Текст книги "Черная гвардия Эридана"

Глава седьмая. Нелегкие будни подполья

– Стоять! – прозвучал голос откуда-то сверху.

Негромкий голос, но чувствовалась в нем железная уверенность: если чужаки не выполнят приказ – лягут двумя трупами здесь, в узкой расщелине с крутыми склонами.

– Не шевелись, – едва слышно произнесла Хая.

Олег и собирался шевелиться. Не хватало еще, чтобы застрелили свои – после того, как чудом выжил в бою, чудом избежал казни, чудом сбежал из плена… Олег не шевелился, но осторожно поднял взгляд, пытаясь разглядеть караульного.

Не получилось – верхнюю часть крутого склона заливал яркий полуденный свет. И, конечно же, постовой расположился так, чтобы солнечные лучи светили ему в спину – но в глаза тем, кто находился внизу.

Секунды тянулись, наверху ничего не происходило. Возможно, часовой связывался в это время с начальством, запрашивал инструкции, но как ни напрягал слух Олег, не смог ничего расслышать… Он искоса посмотрел на Хаю – она стояла, не поднимая головы, на вид спокойная и невозмутимая. Наверное, все шло, как и должно идти…

Олегу никогда раньше не доводилось находиться рядом с эрладийцами – так близко и так долго. Родился и вырос он не на Умзале, на Груманте, – эрладийцев, привыкших жить сплоченными общинами, на планете не было.

А здесь, на Умзале, в редких и коротких увольнениях из школы младкомсостава… Наверное, вполне можно было познакомиться с выходцами из Эрлады… Да только курсанту, получившему недолгую свободу, совсем другие дела кажутся важными и неотложными. В общем, курсант Олег Ракитин эрладийцев видел лишь издалека, мельком. Хотя баек об их странной внешности и физиологии наслушался вдоволь…

И вот теперь эрладиец шагал рядом, показывал дорогу. Даже не эрладиец – эрладийка. Девушка со странным именем Хая. И не революционное вроде имечко, и не старорежимное, но так уж издавна повелось, что жители Эрладийского нагорья давали детям имена свои, от предков доставшиеся…

Выглядела Хая… Как бы сказать помягче… мутантом она выглядела, мягче не получается. Олег все время старался сдерживаться, не пялиться во все глаза, но получалось плохо, – не выдерживал, время от времени бросал любопытствующие взгляды на девушку.

Однако, что ни говори, встреча именно с мутанткой Хаей помогла Олегу избежать многих серьезных неприятностей.

…К окраине Красногальска он вышел ранним утром – уставший, голодный, едва волочащий ноги. Возбуждение от удачного побега прошло, все сильнее болели ушибы, полученные при падении с десантного глайдера, и натертые ноги, и кожа, обгоревшая под лучами жестокого эрладийского солнца. А самое главное, Олег понятия не имел: что ему делать дальше. Совсем недавно казалось: главное убежать, вырваться из плена… Убежал. Вырвался. И что теперь?

Город был занят имперцами, это Олег разглядел издалека. На въезде, неподалеку от стелы со светящимися громадными буквами «КРАСНОГАЛЬСК» громоздился блок-пост, возведенный из свеженького, едва успевшего затвердеть бронебетона, – и над ним унылой тряпкой повисло трехцветное имперское знамя.

В Красногальск Олег, поразмыслив, решил все же пробраться. А что еще делать? Брести через степь – без воды, без еды, понятия не имея, куда выбираться, где свободная от имперцев территория? Да и осталась ли она вообще, свободная… Слишком уж быстро все рухнуло… Вот вам и на чужих планетах, вот вам и малой кровью…

Надо поесть-попить, раздобыть штатскую одежду, узнать новости… Затем можно и подумать о дальнейших планах.

Блок-пост Олег миновал, дав крюка по бездорожью, – пешее хождение, помимо многих недостатков, имеет и кое-какие преимущества. Подобрался к окраине чуть ли не ползком, залег на чьем-то огороде, в борозде между грядками с бобосоей. Долго всматривался в одинаковые низенькие домишки, серые и приземистые, – никаких признаков жизни. Лишь в отдалении проплыл неторопливо бронеглайдер, причем совершенно незнакомый, не было таких в брошюрке про вражеские боевые машины. Полицейская модель, не иначе. Уверены в себе, гады, не ждут сопротивления. И броня-то там наверняка тоненькая, влупить бы в борт из подствольника… Да только нет подствольника, ничего нет. Хотя куда больше винтовки с подствольником пригодилась бы сейчас саморазогревающаяся банка тушенки и пачка галет – сухой паек из канувшего в злополучном бою вещмешка… Есть хотелось все сильнее и сильнее.

Тишина вымерших улочек настораживала. Олег вообще-то понимал, что нет имперцам никого резона всех под корень вырезать, ихний ведь интерес – снова трудящихся закабалить, вновь заставить на себя спину гнуть. Так-то оно так, но как вспомнишь того ротмистра-танкиста и глаза его бешеные… И поневоле мыслишка закрадывается: зайдешь в дом, а там трупы вповалку и кровью все залито.

Чуть позже Олег сообразил: да нет, не было тут резни, – просто эвакуацию провели. Не зря ж они, курсанты, под танки ложились – там, среди раскаленного камня? Наверняка население успели эвакуировать…

Может, оно и к лучшему. Еда и штатская одежда наверняка сыщутся в домах, брошенных в спешке. А с лишними людьми встречаться беглому пленному ни к чему. Кто знает, с кем столкнуться доведется… Столько лет выкорчевывали врагов народа, а все же немало их еще, затаившихся. Теперь, небось, голову поднимут, их время пришло.

Олег, все так же таясь за кустиками бобосои, проскользнул к двери ближайшего дома. Оказалась она заперта, он не стал ломиться, обошел вокруг, поглядывая на окна – каждое прикрыто ставнями, значит, не в такой уж спешке эвакуировались… Дверь черного хода оказалась не то что не заперта, даже неплотно прикрыта, Олег приник к щели в ладонь шириной, прислушался: тихо, как на погосте. Подождал еще немного, так ничего и не услышал.

Зашел внутрь. Три комнаты, небольшие, чисто прибранные, на первый взгляд – никаких следов поспешного бегства хозяев. Но Олег особо не присматривался, поспешил на кухню: пустой желудок напоминал о себе все более настойчиво.

На столе, застеленном чистой льняной скатертью, стояла большая сковородка. И не пустая – оставалась в ней еще преизрядная порция тушеной бобосои, смешанной с нарубленными стручками молодого релакуса. Олег вообще-то тушеные овощи недолюбливал, а бобосою особенно – накушался за месяцы курсантской жизни вдоволь, на пять лет вперед. А в холодном виде, с застывшим жиром, этакое блюдо вообще в глотку не полезет…

Еще как полезло! Так уж полезло, что даже ложку курсант Ракитин не стал разыскивать, торопливо ел прямо руками, аж за ушами трещало… Наверное, трещало и в самом деле, не в переносном смысле: шаги за спиной Олег не услышал. Почувствовал, как в спину, чуть выше поясницы, уперлось что-то твердое, и приглушенный, но очень злой голос произнес:

– Попался, мародер имперский!

Вот так бывший курсант, бывший будущий младком Олег Ракитин повстречался с Хаей Зальберг – с эрладийкой и мутанткой.

…Сверху посыпались камешки, маленькие и покрупнее, затем по склону буквально скатился и сам караульный – совсем юный парнишка, дочерна загорелый, с выгоревшими на солнце белыми волосами. Оружие в руках юного партизана – громоздкое и неудобное – Олег поначалу посчитал пулеметом, но не сумел опознать модель, и лишь затем сообразил: да это же лазерный бур-резак, видел он такие в новостях, в сюжетах, рассказывающих о трудовых подвигах шахтеров-ударников. К охлаждающему кожуху бура была приделана самодельная тренога. Плоховато у подпольщиков с оружием, понял Олег. Хотя, если не ввязываться в перестрелки на дальнем расстоянии, то и таким буром, отрегулированным на максимальную мощность, мальчишка мог хорошенько поджарить все живое в расселине у себя под ногами.

Но пока что поджарился сам часовой – наверху, под жарким солнышком.

– Взопрел, товарищи, – пожаловался парнишка, причем, логике вопреки, простуженным сиплым голосом. Протянул ладонь Олегу, представился:

– Зарев. Пошли, товарищи.

Они втроем прошли за очередной изгиб расщелины и взглядам открылась черная дыра прохода в катакомбы. Был он низкий, с неровными краями, – настоящая пещера. Никаких следов от некогда установленного здесь подъемного механизма или ведущих под землю рельсов: когда-то, много десятилетий назад, горняки вышли к поверхности, следуя за слоем руды – вот и получилась эта дыра.

Похожих отверстий в окрестностях Красногальска было множество, ни количество их, ни точное расположение не знал никто. Когда-то, в конце гражданской и сразу после ее окончания, в катакомбах несколько лет прятались имперские недобитки, совершая по ночам бандитские вылазки, – надеялись, что вот-вот с небес ринутся вниз штурмовики и десантные глайдеры, украшенные имперскими орлами. Война под землей трудна, боевую технику в узкие штольни не протащить, а любое численное преимущество бесполезно в узких проходах. Но все же недобитков добили – замуровали заживо, вычислив их берлоги и завалив взрывами все входы и выходы. Имперские штурмовики и глайдеры опоздали с возвращением на три десятилетия… Но все-таки вернулись, и теперь роли поменялись.

Причину простуды часового Олег понял очень быстро, уже в сотне шагов от входа в штольню – чем глубже они опускались, тем сильнее чувствовался холод. Как же тут обитает боевая ячейка? Отапливают как-нибудь свою базу? Опасное это дело, именно по выбросам тепла вычислили имперские схроны – и их обитатели уже никогда не увидели солнца и неба.

Как обустроили свой быт подпольщики, Олег толком разглядеть не сумел: сразу же угодил на допрос.

И очень быстро взопрел, несмотря на бодрящий морозец.

Происходило все примерно так:

– Значит, курсант Ракитин, ваша рота десантировалась в ночь с третьего на четвертое июля? – спросил серый человечек, постукивая по столу карандашом.

Беседа их длилась третий час, и двигалась по кругу, – вопрос этот звучал уже не то в пятый, не то в четвертый раз, Олег сбился со счета.

– Так точно, в ночь с третьего на четвертого июля, – устало ответил Олег.

Серый человечек (представиться как-либо он не счел нужным) казался неутомимым. Карандаш его сделал в бумагах какую-то пометку, и вновь зазвучали прежние вопросы: про подробности боя, про казнь изменника Позара, про побег… Говорил человечек голосом гнусавым, простуженным, и часто сморкался с большой – чуть не с полотенце размером – носовой платок.

Олег отвечал, почти теми же словами, стараясь ничем не выдать раздражения.

А затем серый человечек сломал неторопливый, тягучий темп допроса, спросил резко, как выстрелил:

– Сколько залов было в вашей курсантской столовой?! Быстро отвечать! Не задумываясь!

Карандаш уставился Олегу прямо в лоб, и не совсем это, наверное, был карандаш: металлический, слишком массивный…

– Два зала, – ответил Олег, как приказывали: быстро и не задумываясь. Таких неожиданных вопросов прозвучало уже несколько, и, наверное, они-то и были главными во всем разговоре.

– Точно два? Уверен? – переспросил человечек, и в тоне его ясно слышалось: ну вот ты и попался, вражина, прокололся, шпион имперский. Карандаш в руке перевернулся быстрым, почти мгновенным движением, и на обратной его стороне обнаружилось отверстие очень неприятного вида, нацеленное на Олега.

– Два, – подтвердил Олег. – Был еще третий, для комсостава, но тот в другом корпусе.

Человечек перевернул карандаш, сделал еще одну пометку, высморкался, и вновь повел допрос по четвертому или пятому кругу: те же вопросы, те же ответы…

– Значит, видел, как изменников расстреливают? – снова сбился с наезженной колеи человечек. Голос у него стал задушевный, почти ласковый, лишь похлюпывание в носу слегка портило впечатление. – Ну тогда пугать тебя не буду… Вот только батарей к гауссовкам у нас маловато… Придется тебя по-простому в расход выводить: кайлом по затылку. Потому как заврался ты, парень, окончательно. Где ж это видано: чтоб молодой, крепкий боец от жары и страха почти сутки, считай, в беспамятстве пролежал? В общем, так: у тебя есть минута, чтобы рассказать, как тебя имперцы в те сутки вербовали. Не уложишься – кайлом по затылку. В дальней-дальней штольне, чтобы на базе не воняло. Минута пошла.

Человечек выставил на стол таймер, повернул так, чтобы экран был виден обоим, обнулил – секунды замелькали с тягучей неторопливостью. Олег почувствовал режущую боль в желудке, сначала легкую, но с каждым мгновением становившуюся сильнее.

– Мать-то есть? – поинтересовался человечек совсем уж ласково.

– Никто меня не вербовал, – сказал Олег, проигнорировав вопрос о матери. – Все эти часы я пробыл без сознания. Не от жары и не от страха – в бою получил контузию. Да и не спал перед тем всю ночь.

Он замолчал. Таймер отсчитывал секунды беззвучно, но, словно вторя ему, как-бы-карандаш постукивал по столу зловещим метрономом. Резь в желудке усиливалась.

– Ну допустим, – сказал человечек, останавливая таймер. – Так как, говоришь, звали того ротмистра-танкиста?

И снова потянулась бесконечная череда вопросов. Олег чувствовал, как по лицу сползают капли пота – и это в здешней-то холодрыге. Ладно хоть боль в желудке начала постепенно слабеть…

Кончилось все спустя еще полчаса – неожиданно, буквально на полуслове: Олег уныло в очередной раз описывал, как набросил на колючку содранную с манекена шинель, когда человечек махнул рукой: достаточно, мол. Выдвинул ящик стола, смахнул туда бумаги, аккуратно положил туда же свой не то карандаш, не то замаскированное под него оружие.

– Ну что, курсант Ракитин… Пока ты сидел эти недели в карантине, в городе у товарища Зальберг, мы все проверили: был такой курсант в школе младкомсостава, и высадка в предгорьях была, и бой. И даже партия пленных при посадке имперского глайдера разбежалась, четверых поймать не смогли. Все вроде сходится, вплоть до снимков курсанта Ракитина – на эрладийском солнышке денек того курсанта поджарить, считай, как раз твоя физиономия и получится.

«Так к чему же весь этот балаган трехчасовой?!» – хотел завопить Олег, но, конечно, не завопил.

Но человечек, надо полагать, все невысказанное понял из мимики Олега.

– Бдительность, курсант Ракитин, прежде всего. Кто в плену побывал – на том, считай, на всю жизнь отметина. Большая такая черная метка. А не хочешь с ней ходить – смыть надо. Очиститься.

– Я готов… Но как?

– Как, как… Кровью! Ничем другим такое не смывают. Кровью или врага, или своей, – как уж получится.

– Я готов, – твердо повторил Олег.

– Ну тогда пошли, – поднялся из-за стола человечек. – Сейчас собрание ячейки будет. Добровольцев станем отбирать на ночное дело, опасное. Так вот, ты уже первым вызвался. Не подведешь – снова, считай, наш боевой товарищ.

– Я готов, – третий раз сказал Олег и шагнул к выходу.

Холод – вот что больше всего донимало Юлену в ее нынешней подпольной жизни. Не просто и не только в подпольной – в подземной. В запутанном бесконечном лабиринте старых штолен, тянувшемся под Красногальском и окрестностями, системы отопления были давным-давно демонтированы, перевезены в действующие шахты. А может, и не было таких систем, может, пригодную для жизни и работы температуру поддерживало тепло, выделяемое машинами и механизмами… Юлена не знала. Прожив всю жизнь в городе горняков, в шахту до недавних пор она ни разу не спускалась. Да и какая разница…

Главное, что сейчас в катакомбах царил лютый холод, разве что вода не замерзала. И мрак, едва рассеиваемый светом редко развешанных тусклых фонарей. И неприятное, давящее чувство от многометровой толщи камня и земли над головой.

Совсем не такой представлялась Юлене жизнь в подполье: главным, казалось, станет борьба с проклятыми интервентами, дерзкие боевые операции…

Операций не было. По крайней мере Юлена считала, что ни в одной ей поучаствовать не удалось. Разведка в городе… Что это за разведка, скажите: тайком, сторонясь патрулей, пробраться в Морозовку, постучать в собственное окошко условным стуком, – а потом передать командованию все, что успеет рассказать мама?

Еще листовки доводилось пару раз расклеивать, и лазерные проекторы устанавливать, расцвечивающие небеса яркими надписями «Смерть имперским оккупантам!» Дело, конечно, нужное – и разведка, и листовки, и проекторы, – но все-таки, уходя в подпольщицы, Юлена ожидала совсем не этого.

Но теперь, кажется, все изменится. Командир ячейки, товарищ Леонед, намекнул: на сегодняшнем собрании предстоит узнать нечто важное, и добавил: пора, мол, становиться настоящими бойцами. Им, красногальским комсомольцам, пора – сам Леонед, хоть и молодой, но повоевать успел немало: дрался с имперцами в космосе, один уцелел из всего экипажа орбитального дота, попал в плен, бежал из лагеря под Новосмоленском, убив двоих конвоиров, двести километров шел безлюдной степью, без воды и пищи, – и добрался-таки до Красногальска.

Юлена, узнав, кто будет командовать их ячейкой, немного позавидовала подвигам товарища Леонеда, и спросила себя: а я так смогла бы? Наверное, смогла бы… Ну, разве что тех двух конвойных не сумела бы… А может, и их бы как-нибудь изловчилась, да и прикончила… Потом вспомнила берег реки, истошный вопль Донары и себя, незаметно уплывающую. Как бы поступил там и тогда товарищ Леонед? Бросил бы боевую подругу?

Ответа не было… Вернее, был, но очень уж неприятный. Больше на эту тему Юлена старалась не размышлять.

Но сегодняшнее собрание ждала с особым чувством: будет настоящая операция, настоящий бой, и Юлена докажет – себе самой докажет – что она жизнь готова отдать за революцию… Ждала с нетерпением, и даже холод, казалось, донимал слабее обычного.

И вот наконец-то – глухой раскатистый гул прокатился по всем закоулкам старых штолен, где квартировала их ячейка. Сигнал общего сбора.

…Собрались в ленинской комнате. Комнатой, правда, назвать ее было трудно – просторный зал неправильной формы, в который вели выходы нескольких штолен. Но бюст легендарного вождя древней революции сюда доставили, и стояло рядом с ним в особой подставке боевое знамя части: красное полотнище с профилем все того же вождя и надписями «Партизанская Армия Умзалы» и «Боевая ячейка № 129». Номер, кстати, вовсе не означал, что в пресловутой армии как минимум сто двадцать девять ячеек – старая традиция, еще с гражданской, чтобы запутать врага: формируется, допустим, дивизия с десятым номером, а за ней, без перехода – сто вторая, и пускай вражеская разведка ломает голову, сколько реальных дивизий в революционной армии.

Точно так же Юлена не знала, сколько ячеек вообще на Умзале, и здесь, в окрестностях Красногальска. Не знала их численности и мест, где они располагались. Угодит в лапы врагов – ничего рассказать не сможет. Нет, она бы и так не рассказала, но ведь у имперцев ведь есть всякая хитрая аппаратура, способная залезть человеку в мозг и выведать все помимо его желания.

А в здешней ячейке человек пятьдесят, даже чуть больше, – и почти все они уже собрались в ленинской комнате, когда туда пришла Юлена. Подошла она одной из последних: сегодня дежурила по овощехранилищу – перебирала клубни релакуса, отбирая на еду начавшие портиться, самое подходящее занятие, чтобы помечтать о боях и подвигах, – и шагать до ленинской комнаты ей пришлось изрядно.

Расселись на скамьях из грубо оструганных досок, все закутанные, над головами – парок от дыхания. В единый неумолчный гул сливалось покашливание и похлюпывание носов, – легкой, а то и не очень легкой простудой страдали здесь почти все.

«Сопливая ячейка номер сто двадцать девять», – мысленно пошутила Юлена, и мысленно же сама себя одернула: вражеской пропагандой попахивают такие шуточки, товарищ комсомолка.

Хаю она увидела сразу, да и не мудрено, – подруга выделялась среди собравшихся тем, что единственная не куталась: сидела в легонькой, почти невесомой блузке с короткими рукавами, голова прикрыта лишь курчавыми волосами. Такое уж кровообращение у эрладийцев, что не страшны им ни жара, ни холод.

А рядом с Хаей сидел новенький – до сих пор Юлена не встречала у них в ячейке этого высокого, красивого парня. Хая тоже состояла в ячейке, но жила в Красногальске, выполняя обязанности связной. Одной из таких обязанностей был поиск бойцов, отставших от своих разбитых частей, и комсомольцев, желающих драться с врагом, но не знающих, как связаться с подпольем.

Вид у парня возбужденный, радостный, и Юлена подумала: «Подвигов ждешь? Будут тебе подвиги… Померзнешь тут пару месяцев, с гнилым релакусом повоюешь, – пожалеешь еще, что в подпольщики напросился…»

Мысль опять оказалась неправильная, недостойная комсомолки.

Но на этот раз Юлена себя не одернула.