захихикает в гробу, потирая ладошки: торпеда как огромный фаллический символ, и взрыв-оргазм, и подсознательный страх кастрации – вау!

Ты молодец, Пэн. Уже иронизируешь над собой – значит поправляешься.

Мелькают столбы, километры, станции… Хорошо, что до Тосно так далеко. Окажись наш офис под боком у госпиталя, натворил бы я дел… А так импульсивное желание уничтожить все и всех постепенно трансформируется в план. Детали пока не продуманы, слишком мало информации… Значит, будем импровизировать.

Но главная цель ясна: надо найти в филиале крысу, работающую на Плаща. Она есть, ее не может не быть. Иначе количество случайностей и совпадений пускает на дно немалый такой раздел математики под названием «теория вероятностей».

Средство достижения цели тоже сомнений не вызывает: буду потрошить. Фигурально, понятно, буду потрошить и людей, и технику – сотрудников филиала и их компьютеры. А может, и не фигурально… как пойдет.

Крыса же перед смертью сообщит мне главную информацию – как найти Плаща или по меньшей мере выйти на связь с ним.

Дальнейшие шаги к моим девчонкам сейчас не просчитать… Слишком много появляется вариантов. Хотя один уже сейчас выделяется из общей кучи. Самый верный и беспроигрышный, но…

Но до чего же не хочется к нему прибегать… Назову его вариант «Омега» и оставлю про запас, на самый крайний случай, если все остальные ставки не сыграют.

…Электричка затормозила у очередной станции. Шумная компания в количестве пяти душ переместилась в тамбур. И не смогла спокойно пройти мимо меня. Хорошее было у людей настроение.

– Эй, отец, чего скучаешь? – прозвучал развязный голос. – А то пошли с нами, водки попьем, у нас на трех девочек всего…

Я медленно-медленно обернулся.

Рыжий парень лет двадцати осекся и закончил совсем иначе:

– Э-э-э… извини, отец…

Компания выкатилась на платформу. Я протер стекло от пыли, вгляделся в получившееся подобие зеркала.

Увидел морщины, глубокие – зеркала до сих пор не докладывали об их наличии. Увидел припорошенные сединой виски. Понял, почему в палате госпиталя не было зеркала даже в санузле. Не особо удивился, Авдотья ведь предупреждала…

А выражение лица… да, я и сам бы поостерегся приставать в ночной электричке к человеку с таким лицом.

Постоял еще, пока нижние конечности не объявили ноту протеста, – а дальше в Тосно поехал в вагоне, ставшем практически пустым, две старушки с корзинами не в счет. Даже подремал минут десять, до очередной станции, – динамик вздумал было разбудить меня, громко объявив ее название, но захлебнулся на полуслове и навеки замолк.

Погорячился… Зря испортил имущество РЖД. Не подумал, что если крепко усну, то наверняка проснусь в Ломоносове, на конечной. Пришлось сменить вагон и последние два часа пути дремать вполглаза под громыхающий над ухом голос.

* * *

В Тосно меня поджидал сюрприз.

Выглядел сюрприз симпатично, даже аппетитно: рост метр семьдесят девять, спортивная фигура, мгновенно вспыхнувшая при виде меня улыбка…

Короче говоря, на рассветной платформе меня поджидала Илона. Не уезжала куда-нибудь и не приехала – именно ждала. Именно меня. О чем и сообщила после обмена приветствиями.

– Ты все подряд поезда встречаешь? А то я, старый склеротик, забыл отправить эсэмэс со временем прибытия.

– Не все. Двадцать минут назад я встречала первый автобус. Ты им не приехал, и я двинулась к первому поезду.

– Понятно… Но ничего не ясно.

Илона не стала напускать таинственности, пояснила:

– Мне звонила Авдотья… Сказала, что ты утром скорее всего объявишься в Тосно… Попросила встретить, присмотреть, чтобы ты сразу не сделал какую-нибудь глупость. Не заявился сгоряча в наш офис, например. Или в свой дом.

Ох и везет же мне на заботливых женщин. Передают Питера Пэна друг другу, как эстафетную палочку: Горгона Авдотье, та – Илоне… Впрочем, забота фрау Лихтенгаузен попахивает эгоизмом: не для того она угрохала столько сил на свою торпеду, чтобы та взорвалась до срока и впустую.

– Куда мы идем? – озаботился вдруг я.

До того шагал бездумно, без единой мысли шел куда ведут. Какая-то часть мозга явно еще спала… Катила себе в Ломоносов и беспечно дрыхла.

– К моей машине идем…

– И?..

– Поедем ко мне. Хоть отоспишься немного. Видел бы ты себя: лет на двадцать постарел…

Она вздохнула и добавила не совсем в тему:

– Я люблю тебя, Пэн.

Приятно, что скрывать… Приятно, когда где-то есть женщина, которая тебя любит, и верит, и надеется, и ждет тебя с первым поездом… Да к тому же работает в филиале, на должности хоть не начальственной, но дающей доступ к самой разной информации.

«С нее и начну потрошение, с Илоны, – решил я. – Фигуральное… И нежное, с долгой прелюдией, если, конечно, на прелюдию хватит сил после почти бессонной ночи…»

Лучше бы мне хватило сил на что-то другое. Например, на то, чтобы припомнить слова Авдотьи, показавшиеся в свое время параноидальным бредом…

Но нет, не припомнил. Равнодушным взглядом мазнул по машине, галантно уступившей Илоне право первой выехать с парковочной площадки у вокзала. Хуже того, минуту спустя позорно задремал. Оправдаться можно лишь тем, что авто не привлекало внимание ничем – ни моделью, ни навороченным тюнингом…

Вполне заурядная тачка: «Тойота Пантера», цвет «найт-классик», самый модный, если верить автодилерам, цвет прошлого сезона…

* * *

– Где ты купила права? – спросил я на третьем светофоре.

– Уже не помню, – беззаботно ответила Илона. – Когда гаишные базы накрылись при Прорыве, потом права на каждом углу продавали за копейки… А мне как раз восемнадцать исполнилось, ну и…

Жаль, что тогда же на каждом углу заодно не продавали минимальные водительские навыки…

Илона обитала не в самом Тосно, а в Тосно-2 – в обособленных, на манер города-спутника у мегаполисов, тосненских выселках. Давнюю сплетню о том, что она дочь какого-то большого туза, можно смело выводить в чистое поле и пускать в расход. Не живут в таких местах дочери больших тузов… Маленьких – тоже.

Светофоров между вокзалом и Тосно-2 не так уж много. После каждого я умудрялся задремать, а на следующем просыпался, боднув лобовое стекло, – такая уж манера езды у Илоны…

После третьего перекрестка спать расхотелось. Начал с любопытством глазеть по сторонам: в Тосно-2 я никогда не бывал, проезжал его насквозь по шоссе, не останавливаясь. А «Фиат» Илоны свернул, направляясь к группе обшарпанных домов. Неужели она в одном из них живет, бедная? Не угадал, проехали мимо…

– Что за исторически значимый страдалец прославил это унылое здание? – спросил я.

– Почему страдалец?

– Ну а как еще назвать человека, каждый день глазеющего из окна на такие мерзкие пейзажи?

Поводом для нашего диалога послужила мемориальная мраморная доска – на стене древней блочной пятиэтажки смотрелась она сюрреалистично. Что там было написано, я прочитать не успел. Увидел лишь, что под доской лежит букет цветов – самых простых, полевых.

Илона пояснила: не страдалец, в смысле, вообще не мужчина. Женщина, которую до сих пор в Тосно помнят и любят, – имея на шее мужа-тунеядца и двух проблемных детей, она без устали занималась детьми чужими, тоже порой проблемными, и организовала…

– Скажи уж прямо: ее звали мать Тереза Тосненская, – перебил я, потеряв какой-либо интерес к рассказу (думал, жил здесь кто-то действительно знаменитый: академик, космонавт, известный сталкер… писатель, в конце концов…).

– Дебил ты, Пэн… – произнесла Илона таким тоном, что я сразу понял: шутка не удалась.

Целью нашей поездки оказался небольшой микрорайон, граничивший с частным сектором: на четной стороне улочки четырехэтажные дома, современные, недавно построенные, на нечетной – халупы, окруженные садами-огородами.

Улица именовалась Тополиной. Но тополя остались только на ее «сельской» части, на «городской» торчали кое-где объемистые пни.

«Фиат» (точности ради: «Фиат Коала», ну совсем не подходящий для транспортировки видных и габаритных мужчин) начал притормаживать. Я напрягся: куда свернет Илона? Направо или налево? Нахлебался Питер Пэн за последние годы деревенской жизни выше крыши, сыт, благодарю, добавки не требуется…

Хвала богам, свернула к нормальным домам, припарковалась у одного из них. Я облегченно вздохнул…

Затем еще раз вздохнул, уже печально, и приступил к непростой процедуре извлечения из «Коалы» своего тела, весьма компактно упакованного в салон малолитражки…

* * *

Приятно, когда она приходит, твоя минута славы. Славы не среди своих, в сталкерских кругах я и без того прославлен… Настоящей славы, всенародной.

– Ты Пэн? – спросила девочка лет двенадцати, глядя на меня с нескрываемым восхищением. – Тот самый знаменитый Питер Пэн?

Лицом девчонка напоминала Илону, и я сообразил, что та удивительно рано приступила к процессу деторождения; хотя я и сам стал отцом в неполные шестнадцать, не мне ее упрекать…

Несмотря на ранний час, девочка была наряжена, как на праздник. В руке держала букет цветов, и не полевых, оранжерейных. Не хватало лишь расстеленной в мою честь красной ковровой дорожки и оркестра, играющего туш. Но и без того чертовски приятно…

Честно признался: да, Пэн, тот самый, знаменитый, – и протянул руку за букетом.

Минута славы не всегда длится ровно шестьдесят секунд, но все же называется так оттого, что очень коротка. Моя закончилась, едва начавшись.

Букет мне не вручили. И не планировали вручать. Рано встала и принарядилась девочка (звали ее Юлей, и приходилась она Илоне не дочерью, а сестрой) не в мою честь: сегодня ей предстоял последний экзамен, письменный русский, и все, свобода, каникулы! Букет, соответственно, предназначался кому-то из педагогов.

И все-таки… Мои захватывающие рассказы про Зону она хотела послушать всерьез. И глаза сверкали для меня… Обязательно поболтаем вечером.

– Я сейчас отвезу Юленьку к школе, а ты пока…

– Не рановато ли? Во сколько у вас экзамен-то?

Илона замялась.

– Ну-у-у… там… в общем, они с девчонками договорились пораньше встретиться, повторить кое-что…

Звучало объяснение так фальшиво, что я сразу догадался: у родителей одной из девчонок есть завязки в Министерстве образования, и секретный текст диктанта (или что они там пишут), хранящийся в запечатанном конверте, – секретный не совсем для всех… Со сливами в Сеть вариантов экзаменационных заданий министерство научилось успешно бороться: на общедоступные ресурсы перед экзаменом вбрасывается немалое число фальшивых заданий, поди-ка вычисли единственное нужное, все составлены одними людьми. А вот личные связи по принципу «ты мне – я тебе» не победит никто и никогда.

– Мы поехали, а ты тут пока можешь принять душ… поспать можешь пока…

Дважды повторенное слово «пока» прозвучало чуть по-особенному, с легким нажимом, с намеком…

И мне понравился этот намек.

* * *

Душ я принял быстро, но потом долго брился (это непросто делать одноразовыми бритвами, предназначенными… лучше даже не задумываться, для каких мест женского организма они предназначены).

Потом завис, разглядывая в зеркале – наконец-то в нормальном зеркале! – свое новое лицо. По большому счету, оно мне нравилось больше прежней физиономии Питера Пэна… К той я не то чтобы привык… и не то чтобы с ней смирился… ну, есть и есть, мне в конкурсах красоты не участвовать.

Стало лучше: твердое, волевое лицо не мальчика, но мужа, без налета безбашенной юношеской придурковатости.

Тревожило не лицо – тенденция, стоявшая за его изменениями…

Лязг ключа в замке мигом вымел из головы все тревоги.

– Пэн, ты порезался, я сейчас… – начала говорить Илона, стоя на пороге квартиры.

– У тебя тут такие бритвы, что… – начал возмущаться я, стоя на пороге ванной.

Оба не договорили, шагнули друг к другу. Слова стали не нужны – все, сколько их ни есть в мире.

Входная дверь все сообразила и сама собой плавно закрылась, лязгнув защелкой замка.

А мы без лишних слов занялись тем, что…

Выражаясь метафорически, мы совместили интерфейсы и состыковали разъемы, и сплели ноги, образовав зверя с двумя спинами, и погрузили нефритовый жезл в сапфировую пещеру удовольствий, и сыграли в старинную русскую игру «кольцо и свайка», и обмакнули росток бамбука в «соус любви» (рецепт – в майском номере Womens Whim), и…

Говоря без метафор, мы трахнулись.

Горячо, самозабвенно, страстно, совсем как в тот раз, в наш первый и единственный раз, когда бушевавший в кабинете плешивого импотента Эйнштейна тайфун чувств останавливал настенные часы, сжигал телефоны и даже изрядно покарябал знаменитый Эйнштейнов стол из мореного дуба…

Отдышавшись, Илона заговорила. Ласковые и нежные слова влюбленной женщины звучали райской музыкой – тихой, умиротворяющей – для истрепанного жизненными бурями Питера Пэна, оказавшегося наконец в безопасной и уютной гавани.

– Если ты, сволочь, и теперь после секса ускользнешь на три недели в Зону или куда-то еще, не взяв меня с собой, клянусь, Пэн, я пойду за тобой следом, и найду, и застрелю тебя, подлеца, и вынесу оттуда на плечах – хоть надорвусь, да вынесу, – и похороню на Тосненском кладбище. И вот тогда уж мы будем встречаться каждый день, я буду приходить, беседовать с тобой тихонечко, рассказывать, как растет наш ребенок…

– Стоп, стоп… – торопливо забормотал я, выпадая из райского блаженства в суровую реальность. – Какой еще ребенок?

– Мальчик. Или девочка. Тебе не рассказывали про секс и деторождение в школе, классе примерно в восьмом? Тогда послушай, это интересно: если мужчина и женщина занимаются сексом, не предохраняясь, то…

– Так ты не предохранялась?! И тогда тоже?!

– Мне отчего-то показалось, что тебя этот вопрос ну абсолютно не заботит. И тогда, и теперь… Ты даже не спросил из вежливости, пью ли я таблетки, не говоря уж о том, чтобы самому совершить пару совсем не сложных манипуляций.

– Пьешь? – торопливо и очень вовремя спросил Питер Пэн, крепкий задним умом.

– Нет.

– Э-э-э… я…

Ну да, да… когда десять лет живешь и спишь с одной женщиной… с одной и той же… десять лет… с одной и той же, и больше ни с кем… некоторые мужские рефлексы напрочь утрачиваются (а у меня их изначально не было, откуда им быть, в самом деле, у шестнадцатилетнего?). Короче говоря, в регулярно передаваемых майору Бабуину списках заказанных вещей презервативы никогда не значились (не знаю уж, какие мысли вызывал этот факт у майора). По умолчанию я считал, что Натали сама что-то как-то предпринимает, и не парился.

И позже не парился. Не привык париться…

Бли-и-ин…

Лена… Девушка Лорда, как ее там…

Госпиталь… мать твою, госпиталь… что же они все молчали?!

Я выскользнул из гнездышка любви, заходил по комнате – словно бы в неконтролируемом волнении, заставляющем нас совершать бесцельные движения, когда надо бы что-то сделать, а сделать ничего нельзя…

На самом деле все шло по продуманному хитрому плану – взгляд мой торопливо шарил по комнате, по ее горизонтальным поверхностям: не лежит ли где-нибудь «бурундучок»-нежданчик? Девушки зачастую перед такими разговорами «забывают» на видном месте тест-полоску… С положительным, разумеется, результатом.

Нет, со мной такого не случалось… приятели рассказывали.

Тест-полоска нигде не обнаружилась. Ладно, хоть так… Но стоит как-нибудь ненавязчиво сменить тему разговора, плавно и осторожно увести его в сторону. Взгляд на электронный будильник мгновенно подсказал решение.

– Слу-у-у-ушай! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – Да ты ведь на службу опаздываешь! Восемь минут осталось! Одевайся скорее, я отвернусь!

Отвернулся, заодно осмотрел в поисках тест-полоски крышку секретера, как-то я ее поначалу пропустил… И здесь ничего.

Повернулся обратно, сообразив, что вскакивать и одеваться Илона не спешит.

– Петя, я вообще-то рассказала… Но ты по дороге постоянно отключался и, наверное, пропустил… Я не хожу на службу, и восемьдесят процентов от нашего списочного состава тоже. Отпуск за свой счет на неопределенный срок… А у меня, предполагаю, навсегда: оба новых начальника, Сало и Антипин, притащили с собой своих секретарш…

– Симпатичные?

– Ну, как сказать… На любителя. Обе мужского пола, в униформе, с кобурами на поясе…

– Странные вкусы у новых начальников… Поневоле пожалеешь о старине Эйнштейне… Пропуска, кстати, у отпускников изъяли?

– Первым делом. И из списка допущенных исключили, по «опознавателю» тоже не пройти. Я в ящике стола книжку недочитанную позабыла, так и не взять теперь…

В голове у меня с треском и грохотом обрушился весь план потрошения Вивария. Ибо предусматривал он активную помощь Илоны: придет на службу, подключит к служебному компьютеру небольшую такую коробочку, что позволит Питеру Пэну издалека, не маяча под окнами, исследовать своими аномальными способностями внутреннюю сеть офиса, совершить виртуальную прогулку по жестким дискам…

И все накрылось на первом же пункте: не придет и не подключит.

Когда-то я, дурак, мечтал, чтобы на место Эйнштейна сел какой-нибудь армейский полковник и хоть немного приструнил царящий в филиале бардак. Домечтался… Накликал… У полковника Антипина не забалуешь.

Эх, Эйнштейн, Эйнштейн, как нам тебя не хватает…

Последние слова я произнес вслух, Илона мгновенно отреагировала: не хватает, так свяжись с ним… Он просил, даже требовал перед отъездом, чтобы Петр Панов с ним немедленно связался, едва покинет больницу и объявится здесь.

Я бы связался, я даже пробовал, последний раз недавно, с ее городского, но слова Авдотьи полностью подтвердились: ни один из начальственных номеров не отвечает… Так и объяснил Илоне: как, мол, связаться? Запечатать письмецо в бутылку и бросить в речку Тосну?

– Он оставил девайс, специально для тебя и специально для прямой связи с ним… Сейчас принесу. Второй серии… э-эх… у нас, похоже, не будет.

Накинула халатик, вышла. Вернулась с простеньким восьмидюймовым планшетом, пояснила: настроен он так, что лишних движений делать не надо, включи – и видеосвязь сама установится.

– Да что же ты раньше-то молчала?!!

– Не промолчала бы – так и первой бы серии у нас не было… А я так давно не ходила в кино… Вот и подумала: терпел без тебя Эйнштейн две недели, потерпит и еще часок. У него хоть голотурии, а я совсем исстрадалась…

Ох уж эти женщины… Не тем думают.

– Нашла ту папку? С голотуриями?

– Нашла… Да уж… Кто бы мог подозревать ТАКОЕ…

Я продолжал дурацкий диалог с Илоной вместо того, чтобы с бывшим боссом начать другой, серьезный и важный, по единственной причине: одновременно торопливо одевался, не к лицу Питеру Пэну отправляться на видеоконференцию голышом.

Застегнул последнюю пуговицу и тут же сменил собеседника. Диалог, как ни странно, серьезным и важным от этой замены не стал. Остался неимоверно дурацким…

Знаете, что первым делом сказал мне Эйнштейн? После всего, что было, после всей дикой круговерти событий, начавшейся, кстати, с его амурных похождений в оранжерее моего дома? После разгрома Вивария, после побоища на Садовой, после гибели двух его заместителей и исчезновения еще двух?

Сказал он, негромко и печально, вот что:

– Ты изгадил мой стол, Пэн…

Сделал паузу и оглушительно проорал, потрясая сжатыми кулаками:

– ТЫ, СУКА, ИЗГАДИЛ МОЙ СТОЛ!!!

Ну что тут скажешь…

– Хреново быть тобой… – только и нашелся я.