Текст книги "80+. Как я (вы) жил"

ЭХ! ДЕТСТВО! ДЕТСТВО!

В третьем классе я решился прыгнуть на ходу из трамвая. Наша школа была как раз посередине между остановками. Многие ребята ездили трамваем и прыгали с него напротив школы. А чем я хуже их? Что я рыжий? И прыгнул.

В первый раз пробежал метров четыре-пять и упал, так как не успевал ногами перебирать. А потом наловчился не падать. Правда, были у некоторых ребят и несчастные случаи. Родители просили сделать остановку напротив школы – не сделали. И мы продолжали прыгать с трамвая, несмотря на запреты родителей.

В те времена ребята часто играли в войну. На пустырях вдоль улиц мы строили блиндажи, шалаши, окопчики. Были свои командиры и солдаты, и мы часто воевали улица на улицу. И не важно, что многие учились в одной школе, а иногда и в одном классе.

Теперь мы враги и на нашей улице лучше не попадайся. Здесь было все по серьезному: и кулачные бои и обстрел камнями-галькою, были и победители, и побежденные.

Бывало, наша улица гонит другую, бьет всех, и побежденные разбегаются по домам, а потом оттуда выскакивают ребята (братья, соседи) постарше и тогда наших начинают бить и гнать. Иногда встревали в эти разборки даже наши родители. Вот только потом наступало перемирие. Но ненадолго.

Часто такие схватки кончались ушибами, травмами и синяками. У меня и сейчас на левой стороне головы ямочная неровность: попал тогда кто-то галькой по голове, и я долго в больнице лечился у хирургов. Но я тоже кое-кому попадал. И не раз!

И что интересно: «воевали» красные с синими, желтыми или зелеными, а немцами никто не хотел быть. Немец был врагом для всех! Цвет по жеребьевке выбирали наши командиры. Удачей считалось кому красный цвет попадал или желтый. «Воевали» мы в основном, летом, да и то не всегда, так как много времени занимала школа.

Иногда споры между ребятами переходили в драки. У узбеков был национальный прием: удар головой в лицо. Но, бывало, пока он сгруппируется и прыгнет, можно увернуться или подставить руку, а другой рукой нанести удар снизу по сопатке – и все. Нос в крови и драка закончена. Но это было не часто и быстро забывалось.

Школа школою, игры играми, но надо было помогать родителям весной и летом на огороде.

Завод, где работал отец, был построен осенью 1941 года на пустыре возле города. Там, где в соответствии с планом должен быть цех, подготовили площадку и как только поезда привозили станки, их ставили на дощатые подложки. Затем проложили электрокабели, и рабочие начали работать на станках. А по краю площадки залили фундамент, и строители начали класть кирпич. Стены быстро росли и к зиме уже над станками и рабочими была крыша. Как рассказывал отец, осень была теплой, за все время дождь был всего два раза. В общем, это не Россия, да и не Украина!

Там же рядом с заводскими корпусами давали земельные наделы с поливной водой. Многие работники разводили огороды и сажали-сеяли огурцы, помидоры, другие овощи и маш. Я почему-то запомнил это растение, в зеленых метелках которого созревали круглые зерна величиной чуть крупнее риса. Из маша моя мама чего только не готовила, но запомнилась вкусная каша, да и сырым мы его часто ели как зеленый горошек.

А так как работа на заводе была всегда авральная, война все-таки, то многие работники ночевали там из-за срочности работы. И когда у них появлялись перерывы или минуты отдыха, то работники бежали на свои участки и обрабатывали их: сажали, пололи, поливали. Уже и война кончилась, а все равно без огорода было трудно. Очень они выручали всех. Когда мы приехали в Ташкент, то я с мамой часто бывал на огороде.

Но посадка и прополка была там не главное. Главное в огороде – это полив. На всех участках была система арыков (канав). Вода в главном арыке была всегда, и в определенное время ее пускали на наши участки.

Вот тогда и надо было проследить, чтобы кто-нибудь не перекрыл нам воду и не пустил на другой участок, и главное про свой огород не забыть. Тогда и бегал я с кетменем*** по участкам. А прозеваешь или кто-то схитрит и к себе лишнее время поливки добавит за наш счет, то все в огороде может засохнуть. Жара здесь днем выжигала все. За воду иногда дрались с нарушителями очередности полива. Я тогда часто выручал отца в огороде, он мне доверял полив.

Все дружили и помогали друг-другу, ведь они работали на заводе. Иногда меня просили, и я присматривал за поливом на соседних участках. А потом пешком шел домой почти шесть километров.

Мне было уже 10 лет, и я часто сам ходил в огород, если мама была занята другими вопросами: очереди за хлебом-чуреком-лепешками, за крупой, за хлопковым маслом (из семечек хлопка), что-то достать для поросенка, и везде были очереди, шум, гам, перебранка. Я ей помогал в очередях стоять, а когда родилась сестренка Нина, то маме вообще было не до огорода, и я тогда бегал в магазины за продуктами и в огород.

*** Кетмень – это как бы большая тяпка, только на конце ее был круглый (диаметром 40—50 сантиметров) металлический диск. Одним концом он насаживался на палку, а другим заостренным копали землю. Кетменем копать было намного удобнее чем лопатой.

Но как только появлялось у меня свободное время я бежал на улицу. А там ребята играли в разные игры.

Из узбекских игр запомнилась игра в кости и ляндрочку. Игральные кости у меня были, но я в них редко играл, так как эта игра больше для взрослых ребят и под интерес, а вот в ляндрочку я играл с удовольствием.

Лянга или ляндрочка – это кусочек шерсти овцы, барана или козы, прикрепленный к плоскому свинцовому грузику. Лучше всего были лянги из козьих шкур с особенно длинным ворсом. Если к ним был правильно пришит свинец, то они, подлетев вверх, парили, как маленькие парашюты. Ляндрочку отбивали внешней стороной ступни и внутренней, и вперед, и назад, и с ноги на ногу перекидывали.

У мастеров игры лянга могла часами взлетать, не опускаясь на землю, умело подбиваемая то ребром ботинка, то носком, то пяткой, то подошвой. Или, стоя на одной ноге, или в прыжке, а то и двумя ногами сразу. Исполнялись бесчисленные обязательные комбинации по договору. Но это уже были соревнования взрослых ребят, которые проделывали почти цирковые трюки.

Я, конечно, тоже играл в ляндрочку, и, хотя диапазон приемов у меня был меньший, но бить парой и в прыжке правой ногой из-под левой я умел. Очень азартная игра. С непривычки потом очень болят мышцы ног, спины и межножья. А всего-то в этой игре – ляндрочка не должна упасть на землю.

Да, еще интересная была игра «на землю» ножичком. Почти у каждого пацана был складной ножичек. Чуть что чертится круг и ножом напополам. Каждый стоит на своей половине. По жребию выигравший право первого броска метает нож на землю и по земле чертится разделительная полоса. Часть земли «отвоёвана», еще бросок и так до первой ошибки с ножом, и право бросать нож переходит другому игроку. И так пока кто-то не заберет всю землю соперника.

Играли мы еще в ловитки, жмурки, в куликашки, в казаков разбойников, в слона и в другие игры.

А еще весной, когда ветры дуют, мы запускали воздушных змеев. На папиросную бумагу клеили плоские камышовые полоски для каркаса змея. Затем катушка ниток №10 и змей в воздухе. Запускались в небо самые разные виды змеев, и они часами плясали в небесах на радость ребятне.

Лето в Ташкенте было намного теплее, чем на Украине или в России и намного интереснее. Зимой здесь можно было на босу ногу в галошах бегать, а летом столько разных ягод и фруктов поспевало, что только успевай собирать. У эвакуированных в Ташкент своих садов не было, поэтому для их детей начинался период охоты на разные ягоды и фрукты. Так, например, вишню, черешню и мелкие абрикосы мы собирали коробочкой.

В длинной камышинке-тростинке вверху от узла до узла делали продольные надрезы на полоски шириной до сантиметра, затем посередине делали распор между полосками на 5—7 сантиметров и получали длинную коробочку. И вот, например, над забором гордо раскинула свои ветки вишня, а наверху темнеют самые спелые ягоды.

В верхнюю часть коробочки заходят 2—3 вишенки – дерг и они падают в нижнюю часть. Это так интересно. Яблоки, груши и крупные абрикосы, мы добывали в садах.

Но вот пришла осень и созрел орех. Ореховые деревья бесхозно росли на улице вдоль арыков или просто на улицах, и мы собирали орехи под деревьями, где сбивали палками или лезли на дерево и трясли ветки. Так как орехи были у всех, то с ними начинались игры.

А играть было просто, кидает игрок орех на землю перед собой, а соперник своим орехом должен в него попасть. Попал – забрал орех. Промахнулся – тогда первый игрок старается своим орехом попасть в чужой. Играли один на один. Два на два. Кидали по одному или по два ореха. Было много вариантов этой игры. У кого была меткость и ловкость, тот всегда был с полным карманом орехов.

Особенный восторг вызывало обилие тутовых деревьев на улицах и в садах. Узбеки разводили тутового шелкопряда и сдавали коконы на фабрику. За них хорошо платили, ну, а ребятня наслаждалась спелыми ягодами. Почти все тогда ходили с черными языками и пальцами. И так все лето, что-нибудь да поспевало.

И еще было почти главное летнее развлечение – это купание в реке Басу. Мы жили на улице Водопадной, которая упиралась в берег Басу. Вода была холодная, так как речка быстро текла с гор и не успевала нагреться. Через Басу был мост, по которому ездили трамваи и машины. Многие мальчишки прыгали с моста. Я тоже прыгал с моста, когда перешел в четвертый класс!

Но это были дневные развлечения, а вот вечером были другие. Каждый раз, когда в летнем кинотеатре шел приключенческий фильм или про войну (типа «подвиг разведчика»), возле него толпились мальчишки разных возрастов. Мои родители редко ходили в кино и поэтому приходилось как-то самому решать этот вопрос. Было два варианта.

Первый – у входа создается толпа, люди с билетами проходят с трудом и в конце концов билетёра с толпой заталкивают внутрь. Крик, шум, гам. Прибегают помощники и выталкивают всех за пределы входа, пацанов разгоняют. Все. Порядок, но несколько пацанов проскочило и растворилась внутри кинотеатра.

Второй – забор в кинотеатре немного выше двух метров. Вы видели, как тигры или львы ходят по периметру ограды в зоопарке. Вот так ходили и пацаны вокруг кинотеатра. Там много было таких, которые хотят, но боятся или не могут, а вот те, которые несмотря ни на что хотят, пытаются перелезть через забор.

Удобный момент, когда идет киножурнал, тогда много музыки, мелькания и световых бликов. У меня рост был мал. Я тогда договаривался с кем-нибудь из ребят, и он меня на плечах поднимал до верха забора. Я осматривал ситуацию внутри. Как только начинали запускать опоздавших зрителей, я перекатывался через забор и падал вниз, затем быстро перебегал дорожку и заскакивал в ряды со зрителями.

Большинство зрителей смотрели на меня с пониманием и улыбались. Наверное, свое детство вспоминали. Я быстро пробегал вдоль ряда, стараясь не наступать на ноги, и спешил сесть подальше в ряду между взрослыми. Кино уже идет. Иногда в это время вдоль рядов шел помощник билетера и всматривался в ряды сидящих. Тогда я в это время прижимался к сидящим как родной. А соседи приняли правила игры и не выдавали. Все смотрят кино. Стражник прошел дальше, вглядываясь в ряды зрителей.

Бывало, что некоторые зрители возмущались, тогда однозначно вечер был испорчен: поймали-выгнали. Зато какое удовольствие получал я от просмотра кино и завистливых взглядов сверстников, которым не повезло в этот вечер. Я приходил домой, а родители уже спали или засыпали.

– Ты чего так поздно пришел? Я ж сколько раз тебе говорил, чтоб к десяти дома был! – проговаривал сердито отец.

– Да Колька рассказывал, как его старший брат в разведке воевал. Так интересно было, что не заметил, как время пролетело.

– Смотри, вот влетит тебе пара ремней, так будешь замечать.

– Я понял, я больше не буду, – проговаривал я и тихо убегал на кухню.

Прошло много лет, а я и сейчас помню, что кинотеатр назывался именем Героя Советского Союза Сабира Рахимова. Узбека по национальности.

В общем, росли не скучали.

ПРЫЖОК С МОСТА

В метрах четырех-пяти ниже меня шумным потоком летела серая лента воды. Местами она закручивалась небольшими водоворотами, а налетев на опору моста, закипала белыми бурунами и разлеталась холодными брызгами. Если долго смотреть на все это, то может закружиться голова. А я уже был на грани этого, потому что давно стоял за перилами на краю моста, но все никак не мог решиться прыгнуть в этот поток.

В двух метрах от меня топтался мой друг Гарик. Он пытался сделать шаг к краю моста, но, зашатавшись, быстро возвращался назад и хватался руками за перила. Это повторялось уже несколько раз. Никто из нас никак не мог решиться на прыжок в воду. Страшно было!

До этого мы часто видели, как взрослые ребята прыгали, а самые смелые даже ныряли с моста вниз головой. Мы им завидовали, но сами никак не решались. Как-то раз мы зашли на мост, когда они прыгали. Так со словами, «а ну, малявки, быстро отсюда, не доросли еще», они нас оттуда согнали.

Обидно стало. Ведь уже в четвертый класс перешли, а для них мы все равно еще малявки. Ладно! Это мы еще посмотрим! Показушники! Перед девчонками выпендриваются, а те – «Ах-ах! Ох-ох!». Подумаешь, с моста прыгнули, а визгу как с десятиметровой вышки.

И вот как-то раз после трех часов дня, когда почти все разошлись из-за жары, мы с Гариком решили прыгнуть с моста.

Но кто знал, что одно дело стоять в стороне и наблюдать, как прыгают другие, а другое – самому стать на край моста над водой. Наверное, зря мы с Гариком погорячились, но мы ж дали слово друг другу, что прыгнем. Свидетелями этого спора были трое наших друзей, которые с интересом наблюдали за нами с берега.

Они выкрикивали шуточные наставления и советы, как прыгать, и даже, упреки в трусости. В ответ мы отмахивались руками и снова вступали в молчаливую борьбу с собой. Я понимал, что надо прыгать. Все! Я уже решился, но, глянув, на вцепившегося в перила Гарика, останавливался. А мы же договаривались прыгать вместе, одновременно! И тогда я сказал:

– Гарик, давай на счет три прыгнем.

– А может, завтра. А?

– Но мы же поспорили.

– А давай тогда переспорим, наоборот.

– Это как? Мы же ударили по рукам, и ребята разбили.

– Ну, вот и перебьем, наоборот.

– Это как?

– Ну, мы рука за руку, а ребята снизу отобьют спор назад.

– Да ты что! Нас же засмеют все. Нет, надо прыгать. Понял?

– Понял, – вяло ответил Гарик.

– Так! Становимся одновременно на край и на счет три прыгаем. Мы не малявки! Договорились?

– Договорились!

– Давай побожимся,

– Давай!

– Сука буду! – выкрикнул я и, заложив ноготь большого пальца под верхний зуб, резким движением пальца вперед, щелкнул им. Тоже проделал и Гарик, выкрикнув, как клятву, «Сука буду». Мы посмотрели друг на друга. Мы были полны решимости и поэтому смело стали на край моста.

– Раз, два, три! – просчитал я и с криком, размахивая в воздухе руками и ногами, полетел в воду. Через мгновенье я вынырнул из воды и оглянулся. Гарик, опустив голову, стоял на балке, прислонившись спиной к перилам. Я погрозил ему двумя кулаками и поплыл к берегу.

– Ура-а-а! Молоток! – кричали мне подбежавшие ребята, а я все смотрел на Гарика, который медленно шел от моста к верхней дороге. Он тер глаза кулаками и уходил от нас.

Гарик не приходил к нам два дня. На третий пришел и, как ни в чем небывало, стал с нами играть. Некоторые ребята стали его дразнить. Тогда я подходил к обидчику и говорил: «пошли, прыгнем» и ссора затихала. Но Гарику я как-то сказал: «помни, ты проспорил и долг за тобой».

Детские ссоры быстро проходят и забываются. Так было и у нас. Играли, дружили, учились, потом наша семья переехала жить на Украину.

Прошло 20 лет.

Я окончил институт, работал и в свободное время ходил в горы. И однажды, возвращаясь из экспедиции по Памиру, я залетел из Самарканда в Ташкент. Мне хотелось встретиться с детством и хоть с кем-нибудь из друзей.

К счастью Гарик, жил в том же доме, где и раньше. Естественно, меня никто не ждал, но встреча была ошеломляюще горячая. Я его не узнал, да и Гарик долго всматривался в лицо незнакомца. Но после пары контрольных фраз нашего детства, он заорал – «Витька!», а я ему – «Гарик!», мы обнялись почти «со слезами на глазах». Затем «Ахи! Охи!», восклицания «а помнишь…, а знаешь… а ты видел…» и другие. Вскоре мы успокоились и начали рассказывать о себе. Гарик кончил институт и работал на авиационном заводе.

– Помнишь на «Урде» был авиационный завод, так вот уже лет пять как он в другом месте. Там мы такие лайнеры для оборонки собираем. Представляешь, он может взять на борт роту десантников с техникой и снаряжением.

– Да ты что? Ни фига себе!

– У нас все об этом знают. Но ты там у себя никому. Лады.

– Да ладно секретничать.

– А ты где работаешь?

– Я как в песне: «а мы, говорит, делаем ракеты, и покоряем Енисей, и даже в области балета, мы впереди планеты всей».

– Так! На балетомана ты не похож. Вид спереди не впечатляет. Так ты что? Строитель – покоритель?

– Не-а!

– Да ты что? Того? Ракеты? Ну, ты даешь! Молчу-молчу.

– Да ладно, у нас тоже все знают. Но не обо мне, конечно.

– Ну, не боись, я с такими разговорами на рынок не пойду.

– Ладно! Ну, ее эту работу. Гарик, как я рад, что тебя встретил. Давай завтра пойдем по нашим местам пройдемся.

И говорили мы потом, говорили допоздна.

На следующий день вышли сразу после завтрака. К нам просился сынишка Гарика, но ему отказали: чтоб не мешал моей встрече с прошлым.

Вот и моя улица Водопадная. На месте, где мы жили, был двухэтажный особняк. Нет тех дувалов (забор из глины), арыки спрятаны в трубы, вместо пыльной дороги – асфальт. Я кручу головой по сторонам, всматриваюсь и пытаюсь найти хоть что-то знакомое.

Подходим к месту, где наша улица втыкается в берег реки Басу. Здесь мы залезали в соседние сады, рвали яблоки, а затем под гневные крики хозяев убегали к реке и прыгали вниз в холоднющую воду с крутого берега. Речка-то с гор течет.

Мы подошли к берегу. Мимо нас внизу текла речка шириной метров пять-шесть. Наш берег возвышался на 2—3 метра. А ведь раньше и река была пошире раза в два, и берег был намного круче и выше. Я посмотрел влево в сторону моста.

Мост, как мост. Однопролетный, железобетонный и совсем не высокий. Тогда был деревянный. Непонятно чего мы так боялись прыгать с него. Ну, метра четыре – пять будет. Смотреть не на что. Но, как и раньше там суетились ребята: кто плавал, кто загорал на пляжике, а некоторые прыгали с моста. Даже сюда долетал их смех, визг, веселые крики.

Да, течение тогда было намного быстрее, чем сейчас. А как все изменилось! Гарик молча с улыбкой наблюдал за мной. Он здесь жил, ему было все понятно, и он ничему не удивлялся.

Я, молча, посмотрел на него. Постепенно на меня стала наползать улыбка.

– Ну, Сука! – выкрикнул я, подходя к Гарику вплотную.

– Я так и знал, что ты за этим приехал! Пошли! – сказал Гарик, кивнув в сторону моста. Мы почти одновременно засмеялись, а потом просто безудержно заржали. На нас оглядывались, но мы не могли остановиться.

Вот и пляж. Я с интересом смотрел на пацанов, потому что видел в них себя. Когда они увидели, как Гарик надел плавки и пошел на мост, они весело загалдели и толпой побежали за ним.

– Что ж ты мне не напомнил про плавки? Я бы тоже пошел с тобой, – прокричал я Гарику. Он что-то ответил, но я не расслышал. Вот Гарик перелез через перила и приготовился к прыжку. Он, как и много лет назад ногтем большого пальца щелкнул по зубу, что-то крикнул, затем махнул мне рукой и… полетел головой вниз.

– Ну, простишь меня? – спросил, улыбаясь, Гарик, когда вышел из воды.

– Да ты что! Такой полет! Головой вниз! Я так не смогу, молодец! Конечно, прощен! – и мы обнялись, крепко шлепая ладонями по спинам.

– И давно ты начал тренироваться?

– А почти сразу, как ты уехал. Я в бассейн ходил и там учился нырять.

Мы медленно поднимались вверх. Вот и наша улица Водопадная. Сколько раз голопузиками мы бегали по ней босиком.

Я оглянулся на мост. Да, это был не тот мост. Да и река не та. Как жаль, что все так изменилось. До этого момента моя память хранила романтику того времени, когда все было гораздо выше, шире, интересней и кое-где даже страшней. Эх, если б не Гарик, не стоило сюда приезжать. Но встреча с другом детства многого стоит.

РАЗНЫЕ СЛУЧАИ

Наша семья жила на улице Водопадной в переделанных под жилье деревянных сараях. Папа с помощниками сделали стены, потолок-крышу, окна, двери: на заводе ему дали стройматериалы. Получилось две небольших комнатки и кухонька, а перед окнами была полоска земли шириной метров шесть-семь и длиной метров двадцать. Там же была летняя кухонька с навесом: печка кирпичная, небольшой столик и табуретки.

Да, был еще у нас рядом сарай, в котором мы выкармливали каждый год поросенка. А ведь рядом жили узбеки. И хотя жили мы дружно, но как они плевались и ругались на наших поросят, когда они визжали. И вообще, мусульмане не терпят их и не едят свинину – это у них грех.

Их отец работал на хлебном заводе, там ему давали бесплатно буханку хлеба. Он продавал ее нам за полцены, а себе покупал в магазине чурек. Лепешки они пекли в своем тандыре.

У соседей было пять сыновей: Камиль, Ринат, Шавкат, Атхам и Гаран. Камилю было 17 лет, Ринату 15, а с остальными я уже дружил. Они часто приглашали меня на свои праздники, на которых всегда угощали детей конфетами и другими сладостями.

Зимой я бегал к ним в гости в галошах почти босиком. Зима-то там теплая: снег, если идет, тут же тает, дождик бывал иногда, температура около нуля пляшет. Скину я галоши у порога и бегом в сандал к ребятам.

Сандал – это в середине или сбоку комнаты в углублении на жаровне кладут горячие угольки, над ними решетка и стол на коротких ножках. Стол покрывается большим одеялом, которое хранит тепло. И вот прибегаешь, ныряешь под деяло ногами на решетку, укрываешься одеялом по пояс и так тепло, так хорошо. И тогда сидим мы дружной компанией и болтаем о разных разностях или играем в домашние игры.

Так же за сандалом обедает их семья, только перед этим накрывают одеяло достарханом.

Крыша нашего домика была плоская и над ней висели ветки двух соседских абрикос. Поэтому я летом часто лазил туда отдохнуть в тени. Однажды я подошел к железной мачте, торчащей на крыше, к которой тянулись провода. Я взялся рукой за мачту, потом за перекладину, потом за провод.

Очнулся лежащим на крыше, ничего не понимая. Вспомнил что было, отполз подальше, перекусил абрикосами и слез вниз. Вечером, когда пришел отец с работы, я за ужином как бы мимоходом рассказал об этом эпизоде.

С криком «Я тебе сколько раз говорил не ходить по крыше!» схватился отец за ремень, но мама его остановила:

– Но ты ж ему про ток не говорил! Главное, что он жив остался! Витька, ты больше не будешь браться руками за провода? Ты не будешь ходить по крыше?

Я, поглядывая на ремень в руках отца, сразу согласился и пообещал. Я правда тогда перепугался, так как действительно ничего не знал про ток.

Это ж надо, как ток меня тогда шарахнул. Больше я на крышу не залазил, да и абрикосы уже почти отошли. Но в следующем году я обходил мачту с проводами с большим запасом.

Да, вот, чуть не забыл. Бывали иногда в Ташкенте и землетрясения. Потрясет так немного, потрясет, да и только. А разговоров потом на целый день!

Я так и думал, что все эти разговоры и страхи о землетрясениях надуманы. Но однажды уже под вечер как затрясло. Отец был дома, вскочил и бегом к двери – распахнул ее настежь и нам крикнул, чтоб выходили.

А во дворе полно народу. Все галдят, переговариваются, кричат, ходят туда-сюда, собаки воют, кошки мяукают, в общем, переполох. А как же, страшно! Вдруг сильнее закачает. И тогда я тоже немного перепугался: ну не будет же отец так зря паниковать.

Потом сразу же после землетрясения мне отец сказал:

– Запомни, как только начинает трясти, сразу открывай дверь настежь, потому что может заклинить и тогда ее не открыть. Понял?

– Понял! – ответил я.

Моя мама родила Нину в 1949 году и когда они были в роддоме, то тоже было землетрясение. Затрясло их вечером. Всех рожениц на улицу погнали.

Когда мама с недельной Ниной с третьего этажа по лестнице бежала, то уже не понимала, где через две ступеньки, а где через три прыгала, главное, чтобы не упасть и успеть выскочить, а то ведь затопчут в этом крике и топоте.

И только она пробежала лестничный поворот, как за ней со стены упала картина с медведями в лесу и чуть не прибила насмерть работника больницы. Картину потом уже не вешали: она была больше двух метров длинной.

Все выскочили из роддома и ждали – вдруг повторится. Мы с папой пошли туда, принесли одеяла и теплые вещи, так как ночью похолодало. Так на скамейках в парке до утра и прождали. Еще раз тряхнуло ночью, а потом успокоилось. Часов в 9 утра разрешили заходить в роддом.

Все были взволнованы и взвинчены, так как еще свежа была память об Ашхабадском землетрясении в прошлом году (1948 год). Тогда землетрясение произошло под утро, город еще спал. Город оказался весь в развалинах, в которых погибло много женщин и детей. Это была страшная трагедия для всего народа.

Ашхабадское землетрясение считается одним из самых разрушительных землетрясений в истории человечества; интенсивность сотрясений в эпицентральной области достигала 9—10 баллов. Его очаг был расположен на глубине в 18 км – практически прямо под городом.

Тогда погибло110 000 человек.

Ладно страхи-ахи, я же о себе рассказываю.

Помню один интересный случай. Когда моей сестренке Нине было полтора года, я должен был за ней присматривать, если дома мамы не было. Я тогда сестренку часто брал с собой гулять, но она быстро уставала и просилась на руки.

Чтобы не отстать от компании, я сажал ее на плечи и держал ее за руку. Когда уставал, то сбрасывал ее вниз и тащил за собой до следующего плача.

И вот как-то иду я с сестрой на плечах с ребятами по дорожке вдоль забора. Впереди слева в стороне лежала коза. Мы уже почти прошли это место, как вдруг кто-то из мальчишек как топнет ногой в сторону козы, да как закричит.

Коза испугалась, вскочила, дернулась в сторону и натянула веревку, привязанную у забора. Я в это время там проходил, зацепился за веревку ногой и начал падать, быстро переступая ногами.

Моя сестренка слетела с плеч, а так как я ее руку не выпустил, то она не упала вниз головой, а шлепнулась о землю ногами и после этого я приземлился рядом. Как я удержал ее руку до сих пор не пойму.

А сестренка поплакала немного с испугу и опять залезла на плечи. А того идиота, спугнувшего козу чуть, не прибили, так они перепугались за Нинку.

Вечером сестренка похвалилась маме. Мама выслушала ее веселый рассказ и объяснила мне, какое несчастье могло бы случиться с Ниной в этом случае.

Больше я сестренку на такие прогулки не брал, а если и брал, то на шею не садил. Да она вскоре подросла, и сама бегала за нами. Тогда многие ребята таскали с собой малышей. Ну, а что делать? Дома сидеть?

И чего это я вспомнил про такие ужасы. Ну, что еще вспоминается из тех времен? Сладостями тогда не баловали. Сахар в основном шел на выпечки, и мать еще умудрялась делать из него домашние конфетки.

В магазине покупали конфеты – подушечки и леденцы, а вот шоколадные конфеты были не по карману. Да и печенье тоже было редким гостем.

Бывало, попадет в руки две-три печенинки и кусаешь их маленькими кусочками, не жуешь, а просто сосешь и чувствуешь, как они растворяются. Так же было и с шоколадными конфетами.

Но был у меня праздник души, это когда мама варила макароны, Я как барбоска тогда сидел рядом и ждал. А макароны были толстые белые и длинные. Вот они сварились, мама воду слила, затем на горячую большую сковороду бросала кусок сливочного масла. Оно плавилось, растекалось по сковороде, и тогда мама выкладывала макароны в сковороду.

Все шипело, парило, а она потом все это посыпала сахаром и макароны снизу становились золотистыми поджаристыми и вкусными-вкусными, сладкими-садкими.

Их можно было есть просто так и даже с чаем. Я и сейчас помню вкус тех макарон на жаренном сахаре. Тогда макароны были совсем не такие как сейчас. Поэтому сейчас их так и не жарят!