Электронная библиотека » Виктор Точинов » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Царь живых"


  • Текст добавлен: 13 марта 2014, 10:11


Автор книги: Виктор Точинов


Жанр: Ужасы и Мистика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 5.

Славка вернулся в логово странно молчащим. Винтовка в левой руке, в правой – нож.

Нож-ухорез. Короткое кривое лезвие с заточенной вогнутой стороной.

Ваня не понял: неужели нашел? Странные дела…

– Пойдем, – сказал Славка, не объясняя – куда и зачем.

А Ване вдруг никуда не захотелось идти. Точнее захотелось – но не с Полухиным и не в темный лабиринт, ему захотелось наверх, на свежий воздух, и шарнуть вдребезги карабином о первый камень, и идти налегке, долго-долго идти, и чтоб вокруг была трава, и не было темных подвалов, и темных подъездов, и темных лабиринтов, и темных колодцев, и темных людей. Чтоб было светло.

– Пойдем, – сказал Ваня, не спрашивая – куда и зачем.

И шагнул в темноту, мимо навеки вросшей в землю двери.

Ваня Сорин шагнул – и встал на Путь.

Сам не зная этого.

Путь вел наверх. Туда, где светло.

Но и этого он не знал.

Путь был страшный, и многой крови суждено было пролиться на нем – об этом Ваня догадывался.

А еще на пути его ждала Любовь.

* * *

– Ну ты нашел так нашел.

Других слов не было.

Девушка лежала на спине. Прямо на сырой земле. И, казалось, спала. Впрочем, не только казалось, поглядев внимательно, можно было заметить легкое дыхание – грудь легко, едва заметно поднималась-опускалась. Весьма красивая, кстати, грудь. Лежа на спине – отнюдь не самая выгодная поза для демонстрации бюста. Девушку это не портило. Как и отсутствие бюстгальтера под тончайшим платьицем. Черным платьицем.

М-да… Находочка. Спящая царевна. Пардон, а где хрустальный гроб? Где работяги-гномы? И, самое главное, кто тут королевич – Ваня или Полухин? Кому ее целовать-то?

Длинные черные волосы разметались по черной земле – и были гораздо чернее. Наряд прост и скромен – ничего, кроме короткого, до середины бедра, платья. И на ногах – ничего. Ни обуви, ни чулок-колготок… А ноги… Не часто Ваня встречал такие ноги. Особенно в темных подвалах заброшенных птицефабрик.

Он склонился. Взял ее за руку. Легонько потряс. Коснулся лба.

Девушка не реагировала.

А целовать принцессу отчего-то не хотелось…

– Это не бомжиха, – констатировал Ваня и так очевидное.

Полухин с очевидным готов был поспорить. Что и сделал.

Кто живет в скворечниках? Скворцы. А в крольчатниках? Кролики. В петушатниках? Петухи, ясное дело…

Тогда вопрос: кто это у нас тут в бомжатнике отдохнуть прилег, э?

Неисповедимые пути полухинской бессмертной души читались легко, как азбука для первого класса.

Рыскал по подвалу, пытаясь отыскать улизнувшие уши. Взбешенный сорвавшимся очком. Увидел, ошалел – и схватился за нож-ухорез. Но по хилости своей натуры заколебался. И пошел за Ваней – поделиться ответственностью. Поделился. Спасибо, Славик, век тебе не забуду…

Самое поганое, что с формальной стороны придурок прав на все сто. Бомж – это ведь аббревиатура… А имеющие определенное место жительства девушки спят обычно на белых простынях. Некоторые эстетки – на цветных, более эротичных. Но никак не на сырой подвальной земле…

И жизнь ее принадлежит Полухину – это так. Так записано в документе, скрепленном их кровью.

Секунды капали.

Надо было решать.

Решать быстро такие проблемы Ваня не мог. Не умел…

Полухин нервно улыбнулся и перехватил поудобнее ухорез.

Решение сверкнуло мгновенно.

Кровь – это серьезно. И своя, и чужая.

Подписанные ей бумаги – тоже.

Пусть делает, что хочет.

Но тогда в подвале появится крыса.

Большая.

С мелкокалиберной винтовкой в руке.

Появится – и долго не проживет.

– Делай, что хочешь… – сказал Ваня.

Ваня не стал перехватывать карабин поудобнее, манипулировать с затвором и предохранителем. К чему давить на человека, пока он еще человек?

Ждал и смотрел.

– Это же наркоманка обширявшаяся… Я уж будил, будил…– сказал Полухин жалобно. – Через несколько лет будет старухой, седой, грязной, вонючей, ты сам…

– Делай, что хочешь, – сказал Ваня. – Только подумай хорошенько, чего же ты на самом деле хочешь.

Полухин завыл и швырнул ухорез в угол.

– Пойдем, Слава? – мягко сказал Ваня.

– Ну нет… – голос Полухина звучал почти как у мужчины. – Я не Санта-Клаус, и жизнь ей не подарил. Она ее у меня выкупит…

И резко, как клинок из ножен, выдернул из нагрудного кармана что-то маленькое. Ваня вгляделся – презервативы…

Ну, комик… Да зачем они ему? И здесь, и вообще? Полухин женщин боится и ничего у него с ними не получается… Даже блядешек боится – из-за СПИДа, клофелина и сутенеров с большими кулаками… Единственный для него выход, дабы спастись от прелестей мастурбации, – жениться на волевой женщине себя старше и зажить моногамной жизнью… Идеальный выход. Если, конечно, не считать крепко спящих по подвалам принцесс-наркоманок… Ладно, хрен с ней, не смозолится красотка, и так из-за нее чуть…

Он шел к выходу. Без фонаря и «ночного глаза». В темноте, по сочащимся откуда-то лучикам ночного полусвета. Ремень “Везерби” был небрежно зажат в левой руке. Карабин болтался, цепляя о кирпич стен. На темном орехе приклада и ложи оставались царапины.

Сезон охоты заканчивался.

* * *

– Эй, Полухин, где твои ухи? – придурочно завопил Прохор, попытавшись хлопнуть по плечу. Узнал Ваню, сдержал замах:

– Виноват, обознался… За нашего Соколиного Глаза принял.

Прохор лгал.

Совершенно точно лгал.

Он не принимал его за Славку.

И крик, и замах предназначались Ване. А еще – тем, кто на это смотрит.

Вот так.

Ваня понял все и не понял ничего.

Как он почувствовал?

Нет, не почувствовал – узнал абсолютно точно. Как пишут в романах, понял с кристальной ясностью.

Как?

В сумраке ни глаз, ни вазомоторики не разглядеть. Тон и голос обычно-дебильные. Загадка. Ладно, проехали…

На самом деле – не проехали. Никак не проехали. Только еще подъезжали.

– Ну где он шляется? Валить пора отсюда… – а сейчас Прохор искренен. Интересно…

– Подождем минут десять, дело у него там…

– Обгадился? – деловито предположил Прохор. Дружное ржание. – Так это надолго…

– Десять минут. – отрезал Ваня.

Куда уж ему больше… Изнуренный воздержанием полухинский организм на долгие тантрические игры не способен.

Но все происходит быстрее.

Вопль.

Из подвала.

Полухин. Ну что там с ним опять? Наступил на грабли? Забыл дома виагру?

Славка вылетает, не прекращая воплей.

Окровавленный.

– Она меня укусила, она меня укусила, она меня укусила, она меня… – Однообразие с лихвой окупается громкостью.

Молодец, боевая девчонка, неожиданно думает Ваня и командует:

– Аптечку! Быстро!

Дезинфицируя два следа зубов, отпечатавшихся где-то между горлом и подбородком, Ваня не вспомнил майора Мельничука.

И его рассказ о странной двузубой вилке.

Столько всего прошло после встречи на дороге…

Он вспомнит скоро, через два дня.

Но сначала Наташка Булатова окончательно убедится, что сошла с ума.

Глава 6.

День для Тарантино начался отвратительно.

Гнусный будильник омерзительно зазвонил в семь утра. Тарантино, толком не проснувшись, махнул рукой по прикроватной тумбочке – проклятый агрегат не замолк и не свалился на пол; пришлось открыть глаза и вспомнить, что сам вчера поставил будильник на подоконник – чтобы не дотянуться, не выключить, не уснуть снова…

Ох, какая это гадость – вставать на рассвете, особенно человеку богемы…

На самом деле рассвело пару часов назад, в совсем уж непредставимую для него рань.

На сегодня было запланировано важное дело, от которого напрямую зависело будущее Тарантино – и он встал, и подошел к окну. Отвратительное солнце золотило крыши безобразных серых домов, в которых наверняка обитали сплошь никчемные, сволочные и равнодушные к искусству двуногие существа… Тарантино сплюнул в горшок с засохшим цветком и отправился в душ. Контрастный душ и тройной черный кофе были ему совершенно необходимы…

Вышел из ванной походкой слегка ожившего зомби, небрежно застелил смятую кровать. Ночь Тарантино провел один, как и всегда – он не любил женщин. Да и мужчин. Защитники и любители животных, впрочем, тоже могли спать спокойно – их четвероногим, пернатым и водоплавающим любимцам со стороны Тарантино ничего не угрожало.

Он давно влюбился в свою работу.

Обычно такие слова воспринимаются как метафора.

С Тарантино это случилось буквально.

И любовь была не платонической.

Если бы знала, о, если бы знала бойкая рыжая девчонка-продавщица из аптеки в угловом доме, как Тарантино использует те несколько пачек презервативов, что она продает ему перед каждой поездкой на съемки…

Рыжая тогда не подмигивала бы так лукаво и понимающе…

…руки ласкают камеру, видоискатель затягивает и манит, как манит других мужчин женское тело, он входит в нее… нет, не в нее – в то, что видит через объектив, камера снимает, дыхание все чаще, из губ рвутся стоны, стоны сливаются в крик, все вспыхивает и расцвечивается, он взлетает на самый верх и бессильно падает вниз и…

И Тарантино ослабшей рукой снимает использованный презерватив.

И надевает новый – в преддверии очередного эпизода.

Без этих латексных штучек – штанов не настираешься…

Неудивительно, что актеры у него так рано погибали. Тарантино не мог вовремя крикнуть “СТОП!” своему бессменному ассистенту (и исполнителю главной роли в сериале), немому дебилу по прозвищу Коряга.

* * *

Южная окраина.

Кирпичная девятиэтажка.

Из крайнего подъезда вышел человек, казавшийся на вид лет тридцати – тридцати пяти.

Он придержал тяжелую металлическую дверь подъезда, снабженную кодовым замком и могучей пружиной; на улицу уверенными шагами прошагал светловолосый карапуз.

Мальчик шел с деловым видом, относясь весьма серьезно к предстоящему делу – утренней прогулке с папой.

* * *

Чуть раньше.

Тарантино, матерясь в душе, сбрил обычной бритвой любовно поддерживаемую на заданном уровне растительность. Искусство требует жертв. Никаких способных зацепить глаз примет у Тарантино сегодня быть не должно.

* * *

Папа отпустил дверь (она встала на место со свистящим шорохом, завершившимся зловеще-тюремным лязгом замка) и медленными шагами догнал отпрыска. А тот, обернувшись и подняв голову, махал маме, смутно видневшейся сквозь от века не мытое стекло лестничной клетки. Махал долго, словно расставался навсегда, а не отправлялся на часовую прогулку.

Папа стоял в стороне, метрах в трех, курил равнодушно; потом посмотрел на часы – четверть двенадцатого; взял закончившего прощание сына за руку и они пошли рядом по тянущейся между домами пешеходной дорожке. Малыш шагал, весело подпрыгивая, с красной пластмассовой летающей тарелкой под мышкой, спрашивал отца о том и об этом; папа отвечал на все вопросы коротко и серо-стальные глаза его оставались усталыми, очень сонными.

* * *

Чуть раньше.

Оделся Тарантино отвратительно – по его меркам. Где любимая куртка-косуха? Где шейный платок непредставимо-шикарной расцветки? Где, наконец, стильные темные очечки с линзами размером в копеечку?

Из зеркала смотрел обыденно-гнусный и явно равнодушный к искусству человек. Но не цепляющий глаз.

Незапоминающийся.

* * *

Вокруг зеленело и цвело лето – середина июня, свежие листья не успели покрыться серой городской пылью, а спальный район на южной окраине города был богат зеленью: липами и березами, тополями, летящий пух которых порой превращался в настоящий летний снегопад. И кустарниками. Особенно кустарниками. Между кронами перепархивали какие-то мелкие птахи, не то синицы, не то малиновки, шныряли в ветвях, выискивали насекомых…

Папа с сонными глазами не замечал ничего, скользил по окружающему равнодушным взглядом и механически переставлял ноги…

* * *

Чуть раньше.

Тарантино выехал из гаража. Жигули ”четверка” самого незапоминающегося вида и цвета. Номера, само собой, не фальшивые. Просто владельца давно нет, выписанная у несуществующего нотариуса доверенность нигде не засвечена… Если что, Тарантино с легкой душой бросит лайбу…

На гонорар он купит таких десять.

На гонорар за фильм, в котором не хватает актера…

* * *

Город стоял на болоте.

Но этот район – особенно. Когда-то сюда, на окружавшие деревушку Купчино болота, ездили стрелять уток. Относительно недавно, еще после войны… После Великой Войны.

Город рос исполинской, дающей метастазы опухолью – и подмял, и поглотил болота. Ревели грузовики, вываливая кучи всякой дряни – дрянь тонула в бездонной прорве – сверху сыпали новую – тонула и она. Что-то должно было кончиться раньше… Кончились болота – дерьма в Петровом граде хватало. Поверху размазали хороший грунт, – и потянулись вверх, и вытянулись кирпичные и блочные коробки.

Вселяйтесь.

Живите.

Но у болот был бойцовский характер.

Сквозь все и несмотря на все они рвались наверх. И – незастроенные промежутки домов, запланированные как скверики с ровно-подстриженной травкой, – исподволь, незаметно обретали болотный вид. Вода пока не хлюпала, но – сначала пролезла и задавила все жесткая болотная трава. Потом – тростник, сперва редкий, – все гуще и гуще. Наконец – кусты, невысокие, но густые болотные кусты.

Все возвращалось на круги своя.

Можно было охотиться.

Как раз к такому пустырю-болоту и примыкал безлюдный школьный стадион, где перебрасывались летающей тарелкой папа с сыном. Примыкал вплотную – кончалось футбольное поле – начинались кусты.

Папа кидал тарелку с ленцой.

С неохотой.

* * *

Позицию Тарантино занял удобную. Срезал две мешающих ветви – и видел все. А его не видели. Мужик с сонным видом и мальчик – уж точно.

Мальчик, кстати, вроде подходит… Перекрасить в брюнета и…

Но папа прилип к нему прочно… Проклятие… Это может стать третьим за сегодня местом, где ничего не обломится… Загодя и заботливо присмотренным местом. Больше просчитанных точек у него не было.

Да уйдите же, козлы, и пусть придет другой мальчишка, которого никто до вечера не хватится… Бля, свечку поставлю, если здесь выгорит…

Неизвестно, кому сулил Тарантино свечку, он и сам не знал точно, в церкви не бывал сроду…

Но кто-то его услышал…

* * *

Папе было тошно.

Папа был не жив и не мертв. Глаза его спали. Надо было что-то делать. После десяти минут изматывающей игры он принял волевое решение. Сказал несколько слов сыну и отправился куда-то целеустремленным шагом. Но медленным. Бывает и так…

Целью похода папы был неприметный, притаившийся во дворах ларек. До ларька метров пятьсот. Немного. Хотя как считать… В миллиметрах это круглая цифра в полмиллиона…

Миллиметры давались папе с трудом…

* * *

Когда папа уплыл из вида, Тарантино решил рискнуть. Он ненавидел рисковать, но выхода не было.

Человек, финансировавший его искусство, не любил громких фраз и угрожающих жестов… Но его мирный вопрос: “А когда ты, дорогой друг, получил аванс?” – значил одно – в следующий раз Тарантино будет отвечать на него с больничной койки. А Тарантино боялся боли.

Как ни странно, боли он очень боялся.

Своей.

И он рискнул.

Глава 7

Этим утром в жизни Вани Сорина произошло знаменательное событие, можно даже сказать – небывалое. Он обнаружил, что стал экстрасенсом.

Не больше и не меньше.

Нет, конечно, Ваня умом понимал, что раз экстрасенсы на свете есть – кто-то, где-то и как-то ими становится. Всё так.

Но как-то все неожиданно вышло. Невпопад. Не вовремя. Над этим обретенным даром надо было крепко подумать… Но Ваня собирался задуматься о другом.

И принять решение.

Ваня, по большому счету, не был тугодумом. Просто не любил рубить сплеча. Постоянно выходило, что цена его решений высока. Он бы и не хотел – да так получалось.

Но запланированная разборка с самим собой не состоялась. Дар ошарашил внезапно, как кирпич – забывшего надеть каску строителя…

Нет, на самом деле все началось еще вчера… Точнее сегодня… Еще точнее – ночью, после полуночи. Совсем уж точно: в 02.37. Секунды нужны? Засекать время всех сколько-то значимых событий стало у Вани инстинктивной привычкой… Правда, тогда на часы Ваня взглянул по другому поводу – дара он не заметил. Или заметил, но не придал никакого значения…

Осознал Ваня все утром. Вскоре после звонка в дверь.

Совершенно неожиданного звонка.

* * *

У ларька кучковались два мужичка грустно-ханыжного вида.

Вот только не спрашивайте, как можно кучковаться вдвоем и не намекайте, что кучка из двух индивидов получается какая-то неполноценная. Ханыги не стояли, не сидели, не лежали, не шли и не выполняли упражнение “упал-отжался”. Именно кучковались.

Папа с сонными глазами купил бутылку пива.

Подумал – и купил вторую. Другого сорта.

Третье раздумье длилось дольше.

Чувствовалось, что папа с сонными глазами пребывает в жизненном поиске…

Минута прошла – папа ни на что не решился…

На деле счет шел на секунды…

* * *

– Я боюсь, Даниэль… Он пал так глубоко, что ничего не услышит. Не пробудится… Не выйдет наружу…

– Боишься?! Ты?!

– Хорошо. Я тревожусь…

– Ничего страшного не случится. Мы начнем все сначала…

– Год подготовки пропадет… А Стражей осталось так мало…

– Что такое год?

– Год – вечность, когда ждешь Его… Если бы ты знал…

– Я знаю. Я помню все. Спящий проснется. Мы победим.

Адель хотелось в это верить…

И она верила…

Адель хотелось надеяться…

И она надеялась…

Адель – блондинка с синими глазами.

* * *

После ухода папы мальчик не скучал.

Весело и высоко подкидывал красную тарелку и бежал, быстро-быстро перебирая ножками – чтобы успеть к месту падения…

Шустрый пацан, подумал Тарантино, крепенький…

Тарелка упала у самого края поля.

Мальчик бежал за ней.

* * *

Папа, наконец, решился – купил третью бутылку.

Ханыги следили за ним без признака интереса. Продавщица отсчитывала сдачу со скоростью утонувшего в смоле вентилятора. Папа внимательно и придирчиво осмотрел последнюю покупку. С нее и начал.

Легкое движение большого пальца – и пробки на бутылке не стало. Она не упала на землю, не улетела вверх или вбок. Ее просто не стало. Папа раскрутил бутылку и поднес к губам. Пиво не булькало, не лилось струей. Пенная поверхность в бутылке рванула вниз со скоростью падающего предмета. Даже быстрее… Пусто.

Ханыги выдохнули в восхищении.

Работал специалист высокого класса.

Предстоял бесплатный цирк.

Глаза папы так и не проснулись.

* * *

Автомобиль сверкал и переливался на солнце. Он был прекрасен и загадочен, и выехал из таинственного места – из высоченных зеленых джунглей, скрывающих неизвестно какие другие загадки. Антенна над крышей дрожала муравьиным усиком. Рядом с ней вспыхивала и гасла самая настоящая полицейская мигалка…

Мальчик сделал шаг к нежданно явившемуся чуду.

Тарантино коснулся пульта.

Чудо развернулось и покатило обратно в свою чудесную страну.

Забыв про тарелку, мальчик поспешил за ним.

В неведомые зеленые джунгли.

Он не знал, что в джунглях встречаются хищники.

* * *

Папа вскрыл вторую бутылку. Тем же способом.

* * *

Слава проснулся резко, как от выстрела над ухом. Выстрела без глушителя. И сразу понял – его зовут. Кто и зачем – он не знал. Но надо было спешить. Надо было очень спешить.

По лестнице он бежал.

И застегивал на бегу пуговицы.

* * *

Мальчик приятно удивил Тарантино. Деловой пацан и не пугливый. Даже не дернулся от возникшего перед ним неизвестного дядьки. Очень хорошо. Возможно, хлороформ и не понадобится. Пока не понадобится. От кустов до машины пять метров и две секунды, но лучше преодолеть их без обмякшего тельца на руках.

– Зачем тебе такая игрушка, дяденька? – заговорил мальчик первым. – Ведь ты уже большой…

Мальчик строил фразы слишком правильно для четырех лет, на которые он выглядел. Но Тарантино не обратил внимания, ликуя от неожиданного подарка. Вопрос был идеальной подачей.

– Да вроде и не к чему… – сказал он, словно сам удивляясь. – Хотел подарить кому-нибудь, да вот решил поиграть напоследок…

Мальчик не клюнул. Поразительно, но он не клюнул. Искоса смотрел на игрушечный джип. И качал головой, словно не поверил.

Ни одному слову не поверил.

Времени не было. Тарантино пошел ва-банк:

– Хочешь, подарю тебе? У меня в машине коробка и пульт управления. Пошли со мной, там все тебе и отдам.

Пульт лежал в кармане, но пацан не должен был заметить эту шероховатость. Ни один из предыдущих не заметил…

– Врешь ты все, дяденька… – сказал мальчик. – И никакой коробки у тебя там нет…

Хлороформ потребуется… И немедленно… Если только… Он ухватил мальчика за руку и сказал с грозной ноткой в голосе:

– Пошли, пошли… Там все и увидишь.

Когда взрослые говорят так, лучше их слушаться… Но мальчик странный… Если начнет кричать… Неважно, пропитанная хлороформом тряпка наготове. Не раскричится… Пискнет и замолкнет. Тарантино двинул через кусты, почти таща мальчика.

Не закричал.

Произнес лишь чуть громче, чем раньше:

– Мне больно! – и, после секундной паузы: – Я папе скажу…

Внутри все пело. Скажи, скажи… Дойдем до машины – и говори папе, маме, бабушке… Не услышат.

– Папа, мне больно, – сказал мальчик, быстрее переставляя ноги – чтобы не упасть.

Не орет, надо же, подумал Тарантино.

Ты еще эти слова проорешь и простонешь.

Пока будет чем стонать.

* * *

Папа услышал.

Ханыги не обменивались мнениями, даже не переглядывались.

Просто синхронно, не сговариваясь, решили завязать с употреблением дешевых крепких напитков. Этот фокусник, этот любитель пива, продемонстрировал коронный трюк, заставивший серьезно задуматься о влиянии суррогатного алкоголя на сетчатку глаза.

Что там пиво…

Что там пробка…

На этот раз исчез папа.

Был – и нет его.

Когда его звали, папа умел двигаться быстро.

Очень быстро.

* * *

Тарантино не понял.

С ним ничего не случилось. Он продолжал быстро идти к машине, крепко сжимая ручонку пацана. Что-то произошло с окружающими кустами. С тростником. С тропинкой. Они все застыли – не плыли мимо, не реагировали на торопливые движения ног Тарантино…

На самом деле, конечно, замер он – как на застрявшей в проекторе пленке…

Шагов сзади он не услышал. Просто перед ним возник папа. Не было его – и возник.

От неожиданности Тарантино заорал и напролом рванулся в кусты. Крик умер внутри. Листья и ветви не захлестали по лицу. Застрявшая пленка не двинулась. Он стоял, как стоял.

Папа освободил ручку малыша из оцепеневшего захвата. Кажется, два пальца при этом сломались. Два пальца Тарантино – но боли он не почувствовал. Папа же не обратил внимания. Движения его были быстры и точны – и все равно оставались движениями спящего человека. Сомнамбулы. Лунатика. Хотя светило яркое полуденное солнце.

Тарантино казался статуей шагающего человека. Папа провел мальчика за его спину. Слова звучали приказом:

– Иди домой. Не задерживайся и не сворачивай. До звонка дотянешься. Скажешь маме – я скоро приду.

Способность слышать Тарантино не покинула. Думать – тоже. Он не уходит. Он не уходит!!! Он…

Мальчик не спешил выполнить приказ.

– Плохой дяденька обещал подарить мне машинку! – неприязненный взгляд на Тарантино. Фраза опять звучала по-взрослому.

Джип валялся поодаль, неизбежный производственный расход, руки занимать чревато…

– Домой.

Мальчик поднял, прижал к груди игрушку.

И ушел не оглядываясь.

* * *

Тарантино не видел, что происходит за спиной. Но понял – мальчик ушел. И понял еще – все кончено.

Тарантино боялся боли. Но он не думал о том, что сейчас его поволокут и отдадут грубым людям в серой форме, и ему будет больно, а кто-то, давно и тщетно пытающийся вычислить автора кровавых подпольных фильмов, обрадуется, и всплывет тщательно замаскированная студия с аксессуарами и дебилом-садистом Корягой, и Тарантино швырнут в камеру, где будет еще больнее, потому что соседям все расскажут, так всегда делают, и будет совсем больно, всю оставшуюся жизнь будет очень больно, пока все не кончится, и он будет молить, чтобы все кончилось скорей, молить, сам не зная, кого молит…

Тарантино боялся боли.

Но ничего такого он не думал.

Просто отчего-то знал – конец. End. Fine.

Дальше ничего не будет.

Кончится все здесь.

И сейчас.

* * *

Именно в эту секунду Наташка Булатова поняла так, что никаких успокаивающих сомнений не осталось, поняла с ясностью и отчетливостью хорошего снимка: она сошла с ума.

Поняла она это, именно рассматривая хороший и четкий снимок.

Рентгеновский.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации