Текст книги "Мой друг Сибирцев"

2

В тот день в харбинском кабаке «Палермо» шел грандиозный пир. Гуляли калмыковцы – они, видать, произвели очередную «калмыкацию», то бишь ограбили проходящий пассажирский поезд в районе Гродековских туннелей. Если бы семеновцы ограбили, это называлось бы «семенизацией», а у этих «калмыкация».

Гуляли в кабаке и орловцы. Эти – с горя. Шли упорные слухи, что их полк собирались расформировать: обнаружилась растрата по хозяйственной части – ни много ни мало в полмиллиона рублей. Да и как ей не быть, если у полковника Орлова всего три сотни штыков, зато два оркестра. И сведения о безобразиях орловцев ежедневно ложились толстой пачкой на стол начальника военного отдела генерала Колобова. Это он подсказал в свое время главноначальствующему в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги – генералу Хорвату – идею создания ударных «кулачков», а попросту – мелких банд, которые должны были постоянно терроризировать большевиков на границах полосы отчуждения, то есть в районе станций Маньчжурия и Пограничная. Однако созданные ударные «кулачки», в массе своей, за исключением крупных отрядов Семенова и Калмыкова, предпочитали оставаться в Харбине. Да и чего бы им не оставаться, если даже младшим офицерам платили по двести рублей в месяц на всем готовом. К тому же дежурные по отрядам регулярно получали авансы, чтобы расплачиваться с извозчиками, привозящими господ офицеров из кабаков в казармы. Ну, а ежели кому бы пришло в голову сделать им замечание – о взыскании и речи быть не могло, – в таких случаях обычно следовал доклад обиженного о переходе в другой отряд. Нет, не рвались они тогда из Харбина защищать веру и отечество.

Такими были, разумеется, и орловцы. Вот кабы не эта злосчастная растрата.

Но все это, в сущности, мелочи, потому что Семенов, сидевший на станции Маньчжурия, «зарабатывал» по два миллиона в день да плюс звание «благодетеля населения».

Семеновцы тоже гуляли в «Палермо». Гулял харбинский посланник атамана полковник Скипетров, ждавший очередного производства, и с ним хорунжий Кабанов. У этих была серьезная причина. Во-первых, позавчера обнаружили в Селенге труп известного золотопромышленника Шумова, ехавшего в семеновском бронепоезде с большим грузом золота. Что там произошло, где золото – никто не знал, но, разумеется, догадывались. А во-вторых, несколькими днями раньше была произведена «семенизация»: реквизировали двадцать девять вагонов кожи, и затем неизвестные лица продали их какому-то спекулянту в Хайларе. Об этих злополучных вагонах уже шел разговор по городу, громко негодовал недавно прибывший в Харбин Колчак, ждали каких-то ревизоров омского правительства, но разговор разговором, а деньги были. Только у кого? Этого не знали. Семенов бушевал. Скандал разгорался.

Ночью, с охраной на пяти казенных автомобилях, приехал в «Палермо» Скипетров. На одном из них вместе с полковником прибыл и Сибирцев, доверенное лицо Скипетрова. Когда же это было? В июле? Нет, еще в июне восемнадцатого. Да, великий был пир…

Сибирцев задержался с шоферами, указывая им место, где они должны были ждать господ офицеров хоть до самого рассвета, пока те не нагрузятся до полного безобразия. Таков был заведенный порядок, ибо, как говаривали в Харбине, всякая власть начинается с автомобиля. И уж вовсе никого не заботило, что стоимость автоверсты перевалила в ту пору за пятнадцать рублей. Золотом.

Войдя в ресторан, Сибирцев окинул взглядом тусклый и задымленный зал. Как-то, видно, с самого начала пошло, что в нем собирались русские. «Высокие» иностранцы сюда избегали заглядывать, хотя их миссий и всяческих комиссий в городе было предостаточно. Среди багровых, испитых физиономий «спасителей России» Сибирцев отметил сидевших группами и в одиночку эмигрантов: бежавших заводчиков, купцов, спекулянтов. Попадались офицеры, пока никуда не приставшие. Эти были, как правило, особняком, пили, вспоминали германскую. Но в основном зал заполняли шумные и крикливые атаманские орды. Однажды появился здесь доселе никому не известный украинский консул. Он начал было предъявлять свои державные права, но ему тут же пригрозили плеткой, и он стушевался. Револьверы и шашки с большой легкостью пускались в дело под предлогом оскорбления мундира.

Сибирцев отметил несколько знакомых лиц и среди них пьяного офицера-орловца. Из того угла, где сидел орловец, слышались крики, хохот, хлопки пробок шампанского. Взгляды встретились, орловец растянул губы в пьяной улыбке, но, видимо, не узнал Сибирцева, тут же отвлекся и стал что-то кричать на ухо соседу. Да и где было узнать, виделись, кажется, в ставке Хорвата – раз-два – не больше. И фамилию его Сибирцев тоже не запомнил.

Сибирцев подошел к сдвинутым столам, которые накрывали, быстро скользя черными тенями, два суетливых, прилизанных официанта.

– Где вас черт носит, Мишель? – недовольно прохрипел Скипетров.

– Прошу прощения, господин полковник, – Сибирцев наклонился над ним, – распорядился насчет автомобилей, – и поднял голову, снова оглядывая зал.

– Не гляди, – Скипетров хлопнул его ладонью по спине, – садись. Сейчас привезут. Я Ваську послал, велел, чтоб мигом доставил. Он знает, где хорошие девки.

– А если не достанет? – тряхнул петушиным хохолком уже заметно набравшийся поручик Козюля, начальник охраны Скипетрова.

– Как так не достанет, когда я приказал? – возмутился полковник. – Не достанет?! Задницу его заголю и прямо тут, на столе, при всех, господа, всыплю сотню соленых, таку их…

– Гульнем, стало быть, господин полковник? – ухмыльнулся Сибирцев.

– Гульнем, не будь я генералом! – захохотал Скипетров. – Тащи живей! – заорал он на официантов. – Все тащи, китайская твоя харя!

В зале появился Кабанов. Он крепко покачивался, и его поддерживали под руки двое башибузуков Козюли.

– Господин хорунжий! – раздался голос от стола, где пили калмыковцы, давно враждовавшие с семеновцами.

Кабанов остановился, уперся глазами в поручика, окликнувшего его.

– Вы ко мне? – спросил с хмельной важностью.

– Именно, – поручик поднялся, опираясь на плечо соседа. – Не могли бы вы сделать нам всем небольшое одолженьице-с?

– Если в моих силах, господа, – Кабанов, качнувшись, развел руки в стороны.

– Вполне. Продайте нам один маленький такой, знаете ли, вагончик кожи. Сапоги, сами изволите видеть, износились, а до первопрестольной топать еще… – Поручик высоко над столом поднял ногу, показывая свой сапог, и хохот за столом не дал ему закончить фразу.

– Зря шутите, господа, – выпрямляясь и выпячивая грудь, мрачно выговорил хорунжий. – Мы ведем следствие…

Хохот вспыхнул с новой силой, истомленный поручик упал на стул.

– Кабанов! – зарычал Скипетров. – Сядьте, ну вас к черту! Сплошной позор с вашими этими… пинчерами.

– Пинкертонами, господин полковник, – с легкой улыбкой поправил Сибирцев.

– Один хрен, – яростно отрубил полковник, – все суки!

Кабанов грузно шлепнулся на стул и заорал:

– Шампанского, живо! – и затуманенными глазами пристально взглянул на Сибирцева.

От стола за спиной Кабанова повернулся какой-то незнакомый штабс-капитан и брезгливо сморщился, увидев хорунжего.

Будет драка, понял Сибирцев. Не сейчас, а позже, когда еще подопьют.

А драка уже вспыхнула. В углу, где сидели орловцы, послышался стук падающих стульев, звон посуды и пьяные крики. Вскочили два офицера: один тут же с лязгом обнажил шашку, второй выхватил револьвер. На них навалились, растащили в стороны. Того, кто размахивал шашкой, с трудом поволокли к двери, а он плевался, рассыпая, словно горох, матерную брань, и грозил оставшимся обнаженным клинком.

– Что-то нынче орловцы развоевались… – заметил кто-то из сидящих справа от Скипетрова. – Куш, что ли, сорвали?

– Господа! – Кабанов выпрямился на стуле, вскинув подбородок. – Их расформируют, господа. Я точно знаю. По хозяйственной части недостача в два миллиона. Все они жулики!

«Уже два миллиона, – мысленно усмехнулся Сибирцев. – Быстро растут слухи. Да уж и кто бы говорил…»

Он услышал негромкие голоса за своей спиной, обернулся нехотя: там ужинали двое штатских со своими дамами. Женский голос произнес:

– Ох, не нравится мне эта их компания…

На что один из мужчин немедленно отреагировал:

– Когда гуляют семеновцы, жди неприятностей. Умоляю вас, Нелли, не обращайте никакого внимания. Умоляю. Никакого.

Сибирцев презрительно скривился и обернулся к Кабанову:

– Значит, слухи верные? Расформируют орловцев?

– А на хрена они кому нужны? – Скипетров хлопнул ладонью по столу и надулся индюком. – Самостоятельная боевая единица! Полк! – он явно копировал генерала Колобова. – Дерьмо. Пущай к нам идут. Вы, Мишель, знакомы с кем-нибудь из них?

– Да так, господин полковник, больше по мелочам, – Сибирцев пожал плечами.

– А какая разница? Всем говорите: жрем до отвала, пьем до беспросыпа, препятствий никаких, а служба – одно удовольствие! Сами прибегут… Где же Васька, сукин сын? Ох, выдеру! – Скипетров откинулся на спинку стула и вдруг заявил жалобно: – Надоело в послах ходить. Живого дела хочу!

– Надо полагать, уже недолго, господин полковник? – полуутвердительно спросил Сибирцев.

Он почувствовал на себе злобный взгляд хорунжего и, подняв брови, хмыкнул. Затем мельком, словно по пустому месту, скользнул глазами по Кабанову, и, взяв бокал шампанского, поднялся, и пошел к полковнику. Склонился к его плечу, шепнул на ухо:

– А Кабанову разговоры о вашем повышении будто клизма. Взгляните, господин полковник.

Скипетров посмотрел на хорунжего, напряженно вытянувшего шею в их сторону и старающегося расслышать, о чем шла речь, и расхохотался: уж больно нелепой была его фигура.

– На чем сидишь, Кабанов? – крикнул он, утирая слезу.

Кабанов дернулся, будто его стукнуло, и машинально огляделся, чем вызвал новый приступ смеха у полковника.

– Молодец! – Скипетров толкнул Сибирцева в плечо. – Быть тебе поручиком!

Возвращаясь на свое место, Сибирцев громко сказал:

– А все-таки зря вы, господин полковник, так-то легко хотите расстаться с посольской миссией. У вас отменные дипломатические качества.

– Я же говорю: живого дела хочу! Наливай по этому случаю! Всем пить! – Он в два глотка выпил свой бокал и добавил, отдуваясь: – А Ваську выдеру, господа. Видит бог, выдеру! При дамах!

Появились официанты с многочисленными подносами, и дальше все закружилось, завертелось. Пили и ели без разбору, поначалу с каким-то мрачным ожесточением, а потом, по мере насыщения, постепенно отваливались от стола, стали воинственно поглядывать на соседей, кидая весьма недвусмысленные замечания по поводу их дам.

Сибирцев осторожно посмотрел на часы и, улучив минуту, поднялся. Пошатываясь, он отправился через весь зал в глубину ресторана. Прошел длинным коридором, откидывая бархатные занавески, вошел в туалет, огляделся. Туалет был пуст.

Сибирцев начал медленно мыть руки, ополоснул лицо, пригладив влажные волосы. Через короткое время в туалет вошел тот самый розовощекий орловец. Мундир его был распахнут, он качался, громко икал и пробовал, ужасно фальшивя, петь: «Без сюр-р-р-тука, в а-адном хала-ате…» Увидев Сибирцева, смолк и, подойдя к соседней раковине, сунул голову под кран и пустил сильную струю воды.

– Сильный северный ветер, – пробормотал он вдруг, словно про себя.

Сибирцев замер, услышав эту фразу, скосил глаза на орловца, так же еле слышно ответил:

– Сегодня тепло…

– Па-азвольте мыла! – вызывающе громко, так что Сибирцев вздрогнул, объявил орловец и взял обмылок с раковины Сибирцева. – Благодарю-с!

Вместо обмылка остался лежать в мыльнице маленький бумажный комочек.

Сибирцев небрежно положил сверху ладонь, прополоскал водой горло еще раз и вошел в кабинку. Орловец уже умылся и с песней удалялся обратно в ресторан. «Когда я пьян, а пьян всегда я, я буду вспоминать о вас, и по щеке моей румя-а-ной…» – донеслось из коридора.

Быстро развернул бумажку. Там было несколько слов: «Берегись Кабанова. Срочно уходи. Гродеково, Вокзальная, 3. Пароль прежний. М».

Кто же этот – «М»? У Сибирцева и в мыслях не было, что его непосредственным руководителем мог быть кто-нибудь, подобный этому юному орловцу. Нет, сейчас, скорее всего, приходил связник.

Он тщательно порвал бумажку и спустил воду, проверив, чтоб не осталось клочков. После этого снова пригладил волосы, стряхнул капли воды с мундира и тоже отправился в зал.

Компания напилась. Дамы уже прибыли и теперь с визгом и хохотом усаживались рядом с семеновцами. Официанты тащили стулья. Васька бурно объяснялся со Скипетровым.

Усевшись на свое место, Сибирцев окинул туповатым взглядом опустошенный и разграбленный стол, взялся за бутылку. В этом момент кто-то крепко сжал его плечи и, горячо дыша в ухо, прошептал:

– Ты где был, а?

– Блевать ходил после этого дерьма, – пьяно отозвался Сибирцев, не оборачиваясь.

Цепкие пальцы сдавили сзади его шею.

– А если я пойду проверю, а? – прошипел голос за спиной.

Скривившись, Сибирцев резко повернулся на стуле. Пальцы на его шее разжались. Перед ним, держась рукой за спинку стула, стоял Кабанов и пристально-пьяным взглядом сверлил его зрачки.

– Иди, Кабанов, тебе только этим и заниматься.

– А… – начал было хорунжий, но Сибирцев так же мрачно и убежденно перебил его:

– Уйди, говорю, Кабанов, а то в морду дам… Эй, водки! – Сибирцев сел и, отодвинув от себя пустую бутылку, крикнул в пространство: – Чеа-ек! Пардон, мадам, – он отодвинулся вместе со стулом от оказавшейся рядом дамы.

Кабанов постоял еще, будто раздумывая, покачался вперед-назад с носков на пятки, потом пошел и сел на свое место.

«Случилось что-то серьезное, – размышлял Сибирцев. – Зря не стали бы паниковать. “Берегись Кабанова…” Неужели контрразведчик вышел на него? Вряд ли. Уж очень он откровенно зол. Подозревает? Возможно. Завидует доверительному тону со Скипетровым… Однако приказ ясный: надо смываться. А как?..»

Сибирцев вдруг обнаружил, что рядом с полковником сидит невесть откуда взявшийся молоденький калмыковец. Встречались они как-то на Пограничной. Это когда Сибирцев по приказу «временного правителя» Хорвата ездил к Калмыкову с посольской миссией помирить далеко зашедших в своих разногласиях забайкальского и уссурийского атаманов. Никак не хотел признать Семенов равенства Калмыкова, с позором изгнанного в свое время из 3‐го конного корпуса генерала Крымова за всяческие подлоги и интриги против офицеров. И Сибирцев принял все меры, чтобы желательный Хорвату альянс так и не состоялся.

А калмыковец между тем с восторгом рассказывал:

– …Весь юридический отдел… И всех – расстрелять. Всех до одного. А почему, я спрашиваю? А потому, что, – он слегка понизил голос, – много брали. А сдавали мало. – Он захохотал. – А чтоб помирать не тошно – водки ведро, и отдали им на сутки всех девок… Мы их взяли как большевичек. В разведке. Много взяли. Ха-арошие девки, молоденькие. А потом их всех вместе. В расход.

За столом поднялся хохот. Прибывшие дамы явно чувствовали себя неуютно. Но, как понимал Сибирцев, это было только начало.

– Мальчишки… Все вы, калмыковцы, – сопляки… – прохрипел Скипетров. – Без девки подохнуть не можете.

– А на что они нам? – пьяно вскинулся калмыковец. – Мы их в плен не берем. Нам это лишнее. Разве когда нужда в них есть. Поигрался – и в сопки. Пух!

– Это же черт знает что, господа! – воскликнул штабс-капитан и грузно повернулся на стуле к семеновцам. Сибирцев даже вздрогнул, увидев его взгляд, столько в нем было ненависти и презрения.

В глазах Кабанова тоже разгорелась звериная ярость. Сибирцев внутренне напрягся, понимая, что все это неспроста. Но в этот миг произошло неожиданное.

Совершенно багровый, штабс-капитан вскочил со стула, сделал нетвердый шаг к Кабанову и, сорвавшись на визг, закричал:

– Пошел вон, скотина! Дерьмо! Убийца!

В зале повисла мертвая тишина.

Опираясь обеими руками о край стола, Кабанов стал медленно подниматься и вдруг резким, сокрушающим ударом врезал штабс-капитану в подбородок. Тот с грохотом рухнул на свой стол. И тут все словно сорвалось. Треск ломаемой мебели, звон битой посуды, пронзительные вопли женщин. Бабахнули выстрелы. В углах погас свет. Было впечатление, что все бьют всех, на самом же деле целый зал обрушился на семеновцев. Летели бутылки, сыпались с потолка осколки люстр. По распластанным на полу, истошно визжавшим женщинам ожесточенно топтались сапоги господ офицеров, сшибавшихся в рукопашной: бутылка – против ножки кресла, вилка – против кулака, разодранный в неистовой ярости рот, захлебнувшийся матерным криком, располосованные мундиры…

Раздавая удары направо и налево, Сибирцев стал пробиваться к коридору. Рывком отшвырнул вцепившегося ему в рукав Кабанова. И в этот же миг что-то будто обожгло ему спину. Ринувшись на пол, в ноги атакующим, он резко обернулся и снова увидел Кабанова, целящегося ему в спину. Выстрел был неизбежен, но тут розовощекий орловец, каким-то чудом оказавшийся рядом с хорунжим, ловким и сильным ударом сапога взметнул его руку, и выстрел грохнул в потолок. Следом раздалось еще несколько выстрелов подряд, дикий вой, и наступила тишина. Публика рвалась из зала, но в центре его битва как-то сразу прекратилась. Рыдали женщины, поднимались с пола окровавленные офицеры, тщетно пытались застегнуть разорванные мундиры, трезвели на глазах, и у всех было видно лишь одно желание – быстрее исчезнуть. Все знал Харбин, ко многому привык, но такого… Это даром пройти уже не могло. Все это понимали. И потому публика в зале как-то сама по себе рассачивалась.

Четверо семеновцев подняли с пола неподвижное тело Кабанова. Один из них неловко выпустил ногу, тело перекосило, и вдруг из кармана хорунжего посыпались деньги, много денег. Все словно оцепенели. Потом чьи-то руки стали хватать эти рассыпавшиеся по полу ассигнации.

– Назад! – заревел Скипетров. Прижимая к подбитому глазу скомканную салфетку, он вместе со скатертью смахнул со стола осколки посуды и приказал: – Клади его сюда!

Кабанова положили на стол. Скипетров залез в один его карман, в другой, расстегнул мундир и отовсюду вынимал толстые запечатанные пачки денег.

– Ох ты… – простонал кто-то. – Да их тут целый мильён.

– Тысяч на двести, – определил другой голос.

Послышался быстрый топот, лязг затворов, и в зал ворвался патруль.

– Всем оставаться на местах! – раздался резкий, повелительный голос.

Случилось так, что Сибирцев оказался почти рядом с бархатными портьерами коридора. Охрана, естественно, сразу бросилась к столу с убитым Кабановым, а Сибирцев, воспользовавшись тем, что внимание всех было приковано к трупу и пачкам денег, кучей лежащим на столе, сделал шаг назад и скользнул за портьеру.

– Быстро за мной! – услышал он шепот.

Мгновенно обернувшись, увидел офицера-орловца, того самого, что заходил в туалет, а позже, во время драки, спасшего Сибирцева от выстрела хорунжего.

Ступая на носки, они почти бегом прошли по коридору, свернули за угол, по темной лестнице спустились во двор ресторана и, обогнув его, остались в тени, наблюдая, как патруль начал выводить и усаживать в автомобили арестованных кутил.

Сибирцев взглянул на орловца, отметил про себя его откровенную молодость и, на всякий случай, негромко сказал:

– Я твой должник. Кабы не ты, лежать мне сейчас там.

– Мура, – отмахнулся орловец.

– Это ты его? – снова спросил Сибирцев.

– А что ж оставалось делать-то? Под шумок, из кармана…

– Лихо!

– Дырку теперь зашивать, – орловец сунул ладонь в карман галифе и показал через отверстие палец. – Ладно, пустяки. Ты, ваше благородие, счастливым родился. Крепко, видать, копнул тебя Кабанов. Началось, наверно, с того, что больно уж благоволил к тебе Скипетров, а кончилось – вон чем. Едва на тот свет не отправил. Аккуратно и быстро проверь свои связи, может, где-то обнаружится прокол. Кабанов – контрразведчик, а попер, вишь, напролом… Но теперь нет Кабанова. Не только самого убрали, но и большое грязное пятно наложили на твое непосредственное начальство. Не думал я, что с деньгами так-то удачно получится. При полном, что называется, стечении народа. Как теперь твой атаман почешется! А? Славно… Твой уход временно отменяется. Но адрес запомни: верный адрес. И последнее. Думаю, тебе сейчас самое время оперативность проявить: дуй-ка к атаману в Маньчжурию, в ноги пади – Григорий Михайлович, отец родной, наших, мол, забижают, это все Калмыкова происки. Полагаю, выручит атаман твоего Скипетрова, а он нам еще пригодится, как прикрытие. И про деньги не забудь. Они сейчас рады будут все свалить на Кабанова, поскольку тот – труп. Ну, бывай. Двинем в разные стороны. Ваши автомобили вроде за тем углом, а я пешком, так скорее… – И он шагнул в темноту.

Сибирцев хотел было его окликнуть, но орловец вернулся сам.

– Ладно, – сказал он. – Раз уж так сложились обстоятельства, знай, я – Михеев. Понял? Самый я что ни на есть натуральный Михеев. У Орлова служу, пока нас, конечно, не разогнали. И наша встреча нынче вынужденная, поскольку все те же обстоятельства. А ты на меня больше не выходи. Мы с тобой знакомы – и только. Если чего – сам тебя найду. Связь прежняя. Бывай. – Он тронул ладонью Сибирцева за локоть и растворился в ночи.

Вот так и произошла их первая встреча. Давно это было, еще в Харбине…