Текст книги "Ошибка"

8

И сейчас тяжелый, нагретый моим телом мешочек привычно лежал во внутреннем кармане пиджака. Но теперь украшения мертвой жены казались мне почти в самом деле живыми.

Ведь я наконец убил Хаканова.

Я осторожно пересек шоссе, выехал на встречную полосу и тихо затормозил у едва заметной, разъезженной и уже сильно подтаявшей дороги, что падала вниз и тут же терялась в хмуром, не по-зимнему темном лесу.

Сняв руки с руля, я пошевелил пальцами, вызывая в них тепло и остроту ощущений. Сейчас мне предстоял небольшой марш-бросок по широкой и извилистой лесной тропе, которая должна была вывести на основную трассу уже после городского КПМ. Всего километра три, не больше. Но я уже проехал по этой дороге днем и знал, как трудно будет одолеть ее ночью.

Я должен был сейчас забыть обо всем – даже об Анечке – слиться с машиной и сам стать частью своей машины, чтобы проехать эти километры. Я открыл ящик подлокотника, пошарил там и вставил в плеер диск с классической музыкой, нашел Вагнеровский «Полет валькирий» и включил автоповтор. Эта мощная, страстная и чудовищная музыка как нельзя лучше подходила к моменту. Она влекла за собой, и невозможно было растеряться и совершить ошибку, когда со мной в пути была такая музыка.

Включив дальний свет, я съехал с обочины.

Ночной лес казался непроезжим. Дороги практически не было – или она успела еще подтаять со вчерашнего дня? На моем джипе – как и на всех американских машинах, рассчитанных на использование в цивилизованной стране, где даже вдоль пустынных шоссе горят фонари – стояли отвратительнейшие слабые фары с пластмассовыми стеклами. Которые были пригодны лишь для езды по вечернему городу среди огней. Другие люди, купив подобную машину, обычно сразу же меняли фары на какие-нибудь европейские, мощные и из настоящего стекла. Пока у меня была жизнь и возможность, я не удосужился этого сделать, ведь мы с Анечкой не ездили глухими местами по ночам. Потом стало просто не до этого.

Лишь сейчас въехав в злой, отторгающий меня лес, я по-настоящему пожалел о том. Проклятые американские фары практически ничего не освещали, выхватывая из мрака лишь отдельные деревья. Дороги не было видно впереди, мне приходилось ее чувствовать.

По моему телу лил тяжелый пот; в машине было жарко, но я не мог выключить печку, поскольку без нее сразу же запотевали стекла. Я вообще не мог оторваться от руля, хотя всю жизнь привык водить машину одной лишь левой рукой – сейчас я гнал довольно быстро и крутил скользкую баранку двумя руками, как таксист, резко кидая машину то вправо, то влево. Так обычно, насколько я себе представлял, ездили гонщики на ралли. Только там правил пилот, а рядом сидел штурман, держащий на коленях размеченную до метра карту трассы и кричащий водителю в ухо о предстоящих поворотах, ямах, скользких местах и прочих опасностях. Я был один, без штурмана и без карты и мог рассчитывать лишь на себя, предугадывая то, что ожидало меня на следующем метре пути и пытаясь увернуться от протаявшей ямы или разъезженного снежного овражка. Я ни разу не выдернул пониженной передачи и вообще не сбавлял скорости, боясь остановиться: мой джип только назывался джипом, на самом деле это была всего лишь городская машина повышенной проходимости, на которой даже не предусматривалась возможность установить лебедку. И если бы я застрял, сев на мосты, то шансов выехать самостоятельно у меня не осталось. Тогда… Тогда бы мне пришлось бросить машину и, возможно, даже поджечь ее, не имея уже других способов незаметно избавиться от улик, и дальше добираться пешком. Хотя пешком, даже поймав попутку на шоссе, я бы уже не успел добраться к нужному времени в проклятый Медногорск.

Я старался не думать о такой опасности, подстерегавшей за каждым изгибом. Я просто мчался вперед, зная, что должен проехать, как должен был убить Хаканова и остаться при этом непойманным. Я летел быстро, как по нормальной дороге, чувствуя, что лишь при таком режиме действительно смогу одолеть этот чертов лес. Торможение означало гибель. Как в довоенном фильме забытого мною названия, где молодой командир отстаивал теорию, что очень быстро можно даже на танке проехать где угодно. И несколько раз продемонстрировал это на практике. Пока на одном с виду крепком мосту танк случайно не заглох – и тут же обрушился в реку, увлекая за собой деревянные обломки. Я представил себе, что еду сейчас не на раскачивающейся, ревущей машине, а именно на танке, который при необходимости можно направить прямо в лес – и ломать и подминать под себя деревья, вынуждавшие меня делать петли, и рваться к шоссе просто по прямой…

– Хой-о-то-хоо! Хой-о-то-хээй!!! – кричали яростные валькирии в пороховом дыму Вагнеровской музыки.

И подхватив меня на крылья, несли вперед. Вперед, вперед, только вперед…

Я почти удивился, когда за очередным поворотом лес мгновенно поредел и кончился и впереди – высоко-высоко, как мне показалось – вспыхнула оранжевая цепочка фонарей аэропортовской трассы, по которой спокойно, без всяких хлопот, сновали туда и сюда обычные машины…

Разогнавшись на последних метрах, я с ревом одолел кювет и, на секунду увидев сплошную черноту неба, протыканную редкими злыми звездами – машина страшно вздыбилась, натужно карабкаясь обратно на крутую обочину – оказался на твердой земле. Я не смог удержаться, выбрался из салона, спустился вниз и нахватав чистого снега, остудил пылающее лицо.

Мне сразу сделалось легко и почти спокойно.

Теперь оставалось проехать в том же темпе тридцать километров до Медногорска – мерзкого городишки, в котором, тем не менее, нашлась отвечающая моим планам гостиница с телефонами в номерах. Дорога, конечно, предстояла нелегкая, но все-таки она не шла в сравнение с той лесной тропой, которую я только что прочесал.

Внимательно оглянувшись в поисках спрятавшихся где-нибудь в угольной тени серебряных нашивок, и не увидев опасности, я броском пересек шоссе и съехал на второстепенную дорогу, ведущую к первой из нужных мне деревень.

Сейчас я гнал даже быстрее, чем по настоящему шоссе, где днем и ночью можно напороться на радарную засаду. Деревни мелькали одна за другой. Они спали, лишь иногда вслед моей одинокой машине несся запоздалый собачий лай. Кое-где, не удовлетворяясь укороченным путем, я срезал углы по полям и даже по огородам – рискуя влететь в заснеженную яму, но все-таки интуитивно чувствуя, куда можно ехать, а куда нельзя.

Временами я притормаживал у дорожных указателей, включал свет в салоне и доставал бумажку, на которую вчера выписал с карты точный маршрут трассы. Все было верно, и сверялся я лишь для собственного успокоения. В котором в общем-то не слишком нуждался.

Поскольку единственным моим природным – и так и не востребованным жизнью – талантом была исключительная, звериная, прямо-таки волчья способность к ориентации. Причем на любой местности и в любое время. Если я проходил путь однажды, то всегда мог повторить его откуда угодно. А в абсолютно незнакомом месте практически не плутал, сразу находя нужное направление.

И сейчас волчья звезда уверенно вела меня к цели.

– Хой-о-то-хоо! Хой-о-то-хээй!!!

Буйноволосые и полногрудые девы, дочери бога Вотана, со свистом рассекали ночное небо. Оставляя в нем недобро светящиеся следы, спускались к земле, подбирали павших воинов, чтоб забрать их и унести в мир вечного блаженства, в Валгаллу, рунический рай нибелунгов…

Под эту музыку в самом деле можно было лететь… Недаром Герман Геринг, главнокомандующий военно-воздушных сил у Гитлера, сделал ее официальным маршем своей дальней бомбардировочной авиации.

Подумав о толстом Германе, я тут же вспомнил жирную тушу Хаканова, лежащую сейчас в собственной крови на снегу возле своего дома. Вот уж этого мертвеца валькирии точно не заберут ни в какую Валгаллу. Потому что он не павший воин, а мерзкий ублюдок, которого стоило уничтожить еще давным-давно. Причем не двумя выстрелами в спину и одним контрольным в основание черепа – его следовало живым сунуть под танк и медленно, методично размесить гусеницами в кровавую кашу…

Это следовало сделать давно, тогда…

Нет, хватит изводить себя угрызениями о непоправимом прошлом. – вдруг подумал я. Его уже не изменить, сейчас надо думать вперед. А не назад…

Широкое снежное поле, по которому полукругом шел уже почти несуществующий зимник, означало фактический конец пути. После него, я знал, оставалось меньше пяти километров до въезда в Медногорск; причем такого же тайного, в обход местного КПМ. Я поехал медленнее, всматриваясь в обступивший поле лес. И не пропустил чуть заметную, едва проложенную колею, свернул на нее. К поляне, входящей в мои планы.

Аккуратно втянувшись туда, я осторожно развернул машину носом на выезд, заглушил двигатель, погасил свет и вышел наружу.

В воздухе витала мерзкая вонь, лучше карты говорившая о том, что окруженный химкомбинатами Медногорск совсем рядом.

Над лесом поднялась ущербная луна, и в ее мертвом свете я видел запримеченную вчера кучу полусожженного мусора. Быстро, но не торопясь, я вытащил несколько припасенных картонных ящиков, поверх разложил свою старую куртку со следами крови, брюки, вязаную шапку, перчатки, остатки пластикового глушителя и даже саму дорожную сумку… Все, что находилось со мной в момент преступления и теперь должно было исчезнуть навсегда.

Я тщательно облил все бензином и бросил спичку.

Пламя с радостным хлопком взметнулось на несколько метров вверх, потом успокоилось и занялось ровной, плотной массой. Я знал, что в принципе можно уезжать: тряпки сгорят довольно быстро, а отсутствие ставших бичом цивилизованных стран пресловутых «меток на одежде» вообще лишает меня всякой опасности. Но я подумал о следах, оставленных моей машиной около кострища, взглянул на часы и решил подождать минут пятнадцать, пока все действительно сгорит до неузнаваемости.

Прислонясь к горячему капоту, я бездумно глядел в огонь.

Мне вдруг захотелось достать Анечкины драгоценности, подержать их в пальцах, глядя, как играют в бриллиантах жаркие отсветы костра, но запретил себе так делать. Все-таки еще нельзя было полностью расслабляться.

Я посмотрел на часы. Еще минут десять, и можно ехать. Оказаться в гостинице, принять душ и смыть с себя усталость этого дня. Смыть вообще все, лечь пусть в убогую, но чистую гостиничную койку, выпить свой джин и забыться в искусственном сне… А завтра уже думать о дальнейшем.

Я еще раз прикинул время. Все шло по графику, но все-таки возвращение в гостиницу будет достаточно поздним и может остаться в памяти администратора. Проскользнуть незаметно, ясное дело, мне бы не удалось никак, поскольку ночная гостиница Медногорска – это не отель Ритц в Париже… Значит, следовало что-то придумать, чтоб мой ночной приход запомнился специально, но не вызвал ненужных мыслей и подозрений.

Прикинув так и сяк, я понял, что придется прополоскать рот спиртным и слегка облить им одежду – машину я все равно собирался оставить за много кварталов от гостиницы, ведь и на заселение пришел именно пешком. И, скорее всего, стоит взять в номер проститутку. Проводя ее мимо администратора, дать на чай за молчание – и эта плата вкупе с запахом алкоголя сотрет мое позднее возвращение, точнее сделает его само собой разумеющимся…

Вот только как найти срамную девицу ночью в незнакомом городе?

Зная меня, мой характер и условия прежнего существования, мало бы кто поверил – но я ни разу в жизни не пользовался услугами продажной любви. Не из страха заразиться, не из материальных и тем более уж не из нравственных соображений. Просто мне этого никогда не требовалось. Вероятно, вместе с порочными наклонностями покойного серба ко мне перешел некий внутренний магнетизм, потому что ни одна женщина, на которую падал мой взгляд, мне не отказала. Может быть, конечно, секрет крылся не в самоуверенном моем обаянии, а просто я сам выбирал лишь подходящие для отправления нужд объекты, с которыми потом можно было без проблем расстаться – но все всегда складывалось именно так. Мир проституток даже к концу жизни остался для меня практически закрытым.

Но я тут же подумал, что и в чужом городе можно будет отыскать – хотя бы в урне! – какую-нибудь местную газетенку. А что даже в паршивом Медногорске половина любой газеты занята клейкими призывами всяких Кристин, Изабелл, Аделей и Лейл, готовых обслужить кого угодно и как угодно в любое время, я не сомневался. А сотовый, вопреки вранью, работал в Медногорске так же хорошо, как и в моем городе.

Итак, требовалось срочно найти газету и вызвонить проститутку, согласную пойти в гостиницу… Идеально было бы в номере сразу с нею расплатиться и выпроводить вон. Но именно такой вариант в случае коснувшегося меня расследования показался бы невероятно подозрительным. Значит, несмотря на отсутствие сил и желаний, я должен был напрячься и быстро совершить половой акт, чего бы мне это ни стоило. И лишь потом отделаться от девки, вымыться под душем, принять снотворное, джин и наконец лечь спать.

Дождавшись, конечно, заказанного звонка Наташи.

9

С Наташей мы познакомились совершенно случайно. Чуть больше года назад, когда я работал продавцом-консультантом в компьютерном салоне.

Да, именно так. Лишенный почвы под ногами, я – кандидат технических наук и бывший владелец известного в городе магазина – в свои сорок три года не смог отыскать себе должности лучшей, чем стоять за прилавком рядом с двадцатилетними пацанами.

Несмотря на казавшееся обилие, друзья исчезли, сторонясь меня, как прокаженного, едва приключилось несчастье. Я тыкался в разные места, и всюду встречал отказ. Везде требовались только молодые парни. Или люди с экономическим образованием. Или с юридическим. Но никак не с моей специальностью АСУ ТП… И я был счастлив, когда вдруг прошел собеседование во вновь открывшемся салоне, одном из многих разбросанных по городу филиалов компьютерной фирмы, куда меня взяли продавцом. Возможно, благодаря тому, что я до сих пор казался лет на десять моложе реального возраста. Или директору магазина приглянулось мое образование, косвенно связанное с компьютерами. Конечно, в годы моего студенчества не существовало даже намека на технику, которой предстояло торговать сейчас. Но все-таки это было близко к теме.

Вероятно, стоило попытать счастье в фирме, торговавшей одеждой. Ведь я имел довольно большой опыт в этом направлении. Но дело заключалось в том, что несмотря на долгие годы, отданные этому бизнесу, я так и не проникся любовью к тряпкам. Я попал к Олегу случайно, и предметы женского гардероба не стали радостью моей жизни. Возможно, именно из-за этого прискорбного факта я и оказался неспособным на самостоятельное ведение дела.

А технику я любил всегда. И разобраться с современными компьютерами мне ничего не стоило. Я мог даже принести на своем месте пользы больше, нежели мои сослуживцы, молодые, хоть и знающие товар «от и до» ребята. Ведь техника менялась, а переводные инструкции на русском языке не всегда оказывались точными. И довольно часто мне приходилось прибегать к своим, не растерянным за годы жизни, школьным знаниям английского, чтобы понять те или иные функции и внятно объяснить их потребителю.

Вот так мы и познакомились с Наташей.

Она пришла в салон за карманным – если точно следовать оригинальному термину, «ладонным» – компьютером. Никчемной, на мой взгляд, штуковиной размером действительно в ладонь и наделенной некоторыми возможностями. Эта современная хрень мне казалась лишь хитрым средством выкачивания денег из богатых придурков – вроде сотовых телефонов с полифоническим звонком, цветным дисплеем и цифровой фотокамерой: ведь на подобном «компьютере» можно было лишь писать короткие сообщения, играть в игры для дебилов да слушать столь же дебильную музыку в формате МР3. Его крошечный экран не позволял работать с полноценными документами, или как следует просматривать веб-страницы. Но стоила модная игрушка около пятисот долларов – почти половину настоящего, действительно функционального «ноутбука».

Сам я получал сотню, которой хватало на неумирание с голода и минимальные хозяйственные нужды, а деньги на съемную квартиру, без которой мне было просто негде жить, приходилось брать из неукротимо тающей пачечки сохраненных банкнот. Поэтому люди, приходящие в наш салон за такими вещами казались мне кем-то вроде покупателей автомобиля «феррари».

Однако Наташа приглянулась мне в общей массе. Услышав краем уха ее разговор с одним из продавцов, я понял, что на обычном компьютере она умеет лишь нажимать нужные кнопки, сейчас же хочет купить карманное барахло с наилучшими характеристиками, хотя с трудом понимает их суть. Я ввязался в диалог, и коллега с радостью уступил мне клиентку, поскольку с недавно появившимися миникомпьютерами у нас уже случались проблемы от неумения загрузить программное обеспечение.

Задав пару вопросов и выяснив, что бесполезно отговаривать упертую девушку от никчемной чепухи, я внимательно ее выслушал, рассказал подробно обо всех имеющихся моделях и мы выбрали действительно самый лучший компьютер. Который стоил не пятьсот, а почти шестьсот долларов.

Забыв о своем отношении к такому товару, я действительно старался; тем более что девушка понравилась сосредоточенным, неимоверно серьезным, почти мужским вниманием к моим объяснениям. И еще внезапными, сдержанными, но молниеносно светлыми улыбками, которые мелькнули у нее несколько раз, когда я приводил действительно смешные примеры.

В итоге я выписал чек, она взяла свою побрякушку и мы попрощались, довольные друг другом и забывая знакомство на ходу.

Когда эта же девушка появилась в нашем салоне через пару дней, я почувствовал досаду, что несмотря на все мои старания, придется делать возврат или тратить время на самостоятельное программирование.

Но оказалось, она пришла не из-за компьютера, а просто так. Чем-то я ей понравился – видимо, несмотря на проехавший по мне каток, еще не растерял последних остатков прежнего обаяния. Или просто ей захотелось меня поблагодарить: как-никак, но я незаметно потратил на нее почти час.

Мы немного пообщались через прилавок, потом она сказала, что сейчас заглянула в обед, однако у нее имеются некоторые вопросы по компьютеру, и попросила разрешения вернуться к закрытию магазина. Я не возражал; мне было все равно, а с проданным товаром следовало разобраться до конца.

И она пришла вечером, мы зашагали рядом по темной, холодной зимней улице. Я тогда уже не ездил; мой безжизненный, как и я сам, джип стоял во дворе, потому что не было денег на бензин.

Разговаривать о компьютере на холоде было трудно, и девушка предложила зайти в бар. Это не входило в мои планы; сам я уже несколько месяцев питался только магазинными пельменями да водкой, которую после смерти жены стал пить понемногу, но регулярно. Работая в элитном компьютерном салоне, фактически я был нищим бомжом, и само понятие баров, ресторанов, кафе перестало для меня существовать. И, взглянув на нее, я прямо признался, что не имею финансовых возможностей пригласить ее туда, и нашу встречу следует отложить на другой раз – мне было неловко обижать заведомо хорошую девушку совсем резким отказом.

– Ничего страшного, – абсолютно ровным голосом ответила она. – У меня есть деньги и я вас приглашаю.

Никогда прежде женщины не платили за меня в ресторане. Что ж, когда-то все приходится испытывать в первый раз, – грустно, но с отстраненной усмешкой, точно о постороннем, подумал я. Тем более, этот поход можно было считать своего рода платой за профессиональную помощь.

И мы вошли в ближайший бар. Девушка спокойно спросила, что для меня заказать. Чувствуя страшную неловкость от сомнительного положения, я ответил, что отдаюсь на ее выбор. Она взяла пиво, креветки, свиную отбивную, еще что-то – вкусное и дорогое, от чего я уже давно отвык.

Мы на самом деле немного повозились с компьютером; я напомнил ей некоторые функции и помог правильно настроить пару игровых программ. Но пиво оставалось чуть отпитым, и мы поневоле разговорились на другие темы. В частности, наконец познакомились.

Я узнал наконец ее имя. Наташа работала в расположенном неподалеку банке и получала чуть больше тысячи долларов в месяц. Слегка смущаясь, она призналась, что все ее коллеги, уже не удовлетворяясь одними разноцветными мобильниками и даже болтающимися в ушах, словно дикарские украшения, блейтузами, ходят теперь с пищащими и мяукающими компьютерами на поясах. И она, разумеется, не могла отставать от них, поэтому ей понадобился такой же, который и в самом деле оказался забавной штукой… И так далее, и тому подобное.

Я слушал Наташу вполуха, мучительно вспоминая свои двадцать пять – начало нашей жизни с Анечкой. Когда сам был счастлив без всяких дурацких примочек, компьютеров на поясе и вообще практически без ничего… Но одновременно я понимал и эту незнакомую девушку и с удивлением ощущал, что рядом с нею мне как-то очень спокойно. И почти хорошо. Было бы хорошо, если б я не забыл, как такое может быть…И я чувствовал искреннюю благодарность за этот внезапный, подаренный мне вечер.

На прощание Наташа предложила обменяться номерами мобильных телефонов. Этого мы не смогли по той причине, что у меня в тот момент мобильника не имелось из-за ненадобности и отсутствия денег. Ограничились тем, что я записал ее номер на бумажке, не намереваясь когда-нибудь им воспользоваться.

Как ни странно, наше общение не ограничилось походом в бар. Наташа пришла ко мне на работу еще через несколько дней Потом еще и еще…

Я сам не заметил, как наши встречи сделались регулярными. Это казалось мне странным: Наташа отнюдь не принадлежала к женскому типу, который привлекал меня в прежней жизни. Она носила брюки и мужские жакеты, ходила вразвалку, говорила грубоватым голосом, не делала макияж и грызла ногти и вообще напоминала скорее длинноволосого парня, нежели девушку. Но подсознательным чутьем уже умершего, но еще не похороненного ценителя женщин я ловил исходящую от нее женственность, которой она сама стеснялась и всячески пыталась скрыть. Мне нравились ее улыбки – вспыхивающие коротко и сдержанно, но всегда чудесно освещавшие ее серьезное лицо. И еще… Она казалась какой-то неимоверно надежной. Было стыдно признаться самому, но около этой девушки, моей дочери по возрасту, я ощущал такое душевное равновесие, что подсознательно стремился к общению с ней, вырывавшему меня из собственного раздерганного, нервного мрака жизни.

Меня поражало и другое: я годился Наташе в отцы; мы представляли не просто разные поколения, но противоположные эпохи, имея диаметральные взгляды на одинаковые вещи. Несмотря на официальный ярлык «технаря», я все-таки с детства любил настоящую музыку, жизнь в Москве наполнял не одним лишь перепихиванием с сокурсницами, к тому же очень много читал. То есть имел в общем элементы классического образования и принадлежал к старой, уже умершей культуре. Наташа же являлась законченным образцом современного пласта, воспитанного на телевидении и сомнительных интернетских псевдознаниях и, несмотря на внешние профессиональные успехи, чуждого самому понятию культуры. Она не читала книг, не знала искусств, вообще практически ничего не знала кроме банковского дела и даже не понимала половины слов из моего привычного лексикона. Мы были абсолютно разными и в принципе не подходили друг другу – однако я чувствовал, что общение со мной ей интересно. Это удивляло тем более, что она выросла в полной семье и не испытывала недостатка отцовского внимания.

Потом, когда мы познакомились лучше, я понял, что хоть семья ее и казалась благополучной, но таковой не являлась. У нее был самодур отец, который хотел иметь сына и нежеланно получившуюся дочь с рождения воспитывал как мальчика. Отсюда дотянулись до двадцати пяти лет и ее неприятие юбок из боязни открыть ноги, и нарочитая грубость голоса, и тщательно загоняемая внутрь женственность – со временем я узнал, что даже бюстгальтеры до недавних пор она покупала на размер меньше, чтобы спрятать свою очень неплохую грудь, которую стеснялась показать людям. Придурок отец выколачивал из нее все женское: заставлял заниматься в секции тяжелой атлетикой, строить наравне с ним бесконечную дачу, пилить, сверлить и забивать столбы… В детстве и отрочестве она водилась только с мальчишками, причем по каким-то причинам выбирала далеко не лучшую компанию: многие их ее друзей, выросши, уже не раз побывали в тюрьме. Сейчас она вращалась в нормальном кругу, но тем не менее подруг не имела, а в сумочке всегда носила раскладывающийся нож и утверждала, что запросто может порезать человека, который будет к ней приставать. На момент нашего знакомства Наташа, в силу финансовой независимости высвободившаяся из-под власти родителей и начавшая оглядываться кругом, психологически находилась на уровне пятнадцатилетней девочки, хотя большинство ее сверстниц уже воспитывали детей.

Может быть, она и тянулась ко мне – надломленному и раздавленному, но все-таки сохранившему мужскую суть в отношении к женщине, – неосознанно стремясь наверстать упущенное.

Так или иначе, но довольно быстро получилось, что все выходные мы стали проводить вдвоем. У Наташи имелась машина – простая «восьмерка», подаренная отцом, но на нее не оформленная – и она довольно неплохо, я бы даже сказал, по-мужски, водила ее круглый год. И мы ездили по области. Просто так – в лес, когда позволяли дороги, или в соседние города. Зайти куда-нибудь, посидеть и перекусить.

Она по-прежнему водила меня по барам, где неизменно платила сама. Впрочем, я оставался неплатежеспособным. Я ощущал себя полным альфонсом и всячески сопротивлялся таким походам, но она стояла твердо, что имеет возможность меня угощать, а мы с нею друзья, и между друзьями все допустимо.

Я практически ничего не рассказывал ей о себе, кроме того, что у меня умерла жена, а сам живу на съемной квартире – но она была достаточно умной девушкой. И, похоже догадывалась, что в моей жизни произошла трагедия, хотя никогда и не расспрашивала. Возможно, она даже жалела меня… Впрочем, мне это не казалось важным. Так или иначе, случайно найденная Наташа стала частью моего существования.

Я чувствовал угрызения совести от того, что она тратит время на меня, никчемного и абсолютно бесперспективного, вместо того, чтобы знакомиться с ребятами, за которых можно выйти замуж. Она возражала, что парней вокруг нее хватает, но все они какие-то недоделанные. В доказательство показывала их фотографии, сообщения, присылаемые на мобильник, зачитывала фрагменты из переписки в аське. Я соглашался, они в самом деле были придурковатыми, а потом понял, что это естественно, ведь она еще не доросла до своего возраста, поэтому и находила сейчас только таких же недоразвившихся пацанов. Я был уверен, что у Наташи все впереди, но для того требовалось время.

Мы часто встречались у меня на квартире: Наташа закупала пиво и креветки в немереном количестве, и мы устраивали пивные оргии, заходившие далеко за полночь. После них она обычно оставалась у меня, потому что при заранее намеченных планах выпить шла на работу без машины, а добираться домой на такси ей бывало страшновато или просто лень. Мы спали с нею на моем раскладывающемся диване. Почти одетыми и совершенно безразличными друг другу с точки зрения главной цели отношений между мужчиной и женщиной. Я уже давно отвык от самой мысли о сексе, а Наташе, похоже этого еще не требовалось.

Потом однажды, во время очередного ночного разговора, она сама навела меня на тему и, понуждая задавать вопросы, рассказала о своей женской жизни. Будучи пятнадцатилетней на социально-психологическом уровне, она и в самом деле еще не сделалась полноценной женщиной, потому что сексом занималась раз в жизни: год назад ее дефлорировал один из знакомых парней. Акт не принес удовольствия ни ему, ни тем более ей, и с тех пор она ни разу больше этого не пробовала.

И как-то само собой получилось, что в ту ночь мы вдруг начали целоваться – сначала в шутку, потом все серьезнее, – затем перебрались в постель, и неожиданно для себя, преодолевая ее мягкое и поощряющее сопротивление, я раздел ее и мы сделались любовниками.

Впрочем, Наташа ненавидела это бытовое слово. Она продолжала именовать нас «друзьями, поддерживающими нестандартные отношения». Я не возражал. Мне было все равно, тем более, что от этой первой ночи она получила неизмеримо больше удовольствия, чем я – в самом деле, вероятно, отживший свой век наслаждений.

Но после того случая мы уже при каждой возможности занимались сексом. Это были странные занятия. У Наташи оказалось красивое, сформировавшееся тело, которое она неплохо знала и умела самостоятельно извлекать из него удовольствия. Однако контакт с мужчиной вызывал в ней подсознательный страх; она не могла расслабиться и отдаться на волю ощущений. Со мной, давно уже привычным, в постели она не была ни нежной, ни ласковой – она просто не умела проявлять женские черты – а напоминала маленького набучившегося ёжика. И в такие минуты я забывал свою жизнь и превращался в какого-то секс-инструктора – словно постаревший Казанова, пытался передать свои знания. Учил не бояться разных поз, принимать ласки и получать от этого максимум наслаждений… В общем, старался дать ей все, до чего девушка к ее возрасту обычно доходит сама, перепробовав нескольких разных парней.

Вскоре Наташа стала говорить, что любит меня, но только не той любовью, какой полюбит ровесника, за которого выйдет замуж – а совершенно другой, особенной и нестандартной, отвечающей нашим нестандартным отношениям. Я отвечал, что тоже люблю ее. Я мог сказать что угодно. С уходом Анечки моя душа опустела; вероятно, сама природа мне отпустила шанс на любовь один раз в жизни, и он был использован.

С обывательской точки зрения наша история казалась заурядной: потасканный сорокалетний мужик, нашедший для утех женщину на двадцать лет моложе, вызывал восхищение, смешанное с легким презрением. Но никто бы не понял, что в нашем случае все было иначе; удовольствие получала Наташа, я же теперь оказался неспособным не только на любовь, но даже на полноценную радость секса. И главным, удерживавшим меня около Наташи, было ощущение твердого покоя, охватывающее рядом с ней.

Не признаваясь самому себе, я сильно привязался к Наташе и даже начал испытывать к ней отцовские чувства. Видимо, комплекс отцовства в отношении к женщине, с которой живу, гревший меня с Анечкой, был тоже заложен природой. Наташа никаким образом не могла заменить умершую жену; она нисколько на нее не походила, ей была безразличная всякая внесексуальная нежность; да и вообще второй Анечки не могло существовать на свете. Но привязанность к этой девочке-женщине все-таки наполняла мою пустую жизнь внезапным смыслом.