Текст книги "Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины"

Беседа четвёртая
Космология Платона

Платон (427–347 гг. до н. э.) – самый известный из древнегреческих философов, более всех цитируемый и обсуждаемый. Литература о нём необъятна, его имя, наряду с именем Аристотеля, открывает список общепризнанных мудрецов. Более чем два тысячелетия не уменьшается популярность Платона. Причина – не столько его личные дарования, сколько то, что сочинения Платона – почти единственное, что сохранило для последующих поколений интеллектуальные достижения его непосредственных предшественников и учителей из элейской школы, а также учение Сократа. Надо заметить, что Платон и не претендовал на авторство во многих разъясняемых им вопросах, более того, как можно предположить, нередко и свои собственные мысли излагал от чужого имени, вкладывая их в уста того же Сократа и других мыслителей. Но сказать, что Платон светит отражённым светом, было бы несправедливо; он, несомненно, внёс в философию и свой собственный творческий вклад.

На идейную позицию всякого человека сильно влияет то, когда и где он жил. Платон все свои 80 лет провёл, за исключением нескольких путешествий, в Афинах – городе-государстве (полисе), который нынешняя западная цивилизация считает колыбелью своего социального устроения, а именно – демократии и, конечно, очень хвалит. Для нынешнего западноевропейца и особенно американца само слово «демократия» стало священным, поползновение на неё считается величайшим преступлением, а её насаждение там, где её нет, любыми средствами, включая бомбардировки, – доблестью и долгом всякого человека. Платон был одним из тех совсем немногих людей, чей срок земного существования в точности вписался в золотой период афинской демократии, он застал её расцвет и начало её заката. Он родился всего через два года после того, как умер основатель демократического законодательства

Перикл, и был ещё жив, когда на севере Балканского полуострова подрастал Александр Македонский, чья империя скоро поглотила не только Афины с их демократией, но и всю Грецию, а заодно и половину известного грекам мира. Платон принадлежал как раз к той элите Афин, которая в первую очередь пользовалась благами демократии, созданной ею «под себя». По всему этому он должен был бы быть певцом придуманной Периклом общественной системы, дать ей прочное философское обоснование. Процитируем ещё раз слова Тютчева:

 
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был,
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил.
 

Но послушайте, что он говорит о демократии! Характеризуя ревностных «демократов», добивающихся того, чтобы их выбрали в органы власти, Платон пишет: «Они, за редкими исключениями, чуть ли не стоят во главе: самые ядовитые из этих трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе». Платон отвергал демократию не только из нравственных соображений (зная её близко и изнутри, он видел её демагогичность и бесстыдное лицемерие), но и по причине серьёзной угрозы с её стороны всему обществу. «Наглость они будут называть просвещённостью, разнузданность – свободою, распутство – великолепием, бесстыдство – мужеством». А конец этому всегда один: «В демократическом государстве только и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен по своей природе». Однако «тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии, иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство».

Мы не случайно начали разговор о Платоне с ознакомления с его политическими взглядами. Его нравственные переживания, связанные с разочарованием в демократическом строе, которым так гордились Афины, напрямую сказались на его философии, которая в какой-то мере была реакцией на эти переживания. Обычно в философской системе исходным элементом является космология, а этика возникает как нечто вторичное, из неё вытекающее, но в данном случае получается наоборот: космология Платона выстроена такой, какая она есть, из этических соображений. Заметим, что был ещё один великий философ, а именно Иммануил Кант (1724–1804), у которого нравственные вопросы играют фундаментальную роль.

Платон в молодости общался с Сократом и был его почитателем, каковым и остался на всю жизнь. Когда афинский суд приговорил Сократа к смерти путём принятия яда (из корня цикуты, по-нашему вёха), Платону было уже 28 лет, так что дружба между ними могла быть зрелой и сознательной. Казнь учителя произвела на Платона удручающее впечатление, даже стала его жизненной трагедией. То, что Сократ был осуждён за растление несовершеннолетних юношей, за педофилию, не делало в глазах Платона приговор справедливым, поскольку он сам принадлежал к той же сексуальной ориентации. Он видел в этом чудовищный акт беззакония, уничтожение не то по глупости, не то из зависти лучшего из горожан. Его охватило глубокое уныние, он почувствовал, что мир, в котором убивают достойнейших, не может быть подлинным, поскольку он жесток и безобразен. Но как же быть, если другого мира нет?

Здесь и зародилась его космология. Другой мир есть, сказал себе Платон, – мир прекрасный, справедливый и совершенный. Иначе не может быть, иначе надо воскликнуть, как Евгений из «Медного всадника»: «Иль наша жизнь лишь сон пустой, насмешка неба над землёй?» Так в качестве спасительной идеи созрела у Платона идея дуализма сущего, наличия в нём двух составляющих – плохой, дефектной, неправильной и хорошей, безупречной, светлой. Собственно, ученику элеатов естественно было

остановиться на этой мысли, ибо они тоже придерживались дуалистической космологии. Но у них расщепление мира на две составляющие производилось по совершенно иным признакам и не имело никакого отношения к моральным проблемам. У Парменида фигурировали два модуса, или состояния, в которых может находиться мир: когда всё содержание сплавлено в Единое и когда это содержание развёртывается во Многое, образуя в совокупности Другое Единого. Эти модусы совершенно не похожи друг на друга и даже взаимно противоположны. Это не устраивало Платона, ибо не давало выхода из нравственного тупика и отчаяния. Альтернативой здешней, земной действительности, отвратительной своей несправедливостью, он хотел иметь некий дивный занебесный мир, где отрётся всякая слеза и успокоится всякая страждущая душа. И в своих «Диалогах», блестящих по литературной форме и на первый взгляд весьма убедительных, он начал доказывать, что такой мир непременно существует – мир неповреждённых чистых идей. Населяя свой занебесный мир, идеи образуют иерархическую пирамиду, подчиняясь находящемуся на её вершине БЛАГУ.

Тут был один очень важный нюанс. Чтобы мысль о существовании прекрасного мира идей была по-настоящему утешительной, необходимо поверить в то, что существование идей не просто реально, а что оно реально в большей степени, чем существование вещей. И Платон всеми средствами убеждает и себя, и своих читателей, что высшей реальностью обладают именно идеи, причастные Благу и наполненные Благом, а не вещи, которые зачастую уродливы для нашего взора и оскорбительны для нашего нравственного чувства. Доказательству того, что это так, посвящены многие его диалоги. Эти доказательства никак нельзя считать безупречными, в них много софистики, изощрённого искусства «выдавания чёрного за белое», которое в условиях постоянного словесного соревнования на собраниях борющихся за власть демагогов (как их называл Платон), составляющих неотъемлемую деталь демократии, достигло в это время в Афинах высшего расцвета. Многие «доказательства» Платона шиты белыми нитками, особенно те, которые вытекают из цепочки вопросов и ответов, составляющих логическую основу всех его философских диалогов. Некто «умный», который в итоге и докажет то, что нужно Платону, спрашивает некоего «человека из народа» – не искушённого в науках, но сообразительного – то одно, то другое, и постепенно, отбрасывая ошибочные ответы, оба приходят к истине. Это, конечно, чистая софистика, только видимость объективного исследования, так как вопрошаемый явно играет в поддавки. Поэтому, не погружаясь в эту детскую игру, зафиксируем её конечный результат – космологию Платона, получившую название объективного идеализма.

Существуют два параллельных мира – мир вещей и мир идей (по-гречески «эйдосов»). Вот как пишет о нём сам Платон: «Занебесную область занимает бесцветная, без очертаний неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души – уму». Мир идей совершенен, гармоничен, и источником его совершенства и гармонии является главная его идея – Благо, которая выстраивает все остальные идеи в должном иерархическом порядке. Вещи возникают как проекции на материю соответствующих идей, являясь, таким образом, вторичными по отношению к первичным идеям. Скажем, в мире идей (названном «платоновскими небесами») существует идея лошади, некая невещественная лошадь. Она не имеет никаких изъянов, она прекрасна, улучшить её невозможно. Это – образец лошади, идеал, к которому стремятся коннозаводчики (слово «идеал» в смысле эталона как раз и происходит от платоновского понимания идеи). Овеществляясь в материи, которая проникнута не Благом, а злом и поэтому сопротивляется, идея лошади искажается, и те лошади, которых мы видим вокруг себя, оказываются далёкими от совершенства. Таким образом, идея для вещи есть, с одной стороны, причина её возникновения, порождающее начало, а с другой стороны – образец для подражания, к которому вещь хочет приблизиться, но достигнуть его так и не может. В строгом смысле этого слова существуют только идеи, вещи же являются отбрасываемыми ими тенями. Идеи вечны, неизменны и прекрасны; вещи тленны, текучи, и красота смешана в них с безобразием. Почему же обыденное сознание считает реальностью вещи, а идеи – чем-то воображаемым? Это потому, объясняет Платон, что вещи мы видим, а идеи невидимы и доступны только умозрению, которым люди разучились владеть, ибо оно в практической жизни не находит применения. Этот эффект принятия второстепенного за главное Платон пояснил аллегорией «Пещера».

– Представьте себе, – говорит он, – человека, сидящего в кресле, поставленном в середине пещеры. Он сидит спиной ко входу, лицом к плоской стене, которой заканчивается пещера. Этот человек в таком положении родился и вырос, специальные ограничители кресла не дают ему обернуться, так что он всегда видит только находящуюся перед ним стену. У входа же в пещеру, то есть за его спиной, горит яркий костёр. Между костром и сидящим в кресле человеком проносятся разные предметы, пролетают птицы, пробегают звери. От этих совершенно реальных, то есть существующих в действительности объектов на глухую стену пещеры падают тени. Только эти движущиеся тени и видит прикованный к креслу человек в течение всей своей жизни. А теперь подумаем: что будет считать этот человек реальностью? Конечно же, бегающие по стене тени, ибо той, настоящей реальности, тех предметов, которые движутся сзади него, он видеть не может. Так вот, схожая ситуация возникает с эйдосами: они находятся где-то вне поля нашего зрения (на платоновских небесах), но отбрасывают на материальный мир «тени», которые мы видим и называем вещами, приписывая им самостоятельную реальность, которой у них на самом деле нет.

В платоновской схеме мироздания есть одно слабое место. Платон утверждает, что идея производит вещь, а вещь стремится стать столь же совершенной, как её идея. Но что заставляет одну производить, а другую – стремиться? Чтобы ответить на эти вопросы, Платон вводит понятие мировой души, которая посредничает между миром идей и миром вещей и обеспечивает их взаимодействие. Она вдувает в идею желание сотворить вещь, а в вещь – желание подняться до уровня идеи. Но эту третью составляющую своей космологии Платон упоминает как-то вскользь и не раскрывает ни ее сущности, ни ее свойств, поэтому платонизм все-таки остаётся дуалистической системой.

В состав загадочной «мировой души» Платон включает и богов (они ниже Блага), и человеческие души, пребывающие в царстве идей до своего вселения в тела и после выхода из них. Естественно, находясь в царстве идей, ещё не вошедшая в чьё-то тело душа видит там истину и поэтому знает её. Воплотясь, она почти всё забывает, но при большом усилии кое-что может всё-таки припомнить. Отсюда знаменитый тезис Платона, который он положил в основу своей гносеологии: ЗНАНИЕ ЕСТЬ ПРИПОМИНАНИЕ. Таким образом, у Платона человек не есть «чистый лист», как утверждал потом Джон Локк, – он рождается уже с каким-то багажом представлений о сущем. Кстати, душу человека Платон считал микрокосмом, подобным парменидовскому Единому. Он писал: «Божественному, бессмертному, умопостигаемому, единообразному, неразложимому, постоянному и неизменному самому по себе в высшей степени подобна наша душа». Однако не это умопостигаемое нераздельное он сделал альтернативой миру вещей, а также структурированную, как и материальный мир, совокупность отдельных эйдосов. Такова в главных своих чертах космология Платона. Её выразил в поэтической форме А.К. Толстой:

 
Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты
создатель!
Вечно носились они над землёю, незримые оку.
Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!
Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей
громоносных?
Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который,
В древнегерманской одежде, но в правде глубокой,
вселенской,
С образом сходен предвечным своим от слова до слова.
 

Какую оценку следует дать этой космологии?

Хотя Платона принято причислять к философам и, более того, называть одним из величайших из них, на самом деле это в значительно большей мере поэт. Тот факт, что он обладал незаурядным литературным талантом, отмечается всеми исследователями; его диалоги представляют собой прямо-таки шедевры драматургии с блестящей композицией и умело подобранными, всегда выдуманными персонажами, каждого из которых автор наделяет своим характером и своим мировоззрением. Но всех сбивала с толку форма: тексты, которые являются по сути художественными, маскируются Платоном под строго логические рассуждения. Надо отдать ему должное: он перехитрил потомков, и они увидели в нём великого интеллектуала. Это – иллюзия. Космология Платона – не что иное, как наукообразное выражение извечной мечты страждущего человечества о сказочной стране, где нет болезней, печали и слёз. Страну эту помещали и в прошлое, и в будущее, и на какой-нибудь далёкий остров, а Платон поместил её в занебесное пространство. Ошеломляющий успех сопутствовал его «царству идей» не из-за доказательности аргументов в пользу его существования, а именно из-за художественности его описания. Но поскольку художественность действует на подсознание, в сознании складывалось убеждение, что это философское, то есть научное открытие.

А если отбросить эстетические оценки и взглянуть на космологию Платона именно как на метафизику, то мы сразу должны будем констатировать значительный шаг назад по сравнению с космологией элеатов. Дуализм Платона гораздо примитивней. Царство идей, по сути, просто дублирует царство вещей, только в прибранном, выметенном, принаряженном и украшенном варианте. Идея лошади есть та же лошадь, только очень красивая, хотя эта красота «умозрительна». Это удвоение сущего лишено какого-либо метафизического смысла. А вот дуализм элеатов чрезвычайно глубок: там Единое совсем не похоже на своё Другое, и это создаёт ту разность потенциалов, которая вращает колесо бытия.

Заметим, что дуализм парменидовского, а не платоновского типа лежит в основе живого мира – геном лошади, который есть её идея, представляет собой линейную структуру азотистых оснований ДНК, и он абсолютно не похож на своё «другое» – живую лошадь.

В то же время во многих важных моментах Платон прямо заимствует тезисы элеатов, не делая ссылок. Его царство идей «бесцветно, без очертаний» и так далее – точно как Единое. Но тогда откуда же там отдельные идеи, образующие множественную структуру? Это один из примеров внутренней противоречивости системы Платона.

Беседа пятая
Антропология и социология Платона

1. Что такое человек

Человек, по Платону, есть тварное (сотворённое) существо. В его сотворении принимали участие боги разных уровней. В человеке имеется три составляющие (речь идёт об идее человека, то есть о бестелесном образце – плотский человек появляется уже после проецирования этой идеи на материю). Обратим внимание на возникающее здесь противоречие: сотворение идеи человека прибавляет к миру идей ещё одну идею, но мир идей, по Платону, неизменен.

Разум, мыслящая составляющая, сотворена высшим богом демиургом (но он всё равно ниже Блага).

Аффективная составляющая (чувства, страсти) и вожделеющая составляющая (желания, воля) сотворены низшими богами.

Целью человека является подчинение аффективной и вожделеющей составляющих разумной составляющей – подчинение низшего в себе высшему. Но достигнуть этого очень трудно, так как низшая часть активно сопротивляется, тем более что она ещё искажена по сравнению со своей идеей в земных людях. Поэтому самостоятельное обуздание страстей и похотей невозможно, здесь необходимо соответствующее воспитание. Воспитатели должны вырабатывать в своём подопечном с ранней молодости умение не идти на поводу у низших страстей, не давать им выхода наружу (люди, которые научились этому, называются поэтому воспитанными), а также обращать свою волю на достижение только разумных целей.

Самой могучей силой, определяющей внутреннюю жизнь человека и его поступки, Платон считает ЛЮБОВЬ. Он выделяет её в своей системе в очень важную философскую категорию и в своих диалогах постоянно подвергает её всестороннему анализу. Один из самых знаменитых диалогов «Пир» целиком посвящён этой теме. Собравшись на дружескую пирушку, группа афинских любителей мудрости, среди которых был и Сократ, принимает совместное решение поменьше пить и побольше говорить, обмениваясь мыслями о том, какое значение имеет любовь и что это такое. Приведём некоторые любопытные места из этого разговора.

Окинув взором гостей, возлежащих за пиршественным столом, хозяин дома сказал:

«Пусть каждый из нас, справа по кругу, скажет, как можно лучше, похвальное слово Эроту, и первым пусть начнёт Федр, который и возлежит первым».

Восхваляя бога любви Эрота, Федр доказывал, что он выше других богов уже по причине своего старшинства: он появился раньше их.

«Эрот – это великий бог, которым люди и боги восхищаются по многим причинам, и не в последнюю очередь из-за его происхождения. Ведь почётно быть древнейшим богом. А доказательством этого служит отсутствие у него родителей, о которых не упоминает ни один рассказчик и ни один поэт. Гесиод говорит, что сначала возник Хаос, а следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, а с нею Эрот».

Вот как интересно обстоит дело! Если, как принято считать, древнейшая профессия женщины – быть жрицей любви, то древнейшей профессией среди богов является внедрение в людской род этой самой любви. Ведь Эрот только и делает, что стреляет из лука, чтобы возбудить в человеке любовное влечение.

Следующий оратор, Павсаний, предлагает прежде всего уточнить, какого Эрота собравшиеся намерены восхвалять. По его мнению, их существует два. Почему? По той причине, что Эрот – неотлучный спутник и помощник Афродиты, а Афродита существует не одна, напоминает Павсаний, – их две. Есть Афродита старшая, дочь Урана (неба), которую поэтому называют «небесной», и есть Афродита младшая, дочь Зевса и Дионы, и у каждой из них имеется свой Эрот. Естественно, что какова Афродита, таков и её Эрот. Что можно сказать о старшей, небесной Афродите? Внушаемая ею любовь тоже небесная, возвышенная, благородная. В какой форме проявляется в людях эта высокая любовь? Старшая Афродита, будучи дочерью Урана, воплощает в себе одно мужское начало, поэтому опекаемая ею возвышенная любовь есть любовь между мужчинами. Младшая же Афродита, в которой по её рождению от Зевса и Дионы смешаны мужское и женское начала, покровительствует вульгарной, простонародной форме любви – любви между мужчиной и женщиной. Итак, есть небесная Афродита, а есть вульгарная Афродита, и, соответственно, есть два Эрота – небесный и вульгарный. Первого, по мнению Павсания, и надо восхвалять, а второй никаких похвал не достоин.

Понятно, что, какие бы персонажи ни высказывались в произведениях Платона, на самом деле в них говорит только один человек – сам Платон. Это такой риторический приём – вкладывать свои заветные мысли в уста выдуманных героев, чтобы придать этим мыслям видимость объективности. В «Пире» суть всей своей философии любви Платон вкладывает в уста Аристофана (не драматурга, а его тёзки). Подбираясь к глубинной природе любви, Аристофан начинает издалека. Он напоминает, что, когда люди только вышли из рук творящих богов, они были не такими, как сейчас. Они были не двух, а трёх полов – мужчины, женщины и муже-женщины (андрогины, или гермафродиты). Внешний их вид тоже был совершенно другой. «Тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног тоже четыре, и у каждого на круглой шее два лица, глядевших в противоположные стороны, голова же у этих лиц была общая, ушей имелось две пары, половых органов два, остальное можно себе представить». Передвигался такой человек либо во весь рост, как мы, либо, если очень спешил, катился колесом. Были они, как сказано, трёх полов – мужской происходил от Солнца, женский – от Земли, а смешанный – от Луны, поскольку и Луна совмещает оба начала. Страшные своей мощью, эти люди вынашивали великие замыслы и даже посягали на власть богов. Узнав об этом, боги обеспокоились и стали совещаться, как уничтожить дерзких тварей. Но кто же тогда будет приносить им жертвы? И Зевс нашёл лучшее решение. Он сказал:

«Кажется, я придумал способ и сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится. А если они и после этого не угомонятся, я разрежу их ещё раз, и они будут прыгать у меня на одной ножке».

После этой операции каждый ныне живущий человек чувствует свою половинчатость и стремится восстановить изначальную целостность, слиться с отрезанной от него половинкой. Он подсознательно знает, какая это была половинка, отсюда три вида людской любви. Если мужчина – половинка разрезанного пополам первочеловека мужского пола, то он ради восстановления этого существа стремится слиться тоже с мужчиной, то есть является «голубым». Если женщина – половинка первоначальной женщины, она становится лесбиянкой. Те же нынешние люди, которые явились результатом рассечения андрогина, влекутся к противоположному полу.

Надо заметить, что от этой концепции любви, основанной на мифе о разрезанных перволюдях, пошло выражение «платоническая любовь», в котором всё перевёрнуто с ног на голову. Под платонической любовью мы понимаем высокую, идеальную любовь, лишённую физического влечения, тяготение чисто духовное. Или ещё один случай: «Ты – моя половинка, – говорит влюблённый предмету своей любви, – нас когда-то разрезали, и я всю жизнь тебя искал». Тут под половинкой понимается личность, неповторимый индивидуум. У Платона же для части андрогина безразлична личность того человека, с которым он жаждет воссоединиться, важно, чтобы это был человек противоположного пола. Такое же безличностное, то есть чисто животное влечение свойственно педерастам и лесбиянкам.

2. Что такое общество

Человек, по Платону, есть «общественное животное» – его индивидуальное существование дополняется абсолютно необходимым для него существованием коллективным.

Поэтому понять это «животное» можно только соединёнными усилиями антропологии и социологии, частью которой является политология – наука о власти. Полноценная жизнь людей должна обеспечиваться государством – до-государственные формы коллективного бытия Платоном нигде не рассматриваются, это период дикости, когда и человека-то в строгом смысле этого слова ещё не было. Жизнь человека в государстве раскрывает перед ним огромные возможности. Достоинство государства состоит в том, что в нём осуществляется разделение труда, позволяющее достигать высокого уровня материального устроения жизни для всех людей вместе и для каждого в отдельности. Только государство может организовать совместный труд огромного количества людей и реализовать масштабные общеполезные проекты вроде строительства плотин или возведения больших архитектурных сооружений. Но роль государства не ограничивается только материальным созиданием. Как мы знаем, Платон придавал ключевое значение воспитанию человека, а им лучше всего заниматься тоже государству. Поэтому социология Платона как сквозной нитью пронизана рассуждениями о государственном устройстве, а поздние его работы посвящены этой теме целиком. В них он пытается ответить на вопрос, каким должно быть идеальное, образцовое государство.

Государственное жизнеустроение, помимо положительного аспекта, заключающегося в возможности разделения труда и проведения в жизнь грандиозных творческих начинаний, имеет и отрицательную сторону: оно требует насилия. Причина этого очень проста и естественно вытекает из платоновской космологии. Ведь согласно этой космологии всё земное несовершенно, ибо материя своим сопротивлением искажает воплощённую в ней идею. В частности, несовершенен и земной человек. Его дефектность выражается в том, что он не способен проявлять достаточную сознательность и всегда и везде вести себя так, чтобы не причинять вреда или неудобства другим членам общества. Платон формулирует это так: объём требуемого обществом безопасного для него поведения его членов превышает объём того общественно безопасного поведения, который они могут предложить обществу добровольно. Возникающий дефицит этого поведения должен быть обеспечен с помощью принуждения, и принуждать граждан должно государство – в этом его основная функция.

Государство в понимании Платона есть некий сверхорганизм, эдакий коллективный человек. Поэтому оно, как и отдельный человек, состоит из трёх частей: разумной (мыслящей), аффективной (чувствующей) и вожделеющей (желающей). Это коллективные ум, чувства и воля. Как в отдельном человеке ум должен подчинять себе эмоции и волю, так в государстве управлять всем должны умные люди – философы. Они составляют верхнее сословие, называемое «правители-философы». Они не должны обзаводиться семьёй, так как это отвлечёт их от служения, которому они обязаны отдавать все свои силы. Впрочем, по Платону, к государственной деятельности пригодны только любители юношей, так что жёны им и не нужны. Следующее сословие – «стражи». Это армия и полиция. Им тоже не следует жениться. Поддерживают положительную демографию ремесленники – вожделеющая часть общества.

Государство Платона очень жестоко, законы его весьма суровы. Это поистине полицейское государство. По странной логике этот почти фашистский идеал жизнеустроения вынашивал афинский аристократ. Теория спасительной функции тоталитарного государства имеет одно весьма уязвимое место. Платон надеется исправить повреждённость земного человека правильным воспитанием со стороны государства. Но ведь государство само повреждено, ибо это земной институт: идея государства, воплотившись на земле, исказилась. Как же искажённое государство может исправить искажённого человека?

Что тут сказать? По-видимому, Платон надеялся, что мудрые философы, управляющие государством, смогут в порядке исключения (благодаря своим выдающимся способностям) преодолеть искажённость человеческого ума и написать правильные учебники и методические пособия.