Текст книги "Темные игры – 3 (сборник)"

Виктор Точинов
Темные игры – 3
(сборник повестей и рассказов)

Знают истину крысы

Екатерине Кузнецовой посвящается

1. Наташа

Наташа подслушала, как парни решают: какую из девчонок убить и съесть.

Случилось это на восьмой день после гибели Стаса, а может и на девятый, – чувство времени под землей у нее сбилось, а если ориентироваться на чувство голода, так вообще минуло не меньше месяца.

Такая тема – кого съесть – уже возникала. Давно, когда у них оставались продукты. Когда никто не сомневался, что их ищут и скоро найдут.

Тогда они шутили, прикалывались: будем тянуть спички, но пусть Светка тянет два раза. Она обиделась и надулась. Не любила шутки про свою полноту. Они поржали. И над идеей со спичками, и над Светкой.

Время шуток прошло.

Сейчас двое парней всерьез выбирали, кому из троих девушек умереть… Без спичек, те давно закончились, а последнюю зажигалку берегли как зеницу ока. Вернее, не последнюю, но про вторую Наташа никому не сказала.

Она затаила дыхание. Так говорят образно, на деле же она дышала тихо, но глубоко и ровно. Если закашляет, а в последнее время кашель донимал все чаще, – облегчит парням задачу. Сделает за них нелегкий выбор. Они пока сомневались: кого? Обсуждали за и против.

– Милку, – сказал Леха. – она теперь бесхозная как бы. Не жалко.

– А ты знаешь, кто у нее папа? – спросил Епифан.

Епифан – не кличка. Имя, дебильное, как из сериала про старину, про гусаров и девиц в кринолинах. Но даже в исторических сериалах Епифанами зовут не гусаров. И уж тем более не девиц, а всяких чмошников. Дворников, или кучеров, или другую прислугу. И под землей это имя тоже носит полный чмошник. Хотя когда-то казался почти нормальным, имя не в счет.

Наташа поняла, что отвлеклась, что совсем не хочет думать о том, что слушает. И слушать тоже не хочет. А слушать надо, и очень внимательно. Потому что выбрать могут ее.

Леха не знал, кто у Милки папа. Хотя по Лехиным словам выходило, что знакомство он с папой водил, и близкое.

– Я ее папу в жопу драл, догоняешь? Хоть он прокурор, хоть мент, хоть хер собачий. Мне насрать. Я должен отсюда свалить. И свалю, догоняешь? И бабу свою схавать не дам. Или ты свою предлагаешь?

– Ну-у… – прогнусил чмошник.

Наверное, если бы Наташа ему все-таки дала, он бы сейчас вел себя иначе. Хотя не факт. Такой уж чмошник. Епифаном нормального парня не назовут. Нет, не так… С именем Епифан парень нормальным не вырастет.

Если бы… Но она не дала. Здесь тем более не даст. Ей хотелось другого – вцепиться ему в рожу. Почувствовать, как расползается под ногтями кожа. Как лопаются под пальцами глаза.

Будь Епифан один – так бы и сделала. Напрыгнула бы кошкой из темноты и выдавила бы глаза. За его «ну-у…». И силы бы нашлись, так разозлилась.

Но их двое. Они убьют ее и разделают Лехиным ножом. Потом скажут девчонкам, что сходили на охоту. Ну вот как-то исхитрились, без фонаря и без приманок. Они уже успели обсудить, что будут говорить, – не зная, что одна из девушек притаилась рядом, во мраке.

Наврут, а потом станут вчетвером есть принесенное «с охоты» мясо. Едва обжаренное, полусырое, топлива мало. И Милка со Светкой не будут смотреть в свете костерка в глаза друг другу. И не будут вслух удивляться, с чего бы здешние крысы, пусть и необычайно крупные, совсем уж разрослись и стали такими мясистыми.

А если в жаркое попадет то, чего у крыс не бывает – женский сосок, например, – Светка (или Милка) сделает вид, что не заметила. И постарается прожевать побыстрее.

Картина ужина стояла перед мысленным взором яркая. Ужина, где она будет пассивным участником, хоть и главным… Главным и единственным блюдом.

Все казалось таким зримым, что хотелось вскочить и убежать в темноту.

Она осталась. Могли выбрать не ее.

Наташе не исполнилось двадцати… Раньше побаивалась этой даты: сменится первая цифра в двузначном числе, обозначающем возраст, – и вторые цифры замелькают, как в последнем окошечке электросчетчика, – не заметишь, как тридцатник подкатит, а там и старость не за горами.

Ей, дуре, хотелось: хоть бы этот юбилей никогда не наступил… Видать, кто-то наверху, – не на поверхности, совсем наверху, – услышал. И поиздевался, исполнив желание.

Теперь она мечтает дожить до неприятной круглой даты. Но тот, кто наверху, не слышит.

В общем, она согласна зажмуриться, если в ее порции окажется что-то, для крыс не характерное. Она хочет жить и не станет спрашивать, куда подевалась Мила или Света. Подевалась и подевалась, крысы сожрали, с любым случиться может.

Однако Светке ничего не грозит… Леха ее парень, и парень с понятиями, – говорил, словно гвозди заколачивал: свою телку ему жрать западло. Точка. Не обсуждается. И Епифанову телку не стоит.

Иное дело бесхозная Мила.

Лично он, Леха, ничего против нее не имеет. Но у нее, у Милки, судьба такая. Не повезло ей. Карта так легла, для нее неудачно. Может, Милка и сама бы доперла, если б не ошизела с голодухи, что кто-то должен собой пожертвовать, чтоб других спасти. А кроме нее, Милки, получается, что и некому.

Такая вот была у Лехи позиция.

Излагать он умел убедительно. Мог убедить хоть словами, хоть руками, хоть ногами. Мог и ножом.

Наташу убедил влет: все логично и здраво, кто-то должен спасти других, и кроме Милки некому. Не придумать другого варианта, как голову ни ломай.

Но недоделанный чмошник Епифан не соглашался. Он, в отличие от Лехи, с Милкиным родителем знакомство свел не фигуральное. Поговорили один раз. Но чмошнику и раза хватило. О чем и как они беседовали, никто не знал. Но утырок стал после того обходить Милку по широкой дуге. А если сама подходила, общался односложно: привет, да, нет, не знаю, пока.

Мила не обиделась, хоть слегка удивилась, – и сделала знак следующему соискателю… Папа с новым претендентом на сердце и постель дочери потолковать не успел. И уже не потолкует – даже если добрый волшебник махнет палочкой и все окажутся наверху. Или если злой волшебник телепортирует сюда папу…

Толковать папе не с кем. Следующим кавалером Милы оказался Стас.

Епифан хотел выбраться отсюда, но не хотел вновь общаться с Милкиным папой, когда тот станет спрашивать, куда девалась дочка. Его и первый разговор пронял до мокрых подгузников.

И сейчас гнусный чмошник сдавал Наташу. Епифан не говорил прямо, что убить надо ее. Он убеждал, что нельзя трогать Милу, что сожрав ее, лучше все попытки выбраться прекратить, – здесь им будет спокойнее и безопаснее.

Между слов торчал толстый намек: выбрать придется Наташу. Чувствовалось: едва только Леха назовет ее имя, Епифан долго ломаться не будет. Скажет, что ему бы, конечно, не хотелось… Но раз уж так получается…

Леха намеков не понимал. Он вообще не понимал, как так можно: сдать свою телку.

Наташа решила: если они выберутся и он захочет, она Лехе даст, хоть он совсем ей не нравился, даже наоборот. Даст один раз, но с душой. За это самое непонимание.

Едва так решила, подкатил приступ кашля. Наташа поняла, что никому и никогда уже не даст. Разве что даст кое-кому чувство сытости…

Они ведь недаром ушли в сторонку. Они понимают, что случится, если девчонки узнают… Леха точно понимает – он прямо сказал в начале подслушанного разговора: о том, какой ценой все выбрались, будут знать только они с Епифаном, вдвоем. Порубают мясо помельче, чтобы двум оставшимся девкам легче себя обманывать. А потом – чтоб легче все стереть из памяти.

Леха был недурным психологом. Интуитивно чувствовал людей. Втолковывал: должны забыть, иначе будут себя винить, накручивать – и сдадут или проболтаются. Тогда они с Епифаном присядут надолго. Если же сделать все тихо – девки сами будут рады позабыть, что тут произошло. Но надо им помочь, поставив подруг перед фактом, – а перед подругами положив еду.

Он, Леха, и в одиночку бы все провернул, да с голодухи ослаб и боится дать маху.

Наташа поняла: сейчас закашляется и подпишет себе приговор. Из отнорка ей не выбраться, парни перекрыли выход. Можно орать, но до большой пещеры звук не долетит. Ее убьют и разделают.

Она прижала ладони к лицу. Зажимала рот, стискивала нос двумя пальцами. Не дышала в самом прямом смысле. Кашель, лишившись выхода, колобродил внутри. Грудь содрогалась в судорожных движениях. Казалось, кто-то шурует в легких сортирным ершиком – но железным и докрасна раскаленным. Было больно. Нестерпимо хотелось впустить воздух внутрь и выпустить кашель наружу.

Спас ее Леха.

– Кончай базар, – сказал он, оборвав недоделка, хотя они ничего так и не решили. – Пошли обратно. Девки всполошатся, искать начнут… После добазарим.

Следующую фразу Леха произносил на ходу, Наташа слышала ее с каждым словом все хуже. Но уразумела, что Леха отложил решение вопроса. Дескать, еще денек поработать на расчистке завала смогут, сил хватит, но потом надо выбирать… Если, конечно, судьба не выберет за них, и кто-то из девчонок в ходе работ не подвернет ногу и не станет бесполезной обузой, – и тогда, будь та хоть Светкой…

Дальше Наташа не расслышала. Поняла главное: останется жить, может ненадолго, но останется.

Она с опаской кашляла в рукав. И думала, что когда и если Леха – потом, наверху – захочет ее трахнуть, она не просто даст с душой, но и согласится на все, что он пожелает. Даже если пожелает необычного, но чтоб не больно… Не слишком больно… Ладно, можно и больно, заслужил.

Получена отсрочка на день… вернее на столько времени, сколько Леха посчитает за день.

Надо сделать так, чтобы выбор пал на кого угодно, только не на нее.

Она вспомнила, для чего сюда пришла. Разыскала ощупью нычку, там лежало наследство Стаса, утаенное от остальных, – полусъеденная плитка шоколада. Наташа с детства не любила молочный шоколад, предпочитала черный, горький. Теперь полюбила. Черноты и горечи вокруг с избытком, хочется светлого и сладкого.

Она сжевала четыре ломтика, хотя пришла за одним, за ежедневной своей порцией. Но теперь не до экономии: чтоб спастись, понадобятся силы. А не спасется – зачем ей шоколад?

2. Епифан

После разговора парни возвращались к лагерю.

Леха шел первым. Подсвечивал путь тоненьким лучиком брелка-фонарика. Тот пока светил: батарейка-таблетка оказалась живучей, настоящей долгожительницей в сравнении с пальчиковыми, давно разрядившимися.

Увы, брелок предназначался для ситуаций житейских: осветить, например, замочную скважину в темноте. Для подземелья пустяковый фонарик годился плохо. Вообще не годился.

Леха часто останавливался, не видя, что впереди. Под ногами валялось много всякой дряни: и камни, выпавшие из свода, и куски окаменевшей глины, мало от камней отличавшиеся. Споткнуться и подвернуть ногу легче легкого.

Епифан шагал следом, как слепец за поводырем, ночное зрение у него оказалось никудышное. В прошлой жизни он не замечал за собой такого, но под землей факт стал очевиден. Сейчас Епифан налетал на Леху, утыкался в спину, когда тот останавливался.

Леха не попрекал, вообще не обращал внимания. Это казалось самым обидным. Епифан не понимал, почему он всегда и всюду оказывается на вторых ролях. Ведомым, а не ведущим. Ему хотелось наоборот. Не здесь, в темном подземелье, – вообще в жизни. Не получалось.

Иногда он думал: корень всех его бед в имени.

Ему не повезло, он родился в пору православного ренессанса. Родители, вчерашние атеисты, воцерковились с размахом. На двунадесятые праздники непременно отстаивали до конца долгую службу. Плюс еженедельные походы в храм за исповедью и причастием. В квартире-двушке появился красный угол, оформленный строго по канону, а в постные дни в холодильнике и с ищейками было не сыскать ничего мясного, даже сосисок, мясных весьма условно.

Имя отпрыску, родившемуся в такой богобоязненной семье, разумеется, выбрали по святцам.

Епифан проверил годы спустя: мог стать Петром, так нет же… Ладно хоть Панакакием не окрестили, поминали и такого святого в тот день. Отчаянно скучает, наверное, небесный заступник Панакакий на небесах – покровительство оказывать некому из живущих.

Он надеялся получить новое имя после двадцатилетия, при замене паспорта. Надеялся до того, как оказался здесь, под землей. Теперь он согласился бы жить даже под старым именем, притерпелся к нему за девятнадцать с лишним лет. Главное не имя, главное – жить.

Жить, даже если ценой станет Наташка.

Она ему никто, по большому счету… Да, интересовался ею, но не как личностью… Как справедливо заметил Стас еще наверху:

– По меньшей мере два достоинства у Натали есть.

– Какие? – полюбопытствовал Епифан.

– Во-первых, большая упругая грудь…

Стас выдержал паузу, и Епифан купился как ребенок.

– А во-вторых?

– Во-вторых: вторая упругая грудь! – объявил Стас. – Два достоинства четвертого номера. Других не вижу…

Стас был из той породы дебильных шутников, что считают: хорошая шутка всегда хороша, сколько ее ни повтори. Когда его заживо сожрали крысы, Епифан ничуть не расстроился.

Но суть приятель ухватил верно: как личность Наташа полный нуль. Всего лишь кусок мяса… Большой, сочный и аппетитный.

…Штольня повернула, стала шире, своды уже не нависали над головой. Подпорок здесь не было, и ход с полным правом мог считаться пещерой. Впереди показалось пламя костерка, идти стало значительно легче, чем в кромешной тьме. Жечь костер приходилось постоянно, не только для приготовления пищи, когда у них случалась пища. Но и для тепла. Здесь было плюс пять, может плюс шесть…

Не так уж холодно для людей, одетых по апрельской погоде. Но только если люди сытые и не сжигают калории на тяжкой работе.

Девчонки сидели рядышком, прижавшись. Мила крутила фитили для «коптючек», выдергивая утеплитель из того, что осталось от куртки Стаса. Света, протянув руки к скудному огню, отогревалась. Наташка куда-то отлучилась.

– Ну как? – немедленно поинтересовалась Света. – Не ушли?

Имелась слабая надежда: крысы уйдут и можно будет пробраться наверх через их владения. Вонь там страшная, но они вытерпели бы.

Пока гарнизон крысиной крепости на месте, туда не пройти. А прорываться с боем после смерти Стаса расхотелось.

– Крысы там же, – ответил Леха и сменил тему: – Воду нацедили?

– Нацедили, – откликнулась Мила.

– Что ж не кипятите?

– Наташка обещала дров поднести, да застряла где-то…

– Чего одна-то поперлась? – спросил Леха. – Приключений мало?

– Надобность у нее… – пояснила Света. – Женская… Ну и дров заодно, сказала, поднесет.

– Нашла время… – сказал Леха огорченно.

Поразмыслил о чем-то и добавил иным тоном:

– Сляжет, работать не сможет… – Он со значением поглядел на Епифана.

У того сжалось сердце от радостного предчувствия. Он-то старался, кружным путем подводил Леху к мысли, что выбрать надо Наташку. А дура сама подставилась с дурацкими месячными. И Мила останется жить…

Тут Света все испортила:

– Нет, у нее это дело легко проходит. Даже но-шпу не пьет, аж завидно.

Вдали затрепетал огонек «коптючки». Наташка, легка на помине.

Наташа вернулась с перекошенной физиономией, словно повстречала крысу с сенбернара ростом. Причем крыса извращенно, многократно и садистски Наташку изнасиловала, а затем пыталась сожрать, но та чудом ускользнула. А кто думает, что это черный юмор, пусть попробует разыскать обглоданные косточки Стаса.

– Там… там… – начала Наташка и застряла на первом же слове.

– Что там? – спросил Леха. – Вдохни, потом выдохни. И базарь понятно.

Она вдыхала-выдыхала, аж свист стоял. Но ничего понятного сказать не могла.

Леха оказался рядом с ней, Епифан подумал: сейчас отвесит пощечину, но тот лишь вынул из ее пальцев «коптючку», загасил и сунул в карман. Взял Наташку за плечи, встряхнул пару раз. Заговорил, глядя ей в глаза:

– Ты не там, ты здесь. Все кончилось. Говори, что? Крысы?

– Н-нет… – выдавила Наташка. – Н-не крысы… Там кто-то был… большой… не знаю, кто.

Умом поехала, понял Епифан. Свихнулась от голодухи и постоянного стресса – все равно что ногу подвернула, только хуже. Вот вопрос и решился. С психопаткой возиться возможности нет.

Леха нагнулся над рюкзаком, достал последний рабочий фонарь, замотанный в тряпки (или предпоследний, если считать брелок). Батарейки в нем сесть не могли, за полным их отсутствием, – напряжение шло от динамки. Древняя штука, еще советская, и жизнь ее подходила к концу, при работе динамки раздавались нехорошие посторонние звуки, – оттого Леха использовал фонарь лишь при расчистке штольни, при охоте или при какой-либо чрезвычайной ситуации.

– Пошли, глянем, – сказал Леха.

Епифан не понял: что, Леха решил ее… прямо сейчас… значит, надо пойти с ними?

Стало не по себе. Одно дело обсуждать, чье мясо спасет остальных… И совсем другое – зарезать девчонку, с которой отучился два года в одной группе. Решили же отложить до завтра… Если сейчас уйти с Наташкой, а вернуться со свежатиной, – Милка со Светкой все поймут, надо как-то иначе, тоньше…

Леха нажимал на широкий рычаг динамки, та с визгом раскручивалась, луч набрал силу, – яркий, мощный – никакого сравнения с дистрофичным лучиком брелка, не говоря уж о «коптючках», дающих больше вони, чем света.

– Пошли! – Леха потянул за рукав Наташу.

Епифан, продолжая сомневаться, шагнул следом… Он бы все-таки отложил на денек… Но если надо…

– А ты куда? – спросил Леха. – Посиди с девчонками. Сам управлюсь.

Сам?! Епифан остановился. Да, пусть сам управится. Пусть вернется с едой и без Наташки. А он, Епифан, постарается поверить, что в ловушки попались несколько крыс, очень крупных и мясистых… А потом постарается все забыть.

Если же забыть не получится – то надолго присядет один Леха.

Туда ему и дорога.

Зря радовался… Проклятие имени вновь сработало: Леха вернулся, притянул к себе, прошептал в ухо:

– Не лыбься, как мудак. Я лишь гляну, что ей привиделось. Догоняшь?

И ушел.

Епифан понял, что ждать подачек от судьбы нельзя. Не с его везением… Надо брать дело в свои руки, впервые в жизни.

Понял и приступил к плану «б».

3. Наташа

Она не раз задумывалась: с чего началась цепочка причин и следствий, – и привела к финалу, какой не мог привидеться в кошмаре? Где и когда надо было сойти с гибельной тропинки? Развилок пройдено много, но каждый раз она сворачивала не туда.

А началось все банально. Весной, в апреле, Наташе захотелось странного…

Такого, что не осознать и не сформулировать, чего же именно хочется. Нет, не о сексе речь, хотя Мила утверждала, что вся Наташина проблема состоит в банальном недотрахе. Дескать, весна, гормоны, – найди себе парня и все мигом наладится.

Подруга многие жизненные проблемы сводила к сексу, но о недотрахе у них с Наташей понятия имелись разные. Мила не была нимфоманкой, однако три-четыре дня без секса вгоняли ее в депрессняк. Наташа тоже не жила по монастырскому уставу, но если случались периоды без парня, переносила их спокойно.

С Вадимом они расстались, но пока, уже больше месяца, она не занималась активным поиском. Даже утешителей на одну ночь не искала. К ухаживаниям парня со странным именем Епифан отнеслась с иронией, он казался Наташе забавным, но сама понимала: в постели они смогут оказаться, только если звезды сойдутся в крайне редкой комбинации.

Дело не в сексе… Хотелось странного. Не то уехать куда-нибудь, где никогда не бывала… Не то заняться чем-нибудь, до сей поры не опробованным… Всё: и талые лужи, отражающие синее небо и белые облака, и набухающие на деревьях почки, и надрывный птичий хор, – всё звало, всё манило куда-то, а вот куда… не понять.

Тут-то и подкатил Епифан с идиотской идеей. Вернее, статус «идиотской» идея получила позже, а в тот момент показалась интересной, даже заманчивой.

Задумал он пикник. Не заурядный выезд в лес, сыровато сейчас в лесу, – а диггерский пикник, под землей. Загадочные подземелья, свечи, летучие мыши… в общем, романтика. А уж какие кадры можно сделать…

Последнюю фразу он произнес не зря. Знал, что и Наташа, и Мила, слушавшая разговор, большие фанатки Инстаграма и соревнуются с подругами, чьи селфи круче.

В общем, сумел заинтересовать. Милу даже больше, – и она занялась бурной организаторской деятельностью. Иначе затея могла остаться на уровне намерений, имелась у Епифана черта: придумать что-нибудь интересное и ничегошеньки не делать для воплощения придумки. А потом придумать что-то еще, и еще, и еще… Он был по жизни лентяем с хорошо работающей фантазией. Мила, напротив, если уж собралась что-то сделать, то в долгий ящик не откладывала.

Решили ехать на подземную прогулку в ближайший уик-энд. Вернее, Мила так решила и сама же определила состав: она со Стасом, плюс Наташа с Епифаном, – предполагалось, что под землю отправятся лишь две пары. Но Епифан объявил, что туда не попасть просто так, да оно и к лучшему – что за отдых, что за романтика в местах посещаемых, среди мусора, опустошенных бутылок и использованных презервативов? Короче, с ними пойдет диггер из настоящих в роли гида и проводника.

Услышав, что присоединится третий парень, Мила позвала Светку.

Со Светой у Милы отношения сложились дружеские. Возможно, причиной тому стала Светина внешность: ни с Милой, ни с Наташей подруга конкурировать не могла. Поклонников у нее было не густо, и Мила старалась помочь – знакомила Свету с парнями, и даже пару раз пыталась сплавить своих отвергнутых кавалеров.

Помогали личной жизни Светки эти старания мало… Можно сказать, совсем не помогали. Тем удивительнее было услышать, что она на подземное приключение согласна, но пойдет со своим парнем, – если Мила не против, конечно.

«Мой парень» – надо слышать, как эти слова прозвучали, с какой интонацией.

Мила изумилась. Светкин парень?! А она, Мила, ни сном, ни духом?! Наташа просто порадовалась за подругу.

В затеваемой экспедиции вновь стало нечетное количество участников: четверо парней и три девушки. Но приглашать кого-то еще не стали, уик-энд на носу.

Встречу назначили у касс железнодорожной станции Рыбацкое. Наташа, мягко говоря, удивилась – увидев, с кем пришла Светка.

Мало того, что парень оказался ниже подруги, девушки рослой, – так еще по виду типичный гопник «с раёна». И не только по виду. Если молодой человек представляется не Алексеем, а Лёхой, и первым делом интересуется, где здесь можно «затариться пивасиком», – это кое о чем говорит.

Затем удивление прошло, и Наташа выбросила проблему из головы: для Светы на безрыбье и рак рыба, найдет кого получше – наверняка избавится от своего маргинала. И она перестала обращать на Леху внимание.

Если бы Наташа знала, что ее жизнь напрямую станет зависеть от решений и действий Лехи – постаралась бы держаться к нему поближе, расположить к себе…

Хотя нет… Знала бы – рванула бы без оглядки, плевать, что подумают подруги и парни.

Но она не знала, и пошла со всеми, и оказалась здесь, в лагере, разбитом в пещере.

В лагере смерти.