Текст книги "Твари, в воде живущие (сборник)"

«Хватит копаться в рыбацких байках, – подумал Лукин. – Потому что в тех историях поймать Чертушку никому и никогда не удавалось. И даже любая попытка завершалась печально… А утренний эксперимент показал, что здесь просто животное – пусть огромное, пусть пока непонятное – но, безусловно, смертное и никак не сверхъестественное…»

Теперь предстояло отыскать Пашиного не то друга, не то коллегу… вроде по фамилии Ковалев… где-то лежал тут в бардачке блокнот с телефонами.

5

Слава К. – так он был обозначен в Пашиной записной книжке – действительно оказался тем самым коллегой Ковалевым, которого он искал; и спустя час после телефонного разговора Лукин сидел на крохотной кухоньке его двухкомнатной квартиры.

Разговор пошел легко, вопреки первоначальным опасениям – Слава оказался в курсе всего, что произошло с Ларисой, Валерой и Пашей – но почти сразу Лукин понял, что не пойдет с Ковалевым ни в горы, ни в разведку. Ни на охоту за ТВАРЬЮ.

Ковалев вполне годился Лукину в сыновья – лет тридцать, или даже чуть меньше – был умен и прагматичен, даже особо и не стараясь свой прагматизм замаскировать.

В озерного монстра он, насколько понял Лукин, абсолютно не верил, не стоило и стараться, приводя теоретические выкладки и практические доказательства – такое, надо понимать, лежало вне его представлений о жизни. Ларису, впрочем, он тоже ни в чем не обвинял, даже намеками не касался просшествия на озере…

Игорю Евгеньевичу был готов помочь всем, чем мог – и совершенно, с какой-то провинциальной непосредственностью, не скрывал, что ждет в свое время ответной помощи – оставаться звездой районного масштаба никак не соответствовало его планам на жизнь, а завоевывать столицу лучше всего, опираясь на связи таких людей, как Лукин.

«Ну что же, Слава К., все понятно… Отчего бы и не помочь тебе в Москве… у меня записная книжка ломится от телефонов людей, до которых самостоятельно ты бы добирался ой как долго. Но за это, дорогой друг, я постараюсь вытянуть из тебя все, что может иметь отношение к моему делу… а знаешь ты, похоже, немало…»

Действительно, в отсутствии Пашки Ковалев оказался бесценным источником информации о районе и, к тому же, хорошим рассказчиком – излагал конкретно и сжато, оставляя только необходимые подробности, а если чего-то не знал, то адресовал к безусловно компетентным в вопросе людям.

Первым делом Лукин постарался прояснить вопрос об экологе-одиночке Завьялове и таинственном спутнике, упавшем в озеро. И тут его подозрения полностью оправдались.

Завьялов слыл личностью в районе известной, можно сказать одиозной, питавшей не избалованную сенсациями местную прессу своими экзотичными выходками. То прикуется наручниками к проходной деревообрабатывающего комбината в знак протеста против сокращения зеленых легких планеты, то вообще изобразит фарс с самосожжением на площади перед администрацией.

Лет пятнадцать назад был он записным диссидентом и неоднократным клиентом областной психушки; потом старательно боролся за демократию, драл глотку на митингах и сжигал чучела гекачепистов; а не так давно подался в зеленое движение, благо представился удобный случай.

Года три назад защитники окружающей среды неожиданно резко атаковали Кандояжский ЦБК, тихо и мирно выпускавший картонные коробки да туалетную бумагу. Нет, понятное дело, комбинат экологическую обстановку в округе никак не улучшал, но и смертельной угрозы всему европейскому северу, как то изображали зеленые, тоже из себя не являл.

Достаточно было, по мнению Ковалева, вложить не такие уж великие суммы в модернизацию очистных сооружений. Но гринписовцы как с цепи сорвались – митинги, акции, листовки, сборы подписей о закрытии, постоянный палаточный лагерь у ворот, визиты столичных телевизионщиков…

В основном суетились активисты московских и питерских филиалов международных экологических организаций, но рекрутировались также местные кадры, среди них и Саша Завьялов, все как-то не находящий себе места в вожделенном обществе победившей демократии.

А закончилась невиданная шумиха просто: обанкротившийся комбинат по дешевке приобрела финская бумагопроизводящая корпорация; финны, за экологическую чистоту родной Суоми тоже весьма радеющие, перенесли в Кандоягу самые вредные производства; международные сторонники чистого мира как-то разом потеряли интерес к ЦБК.

Местные, правда, еще какое-то время пошумели – но быстро обнаружили, что пикетировать и жить в палаточных лагерях за свой счет довольно-таки накладно – и постепенно все отошли от зеленого движения. Все, кроме Завьялова. Он остановиться уже не смог и подался в экологи-партизаны…

Лукин не стал задерживаться на печальной судьбе Кандояжского комбината и задал неожиданный вопрос: о траектории запуска космических спутников.

– “Космос– 954”? – мгновенно сориентировался Ковалев, – приходил к нам Завьялов и с этим, есть у нас тут такая легенда, но автор явно не он, слухи давно бродят… В Плесецке все отрицают – так они там все и всегда отрицают, пока фактами к стенке не припрешь. Может, действительно рухнул где-то в тайге, мало ли случалось таких падений и здесь, и на Байконуре.

Но Лукина интересовала не сама вероятность падения злосчастного спутника, но то, мог ли тот с точки зрения баллистики рухнуть в его озеро.

Слава задумался, теребя мочку уха; потом отправился, извинившись, в детскую комнату (семья его отдыхала у родственников, под Ростовом). Вернулся через пять минут с большой, ярко раскрашенной книжкой. “Космос в картинках” – прочитал Лукин на обложке.

Гуманитарии, черт возьми… Ох, не тому на журфаках учат, если простейшие технические вопросы приходится прояснять по таким книжечкам…

Еще через десять минут два гуманитария, склонившись над книжечкой для младшего школьного возраста, выяснили главное: упасть к западу от Плесецка спутник никак не мог – траектории запуска направлены исключительно к востоку.

«Единственный вариант – ракета сошла с баллистической траектории сразу после старта, – понял Лукин. – Отклонилась на запад уже в неуправляемом полете… Ага, и умудрилась угодить именно в это озерцо. А на борту действительно оказалась ядерная силовая установка… И активировалась при падении… Не проще ли, товарищ Лукин, сделать всего одно предположение: в свое время люди в мундирах захоронили в озере, воспользовавшись большой глубиной и безлюдьем места, пару-тройку контейнеров с чем-нибудь био– или радиоктивным… Куда проще, чем такая цепочка маловероятных допущений…»

– А вот по таежным озерам я небольшой специалист… – сказал Слава К. с сожалением. – Все поверхностно: пикники-шашлыки, иногда рыбалка, один-два раза в год на охоту вырываюсь. Но есть у нас один колоритнейший тип, Маркелыч… Он, по-моему, может рассказать все про любое озеро в округе – с детских лет тут рыбным промыслом занимается. Завтра попробую с ним связаться и договорится о встрече; но ничего заранее не обещаю, тот еще Фигаро, по трем субъектам федерации мотается…. на редкость интересная личность.

6

Переночевал Лукин в гостинице.

Встал по привычке рано, на рассвете, и сразу поехал в аэропорт – проблем с билетами на вторник, равно как и очереди к кассам, не оказалось. Лукин послонялся по гулко-пустынному залу ожидания, позавтракал в открывшемся буфете, с трудом отвязался от бича, пытавшегося всучить за десятку обручальное кольцо, по виду явно латунное. И, дождавшись приличного для визитов часа, отправился в приткнувшуюся сбоку летного поля гостиницу летного состава – договориться о нестандартном багаже на обратный рейс.

Разговор с пилотами обнадежил – с полной загрузкой они из Москвы летали лишь в канун начала школьных занятий. А сейчас, неформально договорившись с экипажем, можно провезти хоть танк Т-80 в разобранном состоянии.

Дел в городе не осталось, и он решил вернуться до вторника на озеро – оно неодолимо притягивало Лукина, было что-то отчасти наркоманское в желании оказаться вновь на высоком берегу, под шуршащими кронами сосен и вглядываться таинственную прозрачную глубь…

Выруливая по узенькой бетонке, ведущей от шоссе к аэропорту, Лукин затормозил у одноэтажного красно-кирпичного здания – метеорологической станции, вспомнив вдруг про неразрешенную до сих пор загадку: непонятно как уцелевших аквалангистов.

Дежурившая по станции древняя старушка (а где найти молодых за такие мизерные деньги?) наверняка помнила времена повальной охоты за шпионами и взирала на Лукина крайне подозрительно. Но, не найдя в просьбе криминала и внимательнейшим образом изучив его документы, позволила просмотреть подробные сводки погоды за минувшие две недели.

Выстрел с завязанными глазами угодил в цель: накануне приезда на озеро следственной группы резко упало атмосферное давление – на сорок пять миллиметров и потом медленно повышалось, последние три дня стабилизировавшись на довольно высокой отметке…

«Вот и разгадка, – понял Лукин. – Не знаю как там у ящеров, но вот рыбы реагируют на такие скачки давления очень чутко… И чем крупней экземпляр, чем больше у него плавательный пузырь, – тем сильней реакция. Мелочь приспосабливается почти мгновенно, шныряет и кормится у берега, как обычно… А вот крупные напрочь теряют аппетит и подвижность, стоят два-три дня у дна в полной апатии. Похоже, на редкость повезло этим ребятам с аквалангами…»

В гостинице, куда он заскочил за вещами, администратор попросила как можно быстрее перезвонить Славе Ковалеву; Лукин позвонил прямо от ее стойки, выслушал несколько фраз невидимого собеседника, коротко поблагодарил и повесил трубку – поездка на озеро откладывалась.

Слава, к легкому удивлению Лукина, выполнил свое вчерашнее неуверенное полуобещание – разыскал Маркелыча, местного Дерсу Узала и договорился об их встрече – она должна была состояться спустя сорок минут в Пионерном (не то в окраинном районе города, не то в сросшемся с ним поселке).

7

Степан Викентьевич Парфёнов (с чего его все вокруг звали Маркелычем? – непонятно) по размерам личных сбережений и долям в различных предприятиях мог называться “новым русским”; по внешнему же виду походил на представителя малопочтенного сословия бичей, перебивающегося случайными заработками, чтобы с началом сезона завербоваться в экспедицию или в рыболовецкую артель…

Лукин, в общем, был подготовлен к такому вчерашним рассказом Славы К., но все равно удивился, когда распахнулась дверца остановившегося рядом с уазиком новенького “Лендровера-Дискавери”, зачем-то украшенного тарелкой спутниковой антенны. С водительского места вылез мужичок лет шестидесяти в ватнике с обрезанными рукавами, в засаленной кепке и в чем-то испачканных старинных военных галифе, заправленных в стоптанные кирзовые сапоги.

Лицо Маркелыча покрывал загар – не ровненький загар Анталии или солярия – нет, надо много времени проводить под нежарким северным солнышком и на режущем ветру (не брезгуя и народными внутренними согревающими средствами), чтобы кожа обрела такой кирпично-бурый цвет.

– Здорово! – ладонь, бугрящаяся каменно-твердыми мозолями, изрезанная шнурами снастей, стиснула как клещами протянутую для рукопожатия руку Лукина.

– Ты, что ли, приятель Паши-то будешь? – начал Маркелыч без долгих предисловий. – Я, знаешь, московских-то не больно жалую, тем более из газет-журналов – наврут с три короба, намутят воду… Но Иннокентьич мужик правильный; было дело – помог крепко мне, теперь и я чем могу, помогу… Ну пошли, присядем на свежем воздухе, в ногах-то правды нет… У меня времени час где-то, а рассказать про твое озерцо есть чего, так что ты не перебивай, будут вопросы – потом задашь…

Лукин согласно кивнул головой и они уселись на толстенный поваленный древесный ствол, служивший (судя по валявшимся вокруг многочисленным бычкам и пробкам от бутылок) вечерним клубом по интересам местным любителям крепких напитков…

Его собеседник был потомственный северный рыбак – и отец, и дед, и прадед, и все предки вплоть до самого легендарного Парфёна, бежавшего в северные дали еще от царя-реформатора Петра – все занимались рыбным промыслом. Ловили всегда по старинке, не оглядываясь на царские установления об охране рыбных запасов и, позднее, на декреты Совнаркома. Говоря проще – браконьерствовали.

Маркелыч вступил на тернистый наследственный путь, когда весьма ужесточились санкции за незаконный лов: штрафы и изъятия сетей сменились тюремными сроками. Степа Парфёнов слыл ловким и удачливым, да и с инспекторами умел договариваться, но и его не избежала чаша сия – получил в конце концов за злостное браконьерство пять лет, тогдашний максимум.

Рубил лес не так далеко, в соседней республике Коми, а когда вышел – в родных краях снова возрождали рыболовецкие артели; власти наконец осознали тот простой факт, что рыбсовхозам осваивать мелкие затерянные в тайге озера невыгодно, гораздо больше там наловит по заключенному договору ватага из пяти-шести человек, а то и одиночка с десятком сетей.

Получалось, что сидел Маркелыч вроде и не за что; но он на власть не обиделся, сколотил артель и занялся знакомым делом. Конечно, то была не вольготная жизнь старых времен – весь улов приходилось сдавать по фиксированным ценам, весьма и весьма заниженным…

Но в ватаге Парфёнова паи всегда выходили в конце сезона куда выше, чем у других – как никто знал он тайгу и озера; умел безошибочно определить, стоит или нет начинать лов на той или иной ламбе; и рыбьи стаи находил, казалось, верхним чутьем, без всякого эхолота. Соответственно и народ мог отбирать в артель придирчиво – многие к нему стремились, но пьяницы и лодыри получали от ворот поворот.

Когда задули-засвистели первые сквознячки перестройки и хорошо знакомое слово “кооперация” стало приобретать новый смысл, у Степана Викентьевича скопился уже изрядный капиталец.

В отличие от многих других, доставших деньги из дальних захоронок, в торговлю он не кинулся, «купи-продай» никогда особо не привлекало, не та наследственность – но когда внук писателя-комиссара объявил повальную приватизацию, несколько рыболовецких фирм Парфёнова уже более чем успешно конкурировали с загибающимися без дотаций рыбсовхозами.

И пока другие успешно прибирали к рукам магазины и фабрики, под контролем Маркелыча оказалась добыча и переработка рыбы на территории с пару европейских стран размером (ну а потом, заодно уж – и производство снастей да лодок, и кое-какое строительство, и пакет акций речного пароходства, и инвалютный рыболовный туризм).

Короче, император тайги и окрестностей.

8

– Я сам почти с тех краев-то, а вот как озеро называется – не знаю. Местные, что с деревни, просто говорили: Озеро. Щучьим еще звали, Светлоозером звали, за воду чистую… Одно время, недолго, Прошкиным озером стали звать – тракторист там утонул совхозный, Прохор…

Услышав про еще одну жертву озера, Лукин насторожился – Маркелыч оценил его реакцию и пояснил:

– По весне под лед провалился, с трактором… Пару километров по льду решил срезать, ну и… Не нашли, в общем, криминалу в истории той… Вот. А ловить-то на озере мне мало приходилось, оно лет тридцать тому людным местечком было… для наших дел… но бывал там часто. А потом, когда артели начались и промысловики-одиночки тоже, жил там один… писатель… Заключил договор, избушку подлатал, печь сушильную наладил – и давай озеро сетями чесать… А пока сети стоят – книжку корябал… Читал я потом, лажа сплошная… Он уж там, в книжке-то, такой чистый-благородный: рыбу поймает, пометит, обратно выпустит… Жизнь рыб он изучает, Жак-Ив Кусто, бля… Хрен он там что изучал – поймает и сушит; потом в мешок – и сдавать… Уж я думаю, теми денежками зимой и жил, с писанины своей давно ноги бы протянул… Фамилию вот запамятовал, что-то от озера известного… Ладогин, может? Хотя он той фамилией только книжонки свои подписывал, а в паспорте другая была, но назывался всегда Ладогиным… Или не Ладогиным? Ты, Евгеньич, его в Москве отыскать попробуй, не зря пять сезонов безвылазно просидел, может чего больше тебе расскажет… Вот книжка как называлась, я хорошо запомнил – “Водные тропинки”, в журнале каком-то печаталась… Может, по книжке-то фамилию уточнишь, ну да про ту рыбу ты лучше меня знаешь…

Парфёнов поерзал, устраиваясь поудобнее на лишенном коры, отполированном штанами многих сидельцев стволе, достал пачку сигарет и предложил Лукину.

– Спасибо, не курю. Пятнадцать лет как бросил, – отказался тот, успев заметить, что пачка на редкость интересная: с одной стороны виднелись угольные фильтры, вполне соответствующие дорогой марке, с другой торчали бумажные мундштуки дешевых папирос…

Маркелыч извлек как раз папиросу – вполне плебейскую беломорину и чиркнул зажигалкой. Зажигалка оказалась еще интереснее – стилизованная по моде, завезенной в эти края полвека с лишним назад вернувшимися фронтовиками: из желтой (золотой?) винтовочной гильзы, с отполированным колпачком на цепочке, с колесиком сбоку… По торцу колесика вилась надпись латиницей и, надо думать, стоила фирменная игрушка как несколько ящиков одноразовых турецких…

Старый браконьер глубоко затянулся и продолжил:

– Вот… А потом, через несколько лет, лов на озере запретили – настоящие ученые приехали, опыты какие-то ставили, рыб изучали… Сами, которые из науки, правда, катер с тралом вовсю гоняли… Но без толку все – тут невод нужен, трал медленно ползет, уходит рыба-то… только мелочь и попадалась. Тоже несколько лет там кантовались, базу на берегу западном построили… Не знаю, чего уж там они наизучали – мне не докладывались; но профессор их главный потом приезжал еще раза три, когда опыты они свои уже закруглили и съехали; говорил – нигде мест таких не видел, красота, мол, неописуемая… Рыбу ловил, охотился… Давно не видно, может помер… старый уже был… Так он, профессор-то, бывало, примет чарочку с улова удачного – и давай заливаться, как озеро через него прославится… Что-то он здесь, дескать, открыл-изобрел… Ему, значит, награды-степени полагаются, ну а нам, здешним, как бы за помощь тоже почет всенародный…

«Так-так, – подумал Лукин. – Значит, еще и ученые… Биологи, надо понимать. И что же, интересно, герр профессор тут наизобретал? Может, ускоритель роста для рыб? Ну и вылил бочку-другую в озеро по ошибке… Да нет, сумасшедшие гении, профессора-одиночки хороши в фантастических романах. Такое изобретение если на нобелевку и не тянет, то уж везде прогремело бы, это точно. Вернее всего, открыл пан профессор какую-нибудь новую зависимость роста рыбьей популяции от положительного изменения удельного веса зообентоса на кубометр воды, тиснул никому не нужную монографию тиражом в пятьсот экземпляров – и дело с концом…»

9

Нежная трель северного соловья – птички варакушки – прозвучала совершенно для августа месяца неожиданно, тем более неожиданно, что раздалась она из недр засаленного ватного жилета Маркелыча.

Он, хитро улыбнувшись, извлек из внутреннего кармана крохотную трубку мобильника и, тщательно нацелившись толстым, загрубелым пальцем, ткнул в нужную кнопку – отключил. Лукин изумился – свой сотовый он использовал в здешней глуши лишь в качестве будильника. И ни разу не видел, чтобы кто-то из местных пользовался мобильной связью.

– Нет покоя ни днем, ни ночью, – вздохнул старик отчасти лицемерно. – В самую глубь таежную заберешься – и то найдут, через спутник достанут… Эта игрушка только у меня тут и работает – вон какую дурынду возить с собой приходится.

Маркелыч кивнул на тарелку-антенну и продолжил:

– Так вот… В последние годы мы на озере твоем дважды ловили… Первый раз, года четыре тому, неплохо притонились – щуки здоровые, метра по полтора каждая, и много – знать, на яму-то зимовальную попали… А прошлой зимой послал бригаду, завели невод на том же месте. Ничего не поймали, только изорвали весь… видать, топляков нанесло по весне. Убыток сплошной получился – полдня майны рубили, да горючка для “Буранов”, да невод, считай, на списание пошел… Вот и все, что я про озеро твое знаю. А большего никто в наших краях тебе и не расскажет… Из деревни, Заозерья, кто съехал из старых – перемерли все, одна Андреевна осталась, так она на девятом десятке, с памятью неладно – лучше всего войну финскую помнит, считает, будто вчера кончилась; а годы-то недавние как корова языком слизнула…

– А летом вы там ловить не пробовали? Или, может, кто другой? Я имею в виду, в последнее время…

– Летом-то? Летом только нынешним добраться без вертолета можно, да и то налегке… Ты попробуй-ка, загрузи «козелок» свой рыбой под завязку – тут и застрянешь в болоте… А сигов, пеляди на озере нет, лосось не доходит, не с руки гонять вертолет-то.

– Скажите, так вот в клочья изорвать невод о топляки, на известной тоне – дело обычное?

Казалось, вопрос слегка смутил старого таежного волка; Маркелыч помолчал, достал еще одну папиросу, смял и бросил, не закурив. И заговорил о другом:

– Знаю я, что ты здесь ищешь… Ин-фор-ми-ро-ва-ли… – иностранное слово он произнес по слогам, но без ошибок и запинок. – Да вот не знаю, найдешь ли… В тайге много разного бывает, и странного, и страшного… Порой сам такие вещи видал – никому не рассказывал. И тебе не расскажу. Может, и не совсем сказки все, что про Водяного Хозяина говорят… не знаю… А невод о топляки изорвать недолго, особо не новый – если тащить напролом, дуром… Но деды говорили, что Чертушка именно так вот сети рвет, если кто его поймать вздумает. А ежели упорствовать будет – так и сам с ловли не вернется… Знаешь, я сам ни в чертей, ни в дьяволов никогда не верил, но если кошка черная дорогу перебежит – через плечо плюю. На всякий случай. И на Прошкином озере ловить больше никогда не собираюсь… береженого Бог бережет.

Парфёнов встал и вразвалку направился к “Дискавери”. Остановился и посмотрел на Лукина, сказал задумчиво:

– Даже и не знаю, что тебе пожелать: найти что ищешь или наоборот… А если дочке Иннокентьича адвокат хороший потребуются – позвони. Есть подходящий…

Он протянул визитную карточку. На ней наискосок, по диагонали, было вытеснено золотом единственное слово, стилизованное под торопливый и корявый почерк: “МАРКЕЛЫЧ ”. И длинный номер телефона снизу.

10

Тишина… Ни ветерка, ни плеска…. Как будто заманивает: ну давай, надувай лодку и приди ко мне, сыграем по маленькой – голова против головы… Приду, подожди еще чуть-чуть, я устал, я шел двадцать три года, но я приду…

Ну а что у нас тут? Тут жили те самые доценты с кандидатами, не ждущие, черт их дери, милостей от природы… Что же вы, голубчики, тут нахимичили? Да разве теперь поймешь… От причала одни столбики, крыши пообвалились, но навес держится над летней кухней – плитой да столом… А стол-то здоровенный, немало вас тут сиживало… Каких только умных разговоров эти почерневшие доски не наслушались… и смех девчонок-практиканток, и песни под гитару… Слыхали мы такое, и песни пели, и практиканток целовали… Р-романтика…

Ну а на той ржавой конструкции, надо думать, стоял у них ветряк, разобрали потом и вывезли… а вот здесь от него силовой кабель шел вон к той интересной площадке… хм, а канавка-то от кабеля осталась довольно свежая, года два-три назад выкопана… Неужели и в такие места охотники за металлами добираются?.. Что за аппаратура тут стояла, теперь уж не понять… Хоть бы профиль их работ определить приблизительно… я уж не ждал найти тут забытый лабораторный журнал с записями экспериментов, но могла бы какая табличка остаться: экспедиция, мол, такого-то НИИ… ничего… и как их теперь искать прикажете…

Короче, еще одна безрезультатная поездка. Молчит наука, как съели Кука…

11

Как всегда бывает при наборе высоты на Як-40, наступил тот неприятный момент, когда двигатели перестали тянуть на форсаже – и, казалось, отключились и смолкли, резанув тишиной по привыкшим к реву взлета ушам; а тело, только что притиснутое к спинке кресла пусть не космической, но все же перегрузкой – внезапно расслабилось в полуневесомости.

Лукин пережил сотни таких взлетов, но внутри что-то вздрогнуло и тревожно сжалось – вестибулярный аппарат существа, не предназначенного эволюцией для полетов, подавал мозгу сигнал опасности. И он подумал, что, наверное, такие же сигналы получил и на озере – наследство пещерно-древних времен, когда хруст в зарослях или плеск в близлежащей заводи означал близкую и смертельную опасность; получил – и отреагировал точно как далекий волосатый предок – копье или дубина стиснуты в бугрящихся мышцами руках и в крови закипает бесшабашный азарт последней схватки.

Какого черта, мы наследники победителей, слабаки давным-давно растерзаны и сожраны…

Но потом, на подлете к Быково, когда густые светящиеся пятна городов и поселков внизу слились в огромное, во весь горизонт, сверкающее зарево – все произошедшее показалось смешным и нелепым: кто-то утонул, жалко, но случается такое, и нередко; ну плеснула рыбина в тумане, кто сказал, что это охотник за человечиной?; лебеди чего-то испугались – эка невидаль; лещ рванул чуть посильнее и не выдержал подгнивший от долгого бездействия шнур; а старый дурак выходит на охоту за ветряными мельницами: уазик-росинант и вместо ржавого копья двустволка двенадцатого калибра…