Текст книги "Мы играли вам на свирели... или Апокриф его сиятельства"

Глава 10. О казнях и воскрешениях

Хеппи-энд для детской сказки – условие непременное, но все же… Кульминационный момент евангельской истории – казнь и воскрешение Иисуса. Мог ли Алексей Толстой пропустить этот момент в своей шутовской, кукольной версии Нового Завета? Не мог и не пропустил.

Конечно же, о буквальном повторении – о распятии Буратино – речь идти не могла. Иначе вместо намеков и аллюзий получилось бы откровенное кощунство…

Отметим еще раз: к откровенному кощунству, в стиле журнала «Безбожник», Толстой не стремился. Цель другая: привнести в литературу простонародную традицию понимания евангельских чудес – пусть шутовскую, пусть балаганную, но все же веру. Привнести и дать ей – умирающей, почти исчезнувшей – вторую жизнь, второе дыхание.

Итак, Толстой трижды отправляет Буратино на казнь (три предательства – три казни, все логично) и каждый раз чувствуется влияние библейских мотивов. От огненной печи – от очага Карабаса – деревянному герою удается спастись (хоть и не тем способом, что описан в книге пророка Даниила), утопление тоже не достигает цели (как и с пророком Ионой).

Третья казнь (хронологически вторая) – повешение на дереве. В Новом Завете так закончил свой путь предатель Иуда, но в талмудической традиции Иисуса не распяли – именно повесили.

После этой казни следует символическая смерть Буратино: «Пациент скорее мертв, чем жив», – и воскрешение. Не совсем, правда, чудесное, – при помощи касторки.

А что же сам Буратино? Если следовать традиции, ему тоже надлежит кого-нибудь воскресить. И он воскрешает:

«…Пьеро не шевелился. Тогда Буратино отыскал завалявшуюся в кармане пиявку и приставил ее к носу бездыханного человечка…» И чудо свершилось, бездыханный задышал и ожил.

Эпизод с пещерой, ставшей местом погребения казненного Иисуса, играет у евангелистов большую роль в истории его воскрешения. Именно там, в пещере, Мария Магдалина и «другая Мария» обнаруживают отсутствие тела, а сошедший с небес ангел возвещает им: Иисус воскрес!

Толстой вновь выворачивает эпизод буквально наизнанку: у него сам Буратино приходит в пещеру, где прячутся его друзья, – а их там нет! Нет Мальвины (Магдалины и другой Марии в едином лице), нет Пьеро-Петра… Но долго в неведении герой не остается. Рассказывает ему о произошедшем не ангел, спустившийся с небес, – вылезший из-под земли крот. Причем крот (прежде упомянутый в списке друзей Мальвины) лично появляется в повествовании первый и последний раз: до того героям помогали жабы, птицы, насекомые… кто угодно, только не кроты. По логике вещей крот – наименее удачный из возможных информаторов: много ли он разглядит из-под земли? Так почему же именно он, а не какая-нибудь пролетавшая мимо птица освещает загадочное исчезновение? Наш ответ: только ради того, чтобы стать полной антитезой спустившемуся с небес ангелу.

На этом мы остановимся в анализе текста «Золотого ключика». Хотя на самом деле тема неисчерпаемая: и налево, и направо, и сзади, и спереди, – непаханая целина.

Можно продолжить анализ полемики Алексея Толстого с евангельскими притчами – многое из нее осталось за пределами нашего рассмотрения (например, то, как Толстой разбирается с известным евангельским утверждением: каждое дерево узнается по плодам его, – описывая «итальянскую сосну» с колючими плодами размером с дыню; и, заодно уж, – наш привет генетикам-мичуринцам?).

Можно на основе этой полемики попытаться выстроить цельную систему моральных принципов «красного графа» – циничную, весьма отличную от евангельской, зато приводящую не на Голгофу, а к несомненному жизненному успеху…

Можно углубленно поработать с символьным рядом «Золотого ключика»: символика Страстной Седьмицы – действие «Золотого ключика» развивается в течение семи дней, не больше и не меньше; символика одежд, символика птиц и животных, символика музыкальных инструментов; из многих небольших эпизодов повести-сказки (например, «Палингенез соснового полена», или «Пьеро – символический жених Мальвины», или «Карп (ихтис) как живое зеркало») можно выжать пару глав добротного, но скучноватого анализа…

Можно многое… Но зачем?

В нашем исследовании намеренно использованы самые очевидные параллели между «Золотым ключиком» и Новым Заветом, не нуждающиеся в долгой цепочке доказательств, – дабы не раздувать статью до увесистого тома.

А если поискать прямые заимствования из Ветхого Завета и прямую с ним полемику (того и другого в «Золотом ключике» хватает), если подключить к рассмотрению апокрифы до Свитков Мертвого моря включительно и конспирологические толкования образов Магдалины и Иуды… О-хо-хо, тут одним томом не отделаешься.

Но зачем?

Пусть «Евангелие от деревянного человечка» остается странным апокрифом – порождением странного человека, талантливейшего циника, жившего в странной стране в странную эпоху…

Заключение

Апокриф потому и не становился каноном, что появлялся он всегда не ко времени… Настоящие его читатели (целевая, как зовут их ныне, аудитория) давно умерли, или еще не родились. Набегают лишь комментаторы-истолкователи, где свежий труп – там и шакалы.

Набежали: ну как же, если такая глыбища пишет детскую сказку, это ж не просто сказка, любому понятно… Истолковали: Пьеро, конечно же, Блок, кто же еще… На худой конец – обобщенный портрет поэтов-символистов… Карабас – Мейерхольд, без сомнения он, с его биомеханическим театром…

Мэтр молчал – пусть их… Много пил; говорили: так боролся с подкрадывавшимся тяжким недугом. Не только с ним, думаю.

Мэтр молчал, лишь наотрез отказывался от настойчивых детгизовских просьб написать продолжение: что написано, то написано, точка поставлена, кто понял – тот понял.

Свято место не бывает пусто, кормное – тоже: сиквел под названием «Побежденный Карабас» вскоре сваяла Евгения Данько. Читается он… ну, примерно как нынешние сиквел-эпопеи фантастов и фэнтезистов: взгляд по строчкам бегает, мозг отдыхает…

Комментаторы не унимались, вокруг хватало осколков и осколочков серебряного века – одни сиротливо поблескивали среди мусора, дожидаясь метлы; другие – строили новую жизнь на переделкинских дачах, но и о старой вздыхали порой – аккуратно, дозволенно… Вспоминали, лепили новые версии: да нет, Пьеро не Блок – вылитый Вертинский, а Мальвина – Любовь Менделеева, не о чем спорить…

Мэтр молчал. Всякий апокриф – не ко времени, и пришло время теплых людей…

…А Мадонна шла по Иудее, и грустили еврейские мальчики: да что же вы за народ такой?! – мы играли вам на свирели, но вы не плясали; мы пели вам печальные песни, но вы не плакали…

Санкт-Петербург

февраль 2010