Текст книги "Евдокия"

Виктор Улин
Евдокия

1

– Ну и какова оказалась воля бессмертных? – выжидательно-полунасмешливо спросил директор цирка Залевский, раскуривая очередную сигарету «Ту-134».

– Извиняйте, Станислав Леопольдович… – пробормотал замдиректора Сидоров.

– Да не извиняйся, Николай Порфирьевич, а говори, как есть, – помахал Залевский, разгоняя дым. – Ты же все-таки не ЦК КПСС. И не можешь отвечать за все творящееся под солнцем.

– В общем так, – вздохнул Сидоров. – Цирковой отдел министерства утвердил мою кандидатуру…

– … Чего и следовало ожидать…

– … Потому как я член партии. А вы, Станислав Леопольдович – нет.

Хоть и народный артист СССР. Но с тиграми-то легче управляться, чем с этими деятелями из ЦК.

Залевский молчал.

– Сами же знаете… Идеологический момент. Гастроли в США – не барану чихнуть. И…

– Полно на канате плясать, Николай Порфирьевич, – с досадой перебил Залевский. – Что я – не понимаю? Если бы сейчас был не семьдесят третий, а, к примеру пятьдесят третий, год… И на меня бы невзначай обратили внимание. И вспомнили мое польско-шляхетское происхождение. И…

Замдиректора вздохнул. Директор глубоко затянулся, выпустил синее облако. Сидоров помахал перед носом ладонью: не куря сам, он не выносил табачного дыма. Но был вынужден мириться с директором цирка зверей, который не расставался с сигаретой круглые сутки. Поскольку Залевский, при всем его польско-шляхетском происхождении, оставался звездой первой величины.

– Хорошо, что понимаете, Станислав Леопольдович. Политическое мероприятие. Можно сказать, международное событие…

– И как бы я без тебя, политически безупречного, на свете жил?… Ладно, к делу давай. Кого из зверей возьмешь?

– Самых лучших, – ответил зам. – Обезьян, собак, ослика, тигров…

– Тигров не стоит.

– Почему?

– Ты знаешь в мире хоть один известный цирк без тигров? Мы своими кошками никого не удивим. А они нас на мясе разорят.

– В Америке, говорят, мясо дешевое.

– …«В Америке»… – передразнил Залевский, прикуривая следующую сигарету. – Туда еще доплыть надо.

– Ну ладно, вам виднее.

– Именно, – жестко сказал директор. – Мне виднее. Итак, тигры остаются. Берешь свиней…

– Ну нет, – вдруг встал на дыбы Сидоров. – Свиней не возьму. Образ Союза Советских Социалистических Республик не должен ассоциироваться со свиньями. Даже в малом. Это будет идеологический промах.

– Ладно, великий идеолог всех времен и народов… Будь по-твоему, – неожиданно легко согласился Залевский. – Дальше.

– Морских котиков боюсь. Как дорогу перенесут, да и в Америке, говорят, жарко. Верблюд другое дело – ему хоть в Африку, хоть в Антарктиду… Гришу?

– Конечно. И прочих тоже. Медведь для них – символ России. Что ни говори. И в отличие от свиньи, как ты изволил выразиться, медведь ни с чем дурным ни у кого не ассоциируется. Так пусть посмотрят, что наши и на мотоциклах ездят.

– Ну, значит все.

– Нет, не все. Еще слонов.

– Слонов? Не тяжеловато ли нам будет со слонами плыть?

– Нет. Слоны – это наш главный, как бы ты сказал, идеологический козырь. Кто бы подумал, что в Советском Союзе на арене работают настоящие слоны?!

– Советские слоны – самые слоновые слоны в мире? – прищурившись, усмехнулся Сидоров – Ага. И еще – чешские слоны – лучшие друзья советских слонов. – завершил директор известный анекдот.

– И Дэйзи тоже?

– Конечно. Она наша прима.

– Ну хорошо…

Замдиректора делал пометки в своем блокноте.

Потом раскрыл папку и вытащил отпечатанный на машинке лист:

– Вот состав делегации. Полностью утвержденный.

– Агм… – пробормотал Залевский, нацепив на нос очки и придвинув текст к себе.

Сидоров молчал, ожидая, пока начальник прочитает.

– Ну все верно, – сказал директор. – Только… Данилыч где?

– Данилыч? – пожал плечами Сидоров. – Так я его не включил. На хрена мне этот лишенец еще и в Америке!

– А я бы взял.

– Ну как я его возьму? – всплеснул руками замдиректора. – Кто он, этот ваш Данилыч? Был бы хоть слоновожатым! А так – на черта мне в Америке свой столяр? Можно подумать – за океаном столяров в цирке не найдется. Мне бухгалтерия смету зарубит.

– Ну смотри… – директор остро взглянул из-под очков. – А если с Дэйзи проблема возникнет?

– Все эти проблемы – миф, рожденный друзьями вашего возлюбленного Данилыча. Которому, между прочим, не сегодня-завтра все равно на пенсию. Слон, конечно – разумное животное. Но не до такой степени, чтобы зависеть от конкретного человека.

– А я бы все-таки его взял, – повторил Залевский. – От греха подальше.

– А я не возьму! – с неожиданной жесткостью возразил Сидоров. – В конце концов я – руководитель делегации. И отвечаю за все что там может случиться. Гастроли советского цирка в Америке – это не меньше, чем «Союз-Аполлон»! И Данилыч мне за океаном ни к чему. С нашей Дэйзи хватит и верблюда.

– Ну смотри… – вздохнул Залевский. – Ты политрук, тебе видней.

Он подумал, что Сидоров прав.

Тигры – ничто в сравнении с партийными деятелями.

2

Слониха Дэйзи была примой цирка зверей Станислава Залевского.

И одновременно его головной болью.

Она появилась тут уже во взрослом возрасте лет десять назад. По каким-то сложным обменам между цирками стран содружества приехала из Чехословакии. Вместе со своим слоновожатым, серьезным маленьким чехом Ешеком, который воспитывал ее с младенчества.

Иностранное имя ей дали на родине. В переводе на русский слониху звали «Ромашка». Точнее, «Маргаритка», поскольку ромашек в англоязычных странах не росло и соответствующего слова не существовало.

Дэйзи умела многое, незнакомое здешним слонам.

Помимо обычных слоновьих упражнений на тумбах, она вальсировала, делала ласточку и уверенно стояла на одной передней ноге.

Кроме того, терпеливые чехи научили Дэйзи играть роль примерной ученицы в зверином классе. Который состоял из вынесенных на арену парт, где сидели и лежали собаки, котики, обезьяны, свиньи и даже ослики.

А Дэйзи стояла у доски – в белом передничке и подобии коричневого школьного платьица, с бантами на ушах – и огромным мелком рисовала палочки, словно отвечая урок арифметики.

И делала это просто виртуозно.

Непринужденно и в то же время с той долей исконно слоновьей неуклюжести, которая заставляла все ряды буквально лежать от смеха.

Довольно быстро сложилось так, что Дэйзи в любом представлении служила и гвоздем и основой программы: слоны открывали представление, слонами же оно завершалось.

А обучить зверье, игравшее пассивных учеников, нужному лаю и переворачиванию страниц, осталось простым делом техники.

И еще, слониха приносила цирку дополнительный доход. Дэйзи страшно любила гулять вокруг цирка; вероятно, этому ее научили в Чехословакии. Ведомая забавным Ешеком, она шествовала медленно, останавливаясь у тележек с газированной водой. Рядом шагал цирковой фотограф, усердно щелкавший всех желающих – не только детей, но и взрослых.

Эта идиллия продолжалась до 1968 года.

Пока в Чехословакии не начались события – о сути которых в Москве предпочитали говорить шепотом, ощущая явную опасность перемен.

Хотя все знали, что русские танки наполняют дизельным чадом тесные пражские улицы, и их броне нипочем летящие из окон цветочные горшки.

Казалось, эти перемены никак не могут коснуться мирного и аполитичного цирка зверей, спрятавшегося в центре Москвы, черт знает за сколько километров от мятежной Праги.

Но вышло иначе. Выяснилось, что какие-то ближайшие родственники маленького кривоного Ешека замешаны в делах «антисоветского заговора». И объявленный «персоной нон грата», чех-слоновожатый был выдворен за пределы СССР.

Залевский пытался сопротивляться.

Написал везде, куда смог, что слон – непростое животное. Не собака и не лошадь, а особое существо с тонко организованной психикой. Что даже в родной Индии, в естественной природной обстановке каждым слоном до самой его смерти управляет один и тот же человек. Проходя вместе с животным периоды жизни; становясь из мальчишки подростком, юношей, зрелым мужчиной и наконец стариком. Но составляя неразлучную пару. Лишить слона его вожатого означает нанести страшный стресс. После которого животное может долго не оправиться. И даже оказаться вообще непригодным к дальнейшей цирковой работе.

Все прошло втуне. Ешек исчез, словно его не существовало. И Дэйзи осталась одна.

Ее, конечно, не бросили. Передали слоновожатому Фесунько. Этот невероятно опытный человек несколько лет числился в цирке, не имея реальной работы. Его прежний слон Атлет по причине старости был отправлен на доживание в зоопарк. Но Залевский правдами и неправдами сохранял лишнюю ставку вожатого, зная ценность Фесунько.

Наконец его час пришел.

Однако Дэйзи не собиралась забывать Ешека. Нового слоновожатого она просто не замечала.

Слониха тосковала по исчезнувшему чеху, как это делал бы разумный человек. И странно было видеть такое со стороны животного.

Даже Залевский, хорошо знавший повадки цирковых зверей – от крыс до бегемотов – оказался в тупике и не знал, что предпринять.

Потому что реальность превзошла худшие ожидания.

Слониха Дэйзи не просто перестала работать.

Она объявила голодовку И всем видом показывала, что сама жизнь сделалась ей безразличной.

День-деньской она тупо стояла в своем отсеке. Ей меняли кипы любимых березовых веников. Дэйзи их не замечала.

Фесунько выводил слониху на прогулку. Повторяя маршрут, привычный с Ешеком. Дэйзи шла, как сомнамбула, ритмично покачивая хоботом.

Абсолютно отстраненная от мира и равнодушная к его проявлениям.

Через некоторое время слоновожатый сказал директору, что слониха теряет в весе: ведь она уже много дней ничего не ела. И почти не пила.

Залевский не знал, что делать.

Бухгалтерия настойчиво предлагала избавиться от нерентабельной слонихи.

Директор сопротивлялся. С одной стороны, ему было жаль отправлять такую артистку в зоопарк, где остаток жизни ей придется махать хоботом, ловя бросаемые конфетки.

А с другой…

Он знал, что если Дэйзи ничего не ест в привычном цирке – значит, та же картина повторится и в зоопарке. И там она просто тихо угаснет, окруженная чужими равнодушными служителями.

Спасение пришло внезапно.

И с совершенно неожиданной стороны.

Неделю принципиально не притрагиваясь к веникам, Дэйзи здорово оголодала. И подчинясь зову организма, стала грызть деревянную загородку. Как какая-нибудь лошадь.

Ей не мешали. Надеясь, что хоть эта работа выведет ее из ступора.

Но когда деревянная балка уже грозила вот-вот переломиться и рухнуть, позвали циркового столяра Александра Даниловича.

Который работал тут давным-давно – с послевоенной поры. Добродушный, абсолютно лысый, и с густой окладистой бородой.

Неся на плече новую балку, столяр явился в слоновник.

– Ты тут поосторожней, – предупредил замдиректора. – Она ведь теперь малохольная. Затоптать ненароком может.

– Это ты брось, – отмахнулся столяр. – Животное – не человек. И ничего плохого не сделает, если я сам ее первым не обижу.

Фесунько открыл калитку.

Столяр спокойно вошел в загон и принялся выламывать остатки изгрызенной балки.

Дэйзи внимательно смотрела за его действиями.

Потом вдруг тихонько протрубила.

То ли от нового человека, то ли просто от снедающей ее вселенской тоски.

Данилыч повернулся и ласково погладил ее морщинистый хобот.

– Эх ты, Евдокия, – так переиначил он на русский лад ее иностранное имя. – Голова твоя – два уха… Такая большая – и такая глупая. Что же ты вытворяешь? Стоишь тут и не ешь ни хрена. Так ведь и окочуриться недолго.

Дэйзи моргнула маленькими глазками.

А потом вдруг подняла хобот и принялась с любопытством перебирать густую данилычеву бороду.

Фесунько замер: за последнее время это было первым случаем, когда безучастная слониха чем-то заинтересовалась.

Поиграв бородой, Дэйзи подхватила с полу березовый веник и как ни в чем ни бывало захрустела ветками. Маленький рот ее, казалось, изогнулся в подобии улыбки.

Кто-то сбегал за директором.

Залевский на цыпочках подошел к загону. Он боялся признаваться даже себе во внезапной радости. Но перелом был налицо.

И с этого дня дело прошло на поправку.

Дэйзи начала есть.

Правда, Данилыч навещал ее каждый день. Гладил хобот, похлопывал по ушам. И приносил в кармане морковки. Слониха грызла их так, будто в жизни не ела ничего более вкусного.

Через некоторое время она снова начала работать.

Правда, на манеже Дэйзи обязательно требовалось видеть Данилыча, сидящего напротив выхода в первом ряду.

Зато к привычным номерам прибавился еще один.

Слониха стала изображать парикмахера.

Ее выпускали, одетую в зеленый передник, из кармашка которого торчали огромные ножницы и расческа. На арене стояло кресло и зеркало. Как в настоящей парикмахерской.

Данилыч со своей бородой красовался на привычном месте.

Дэйзи окидывала взором ряды и, увидев друга, призывно трубила.

Столяр покорно перебирался через барьер и садился в кресло.

Дэйзи неуклюже накидывала белый пудермантель, хватала расческу и принималась трепать его бороду. Время от времени опуская хобот в ведро и окатывая Данилыча с головы до ног водой. Вместо пульверизатора.

Номер был исключительным и шел просто на ура.

Так все в цирке вернулось на свое место.

Дэйзи работала, еще лучше, нежели прежде.

Однако мудрый Залевский чувствовал, что все не так просто.

Работая с разными животными, он знал их отличительные особенности.

И если хищники при всей кажущейся опасности были абсолютно предсказуемы, то лишь один бог ведал, что творится в голове у добродушного с виду слона.

Хотя внешне все шло нормально, реально установилось странное равновесие.

Фесунько продолжал числиться слоновожатым. Однако главенство это оказалось номинальным. Дэйзи ему подчинялась, но с таким безразличием, что любому было ясно: все идет не от души. И в любой момент слониха перестанет слушаться.

Он не исполнял необходимой роли звена между слонихой и людьми. Настоящего контакта между слоном и вожатым – на котором держится работа животного в мире человека – не возникало.

Для Дэйзи на всем белом свете существовали лишь два близких и небезразличных живых существа.

Столяр Данилыч. И одногорбый верблюд Адольф.

Верблюда слониха полюбила еще при Ешеке. И иногда упрямилась даже при прогулках вокруг цирках, настоятельно требуя, чтобы рядом с ней молча вышагивал Адольф.

Сейчас ей весь мир затмил Данилыч.

Залевский наблюдал отношения животного и человека. и с удивлением понимал, что Дэйзи прониклась к Данилычу куда более сильным чувством, чем даже к своему прежнему вожатому Ешеку. К маленькому кривоногому чеху она относилась дружелюбно, но не более того. А бородатого столяра любила. Возможно ли такое слово для описания отношения неразумного животного к человеку? Вероятно, следовало сказать как-то иначе. Но глядя на невероятную нежность, которую проявляла огромная слониха, становилось ясным, что этому слоновьему чувству не хватает лишь человеческих слов о любви…

Но не забыла слониха и своего друга из прежней жизни. Только если контакт с человеком требовал слов и осязания, то Адольфа ей оказывалось достаточным просто иметь в поле зрения.

Если Данилыч, отбывая свою новую службу, уже сидел в первом ряду цирка, то перед выходом на очередной номер Дэйзи настаивала, чтоб рядом был еще и верблюд. Она ничего не говорила. Просто отказывалась идти, если не видела, что перед ней ведут Адольфа.

Больше от него ничего не требовалось; верблюд даже не появлялся на манеже. Он стоял, удерживаемый погонщиком у края занавески. Так, чтобы Дэйзи, в любой момент бросив взгляд, могла увидеть своего горбатого друга и убедиться, что он никуда не делся.

И она блаженствовала на арене. Взглянув в одну сторону, видела улыбающегося Данилыча. Повернувшись в другую, замечала фигуру верблюда.

Адольф был очень смирным и терпеливым, и молча дежурил за занавесом весь номер Дэйзи. Вероятно, потому что за собой никаких талантов не знал.

Верблюд был обычным цирковым животным. Умел лишь кланяться, падать на колени, вставать и снова падать, и так далее. Однако, по настоянию дрессировщицы Надежды, его ввели в номер, где Дэйзи играла ученицу.

Там верблюду вообще ничего не приходилось делать.

Только стоять поодаль у доски, презрительно выпятив нижнюю губу, и глядеть на все окружающее с видом внутреннего превосходства. Как умеют делать только верблюды.

Он исполнял роль случайно пришедшего на урок директора. А Надежда утверждала, что с верблюдом Дэйзи работает номер еще лучше.

Присутствие же Данилыча сделалось просто обязательным.

И все бы было хорошо, не будь цирковой столяр алкоголиком.

Точнее, тихим русским пьяницей. Не запойным, однако перманентным.

Никто в цирке не мог вспомнить момента, когда бы от Данилыча не припахивало спиртным. Причем как истинно пьющий человек, столяр не пил ни водки, ни коньяка. Для поддержания нужного процента алкоголя в крови ему достаточно было простого вина, желательно красного. И в этом совершенно неожиданно он получил помощь от слонихи.

В те годы цирк постоянно гастролировал по Союзу. Причем в любое время года.

Зверей перевозили из города в город цирковыми автопоездами. Дэйзи вместе с другими сородичами везли в специальных «слоновозках» – укрепленных изотермических фургонах.

Единственную опасность для этих лишенных шерсти животных представлял перепад температур в момент перехода из слоновозки в цирк. Который занимал около минуты – и в случае зимы или просто сильного ветра грозил страшной простудой.

Чтобы животные не простудились, использовался метод, вероятно. подтвержденной практикой бродячих цирков многих столетий. Перед выходом из теплой слоновозки каждому из слонов давали выпить по ведру красного вина. Самого дешевого, закупавшегося в розлив огромными бочками. Однако создававшего необходимый градус сопротивляемости холоду и не дававший простудиться.

Довольные, слегка пьяненькие слоны легко переступали по сходням и скрывались в недрах теплых загонов прежде, чем их успевало прохватить.

Фесунько прекрасно понимал свое место. Без Данилыча, которого исправно возили по гастролям, Дэйзи перестала бы выступать. И не имея иной возможности отблагодарить коллегу, вожатый снабжал его «слоновьим» вином. Ведь литр или даже два, отлитые из каждого ведра мало значили.

И таким образом возникло единение человека – пусть даже такого негодного пьяницы, как столяр Данилыч – с загадочным животным.

Постепенно получилось так, что и сам Данилыч, одинокий несемейный мужик, привязался к Дэйзи настолько, что проводил с нею все свое время.

И частенько оставался ночевать в слоновнике, когда вечером оказывался чересчур пьян для возвращения домой.

Любому умному и знающему животных человеку было ясно, что связь Данилыча и Дэйзи неразрывна.

Что лишенная этого человека, строптивая слониха не станет работать.

Однако американская поездка подвергалась чересчур строгому отбору.

И судя по всему, замдиректора Сидоров лукавил перед Залевским: все имена отъезжающих были указаны ему свыше.

Если за океан не пускали Данилыча, то не имело смысл везти и Дэйзи.

Но не везти ее означало полный абсурд.

Поскольку остальные слоны исполняли роль огромных статистов на фоне непревзойденной звезды.

А американские коллеги ухватились именно за факт демонстрации советских слонов. Непонятно почему, но именно слоны из СССР казались главным чудом.

Оставалось лишь надеяться, что после встряски океанского перехода Дэйзи забудет Данилыча. Удовлетворится обществом верблюда Адольфом и будет работать как прежде.

Но откровенно говоря, сам Сидоров верил в это с трудом.

3

В дороге замдиректора на некоторое время забыл о слоновой проблеме: собак рвало от морской болезни, и он сбился с ног.

По приезде в цирк города Филадельфия и обосновываясь там, Сидоров тоже был сильно захвачен хозяйственными вопросами.

Однако на первом же представлении прояснились предвестники грозы.

На манеж Дэйзи вышла, неохотно подчиняясь Фесунько.

Но даже в общем слоновьем приветствии участвовать не стала.

Когда ее собратья встали на тумбы и принялись хлопать ушами, поднимать ноги и совершать прочие действия, демонстрирующие дрессированность, Дэйзи повела себя точно, как слон в посудной лавке. Развернулась, поддала тумбу так, что прокатившись через всю арену, та ударилась о противоположный барьер – и медленно удалилась.

Невозмутимо помахивая хвостом-метелкой.

Зрителями это было воспринято как специально организованная клоунада.

Однако у Сидорова заболело сердце. Как ни пытался он убедить сам себя, что все лишь временные трудности акклиматизации.

В репризе, изображающей школьный класс, Дэйзи тоже не сработала. Тупо стояла у доски, и, несмотря на всяческие намеки Надежды, даже не взяла мелок.

Мохнатые и когтистые ученики послушно листали книги, временами тявкали и зевали. Верблюд стоял в стороне, как памятник самому себе, и высокомерно, хоть и снизу вверх, оглядывал ряды жующих жвачку зрителей.

Но и этот номер тоже сошел за пародию.

Настоящий провал случился в парикмахерской.

Чувствуя нарастающее отчаяние, Сидоров посоветовался с Надеждой и, поговорив с антрепренером, толстым веснушчатым американцем, уговорил одного из униформистов нацепить окладистую бороду и занять место в первом ряду.

Тут произошло непоправимое.

Надежда, повторенная невидимым переводчиком, привычно, как В СССР, крикнула:

– Кто хочет подровнять волосы?!

Подсадной американец с фальшивой бородой перемахнул через барьер. Прошел и по-хозяйски уселся в кресло.

Невозмутимая Дэйзи подошла сзади, схватила самозванца поперек туловища и под вздох ужаса, пробежавший до самого купола, швырнула прочь…

Больше слониху на манеж не выпускали.

Держали в загоне, ожидая, когда она облагоразумится.

Дэйзи же стояла спокойно, неторопливо пережевывая привезенные из России веники. Она не собиралась голодать.

Она просто бастовала.

Словно чувствуя, что на нее устремлены все взгляды.

Что как назло, даже афишу американцы снабдили лаконичной надписью – «Elephants from the USSR!!!».

И отсутствие слонов перечеркивало саму идею гастролей.

Вокруг Дэйзи бегали все, кто был свободен от выступлений и возни со своими зверями.

Наконец догадались привести верблюда.

Адольф стоял рядом со слонихой, невозмутимый и высокомерный, как всегда.

Дэйзи поглядывала на него своими маленькими глазками в обрамлении редких черных ресниц. И обмахивалась ушами на американской жаре. Иногда тихонько трубила, порой касалась верблюда кончиком хобота. Адольф пожевывал что-то несуществующее, водя из стороны в сторону раздвоенными губами. И не произносил ни слова.

Животные понимали друг друга, это было очевидным.

Они словно переговаривались, решив держать оборону.

И несмотря на общество друга, Дэйзи покладистей не стала. Наоборот, она уже не позволяла Фесунько даже просто вывести себя из загона.

А временами вдруг задирала хобот и трубила. Коротко и отчаянно.

Так, что в соседних загонах начинали волноваться слоны.

И тявкали встревоженные собаки.

И ученый осел, перепутав часовые пояса, разражался среди ночи долгим скрипучим криком.

Над цирком зверей в чужой стране нависло нечто гнетущее.

Лишь неутомимый Гриша без устали нарезал круги на своем маленьком вонючем мотоцикле, отрабатывая за всех.

Медведя не волновала реакция зрителей; он исполнял номер даже не за сахар.

Остальные тоже умели ездить, но Гриша по праву считался асом. Те просто работали. А он катался ради собственного удовольствия.

Больше всего на свете он любил лететь в клубах синего касторового дыма – с выпученными от усердия глазами, все равно куда и зачем.

Грише следовало родиться человеком; он сделался бы одним из великих мотогонщиков ХХ столетия.

Дай волю – он и сейчас помчался бы через всю Америку. До самой Канадской границы, потом в обратную сторону – до Мексиканской, потом еще куда-нибудь. Но увы, Гришу не выпускали дальше манежа.

Где он был готов летать по кругу целый день.

Но американцы жаждали слонов.

Которых не было.

Назревал международный скандал.