Текст книги "Мой друг Сибирцев"

Часть II
Ночь комиссара

1

Поздним вечером в жарко натопленную приемную члена коллегии ВЧК вошел высокий, слегка сутулый человек в черном полушубке и мохнатой сибирской шапке. Оглянувшись и сняв шапку, он подождал, пока миловидная большеглазая секретарша примет пакет у стоящего возле нее курьера, распишется в толстой тетради, и затем коротко кивнул:

– Здравствуйте. – Голос у него был негромкий и низкий, с хрипотцой, вероятно, от давней простуды.

Секретарша с интересом посмотрела на него и, приняв мандат, внимательно прочитала.

– Здравствуйте, – с теплой улыбкой, осветившей ее осунувшееся лицо, произнесла она. – Наконец-то! Что ж это вы так задержались, товарищ Сибирцев? Вас еще позавчера ждали. Мартин Янович все время спрашивает. Садитесь, я доложу.

Но Сибирцев продолжал стоять, только положил на стул шапку да тощий вещмешок.

– Вот ведь незадача-то… – сказал он, переминаясь с ноги на ногу и растирая широкой ладонью глаза. – Заносы по всей дороге. Думал, вовсе застряну. Двое суток то пути расчищали, то дрова рубили. Мне – куда ни шло, – он усмехнулся, – бог силушкой не обидел, а там публика была всякая… Стоны, слезы… Пробились, однако. Так вы уж доложите, пожалуйста.

– Скоро закончится совещание, а вы пока отдохните. Можете раздеться – у нас тепло, и садитесь вон поближе к огоньку.

Сибирцев взглянул на раскаленную «буржуйку», поежился и сел на короткий диванчик, вытянув длинные ноги и откинув на спинку голову. Прошептал: «Благодать…» – и через мгновение уже спал.

Входили и выходили люди, приносили пакеты, срочные документы, громко докладывая о своем прибытии. Секретарша их строго останавливала и, прижимая палец к губам, указывала на спящего. Те переходили на шепот и понимающе кивали.

Как всегда, вихрем ворвалась, стуча подковками сапог, курьерша Генриэтта – личность восторженная и самостоятельная, поклонница нового искусства, в котором она, однако, как все полагали, ровным счетом ничего не смыслила. Черные ее волосы, подстриженные под Анну Ахматову, выглядывали из-под пухового платка.

– Симочка! – еще с порога воскликнула она. – Достала пропуск на «Канцлера и слесаря»! Знаешь, кто автор? Сам Луначарский! – И не обращая внимания на предостерегающий жест секретарши, продолжала так же громко: – Ты себе не можешь представить, идет всю ночь, целых пять часов подряд! Уж и не знаю, как выдержу! Как выдержу?! Ты чего это? – удивилась она вдруг, снизив тон.

– Человек же спит. Неужели не видишь? Тише!

– А кто это? – Генриэтта капризно скривила губы.

– Какая тебе разница? Устал человек. Ехал издалека.

– А-а… А еще мне обещали завтра на «Мистерию-буфф» Маяковского. Это – у Мейерхольда. У него, говорят, там прямо с потолка прыгают! Представляешь?

– Нет, не представляю, – нетерпеливо поморщилась секретарша. – Ну, что у тебя?

– У меня?.. Да, вот же пакет! Феликс Эдмундович велел твоему начальству, – она кивнула на кабинет, – ознакомиться и в десять к нему.

– Давай распишусь. Только не шуми, бога ради…

– Слушай, Сим, а может, пойдешь со мной? Пробьемся как-нибудь?

– Не могу, мама болеет… Да и сама что-то неважно себя чувствую.

– Ну, как хочешь, я ведь по-товарищески. Прямо не представляю, как выдержу, как выдержу!

– Выдержишь, – засмеялась секретарша. – Иди уж, да не топай, как солдат…

Звонили один за другим телефоны, секретарша, поглядывая на Сибирцева, негромко отвечала в трубку, записывала сообщения, выясняла, где и какие предстоят совещания. Все было срочно, экстренно. В десять – у Дзержинского, в одиннадцать – в Наркомюсте, потом требовалось обязательное присутствие Лациса в Наркомпросе, на деткомиссии… И так каждый день. Можно подумать, что Мартин Янович всесилен, как бог, и без него никто не мог обойтись, сам решить свои вопросы. А он опять сегодня не успел поесть. Вот уже третий час сидят, дымят. Там, в кабинете, хоть топор вешай.

Секретарша поставила на пышущую жаром «буржуйку» чайник. Подумала, что перед очередным заседанием успеет хоть чаем напоить Лациса. Машинально протянув ладони к печке, она долгим материнским взглядом посмотрела на спящего Сибирцева и вздохнула: «Вот ведь какой здоровый мужик, и симпатичный еще, а выглядит стариком – так умаялся. Интересно, сколько ж ему лет? Под сорок, наверно… Виски седые. И позу выбрал неудобную, спит, прямо не дышит…»

Она обернулась на шум открываемой двери. Из кабинета Лациса вместе с клубом табачного дыма показались трое сотрудников, докуривая на ходу свои папиросы.

– Товарищи! – взмолилась секретарша. – Вы бы хоть здесь не дымили!..

– Прости, Симочка, – отозвался тут же один из них. Он подошел к «буржуйке» и, открыв дверцу кочережкой, швырнул туда свой окурок. Двое других продолжали спор, начатый еще в кабинете у Лациса.

– Да пойми ты, умная голова! – мотая рыжим чубом, наступал веснушчатый коротышка Нефедов. – Я же был там. Бы-ыл!

– Проездом, – поправил его Коля Васильков, беловолосый стройный парень из оперативного отдела.

– Ну и что, что проездом? – кипятился Нефедов. – Был же? Видел. Положение действительно угрожающее. А сегодняшние сводки…

– Плюнь ты на эти сводки, что ты носишься с ними, как с писаной торбой. Читал я их. То же самое, что вчера. И позавчера. И месяц назад. Феликс Эдмундович, помнишь, еще в октябре говорил, что с бандами все кончено. Причем официально заявлял. Я думаю, Нефедов, что эти твои товарищи просто трусят. Положение стабилизировалось, а лишние средства им, конечно, не помешают. Вот и нашли способ выжать их из центра.

– Ну, ты скажешь! – Нефедов хлопнул себя ладонями по ляжкам. – Какая ж это стабилизация? Ты хоть на карту взгляни! Вся ж губерния в огне… Честное слово, давно я такого размаха не наблюдал.

– Послушайте, друзья мои, – прервал их спор третий чекист, стоявший возле печки. Сима мало знала его, он работал недавно, а приехал откуда-то из Заволжья. – Да послушайте же! Мартин Янович абсолютно, стопроцентно прав. Просто проспали мы это дело.

– Это как же так проспали? – удивился Васильков. – В каком смысле?

– А в прямом. Самым натуральным образом. – Он посмотрел на Сибирцева. – Вот вроде него. И нечего на дядю ссылаться. Мещеряков приезжал из Тамбова еще в сентябре. К Владимиру Ильичу ходил? Шлихтер бомбил шифровками? А? Еще как. А что мы делали? Как отнеслись к указаниям Совнаркома? Вот так относились, – он пальцем указал на Сибирцева. – Спали. Говорили: стабилизируется… Ах черт, хорошо спит… Славно… Даже зависть берет… Ну, ладно шуметь, айда работать.

Они ушли, унося с собой запах табачного дыма и отчаянную – так показалось Симе – тревогу новых, навалившихся где-то в южных губерниях бед.

Сима проверила собранные в особую папку документы для члена коллегии ВЧК и только собралась было войти в кабинет Лациса, как оттуда навстречу ей шагнул Михеев. Он придержал ее за плечи и отвел от двери.

– Что нового, Симочка? – спросил и закашлялся. – Ну и надымили, черти, задохнуться можно. Как их терпят?..

Сима знала, что Михеев не курил и сидеть в дыму было для него пыткой.

– Из Тамбова товарищ прибыл?

– Да. Он уж больше часа внизу ждет.

– Тогда вот что, Симочка. Его надо устроить отдохнуть до… – он посмотрел на часы. – До двенадцати. Потом ко мне. Теперь, вот эти бумаги, – он протянул Симе тонкую папку, – срочно к телеграфистам. И последнее. Поступили какие-нибудь сведения о Сибирцеве?

– Господи, товарищ Михеев! Да вот же он, спит. Тоже уж с час, пожалуй. Такой усталый прибыл. Заносы, говорит, еле добрался. Прямо жалко бедняжку! Как сел, так и провалился. Даже раздеться не успел.

Михеев легонько отстранил Симу рукой, мягко ступая, подошел к Сибирцеву и склонился над ним, разглядывая.

Крепко устал Сибирцев. Откинутое на спинку дивана его бледное, застывшее лицо казалось гипсовым слепком, и только острый кадык на шее, изредка вздрагивая, убеждал, что перед Михеевым был все-таки живой человек.

– Мишель! – негромко позвал Михеев и легонько похлопал Сибирцева по коленке. – Слышишь, Мишель? Проснись. Царствие небесное проспишь, господин прапорщик!.. Спит, – он огорченно покачал головой и тронул Сибирцева за плечо. – Эй, ваше благородие!

– А? – захлопал глазами Сибирцев, отходя ото сна и не понимая, где он и что с ним. – Кто меня?

Сквозь сонную одурь он увидел перед собой щеголеватого адъютанта в черной коже, перетянутого желтыми ремнями. Резко сжав глаза ладонью, выпрямился было на диване, щурясь и недоверчиво разглядывая розовощекое юношеское лицо с кокетливыми усиками.

Словно из забытого далека всплыло перед Сибирцевым это хорошо знакомое лицо. Но, видимо решив, что сон продолжается, Сибирцев снова откинулся на спинку дивана, слабо улыбнулся и прошептал: «Володька…»

Из кабинета Лациса вышли несколько человек. Громко разговаривая, они мельком посмотрели на Михеева и двинулись к двери. Наверно, привыкли ничему не удивляться.

– Да проснись же наконец! – воскликнул Михеев, тормоша Сибирцева за плечи.

Сима, широко распахнув глаза, наблюдала за ними: ей такое приходилось видеть впервые.

Наконец Сибирцев с усилием поднял веки, тяжело выпрямился и глаза в глаза встретился с Михеевым, взгляд его приобрел осмысленность.

– Володька?! – спросил недоверчиво. – Володька, ты! – он вскочил, уронив на пол шапку, и сжал Михеева в объятиях.

– Пусти, чертяка! – застонал Михеев. – Ну и здоров же!

– Живой… – отпуская его, выдохнул Сибирцев.

– Да живой, живой, – кривясь и распрямляя плечи, засмеялся Михеев. – Ну, медведь! И откуда сила берется?.. Сам-то как?

– А так, брат, все как на том медведе. Заросло. Ты что ж молчал, вражья твоя душа?

Михеев положил руку на плечо Сибирцева, сажая его на диван, и сам примостился рядом.

– Ты прости, понимаешь… – сказал он, отводя глаза в сторону. – Я тебя тогда в больницу доставил, мне доктор сказал, что рана опасная, сволочной какой-то попался осколок. Ну, пока то да се, на меня приказ пришел: в Омск, а потом вот – сюда. Знаешь, как у нас – всегда срочно. Всегда бегом. Где-то с месяц назад сделал я запрос в Верхнеудинск в больницу, я тогда только фамилию твою назвал – и больше ничего, сам понимаешь. Ответили: такого нет. Вроде был, да выбыл. Куда – неизвестно. А ребят, которым я про тебя шепнул, просил, чтоб проследили и сообщили, уже в живых нет. Вот так. Такая вышла история…

– Тебя ж тогда тоже задело, я помню.

– А, – отмахнулся Михеев. – Пустяки…

– Погоди, – словно опомнился Сибирцев. – Теперь-то как нашли? Я ведь не давал о себе вестей сюда, в Центр. А Иркутск меня сразу в глубинку, в тайгу отправил.

– Мартин Янович все службы на ноги поднял. Он о тебе, оказывается, еще от иркутян знает, как ты там милицией заправлял. Не может быть, сказал, чтоб живой человек без следа исчез. Кровь, говорит, из носа – сыскать. У него на тебя серьезные виды, – Михеев отодвинулся и с улыбкой окинул взглядом Сибирцева с ног до головы, будто прикидывая, годится он или нет для «серьезных видов» Лациса.

– Куда, не знаешь? – через паузу настороженно спросил Сибирцев.

– Вот чудак, – усмехнулся Михеев, – конечно, знаю… Сам скажет.

– Прежнее что-нибудь? Старые связи, поди…

– Ох и не терпится! – Михеев покрутил головой. – Все равно не скажу. Погоди маленько, сам узнаешь… А ты изменился, Мишель, – сказал вдруг, без всякого перехода. – Похудел. Седина вон появилась.

– Ну! – вскинулся Сибирцев. – Зато уж ты вовсе не меняешься. Гусар, понимаешь, недорезанный!

– А мне что? – в голосе Михеева прозвучали беспечные нотки. – Помнишь? – он негромким, но чистым тенорком запел: «И по щеке моей румя-а-ной слеза скатится, ох, скатится с пья-а-ных глаз…» Так?

– Так… – щуря глаза, словно от яркого света, качнул головой Сибирцев и прижал Михеева к себе, широко обняв рукой его плечи. – Так, вражья душа…

– Слышу, поют! – раздался громкий голос. Сибирцев с Михеевым увидели в дверях кабинета Мартина Яновича Лациса, и оба вскочили. Сибирцев вытянулся по-военному.

Он много слышал о Лацисе в Иркутске, но вот так, лицом к лицу, встречаться еще не приходилось. А Мартин Янович, оказывается, знал о нем, и знал, видимо, хорошо, иначе не стал бы поднимать ради Сибирцева стольких людей.

Сибирцев и сам был росту немалого, но перед Лацисом почувствовал себя подростком. От двери шагнул чернобородый великан и, поводя усталыми после долгого сидения плечами, остановился посреди комнаты.

– Поют? – удивленно повторил Лацис, закладывая большие пальцы за поясной ремень. – Что такое, думаю? А тут еще и обнимаются. С кем вы обнимаетесь, Михеев?

– С самым большим своим другом, Мартин Янович, – сразу отозвался Михеев. – Можно сказать, со спасителем своим.

– Ну уж спаситель… – буркнул смущенный Сибирцев. Он оглянулся, поднял с пола шапку и снова вытянулся перед Лацисом. – Товарищ особоуполномоченный, Михаил Александрович Сибирцев прибыл по вашему распоряжению.

Жесткое, словно вырубленное из камня, лицо Лациса, глубокие глаза источали силу и власть. Сибирцев с сожалением подумал, что уж его-то собственная физиономия наверняка такого впечатления не производит, особенно теперь, после сна. Да еще комната эта натопленная расслабляет, плывет перед глазами, покачивается.

Во взгляде Лациса сверкнули веселые искорки.

– Здравствуйте, товарищ Сибирцев, Михаил Александрович, – медленно и раздельно сказал он. – Рад вас наконец видеть. Я полагаю, задержка вызвана объективными причинами?

Кровь прихлынула к лицу Сибирцева.

– Заносы… – выдавил он из себя.

– Заносы… – качая головой, повторил Мартин Янович. – Топлива нет. Банды гуляют, портят пути. Понятно. Как здоровье?

– В порядке, товарищ…

– Зовите просто.

– Здоров я, Мартин Янович.

– Очень хорошо, – удовлетворенно кивнул Лацис – Так, значит, спаситель?

– Точно, Мартин Янович, – тут же встрял в разговор Михеев. – Не будь его, не стоять мне перед вами.

Лацис хмыкнул, подошел к печке с булькающим на плите чайником и приблизил ладони к горячей трубе, протянутой через всю комнату к окну.

– Давайте сядем… Тут тепло и совсем нет дыма. Вот что такое женщина. Здесь не курят. А там, – он кивком показал Сибирцеву на свой кабинет, – дымят как паровоз. Проветрите, пожалуйста, Михеев. А вы, Сибирцев, можете раздеться. Здесь правда тепло. Снимите ваш роскошный полушубок.

Михеев ушел в кабинет, быстро вернулся и остановился, привалившись к косяку двери и картинно заложив ногу на ногу. Сибирцев повесил на крючок полушубок, шапку и почувствовал себя просто.

Если бы он не знал Михеева, то подумал бы, что перед ним самый обыкновенный штабной адъютантишка времен недавней германской, никогда не нюхавший пороху, но явно бравирующий своей завидной свежестью и выправкой. Но в том-то и дело, что Сибирцев знал Михеева хорошо.

Сибирцев с завистью смотрел в его чистые, улыбающиеся глаза и не замечал в них ни капельки усталости. Таков уж он, Михеев.

Лацис между тем плотно и обстоятельно уселся на диванчике возле «буржуйки» и жестом пригласил Сибирцева.

– Мартин Янович, – секретарша наконец выбрала паузу и взяла в руки папку с документами. – Здесь принесли для вас материалы от Феликса Эдмундовича. У него в десять совещание. Потом – из Наркомата юстиции. У них совещание в одиннадцать. Звонили из деткомиссии – там в двенадцать. Чайник вот закипел.

– Хорошо, оставьте бумаги, – кивнул Лацис. – У вас усталое лицо. Сделайте нам чай и идите отдыхать. В деткомиссию поедет Глебов. Сообщите ему и будьте свободны. – Лацис говорил негромко, четко выговаривая каждое слово, что выдавало его прибалтийский акцент. – А мы, пожалуй, будем здесь, возле «буржуйки». Почему такое смешное название?

Секретарша тем временем собрала бумаги, заперла их в сейф. Отнесла папку в кабинет Лациса. Потом из ящика стола достала три стакана в подстаканниках и чайные ложечки. Ополоснула кипятком маленький заварной чайник и сыпанула из бумажного пакетика пару щепоток розоватой стружки.

– Морковка! – Михеев подмигнул Сибирцеву. – Ты такого, поди, не пробовал.

– Многое пробовал, – вздохнул Сибирцев. – А это нет. – И потянулся к своему вещевому мешку.

– До свиданья, – секретарша ласково посмотрела на Сибирцева и обернулась к Лацису. – Я передам, Мартин Янович, чтобы поехал Глебов. Всего доброго, товарищи.

Сибирцев склонил голову, прощаясь. Михеев легонько махнул ладонью и, едва дверь за Симой закрылась, обернулся к Лацису:

– Это потому, Мартин Янович, что она такая толстая и горячая. Как буржуйская жена.

– Кто? – не понял Лацис.

– «Буржуйка». Вы же спрашивали.

– Ох, Михеев, Михеев, – Лацис укоризненно покачал головой.

– Мартин Янович, – Сибирцев пошарил в своем мешке и добыл газетный сверток, развернул его. – Вот сахару есть немного.

– Очень хорошо, – утвердительно кивнул Лацис. – Значит, будем пить чай с сахаром. Это приятно знать, что хоть у вас там живут богато… Вы вздыхаете, Сибирцев? – он удивленно поднял брови. – Я не так сказал?

Сибирцев машинально пожал плечами, но тут же спохватился:

– По-разному живут там люди, Мартин Янович. У кого есть, и много, а у кого совсем пусто.

Он вспомнил прошедший свой год работы в Иркутске, дорогу до Москвы и поежился, словно от холода…

В глубоких снегах, морозах и метелях ушел двадцатый год. Ушел голодный двадцатый, с его жестокой засухой, предвестницей еще большей беды. Смерть, разорение, озлобленные орды мятущихся, измученных людей, штурмующих проходящие поезда, – хлеба, дайте хлеба!.. А хлеб был. Только брать его приходилось с бою, с выстрелами и кровью, с ночными пожарами в полнеба, ценой гибели многих товарищей – продотрядовцев. В каком кошмарном сне, в какой изощренной дьявольской фантазии родились те муки, которые суждено было принять людям, спасающим страну от голодной смерти…

Сибирцев знал о великой беде. Знал потому, что сам в течение последнего года не раз отправлял из Иркутска эшелоны с зерном и мороженым мясом, рыбой и одеждой…

– Как наш чай, Михеев? – ворвался в его мысли голос Лациса. – Надо угощать гостя. Возьмите ваш стакан, Сибирцев.

Сибирцев принял протянутый ему Михеевым стакан и, сосредоточенно дуя, стал пить новый для него напиток, но никакого вкуса почему-то не ощущал. Он снова подумал: какое задание приготовил ему Лацис? Зачем так срочно вызвали в Москву?

Мартин Янович словно углубился в себя. Он пил мелкими глотками, помешивая в стакане ложечкой, и аккуратно откусывал мелкие кусочки сахара. Казалось, это занятие целиком поглотило его.

– Ну, так что там у вас было, Михеев? Почему – спаситель? – спросил он вдруг, отставляя стакан. – Расскажите. Люблю интересные истории.

– Шутит он, Мартин Янович, – неловко перебил Сибирцев. – Уж если кто кого и спасал, так это он меня. Вот еще в Харбине…

– А, – небрежно отмахнулся Михеев. – Мура в Харбине. Обычная работа. Помните, Мартин Янович, я вам рассказывал, когда мы с ним золото уволокли из тайги, бой у нас приключился. На железной дороге. Черт меня дернул высунуться из вагона. А он, Мишель, значит, кинул меня на пол и собой закрыл. От гранаты. В двух шагах рвануло. Могла бы меня, а вышло, что его, и довольно крепко. Вот и все… Я уж, грешным делом, решил, что он, как в Сибири говорят, к верхним людям пошел. А он выжил, чертяка, медведище, и теперь мне по гроб жизни в должниках ходить.

– Не слушайте вы его, Мартин Янович, – поморщился Сибирцев. – Он ведь такое понарасскажет, хоть святых выноси.

– А сколько вам теперь лет, Сибирцев? – прищурив один глаз, неожиданно спросил Лацис.

– Двадцать шесть. Старый я уже…

Лацис громко и заразительно рассмеялся.

– Совсем пожилой! Да… Ах, юноши… Ну, а что там у вас случилось в Харбине? Расскажите вы, Сибирцев. У нас есть еще немного времени.

– Да я ж говорю, мура, Мартин Янович, – снова влез Михеев. – Мура – и все.

– Я спрашивал не вас, Михеев, – деланно сердито сказал Лацис. – Когда вы, черт побери, будете уважать свое начальство?

– Виноват, Мартин Янович, – с готовностью согласился Михеев. – Только…

– Нет, вы неисправимый. Сядьте на свой стул и молчите. Я хочу слушать Сибирцева.

– Не знаю, как и рассказать, Мартин Янович, – смущенно начал Сибирцев. – Вообще-то мы с ним, – он кивнул на Михеева, – об этом случае не докладывали… Чтоб лишними шифровками не загромождать. Ну, в общем, служил я летом восемнадцатого у Семенова. Даже не столько у атамана, сколько у харбинского его представителя, что-то вроде посла при правительстве Хорвата. Скипетров его звали. Полковник.

– Он все метил в генералы, – не выдержал Михеев, – и потому пил как лошадь.

Мартин Янович обреченно махнул на него рукой.

– Я теперь знаю, кто вы есть, Михеев. Вы – анархист. Молчите, это так!