Текст книги "Разведчик Линицкий"

Вместе с тем в декларации было заявлено, что каждый военнослужащий «обязан строго согласовывать свое поведение с требованиями военной службы и воинской дисциплины». Параграф четырнадцатый устанавливал, что «в боевой обстановке начальник имеет право под своей личной ответственностью применять все меры, до применения вооруженной силы включительно, против не исполняющих его приказания подчиненных».

В конце апреля проект декларации был разослан для ознакомления главнокомандующим фронтами и произвел на них самое гнетущее впечатление. По предложению генерала Михаила Алексеева, занимавшего в ту пору пост Верховного главнокомандующего, 2 мая 1917 года в Могилеве состоялось совещание для обсуждения присланных документов. На нем присутствовали главнокомандующие четырех из пяти фронтов, а также ряд других старших начальников. Общее мнение выразил главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов:

– Есть еще надежда спасти армию и даже двинуть ее в наступление, если только не будет издана декларация… Но если ее объявят – нет спасения. И я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своем посту…

В итоге было решено немедленно ехать в Петроград и прямо обратиться к правительству с требованием приостановить развал армии. Два дня спустя, 4 мая 1917 года, в большом зале Мариинского дворца собрались Временное правительство в полном составе и приехавшие из Могилева генералы. Долго ждали представителей Совета. Наконец те прибыли, и совещание началось. Во вступительном слове генерал Алексеев констатировал, что революция привела не к ожидаемому подъему духа, но, напротив, дала оправдание трусам и шкурникам. Выступившие вслед за ним главнокомандующие фронтами привели десятки примеров того, как революционная пропаганда разлагает армию. Представителям Совета оставалось только оправдываться. Кандидат в министры Церетели пытался объяснить предыдущие шаги Совета:

– Вам, может быть, был бы понятен приказ № 1, если бы вы знали обстановку, в которой он был издан. Перед нами была неорганизованная толпа – и ее надо было организовать.

Собравшихся попытался примирить Керенский:

– Тут никто никого не упрекал. Каждый говорил, что он перечувствовал. Каждый искал причину происходящих явлений. Но наши цели и стремления – одни и те же. Временное правительство признает огромную роль и организационную работу Совета солдатских и рабочих депутатов, иначе бы я не был военным министром. Никто не может бросить упрек этому Совету. Но никто не может упрекать и командный состав, так как офицерский состав вынес тяжесть революции на своих плечах, так же как и весь русский народ.

Уезжали из Петрограда генералы в мрачном настроении. Единственная надежда была на то, что Керенский не будет спешить с подписанием «Декларации прав солдата». Сам военный министр последующие дни провел в разъездах. Он успел побывать в Гельсингфорсе, где ознакомился с состоянием базы Балтийского флота, а уже 10 мая отбыл на фронт. На следующий день, находясь в поезде между Петроградом и Киевом, Керенский все-таки поставил свою подпись под текстом «Декларации». Но с ее обнародованием он не спешил.

Получив назначение на пост военного министра, Керенский начинает активно подготавливать июньское наступление, которое, по его замыслу, должно было поднять сильно упавший боевой дух армии. Он активно объезжает части, стремясь воодушевить их, после чего получает прозвище «главноуговаривающего». 22 мая 1917 года Керенский назначает на должность Верховного главнокомандующего генерала Брусилова вместо консервативно настроенного генерала Алексеева.

Керенский начал поездки по прифронтовым городам. После короткой остановки в Киеве Керенский 13 мая прибыл в городок Каменец-Подольск, где должен был собраться съезд делегатов от частей и соединений Юго-Западного фронта. Большой зал городского театра был набит в этот день битком. Один за другим выступали ораторы, представлявшие разные политические группы и партии. Среди них, между прочим, был и будущий большевистский главковерх прапорщик Николай Крыленко. Наконец слово было предоставлено военному министру. Керенский был в ударе:

– Вы – самые свободные солдаты мира! Разве вы не должны доказать миру, что та система, на которой строится сейчас армия, – лучшая система? Разве вы не докажете другим монархам, что не кулак, а Советы есть лучшая сила армии? Наша армия при монархе совершала подвиги: неужели при республике она окажется стадом баранов?

Выступая, Керенский заводил не только аудиторию, но и самого себя. В эти минуты он и сам верил в то, что ведет за собой народ, что его словам внимает вся Россия. Но это не мешало ему рассчитывать свои шаги, умело пользоваться настроением момента. Именно 14 мая, в день своего триумфа, Керенский передал в печать текст «Декларации прав солдата». Одновременно в газетах был опубликован подписанный Керенским приказ о наступлении. Собственно, это не был настоящий приказ, а скорее воззвание, призывавшее быть готовым к активным действиям. Керенский обращался к солдатам: «Вы понесете на концах штыков ваших мир, правду и справедливость. Вы пойдете вперед стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине».

На следующий день Керенский в сопровождении генерала Брусилова выехал на передовую. В течение дня он пять раз выступал с речами, каждый раз срывая шквал аплодисментов.

Он, как и всегда, стоял спиной к шоферу в своем шестиместном автомобиле. Его чуть удлиненная голова, сухощавое лицо, аккуратный ёжик волос были далеко видны. Вокруг машины плотно сгрудилась солдатская толпа. Сзади нее виднелись офицерские фуражки и погоны. Один из пехотных поручиков, дважды раненный в боях, приоткрыв рот, большими печальными глазами и полными слез в упор смотрел на Керенского и не только ждал, но как будто бы требовал у него какого-то последнего всё решающего слова. Но словоохотливый военный министр говорил совершенно не те слова. Керенский ратовал за начало нового наступления на фронте.

– Товарищи солдаты, матросы и офицеры! Вас я зову вместе со мной на тяжелый, страшный подвиг: буду вашим последовательным слугой, но важно, чтобы вашим именем я мог показать перед всем миром, что русская армия и русский флот – не рассыпавшаяся храмина, что это не собрание людей, которые не хотят ничего делать, что это сила, которая своей народной мощью и величием духа в отношении тех, кто не захотел бы нас слушать, сумеет показать, что свободная Россия – это не Россия самодержавных проходимцев, это Россия, которая заставит уважать всех и каждого во имя свободной русской республики.

Его широко распахнутые руки то опускаются к толпе, как бы стремясь зачерпнуть живой воды волнующегося у его ног народного моря, то высоко поднимаются к небу. В раскатах его взволнованного голоса уже слышны характерные для него исступленные всплески. Заклиная армию отстоять Россию и революцию, землю и волю, Керенский требует, чтобы и ему дали винтовку, что он сейчас пойдет вперед, чтобы победить или умереть.

И тут к нему пробрался сквозь толпу сослуживцев молоденький, чуть выше среднего роста, темноволосый с густой шевелюрой, прикрытой фуражкой на самой макушке, унтер-офицер и резким взмахом руки протянул Керенскому винтовку.

– Держите винтовку, товарищ министр, ежели просите. И милости просим на передовую. А нам война не нужна! Наш брат, солдат, устал, пора уже домой возвращаться.

Керенский опешил, не зная, как повести себя в этой ситуации. Он оглядывался на своего помощника и шурина Барановского, искал глазами командира полка. А унтер-офицер и не думал отступать – он по-прежнему продолжал протягивать министру свою винтовку.

– Ну что же вы, товарищ министр! Или только на словах воевать решили, а на деле прячетесь за нашими спинами?

Солдаты вдруг одобрительно зашумели, засмеялись, кто-то захлопал, выкрикивая одобрительные слова. Наконец, пришел в себя и командир полка:

– Унтер-офицер Линицкий, прекратить! Как вы смеете так разговаривать с членом правительства?

– А разве я что-то не то сделал? – дерзко ответил Леонид. – Господин министр попросил винтовку, я ему ее даю.

Смех стал еще громче. Раздались крики:

– Правильно! Хватит воевать! Штык в землю и по домам! У германцев с австрияками такие же крестьяне и рабочие, как и мы, нам нечего с ними делить.

Митинг был сорван. Полковник краснел, разводил перед Керенским руками.

– Велите арестовать этого негодяя! – приказал Барановский.

– Всенепременно! Сегодня же! – заверил командир полка. – Он у меня под суд пойдет.

Раздраженный Керенский сел в машину, следом туда забрался и Барановский, хлопнув дверцей.

– Поехали! – скомандовал Керенский.

– Господин министр! Александр Федорович, а как же ужин? – запричитал полковник, но машина уже тронулась с места, и его слов Керенский не услышал.

Глаза полковника налились кровью, он со злостью приказал адъютанту:

– Арестовать унтер-офицера Линицкого! Под суд его!

Оказавшийся рядом с Линицким поручик взял у него из рук винтовку. Солдаты хотели было окружить Линицкого, чтобы защитить его, но полковник уже держал в руках револьвер и выстрелил в воздух.

– Кто посмеет оказать сопротивление, пристрелю на месте. По законам военного времени.

Полковник был настроен весьма решительно, никто не решился противоречить ему. Впрочем, Леонид и не думал сопротивляться, он спокойно, заложив руки за спину, следовал к каменному сараю, где размещалась полковая гауптвахта.

Леонид Линицкий оказался на фронте уже в то время, когда российская армия по сути никаких активных действий не вела. В атаку никто не ходил, лишь лениво перестреливались оба противника, чьи окопы находились друг от друга на расстоянии менее полуверсты. Зато на передовой окопались большевистские агитаторы, непонятно как пробиравшиеся туда. И они здорово делали свое дело. От армейской дисциплины практически ничего не осталось.

А юность и горячность Линицкого отнюдь не являлись в данном случае его союзниками, скорее наоборот. Когда Леонид увидел сидевших за столом суровых, а то и вовсе злых офицеров-судей во главе с самим командиром полка, он понял, что добром этот суд не закончится. Так оно и случилось: за срыв митинга военного и морского министра по законам военного времени его приговорили к смертной казни. Леонид побледнел, задрожал всем телом. Но просить о снисхождении не стал. Впрочем, снисхождение к Линицкому проявил сам суд, когда зачитывался окончательный приговор:

– Принимая во внимание молодость унтер-офицера Линицкого и давая ему возможность загладить собственную вину служением Отечеству, суд решает заменить смертную казнь на службу в штрафном полку.

Линицкому повезло в том смысле, что к тому времени в русской армии были сформированы первые штрафные части (полки и батальоны), куда отправляли не только дезертиров, но и провинившихся в более серьезных нарушениях воинской дисциплины и воинского долга. При этом служба штрафников в штрафных частях того времени была ничуть не слаще, чем в штрафбатах Второй мировой: к примеру, некоторых штрафников приковывали цепями к пулеметам и оставляли прикрывать отход наших войск.

Услышав окончательный вердикт военного суда, Линицкий даже не смог облегченно выдохнуть – не было сил. Как не было сил и стоять на ногах. И если он не упал, то только благодаря необыкновенной силе воли.

6.

В штрафном полку оказалось не так страшно, как поначалу казалось Линицкому. Керенскому таки не удалось возбудить солдат к наступлению на фронте. Соответственно, и штрафники никакого участия в боевых действиях не принимали. Зато их использовали на самых черных и грязных работах, которые изматывали не хуже боев: рыли окопы непонятно зачем, таскали мешки с песком, укрепляя брустверы, восстанавливали разрушенные вражеской артиллерией строения… Линицкий при этом еще и успевал читать. Он наладил контакты с большевистским советом солдатских депутатов и ему приносили брошюры Ленина, Троцкого и других большевистских вождей. По вечерам они с товарищами по штрафному полку обсуждали прочитанное, растолковывали непонятливым отдельные фразы и мысли…

А в это время в России события шли своим чередом: неудавшееся июльское выступление большевиков, после которого на их вождей начались гонения и вообще партия оказалась на грани закрытия, а Ленину с Зиновьевым пришлось тайно покинуть столицу и скрываться то ли в шалаше на станции Разлив, то ли на чердаке дома большевика Емельянова, то ли вообще перебраться в Финляндию; затем было не менее неудавшееся выступление генерала Лавра Корнилова, возжелавшего взять на себя во имя спасения России роль диктатора, однако его, боевого генерала, перехитрил опытный политик, председатель Временного правительства Александр Керенский, сумевший не допустить мятежные войска в Петроград.

В рядах войск, которые вел в конце августа 1917-го на Петроград генерал Корнилов, находились штабс-ротмистр лейб-гвардии Уланского Его Величества полка Александр Александрович Линицкий и корнет Михаил Александрович Линицкий, сыновья генерал-майора Александра Ивановича Линицкого, и двоюродные братья Леонида.

Затем наступила осень. Холодная с дождями и обильным листопадом. Линицкий уже несколько раз подавал рапорт на имя командира полка с просьбой предоставить ему отпуск. Помогла болезнь – простуда. В октябре месяце он-таки добился своего – получил отпуск и тут же отправился домой, в родную Ахтырку, к семейному очагу.

А потом случился вооруженный переворот, к власти пришли большевики во главе с их вождем – Владимиром Лениным. Разумеется, уже ни о каком возвращении ни в какой штрафной полк не могло быть и речи. Леня Линицкий и его мать, Надежда Петровна, облегченно вздохнули. Можно было подумать о том, что же делать дальше.

Впрочем, думать долго не пришлось: конечно, учиться. Леонид отправился в Харьков, где находился один из самых первых университетов в России, и записался на естественное отделение физико-математического факультета Харьковского университета вольным слушателем.

Из огня да в полымя

1.

Едва известие о свержении с престола императора Николая Второго достигло Киева, как тут же, 3 марта 1917 года, две партии – Общество украинских прогрессистов и Украинская социал-демократическая рабочая партия – в киевском клубе «Родина», что на Владимирской, 42, собрали более сотни представителей украинских политических партий, солдат, рабочих, духовенства, кооператоров, студенчества, общественных и культурных организаций. На этом собрании родилась идея создания организации для координации национального движения. Так, в жесткой полемике и острых дискуссиях, родилась Украинская Центральная рада – поначалу просто украинский представительный орган политических, общественных и культурных организаций, со временем, после апрельского Всеукраинского национального конгресса, превратившийся в революционный парламент Украинской народной республики.

Справедливости ради нужно отметить, что идея независимой УНР родилась не сразу. Рада разделилась на две партии – самостийников и автономистов. Первых возглавлял адвокат и общественный деятель Николай Михновский, выступавший за немедленное провозглашение независимости. Во главе вторых, ратовавших за автономию Украины в федеративном союзе с Россией, стояли писатель Владимир Винниченко и историк и публицист Дмитро Дорошенко. Впрочем, самостийники все же пошли на объединение с федералистами в надежде на то, что развитие революции приведет последних к признанию необходимости независимости Украины. Главой Украинской Центральной рады заочно избрали опального при царе, отбывавшего ссылку в Казани по обвинению в австрофильстве, украинского историка Михаила Грушевского.

И сразу после большевистского октябрьского переворота Украинская Центральная рада своим III Универсалом от 7 (20) ноября 1917 года провозгласила Украинскую народную республику с определенной территорией, но и с федеративными связями с Россией, а также утвердила закон о выборах в Украинское учредительное собрание. При этом по результатам выборов во Всероссийское Учредительное собрание на территории Украины большевики получили всего лишь десять процентов голосов, а все остальные партии социалистического направления – 75 %. Это, однако, не помешало пришедшим к власти большевикам 4 (17) декабря выдвинуть Украине ультиматум с требованием «оказывать содействие революционным войскам в деле их борьбы с контрреволюционным кадетско-калединским восстанием», который Центральная рада отвергла.

2 декабря 1917 года в газете «Сумской вестник» было опубликовано такое письмо-обращение начальника охраны города Сумы А. Линицкого:

«Покорнейше прошу в вашей уважаемой газете, господин редактор, напечатать следующие строки. Прилагая при этом выписку из приказа 5 ноября, сообщаю для сведения жителей города Сум и уезда, что вверенная им команда и я, являясь частью вышепоименованного полка, будем проводить в жизнь строго и определенно следующую резолюцию. Начальник охраны города прапорщик А. Линицкий. Резолюция 5-го зап. кав. полка. Выписка из приказа. В экстренном заседании исполнительного комитета Рады войсковых депутатов 5-го запасного кавалерийскаго полка и переменного его состава 27 ноября вынесена следующая резолюция.

Исполнительный комитет, обсудив резолюцию, вынесенную харьк. Советом рабочих и солдатских депутатов в заседании своем 27 ноября, на основании прежних постановлений Совета военных депутатов 5-го запасного кавалерийского полка и переменного состава, постановил:

1) Признать поход, начатый большевиками против Центральной рады, фактом явно недемократичным и не достойным имени истинных борцов за счастье и волю трудовых масс российской федерации республик.

2) Всеми силами протествовать против стремления большевиков передачи власти на территории Украины в руки Советов. Открыто заявить, что 5-й запасный кавалерийский полк со всем своим переменным составом, признающий власть Центральной рады и всецело подчиняющийся приказам войскового Секретариата Украины, будет бороться с тем, дабы власть и авторитет Центральной рады ни на йоту не были бы поколеблены или уменьшены, причем исполнительный комитет заявляет, что не дело большевикам заниматься государственным устройством Украины, сами знаем, что если Центральная рада не будет отвечать чаяниям и стремлениям украинского трудового народа, то она должна быть переизбрана.

С подлинным верно. Начальник охраны города и уезда прапорщик А. Леницкий. Сумы декабря 2 дня 1917 года».

После этого пробольшевистски настроенные депутаты Рады переехали в Харьков, где спустя восемь дней после ультиматума создали свое собственное правительство – Народный секретариат УНР, не подчиняющийся Центральной раде и Генеральному секретариату. Во всех крупных центрах власть правительства Центральной рады существовала к концу семнадцатого года лишь номинально. В Киеве это сознавали, но ничего уже поделать не могли.

Однако все равно не смирились с номинальной утерей и после разгона большевиками Учредительного собрания 6 января 1918 года Центральная рада 9 (22) января провозгласила IV универсал, согласно которому УНР провозглашалась независимой и суверенной страной, а Генеральный секретариат был преобразован в Совет народных министров УНР.

Но, как учил вождь большевиков: только та революция чего-либо стоит, если она умеет защищаться. И в УНР были созданы свои вооруженные силы.

Был брошен клич, на который довольно быстро откликнулись отряды «Вольного казачества», российские военнопленные-украинцы австро-венгерской армии, военнопленные-украинцы Германии и Австро-Венгрии, чьи войска в 1918 году оккупировали Украину. Но основную массу составили украинизированные дивизии Юго-Западного фронта еще царской армии. Ядром формирования регулярной Украинской армии был российский 34-й армейский корпус генерал-лейтенанта Павла Скоропадского, переименованный в августе 1917 года, после украинизации, в 1-й Украинский корпус. В сентябре на базе российского 6-го армейского корпуса сформирован 2-й Сечевой Запорожский корпус. В начале ноября 1917 года украинцы – офицеры, унтер-офицеры и солдаты Финляндского лейб-гвардии пехотного полка Российской императорской армии – сформировали Гайдамацкий курень под командованием сотника Пустовита. В декабре Симон Петлюра сформировал из добровольцев, преимущественно унтер-офицеров и солдат киевских военных школ, Гайдамацкий кош Слободской Украины. Зимой 1917/18 года некоторые из этих частей принимали участие в боях против большевистских войск на Левобережной Украине и во время обороны Киева, в то же время многие украинизированные части регулярной армии, поддержавшие Центральную раду в 1917 году, объявили о нейтралитете и отказались участвовать в возникшем военном конфликте между Украинской народной республикой и Российской советской республикой, в состав которой в то время входила провозглашенная большевиками в Харькове Украинская советская республика.

Таким образом, численность войск, подчинявшихся Центральной раде, достигала почти триста тысяч человек. Впрочем, к апрелю 1918 года в армии УНР оставалось приблизительно 15 тысяч человек, 60 пушек, 250 пулеметов. Однако особой дисциплиной эта армия не отличалась, не было никакой государственной организации украинской армии. Но немецких оккупантов не устраивала даже такая армия по соседству с собственной армией. И не без согласия германского кайзера Вильгельма на Украину был направлен георгиевский кавалер, генерал-лейтенант русской императорской армии, но уроженец Германии Павел Петрович Скоропадский, 29 апреля 1918 года совершивший государственный переворот и пришедший к власти.

В конце 1917 года Скоропадский возглавил сформированные Центральной радой национальные милицейские части, носившие название «Вольное казачество». 29 апреля 1918 года в Киеве на Всеукраинском съезде хлеборобов, куда съехались около семи тысяч помещиков и крупных крестьянских собственников, воспользовавшись затяжным кризисом Центральной рады УНР и опираясь на поддержку германских оккупационных войск, сочувствие офицерских кругов бывшей русской армии, зажиточного украинского крестьянства и казаков, Скоропадский был провозглашен гетманом Украины. После этого своей грамотой гетман Скоропадский распустил Центральную раду и Малую раду, а изданные ими законы отменил. Тем самым была упразднена Украинская народная республика и установлена Украинская держава. А сам Скоропадский принял официальный титул: «Его Светлость Ясновельможный Пан Гетман Всея Украины».

Ставший гетманом всея Украины, Скоропадский сначала занялся государственным строительством, а затем и строительством вооруженных сил, регулярной армии. К нему потянулись высшие офицеры и генералитет российской армии. Среди последних оказался и вернувшийся с Кавказского театра военных действий генерал-майор Александр Иванович Линицкий. Встреча с гетманом была недолгой, но конкретной. Два георгиевских кавалера, два боевых генерала понимали друг друга с полуслова. Хотя Линицкий и высказал свое недовольство германским покровительством Скоропадского.

– Дорогой мой Александр Иванович, куда деваться от этих немцев? – усмехнулся гетман. – Не они ли проплатили возвращение Ульянова в Россию? Не с ними ли большевики заключили мирный договор в Брест-Литовске? Поверьте мне на слово, генерал, наша разведка сообщает, что и у кайзера Вильгельма наступили непростые дни. Немецкая армия революционизируется. Австро-Венгрии более не существует. Так что максимум через полгода мы очистимся от немецких покровителей и от большевистской заразы. Мы построим независимую Украинскую державу, которую будут если не бояться в Европе, то уважать и принимать нас как равных.

Линицкий посмотрел в глаза Скоропадскому, тот выдержал взгляд, и Александр Иванович впитал в себя уверенность гетмана.

– Хорошо, Павел Петрович, я согласен. Но хотел бы прояснить, кем вы меня видите?

– Во-первых, вы будете переоформлены в генерал-хорунжии. И получите в командование Отдельную конную Екатеринославскую бригаду.

– Кто начштаба?

– Генерал Кислицын.

Линицкий немного помолчал, вспоминая, доводилось ли ему ранее пересекаться с Кислицыным, затем снова спросил:

– Снабжение, вооружение?

– Об этом даже не беспокойтесь, – успокоил его Скоропадский.

– Мои сыновья будут служить у меня.

– Разумеется, господин генерал-хорунжий!

Они одновременно встали.

– Слава Украине! – вытянувшись в струнку, четко произнес Линицкий.

– Слава Украине! И принимайте бригаду.

Они пожали друг другу руки. На следующий день генерал Линицкий выехал в Екатеринослав.

Армия гетмана Скоропадского состояла из 8 корпусов, 20 пехотных и 4 кавалерийских дивизий, 6 кавалерийских бригад, 16 легких и 8 тяжелых артбригад. Эти кадровые части состояли исключительно из подразделений российской Императорской армии (11, 12, 15, 31, 33, 42-й пехотных, 3-й и 4-й стрелковых, 7, 8, 9, 10, 11, 12-й кавалерийских, подразделений 4, 13, 14, 19, 20, 32, 34, 44-й пехотных, 3-й и 16-й кавалерийских дивизий) с прежним офицерским кадром. Собственно, все 64 пехотных (кроме полков 4-х особых дивизий) и 18 кавалерийских полков представляли собой переименованные полки русской армии, три четверти которых возглавлялись прежними командирами. Все должности в гетманской армии занимали русские офицеры, в абсолютном большинстве даже не украинцы по национальности. Избыток кадровых офицеров позволил военному министру в июне издать приказ об увольнении из армии всех офицеров военного времени с предоставлением им права доучиваться на положении юнкеров в военных училищах.

Гетман Скоропадский прекрасно понимал, что Украина обречена на войну с большевиками. Это вытекало просто по логике событий – лишившись Украины и Кубани, большевики остались без хлеба. И нужно отдать должное, украинские части воевали с большевиками не без успеха.

Часто жалуются, что гетманская армия была «армией без солдат». Особенно отличился в боях 2-й Запорожский полк на Черниговщине, вскоре превратившийся в корпус. Запорожский корпус по сути выгнал из Украины большевиков и поднял украинские флаги в Крыму. Правда, после этого гетман переформатировал корпус в трехтысячную дивизию.

Еще 9 февраля 1918 года в селе Гнативна под Киевом, куда стянулись все отряды и подразделения украинского войска, участвовавшие в киевских боях, по инициативе генерала Константина Присовского и подполковника Петра Болбочана состоялось большое совещание, на котором было принято решение объединить все имеющиеся силы в одно соединение под единым командованием. Новое подразделение получило название Отдельного Запорожского отряда. Командиром его стал генерал Присовский.

Положение отряда было неслыханно трудным. Запорожцам не хватало самого необходимого – продуктов, оружия и боеприпасов. К тому же отряд сражался фактически в окружении – с востока его давили красные части командарма Муравьева, с запада – отряд красного комдива Киквидзе, а с юго-запада – обольшевиченные полки 2-го гвардейского корпуса. Однако запорожцы блестяще вышли из затруднения. Стремительным ударом они заняли Коростень и захватили склады оружия и военного имущества. Ударом на Сарны они выбили из города большевиков Киквидзе и заставили эшелоны 2-го гвардейского корпуса (который сам рвался по домам) обходить позиции запорожцев стороной.

23 февраля 1918 года 2-й курень подполковника Болбочана приблизился к Житомиру. Позиции для наступления были выбраны настолько удачно, а секторы обстрела подобраны настолько умело, что 24 февраля большевики Киквидзе рванули из города после первой же атаки. Развивая успех, Запорожский отряд двинулся вперед. 1 марта от большевиков был освобожден Киев. 30 марта – Полтава, 6 апреля – Харьков. 24 апреля курени 2-го запорожского полка подполковника Болбочана маршировали по улицам освобожденного от красной власти Симферополя.

Однако накануне антигетманского восстания Запорожская дивизия снова начала пополняться, причем уже бойцами первого всеукраинского армейского призыва. Запорожцы отблагодарили за это гетмана – стали ударной силой восстания на Харьковщине. Вскоре Запорожская формация опять была развернута в корпус в две дивизии (около 16–20 тысяч штыков и сабель).

Славно повоевал с большевиками, да еще и вкупе с махновцами, генерал Линицкий. Правда, старший сын Александр уже в августе вступил в Добровольческую армию, где сначала служил ротмистром в Запасном кавалерийском полку, а затем был назначен Деникиным командиром эскадрона Сводно-гвардейского кавалерийского дивизиона.

Младший же сын генерала Линицкого, поручик Михаил Линицкий, погиб в бою 30 июля 1919 года.

К лету 1918 года на Украине находилось не менее трети всего русского офицерства: в Киеве до 50 тысяч, в Одессе – 20 тысяч, в Харькове – 12 тысяч, Екатеринославе – 8 тысяч. Как вспоминал генерал барон П.Н. Врангель: «Со всех сторон России пробивались теперь на Украину русские офицеры… ежеминутно рискуя жизнью, старались достигнуть они того единственного русского уголка, где надеялись поднять вновь трёхцветное русское знамя».

Но после случившейся в ноябре 1918 года революции в Германии, свергнувшей с престола кайзера Вильгельма, позиции Скоропадского значительно ухудшились, осенью – зимой 1918 года произошло антигетманское восстание, которое возглавил Симон Петлюра, и части, сформированные гетманом, массово перешли на сторону социалистов из Директории. Директория получила практически готовые государственные учреждения и воинские части. Но не удержала. Из примерно ста лиц высшего комсостава гетманской армии лишь менее четверти служили потом в украинской (петлюровской) армии, часть погибла в ходе петлюровского восстания или эмигрировала из объятой пламенем гражданской войны страны, а некоторые оказались в Красной армии. Но большинство офицеров впоследствии служило в белых армиях.

К генералу Антону Ивановичу Деникину в Вооруженные силы Юга России переходили целыми дивизиями. Правда, Деникин не брал на службу бывших гетманцев, которых считал предателями общерусского дела, и отправлял их в резерв. Более того, все офицеры, служившие в гетманской армии, должны были при поступлении во ВСЮР пройти специальные реабилитационные комиссии (это приравнивало их к офицерам, служившим у большевиков), что было несправедливо, поскольку эти офицеры в огромном большинстве не только относились с сочувствием к добровольцам, но и воевали с большевиками.

Да и то сказать: пополнение украинскими частями было больше на бумаге. Так, к Деникину присоединилась почти вся украинская кавалерия (кроме 2-й дивизии). Правда, здесь не обошлось без курьезов – в 1-й кавдивизии оказалось всего лишь пятьдесят сабель, а в 4-й и того меньше – только десять. 2-я кавалерийская дивизия генерала Барбовича, которая вышла из Харькова в количестве 350 сабель, по дороге к Деникину «усохла» до 74 сабель. Куда же делись все остальные? Вероятно, рванули по домам, не желая умирать ни за украинских социалистов, ни за «единую-неделимую».