Текст книги "Темные игры – 2 (сборник)"
Автор книги: Виктор Точинов
Жанр: Триллеры, Боевики
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Не умерла…
Конечно же, она не умерла, такие сучки отличаются редкой живучестью. Потеряла сознание, и только. Паша ведь не прикладывал к губам зеркало, даже пульс не пытался обнаружить. Увидел красную лужицу, поползшую из-под головы – и подумал в панике: всё, капут.
А она была жива… Черт возьми, она всё время была жива… Впала в кому, или как там это у медиков называется. Хотя, может на короткие промежутки времени очухивалась. То-то ему слышались ночью легкий плеск и шепот…
Потом – этим чертовым льдом – Паша сам, сам привел ее в сознание! Да еще, дурак, не остался, не понаблюдал, поспешил в Александровскую, как последний идиот…
Шикунов застонал и горько пожалел, что коньяк кончился. Нежданное воскрешение – и, тем самым, избавление от роли убийцы отнюдь его не обрадовало. Если вдуматься, хрен редьки не слаще. Уж кто-кто, а Лющенко приложит все усилия, чтобы засадить Пашу за покушение на убийство…
Так что ничего утешительного не произошло… Гнида сейчас наверняка сидит в казенном доме и катает заявление с самыми душераздирающими подробностями…
Стоп! Стоп!!! – закричал Паша. А может, и не закричал. Может, просто подумал. Звуки, звучавшие внутри, в мозгу, и вовне – каким странным образом переплелись и практически теперь не различались.
Стоп! – закричал-подумал он. – А кто сказал, что она жива? Кто видел ее оживший труп? Небось, это я – Я! Я!! Я!!! – пробежал тут в носках. И всё. Больше ничего. Никаких чудесных воскрешений.
Он вернулся в комнату, остановился у большого трехстворчатого шкафа. Именно там обрывалась цепочка следов – у самых дверец. И – раньше Паша этого не замечал – между дверцами была щель. Неширокая, сантиметра два, не более.
Лариса не закрыла, – сказал-подумал Паша. И услышал – словно в ответ – чужой и мерзкий хохот, отдавшийся гулким эхом в резонирующем черепе.
Знакомый, уже слышанный сегодня голос посоветовал: а ты открой шкаф, открой, – и тут же увидишь, кто не закрыл за собой двери. И почему не закрыл. Внутри – ха-ха – дверных ручек нету! Открой, открой! Потяни за веревочку, дверца и откроется… Лющенко, Лющенко, зачем тебе такие большие зубы?!
ЗАТКНИСЬ!!! – рявкнул Паша на поганый голос. Наверное, все-таки вслух, потому что даже стекла задребезжали от вопля. А уши заложило. Но, может, и то, и другое лишь показалось.
Голос смолк.
Паша сделал несколько глотательных движений, пытаясь избавиться от звона в ушах – помогло относительно. Протянул руку и стал отворять дверцу шкафа. Она ползла с душераздирающим скрипом – и отчего-то чудилось, что сквозь механический звук пробивается шипение: пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…
Трупа внутри не было. Ни воскресшего, ни мертвого. Никакого. Но…
Но почему все висящая на плечиках одежда сдвинута в одну сторону по идущей вдоль шкафа металлической перекладине? И почему изнутри пахнуло сыростью? Кто тут был? Был совсем недавно?
Паша стал торопливо ощупывать лежавшие внизу пакеты с какими-то шмотками. Действительно сырые? Или так показалось его ладони, разом вспотевшей?
Похоже, действительно сырые…
Проклятье! Значит, сучка жива! Оклемавшись, бродила по квартире – услышала, как он звенит ключами в замке и забилась в шкаф. А потом спокойненько ушла – когда Паша впал в беспамятство в ванной…
Идиот!!!
Надо было не устраивать истерику, а тут же обыскать квартиру! Вытащил бы гадину из шкафа, врезал бы по кумполу – и обратно в ванну! И – кислотой! Не хрен тут, умерла так умерла!
Ехидный голос тут же встрял:
Ты бы собрал вещички, пока время есть! Бельишко, то, сё… Только трусы в цветочек не бери. Говорят, любителей такого белья живо в камере рачком ставят…
Заткнись! – снова попытался гаркнуть на него Паша, но получилось как-то вяло. Неубедительно.
Ему стало страшно – и до ужаса жалко самого себя. Не будет больше ничего – ни Лариски, ни Натусика, ни Пашки-младшего, не будет того, о чем он мечтал, обманывая себя: всё, мол, вернется, всё наладится, всё пойдет как встарь и все будут счастливы…
Ничего не вернется. Ничего не наладится.
Та жизнь закончена. Взамен придет новая, гнусная и мерзкая.
Паша плакал. Без всхлипываний, без рыданий, вообще без каких-либо звуков – просто слезы катились и катились по щекам, а он не пытался их вытереть…
ГЛАВА IХ. ТОП, ТОП – ТОПАЕТ МЕРТВЕЦ
Сзади кто-то сопел, и он обернулся – увидел оскаленную Жанну....
А. Щеголев «Ночь, придуманная кем-то»
1.
Он неподвижно лежал в большой комнате, на диване. На спине, лицом вверх, скрестив руки на груди: ни дать, ни взять – покойник. Правда, покойникам опускают веки – а Паша упорно глядел в потолок. Изучал на нем каждое пятнышко, каждую трещинку. Он раньше и понятия не имел, как это здорово: лежать в собственной квартире, на собственном диване, и смотреть на собственный потолок. Ничего не делать, ни о чем не думать. Просто лежать и смотреть.
Сколько ему еще осталось такого счастья? Час? Больше? Не важно. Все равно приедут – и очень долго Шикунов сможет изучать лишь чужие потолки… Казенные и отвратительные…
А вот металлическую дверь он им не откроет. Дудки. Пусть помучаются, вскрывая… Или не имеют права без ордера? Черт их знает, какие там у них сейчас права… Плевать…
Алкогольное возбуждение прошло. Пашу охватил приступ апатии. Действуя по уму, за час можно успеть весьма многое. Для начала – слить в канализацию проклятую кислоту и избавиться от пустых емкостей. Затем выстроить свою версию случившегося – в конце концов, кроме слов Лющенко, никаких улик против Паши нет (не считая шеренги кислотных бутылей, предательски выстроившихся в прихожей). Мало ли где она могла головой приложиться… Наконец, можно попытаться дозвониться до юридической консультации по уголовным делам – и обзавестись адвокатом.
Ничего подобного Паша не делал. Лежал и смотрел в потолок. Миновавший уик-энд, как безжалостный вампир, выпил все силы, все мысли, все желания… Не хотелось ничего. Вспыхни сейчас под ним диван – Шикунов, скорее всего, не пошевелился бы.
Наступил вечер, но за окном не наблюдалось даже намека на сумерки – белые ночи приближались к своему апогею.
Ночь оживших мертвецов, подумал он без проблеска эмоций. Ночь ожившей Лющенко. Ведь учат же дураков опытные люди: всегда надо делать контрольный выстрел в голову. Контрольным молотком по голове тоже неплохо…
Сожалений, впрочем, у Паши не было. Не было вообще ничего. Пустота. Летаргия. Ему казалось, что если даже возникнет у него желание что-то сделать – ни рукой, ни ногой шевельнуть не получится… Паралич. Паралич всего: мышц, воли, мыслей…
Но тут раздался звук, мигом согнавший с него сонное оцепенение. Совсем рядом – в ванной? точно в ванной! – что-то шумно заворочалось и заплескалось.
Паша как-то мгновенно перешел в вертикальное положение. Не вставал, не вскакивал с дивана: только что лежал пластом – и тут же оказался на середине комнаты, напряженно вслушиваясь. Потом торопливо пошел к источнику звука.
Свет в ванной горел, дверь была распахнута и синяя занавеска отдернута.
Сам оставил именно так? Не важно… Теперь совершенно неважно. Важным показалось другое: поверхность воды в ванне до сих пор будоражили небольшие волны – стихающие. И никакими колебаниями воздуха это было не объяснить.
Хотелось закричать, и он уже широко разинул рот – но крик не получился. Губы немо схлопнулись.
Поверхность воды меж тем успокоилась. Стало видно старое, чуть пожелтевшее дно ванны, покрытое паутиной мелких трещинок. И Шикунов увидел – там, на дне – что-то маленькое. Что-то поблескивающее.
Зуб, золотой зуб, подумал он без всякого удивления. Это могла быть вовсе и не коронка, а, что вероятнее, сережка или кольцо, – но Паша не стал доставать и рассматривать.
А может, достал и рассмотрел, – потому что в событиях вновь случился какой-то провал, Шикунов неожиданно осознал, что громит – да-да, именно громит – собственную комнату, в которой недавно возлежал на диване в позе трупа.
Сервант валялся на боку – вокруг груда стеклянных и фарфоровых осколков. Дверцы всех шкафов распахнуты, вещи вывалены на пол. Книги стояли на своих местах, в полках, – но прикрывавшие их стекла оказались разбиты все до единого.
Он застыл, не понимая: что и зачем делает?
Ищет Лющенко? Затаившуюся между книжек?
Я сошел с ума, констатировал Шикунов уже второй раз за сегодняшний день, глядя на свою ладонь, по которой отчего-то струилась кровь. Ничего не было, сказал он себе. Ничего. Ни звуков, ни взбаламученной воды, ни золотой побрякушки на дне… Глюки, банальные глюки. Надо успокоиться, надо держать себя в руках…
Он попытался – но тело нагло бунтовало, телу требовалось что-то ломать и крушить. Кровь кипела адреналином, сердце стучало бешено, пульс – тук-тук-тук – отдавался в ушах громкими шлепками…
Паша замер. Это не пульс в ушах, нет. Это ноги, босые мокрые ноги, по полу, быстро – шлеп-шлеп-шлеп… Проклятая сука, вот кто это. Никуда не ушла. Затеяла игру в прятки. Ладно, сыграем. Проигравшего – в ванну с кислотой. Раз, два, три, четыре, пять – я иду тебя искать!
Тяжеленный графин с высоким узким горлом валялся под ногами – выпал из серванта, но толстый хрусталь выдержал, не раскололся. Шикунов схватил его, пятная кровью из рассеченной – когда? обо что? – ладони. И неторопливо двинулся туда, где смолкло шлепанье… Кто не спрятался – я не виноват.
В кухне – никого. В детской – никого. Он сунулся было в туалет – снова услышал «шлеп-шлеп-шлеп», за спиной, в большой комнате… Бросился туда, в прихожей что-то подвернулось под ногу – маленькое, верткое. Паша не успел понять, что это было – растянулся во весь рост, больно ударившись коленом. Вскочил и заковылял в большую комнату – игра заканчивается, теперь сука не уйдет, никуда не денется – на тридцати метрах жилой площади долго в прятки не поиграешь…
НИКОГО.
Никого в большой комнате не оказалось. Графин был уже занесен для удара – и Паша в бессильной ненависти саданул по шкафу – выпотрошенному, с распахнутыми дверцами. На полированном дереве осталась глубокая вмятина. Хрусталь снова выдержал.
Штора у окна чуть дернулась. Паша – мгновенно, словно телепортировавшись через разгромленную комнату – оказался возле нее. Рванул – никого. Штора рухнула вместе с карнизом. Шикунов взвыл и вмазал графином по оконному стеклу. Звон, ливень осколков… Он смотрел на окровавленное горлышко графина, стиснутое пальцами. Странно, но теперь толстый хрусталь раскололся – ровно-ровно, словно обрезанный стеклорезом. Паша попытался отбросить остаток оружия – пальцы не слушались, не желали разжиматься. Рука казалась чужой, казалась искусной имитацией, конечностью воскового манекена – только из воска отчего-то сочилась кровь.
И тут раздался голос. Шипящий и в тоже время немного побулькивающий; странное сочетание, но именно так и прозвучало услышанное Пашей – словно шипение выходящего из баллона газа наложилось на звуки, издаваемые неисправным водопроводным краном, – и родились слова:
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…
2.Потом снова случился провал. Обрыв пленки. Шикунов вдруг обнаружил себя в детской – пригнувшись, стоял в засаде за двухъярусной кроваткой, рука стискивала молоток. Как, когда там оказался? – совершенно не помнил.
Но теперь способность думать и осознавать свои действия вернулась – относительная, как и всё сегодня.
В квартире царила тишина – натянутая, звенящая, как на пороховом складе за секунду до взрыва. Лющенко затихла, где-то затаилась…
НО ГДЕ?
Не было в квартире-двушке мест, способных ее спрятать. Вернее, были, но Паша осмотрел их дотошно и внимательно. Галлюцинации? Слуховые галлюцинации?
А кто оставил тогда следы мокрых ног на полу? Кто сидел в шкафу, сдвинув в сторону плечики с одеждой? Куда подевалось тело, наконец?
Галлюцинации – это, надо понимать, когда мерещится то, чего на самом деле нет. Определение, может, не научное, но по сути верное. Но если то, чему быть на месте полагается (в данном случае труп) напрочь отсутствует – то никакими галлюцинациями сей факт не объяснить.
Но должно же существовать рациональное и простое объяснение всей чертовщины! Должно!
Шикунов в который раз попытался призвать на помощь логику (не покидая место засады и не выпуская молотка).
Итак:
Допустим, Лющенко действительно выжила – очнулась и ушла. Такой вариант куда вероятнее, чем тот, что она почти сутки просидела в пустой квартире, понятия не имея, когда вернется Шикунов, – для того лишь, чтобы затеять с ним прятки-пугалки. А теперь вопрос: неужто эта сука ушла бы так, тихо и мирно, по-английски? Да ни в жизни. Если бы даже не подожгла квартиру, то погром бы устроила тот еще. Изгадила бы всё, что смогла, времени у нее хватало.
Однако – ни следочка.
Значит, задумала нечто более гнусное и утонченное. Например, свести Пашу с ума… Легко. Исчезновение трупа – уже удар по психике. А тут еще эти звуки…
Словно эхо его мыслям, вновь раздался – из кухни? – свистяще-булькающий шепот:
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф…
Но Пашу уже было не сбить с правильного пути. Разгадка сверкнула мгновенно, как вспышка выстрела во мраке.
Музыкальный центр! Его собственный музыкальный центр! Плюс кассета, записанная воскресшей Лющенко, – и запущенная в режиме нон-стоп….
Паша засмеялся. Веселым смех отнюдь не был, скорее напоминая воронье карканье.
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… – призывно шептала самсунговская электроника. И, фоном, мокрые ступни: шлеп-шлеп-шлеп…
Он, всё еще хрипло смеясь, вышел из засады. Небрежно отбросил молоток и пошагал на кухню, тяжело переставляя ноги, – выключить поганую запись. Чтобы, наконец, заняться делом. Вылить для начала запасы кислоты…
Но выключить не довелось. Центр не был включен. Даже штепсель не вставлен в розетку… Батарейки? – подумал Паша, сам не веря себе. Он лихорадочно терзал ни в чем не повинный «Самсунг» – кассеты внутри нет, Си-Ди нет.
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… – прошипело из ванной. И вновь громко заплескала вода.
3.Наступила ночь. Серый полусвет сочился из окна и казался чем-то осязаемым, вязким и неприятно-липким. Но фотопортрет в полумраке был виден – он висел на стене в детской и изображал трехлетнего Пашку-младшего, впервые пошедшего в том году в садик. Для съемки фотограф нарядил мальчишку в царский костюм: расшитый кафтан, шапка Мономаха, – и вручил бутафорские скипетр с державой. Получилось красиво, Шикуновым этот портрет весьма нравился.
Сейчас Паша стоял перед ним и не отрывал взгляд от изображения сына – как молящийся человек от иконы. Наверное, так оно и было. Шикунов никогда не верил ни в Бога, ни в черта, ни в переселение душ, ни в телепатию и летающие тарелочки.
Теперь – пришлось.
Все рациональные причины творящейся бесовщины исчерпались, так и не объяснив ничего. Иррациональными объяснениями Паша забивать голову не хотел. Какая разница, с чем довелось столкнуться? Бродит ли по квартире неприкаянная душа убиенной Лющенко, или мертвое тело подняла ее злоба, никак не желающая подыхать…
Паше было безразлично.
Может, стерва после смерти превратилась в зомби, в вампира, в русалку… – выбор широк, весь Голливуд к услугам. Ему всё равно. В мире, где по квартирам бродят невидимые упыри, Паше Шикунову места нет.
Герои уже упомянутых голливудских боевичков отчего-то всегда отличались невероятной крепостью психики и приспосабливаемостью: обнаружив НЕЧТО, в корне ломающее их представления о реальности, они не впадали в панику и депрессию, быстренько мобилизуя на борьбу с нечистью иконы и молитвы, кресты и святую воду, древние ритуалы и самую современную технику.
Шикунов так не мог. Невозможно бороться с тем, что не может существовать в твоей системе жизненных координат – но неожиданно, вопреки всему, там появляется. Потому что все твои знания и умения лежат именно здесь, в этой плоскости бытия, – и бессильны против пришельцев извне…
Паша ничего не станет делать.
Будет стоять, смотреть на портрет сына, раз уж не нашлось икон, – и ждать, чем все закончится. В любом ужасе есть единственный светлый момент – всё всегда рано или поздно заканчивается. Так или иначе.
За спиной шлепали шаги, все ближе и ближе. Он не оборачивался, и заставлял себя не прислушиваться. Твердил мысленно старую песенку, всплывшую в памяти при виде портрета маленького Пашки:
Топ, топ, топает малыш…
Топ, топ, топает малыш…
Других слов Шикунов не помнил, и твердил эту единственную строчку, твердил с подсознательной надеждой: вдруг поможет, вдруг как-то заменит молитвы, которых он не знал и в силу которых не верил.
Не помогло. Шаги приближались.
Голос зашипел, казалось, в самое ухо:
– Пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…
Обернуться хотелось нестерпимо. Паша сдержался, говоря себе: сейчас всё кончится, не может призрак причинить вред живому и реальному человеку, так или иначе всё кончится, всё проходит и это тоже…
Обжигающе-ледяные пальцы впились в его горло.
Паша захлебнулся хрипом и смолк.
Сочащийся в окно серый сумрак стал теперь багрово-красным, словно неподалеку вспыхнул пожар. В ушах гремело эхо близких взрывов. Ледяные пальцы вдавливались в горло всё глубже.
Забыв о намерении ничего не предпринимать, Паша вцепился в душившие его руки – оторвать, отодрать от горла. Казалось, он близок к успеху – выламывая, отогнул один чужой палец, второй… Тут его правую ладонь пронзила боль – Шикунов успел понять, что на ней с хрустом сомкнулись зубы трупа. Больше он не успел ничего, холод от мертвых пальцев-льдышек проник внутрь, в голову, в мозг, – и всё внутри мгновенно заледенело до хрустального звона, и стало стеклянно-хрупким, и звонко рассыпалось на миллион кусков.
Багровый свет погас. Пришли темнота и тишина.
ЭПИЛОГ БЕЗ ХЕППИЭНДА
… Вместо лица что-то красное, пузырящееся, оскаленное. И к тому же – нож. Длинный, хозяйственный. Торчит из шеи – сзади.
А. Щеголев «Ночь навсегда»
Теперь квартиру Шикунова заполнял яркий солнечный свет – но вид ее оставался мрачным. Впрочем, людям, споро и без суеты заканчивающим свою работу, было не привыкать. Насмотрелись.
Двое из них сейчас курили на кухне – один, высокий, в давно не стираном белом халате, уселся на край стола и задумчиво пускал дым кольцами. Второй, коренастый крепыш в форме с капитанскими погонами, расхаживал от двери к окну и обратно, – по замысловатой траектории, огибавшей предметы меблировки. Курил нервно, быстрыми короткими затяжками.
– Это что же получается? – недоуменно спросил крепыш. – Я всегда думал, что говорят: «руки на себя наложил», – как бы фигурально. А в натуре люди вешаются, травятся, стреляются, – но уж никак не душат сами себя, ухватив за глотку… Разъясни-ка, Петрович, что твоя наука про это думает.
Долговязый Петрович страдал сегодня (как и вчера, и позавчера) жестоким похмельем и что-либо разъяснять ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось, кроме большого количества холодного пива.
Он выпустил очередное кольцо и ответил витиевато:
– Возможно наложение механической аутоасфикции на психосоматическую на фоне острого маниакально-депрессивного психоза…
Капитан вскипел:
– Ты по-русски говори, трубка клистирная! А про свою асфикцию-…икцию жене будешь объяснять, когда спросит, куда эрекция делась!
Оскорблением прозвучавшие слова не стали, доктор и капитан часто пикировались подобным образом – привыкли и не обижались.
Но сегодня Петровичу было не до словесных дуэлей. Он страдальчески поморщился, нацедил стакан холодной воды из крана, залпом выпил. Объяснил по-русски:
– Свихнулся парень, и все дела. Мочканул телку свою, стал мудрить, как сухим из воды выйти. Кислоту видел? Ну вот… А сам был к таким делам непривычный, – в общем, крыша и поехала. Просиди-ка три дня рядом с трупом, в ванне мокнущим. Страх, угрызения совести, то да сё…
– Что же петельку не намылил, от угрызений-то? – скептически поинтересовался капитан. – Да как себя вообще можно руками? Даванешь на сонную – и обрубишься, пальчики и разожмутся. Полежишь, полежишь, да и очухаешься…
Эксперт и сам испытывал на этот счет немалые сомнения.
Но сказал уверенно:
– Люди и не на такое способны. Или тебе кого-то третьего искать хочется? И без того «глухарей» вокруг, как на птицеферме. Убийство раскрыто по горячим следам, убийца совершил суицид – и дело в архив.
– Ладно, суицид так суицид, – нехотя согласился капитан. Докурил, загасил окурок о подошву, щелчком отправил в открытую форточку. Уже выходя из кухни, сказал задумчиво:
– Одного не понимаю: зачем он стал ломать пальцы трехдневному трупу?
Петрович ничего не ответил, сочтя вопрос риторическим. Набрал и опорожнил еще один стакан, прошел в комнату неуверенной походкой.
Труп Шикунова П. А. , 1973 г. р. , женатого и имеющего двоих детей, уже вынесли – остался лишь меловой контур на паркете. Второе тело, выловленное из ванной, лежало на полу, запакованное в длинный мешок из плотного черного пластика, – и ожидало, когда за ним вернутся санитары с единственными имевшимися в наличии носилками.
Петрович равнодушно шагнул было через мешок – и чуть не растянулся, споткнувшись. Выругался:
– …на мать, разложили тут падаль, ни пройти, ни проехать…
Присел на табурет, недоброжелательно глянув на труп. Хотел отвернуться, и…
И недоуменно заморгал глазами. Показалось – мешок шевельнулся. Совсем чуть-чуть, едва заметно. Словно вместе с телом упаковали не то мышь, не то крысу.
Тело лежало неподвижно, как мертвецам и положено. Петрович вздохнул. Надо взять себя в руки и постараться ограничиться сегодня пивом. А то праздник что-то затянулся, шевелящиеся мертвецы уже чудятся…
Чтобы подавить возникшее неприятное чувство, он пододвинул табурет поближе и положил обе ноги на мешок, как на подставку. Профессиональная бравада.
Да и что тут такого, в конце концов?
Мертвым всё равно. Мертвые, как всем известно, не кусаются.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?