Текст книги "Восход"

Глава 2

Ровно в 18:15, не обращая внимания на то, что творится вокруг, Саввас Папакоста автоматически взглянул на часы.

Пора было отправляться в другой его отель. Они с женой устраивали вечеринку с коктейлями и легкими закусками в «Парадиз-бич».

Перед выходом Афродити привела себя в порядок в дамской комнате почти готового к открытию отеля. Оглядев мраморные стены и мыльницы из резного камня, она с гордостью отметила, что полотенца с монограммой уже развешаны. Афродити тронула губы помадой кораллового цвета, гармонирующей с выбранными для сегодняшнего выхода украшениями, и расчесала длинные густые волосы. Она знала, что Саввас ждет ее в машине у входа.

Когда она шла по фойе, некоторые работники поднимали голову и приветственно кивали ей. Афродити улыбалась в ответ. Больше сотни человек будут трудиться до полуночи, чтобы успеть закончить все вовремя.

Отели были расположены у самого пляжа, чтобы гости могли выйти прямо к кромке прибоя. Когда Саввас с Афродити ехали по проспекту Кеннеди, в просвете между зданиями виднелось море.

– Чудесный вечер, – сказала Афродити.

– Просто великолепный, – кивнул Саввас. – А завтрашний будет еще лучше.

– Думаешь, все будет закончено вовремя?

– Не сомневаюсь. Все знают, что необходимо сделать.

– Цветы доставят в восемь.

– Дорогая, ты слишком много работала.

– Немного устала, – призналась Афродити.

– А выглядишь прекрасно. – Он погладил ее по колену, прежде чем переключить скорость. – Это главное.

Они остановились у «Парадиз-бич».

Пятиэтажный отель выглядел скромно по сравнению с их новым заведением и, пожалуй, тоже немного устало. Гости входили в «Парадиз-бич» через парковку по короткой, вымощенной булыжником дорожке. По обе стороны от главного входа стояли пальмы. Внутри тоже были пальмы, но искусственные. Пять лет назад, когда их поставили, это было ново и необычно, но с тех пор мода изменилась.

– Калиспера[5]5
  Добрый вечер (греч.).


[Закрыть], Джанни, – приветствовал Саввас мужчину за стойкой администратора. – Все идет хорошо?

– Много работы, кириос[6]6
  Господин (греч.).


[Закрыть] Папакоста, очень много работы.

Такой ответ пришелся Саввасу по душе. Несмотря на то что Папакоста был поглощен «Восходом», ему хотелось, чтобы «Парадиз-бич» был полон довольных постояльцев. Он давно пришел к заключению, что регулярные вечеринки для гостей отеля способствуют сохранению их верности, но сегодняшнее мероприятие было особенным.

Утром под дверь каждого номера просунули приглашение на тисненой бумаге.

Г-н и г-жа Папакоста

имеют честь пригласить Вас на коктейли

в патио «Парадиза»

в 18:30

Когда Саввас с Афродити вошли в патио, чтобы поприветствовать гостей, там уже собралось несколько десятков человек. Все смотрели на море. Не поддаться очарованию этого вида было невозможно. В нежном свете раннего вечера небо окрасилось розовым. Солнце еще пригревало, и гибкие тела мальчиков, игравших в волейбол на пляже, приобрели четкие очертания. Не было ничего удивительного, что Афродита, богиня любви, могла родиться именно на этом острове. Здесь влюблялись в саму жизнь.

Будто танцуя, супружеская чета Папакоста перемещалась по патио, интересуясь у гостей, как те провели день. Им рассказывали о замечательном купании, восхитительно прозрачной воде или увлекательной экскурсии в средневековый город. Это все супругам Папакоста говорили уже много раз, но они вежливо ахали в ответ, словно слышали впервые.

В углу зала молодой пианист-француз легко пробегал бледными пальцами по клавишам, плавно переходя от одной популярной джазовой мелодии к другой. Как и в других заведениях, звуки музыки терялись в гуле разговоров и позвякивании льда. Каждый вечер пианист перемещался из одного отеля в другой, задерживаясь в каждом на час. В пять утра он закрывал крышку «Стейнвея» в «Савойе», последнем из баров, где он выступал. Потом отсыпался весь день и в 18:15 вновь появлялся в «Парадиз-бич».

Саввас был ниже ростом и коренастее, чем большинство гостей из Северной Европы, но его костюм был скроен лучше, чем у кого-либо в зале. Наряды его жены тоже всегда были более модными и элегантными, чем у отдыхающих в отеле женщин. Как бы хорошо дамы из Лондона, Парижа или даже США ни были одеты, у них не было ее шика. Хотя Афродити и была на десять лет моложе Джекки О, она была приверженкой ее стиля. Афродити всегда нравилось, как одевалась знаменитая американка, в особенности после того, как та вышла замуж за Аристотеля Онассиса. Журналы пестрели фотографиями Жаклин. В течение нескольких лет Афродити внимательно следила за всем, что касалось ее кумира: с тех дней, как та обновила Белый дом и угощала высокопоставленных иностранцев коктейлями, и до недавнего времени, когда она переехала на острова совсем неподалеку от Кипра. Более всего в стиле Джекки ей импонировал безупречный крой и женственность.

Облик Афродити был безукоризнен, но неотразимой ее делали украшения. Большинство женщин покупали колье или браслет под платье, Афродити же заказывала наряды под украшения. Обычно драгоценности были в традиционном для Кипра стиле, но иногда и более современными. Когда люди встречали Афродити, им сразу приходило на ум сходство с Джеки Онассис, и иногда они задавались вопросом, чьи подарки были лучше: те, что дарил Аристотель своей жене, или те, что Саввас дарил своей.

Несколько официантов обносили гостей коктейлями. За барной стойкой стоял молодой человек в темном костюме – он отвечал за вечер. Маркос Георгиу начинал мойщиком посуды, но вскоре уже обслуживал гостей за столиками, а потом стал смешивать коктейли. Он был обворожителен с клиентами, честолюбив и вовремя угадал, что Саввас ищет человека на роль своей «правой руки». Не прошло и нескольких лет, как Георгиу стал незаменимым, верным помощником хозяина отеля.

Маркос был человеком, с которым одинокие мужчины пили виски по ночам: он запоминал их любимые марки и наливал, не спрашивая. Что еще важнее, он никогда не забывал имен клиенток и какие напитки те предпочитают. Подавая джин с тоником, он в качестве комплимента выжимал сок лимона, вместо того чтобы класть в бокал ломтик.

Белоснежная улыбка Маркоса одинаково покоряла и мужчин, и женщин, а перед обаянием искрящихся зеленых глаз не мог устоять никто.

Маркос всегда внимательно следил за выражением лица босса, и сейчас ему хватило незаметного кивка. Георгиу вышел из-за стойки, пробрался между гостями и шепнул что-то на ухо пианисту.

Молодой музыкант плавно закончил мелодию, палочка для перемешивания коктейлей громко звякнула о стекло, и гул голосов стих.

– Дамы и господа, – начал Саввас, встав на невысокий табурет, чтобы его было видно, – я рад сообщить, что завтра вечером состоится торжественное открытие нашего нового отеля «Восход». Для нас это начало новой эры и воплощение давней мечты – открыть отель в Фамагусте, который будет соперничать с лучшими подобными заведениями в мире.

Маркос вернулся за барную стойку. Он внимательно слушал босса, но не сводил глаз с Афродити, которая восхищенно смотрела на мужа и в нужный момент взяла его за руку. Раздались бурные аплодисменты, потом снова наступила тишина, и Саввас продолжил:

– Месторасположение нашего нового отеля не может сравниться ни с одним другим на этом курорте. Здание обращено строго на восток, и с первыми лучами восходящего солнца гости будут наслаждаться удобствами и развлечениями, не доступными нигде на острове. Немалую роль в новом отеле будет играть наш ночной клуб «Клер де Лун». Мы будем рады видеть вас в это же время завтра в «Восходе». Вы сможете отведать коктейли и осмотреть новый отель. Автобус отбывает отсюда в восемнадцать двадцать и доставит вас обратно в двадцать тридцать, если только вы не захотите совершить десятиминутную прогулку по пляжу. Желаем вам приятного вечера и с нетерпением ждем встречи с вами завтра.

Савваса и Афродити окружили гости, выказывая интерес к новости. Элегантные хозяева, улыбаясь, отвечали на вопросы. Конечно, они рассчитывали, что некоторые из их постоянных гостей переберутся в новый отель. Единственное, о чем они умолчали, – это то, что не все из них смогут себе позволить подобное. Номер в «Восходе» в пик сезона будет доступен только для очень богатых.

Минут через десять Афродити знаком подозвала Маркоса. Жест был повелительный и лишенный женственности, но обижаться не приходилось: она была женой босса.

Георгиу поспешил к хозяйке, и Афродити покинула круг гостей. Они посмотрели друг другу прямо в глаза. Чтобы ее было лучше слышно, Афродити чуть наклонилась к нему. Он почувствовал аромат ее духов, смешанный со сладковатым запахом вермута в ее дыхании. Несмотря на бросающуюся в глаза дороговизну ее наряда, он счел это сочетание чрезмерным.

– Маркос, завтра люди захотят посмотреть ночной клуб, – сказала она. – Проверьте, чтобы все было готово к восемнадцати тридцати.

– Разумеется, кирия Папакоста, но, как вы знаете, клуб начнет работу только через день. – Он постарался, чтобы ответ прозвучал столь же безупречно вежливо.

– Мне это прекрасно известно, Маркос. Но мы должны начать его рекламировать и знакомить с ним людей. Даже если гости останутся в этом отеле, мы надеемся, что они будут приходить в «Восход», чтобы посетить клуб.

Афродити Папакоста повернулась к нему спиной и пошла прочь.

Они всегда держались друг с другом подчеркнуто вежливо и официально, что скрывало глубоко затаенное недоверие. Афродити ощущала угрозу, исходящую от этого человека, который, казалось, был повсюду, но постоянно держался в тени. Она со злорадством отметила мелкие прыщики у него на щеке, портящие его во всем остальном безупречное лицо.

Несмотря на то что Маркос Георгиу строго соблюдал субординацию, Афродити чувствовала, что он оттесняет ее. Они держались друг с другом настороженно, и Афродити постоянно ждала какого-нибудь проявления неуважения, на которое можно было бы пожаловаться Саввасу. У нее не было доказательств, что Маркос подрывает ее авторитет, но она постоянно их искала.

Афродити пришла в ярость, когда Маркос получил карт-бланш на оформление ночного клуба в «Восходе». Даже придумать название! Это была единственная область, где Афродити не имела права голоса, и это терзало ее. Она не понимала, почему муж дал этому человеку такую свободу, хотя лично контролировал в своем бизнесе любую мелочь. В особенности ей не нравилось название «Клер де Лун».

– Какая нелепость! – возмущалась она. – Это единственное место в отеле, откуда вообще не видно лунного света!

– Клуб начинает работать с восходом луны, агапи му. В этом дело.

Аргумент не убедил Афродити, и она решительно искала другой повод для критики.

– Большинство даже не поймут, что означает название. Оно французское. – (Разговор происходил вечером, когда они сидели в таверне на берегу моря.) – Почему не «Панселинос»? – спросила Афродити, подняв глаза к небу.

– Афродити, это значит «полная луна», что вовсе не одно и то же. – Саввас старался сохранять самообладание. – Маркос выбрал «Клер де Лун».

– Ах этот Маркос! – Она не скрывала своего раздражения, когда муж ставил Маркоса выше ее.

Савваса ничуть не волновало название клуба, но постоянная критика Маркоса Георгиу со стороны жены была утомительной. Ему хотелось угодить Афродити, но в то же время не обидеть того, от кого зависела бульшая часть планируемой прибыли отеля.

Помимо названия, супруге решительно не нравился интерьер.

– Он совершенно выбивается из общего стиля, – жаловалась она Саввасу. – Почему ты позволил ему это? Меня тошнит от этого темно-багрового цвета…

– Так было задумано, Афродити. Клуб должен иметь свою атмосферу.

Афродити не хотела мириться с тем, что этот небольшой уголок отеля не похож на наполненный светом и воздухом первый этаж. «Клер де Лун» предназначался для тех, кто предпочитал ночь дню, а виски воде. Это было царство ночных разговоров в сигарном дыму.

Афродити видела ночной клуб только днем. Интерьер и вправду выглядел мрачновато в свете ламп дневного света, но при приглушенном освещении помещение смотрелось намного привлекательнее. Абажуры с золотой бахромой, розовато-лиловый ворсистый ковер, низкие столики из оникса вокруг небольшой сцены. У стены – бар с впечатляющей коллекцией шотландского и ирландского виски. И хотя зал был рассчитан на сто пятьдесят человек, он выглядел уютным.

Афродити, определявшей эстетику всего отеля, не позволили повлиять даже на мельчайшую деталь интерьера ночного клуба. Саввас предоставил Маркосу карт-бланш и запретил жене во что-либо вмешиваться.

Во время суеты перед открытием отеля над входом повесили вывеску. Название появилось даже на стене бара в виде перламутровой инкрустации. Афродити проиграла сражение. Она знала, что бесполезно пытаться изменить то, что было уже fait accompli[7]7
  Свершившийся факт (фр.).


[Закрыть], но тем не менее отнеслась к победе Маркоса с горечью и негодованием.

Маркос ликовал, что босс сдержал слово. Афродити могла думать что угодно, но он знал, что был не просто мажордомом Савваса. С каждым днем он все больше превращался в правую руку Савваса Папакосты.

Георгиу надеялся, что, когда «Восход» откроется, жена босса не будет все время путаться под ногами. Он заметил, как по-хозяйски она вела себя с Саввасом. Впрочем, женщины часто ведут себя так, словно мужья – их собственность.

Маркос не раз удивлялся в душй, зачем жена босса вообще работает в отеле. Когда его матери было столько лет, сколько Афродити, у нее уже было трое детей и она выходила за калитку только тогда, когда отправлялась на деревенский рынок. Да и теперь она покидала свой дом в Фамагусте лишь раз в год, чтобы съездить в Никосию. Остальное время занималась домом или садом, варила шушуко (сладости из винограда и миндаля), делала сыр халлуми или вязала кружева. Маркос признавал, что времена изменились и что девушки, даже его сестра, теперь одевались, думали и даже разговаривали иначе. Несмотря на это, само присутствие Афродити на его рабочем месте беспокоило Георгиу, и он относился к ней с настороженностью и преувеличенной вежливостью.

Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что она не будет вмешиваться в работу ночного клуба. Это была его личная территория. Саввас Папакоста намеревался привлечь супербогатую публику, которая будет судить о клубе по своему опыту в Монако, Париже и даже в Лас-Вегасе. Он говорил Маркосу, что, если правильно подобрать номера и музыку, можно получить бульшую прибыль, чем от размещения и питания гостей, вместе взятых. С заведением не сможет сравниться по размаху ни одно подобное ему на Кипре. Оно будет работать шесть дней в неделю с одиннадцати вечера до четырех утра.

Маркос видел, как ровно в восемь вечера Саввас и Афродити Папакоста попрощались с гостями и удалились. Сам он уйдет не раньше чем через семь-восемь часов. Пианист будет продолжать играть, и Георгиу знал, что некоторые клиенты останутся наслаждаться атмосферой и разойдутся только далеко за полночь. Одни вернутся после ужина и будут сидеть в патио, отдавшись во власть нежного тепла ночи. Другие, по большей части мужчины, хотя попадались и одинокие женщины, усядутся на высоком табурете за барной стойкой и будут делиться с ним взглядами на бизнес, политику или чем-нибудь более личным. А ему предстоит мастерски поддерживать беседу и подлаживаться под настроение, которое будет меняться по мере убывания виски в бутылке.

Маркос всегда с готовностью принимал предложения выпить с ним «двойное без льда», чокался с улыбкой, поддерживал любой тост гостя и украдкой прятал напитки за барной стойкой. Довольные клиенты после попойки отправлялись в постель, а Георгиу переливал алкоголь назад в бутылку и подсчитывал выручку.

Возвращаясь домой, Маркос проехал мимо нового отеля. Было полтретьего ночи, но в холле «Восхода» все еще горел свет. Перед входом были припаркованы фургоны поставщиков, и люди продолжали работу.

Слева от главного входа уже повесили, но еще не зажгли огромную неоновую вывеску – «Клер де Лун». Маркос знал, что внутри все было готово – он уже проверял утром. Что бы там ни воображала Афродити Папакоста, изъянов она не найдет, а для группы гостей, которые удостоятся завтра экскурсии, он был уверен, ночной клуб станет главной достопримечательностью отеля.

Саввас Папакоста давал ему исключительный шанс. Похоже, мечты Маркоса сбывались.

Глава 3

Через десять минут Георгиу остановился у своего дома на улице Эльпиды. Как и большинство зданий в жилом микрорайоне современной Фамагусты, оно было в несколько этажей с балконами. На каждом этаже жило свое поколение.

Первый этаж занимали родители Маркоса, Василис и Ирини. В пустующую квартиру на втором вскоре собирался въехать младший брат Маркоса, Христос. На третьем этаже жила их сестра Мария с мужем Паникосом. Квартира Маркоса располагалась на последнем этаже. Если свеситься с балкона и посмотреть вправо, можно увидеть полоску моря и иногда почувствовать ветер. Крышей пользовались все. Здесь постоянно сушилось белье. Через час ряды рубашек, простыней и полотенец становились сухими, как бумага. Словно молодые побеги торчали из кровли поржавевшие металлические прутья – на случай, если потребуется пристроить еще один этаж для детей.

В такой час Маркос к родителям не заходил, но по утрам он любил посидеть в их маленьком садике минут десять, прежде чем снова отправиться на работу. К десяти отец обычно уже уезжал на свой небольшой земельный участок. Мать варила сыну сладкий кофе по-гречески, который он так любил, и, сделав передышку в трудах, присаживалась с ним поболтать.

Когда Василис и Ирини Георгиу построили дом в городе, то воспроизвели в нем в миниатюре все, что было им дорого в их сельском быте. Виноград, обвивавший шпалеры, и дававший тень, пять тесно посаженных апельсиновых деревьев и с дюжину садовых горшков, в которых мать выращивала столько помидоров, что им было не съесть. Даже герань выросла из черенков, привезенных из деревни. В кипосе[8]8
  Сад (греч.).


[Закрыть] был огороженный сеткой уголок, где ковырялись в земле две курицы.

Но самым главным для Ирини Георгиу в ее саду была клетка, висевшая слева от входа. В ней жила канарейка Мимикос. Ее пение приносило Ирини радость.

В три часа ночи все стихло. Слышны были только цикады.

Маркос нашел ключ, открыл дверь и вошел в холл. Поднявшись на второй этаж, он прислушался: в пустовавшей квартире раздавались голоса. Там была сделана только черновая отделка, и звуки отражались от бетонных стен и пола.

Маркос различил голос Христоса и, приложив ухо к двери, стал слушать. Брат разговаривал на повышенных тонах, что было для него нехарактерно, но голоса других мужчин звучали еще сердитее. Он узнал голос механика из гаража, где работал Христос. Хараламбос Ламбракис оказывал на брата огромное влияние.

Христос и Маркос всегда были близки и любили друг друга. Между ними было десять лет разницы, и они играли вместе с самого рождения Христоса. Едва тот научился ходить, как стал всюду следовать за старшим братом, подражая ему во всем. Маркос был для него кумиром.

К восемнадцати годам взгляды Христоса стали куда более радикальными, чем у Маркоса в его возрасте. Только накануне они жарко спорили по поводу энозиса Кипра и Греции. Юношей Маркос свято верил, что объединение должно состояться. Он был членом ЭОКА и поддерживал ее во время борьбы за освобождение острова от правления Великобритании. Но поскольку с момента обретения независимости уже прошло десять лет, старший из братьев Георгиу давно отказался от радикальных идей.

После военного переворота в Афинах пять лет назад большинство греков-киприотов ценили свою независимость от материковой Греции больше, чем когда-либо, и больше не хотели объединения. Теперь конфликт назревал между такими греками-киприотами, как Христос, которые по-прежнему призывали к энозису, и теми, кто этого не хотел. Противостояние все больше обострялось.

– Отчего ты стал таким трусом? – возмущался Христос.

– Дело не в трусости, – отвечал Маркос, не отрываясь от дела.

Было около десяти утра, и он брился, методично снимая станком густую белую пену со щек и наблюдая, как постепенно появляется его лицо. Полностью сосредоточившись на этом занятии, Маркос смотрел на свое отражение в зеркале, не обращая внимания на стоящего на пороге ванной брата.

Христос пришел, чтобы переубедить его. Он не терял надежды.

– Раньше у тебя были убеждения! Была вера! Что с тобой случилось?

– Да ничего со мной не случилось. – Маркос улыбнулся брату. – Возможно, я просто теперь больше знаю.

– И что это значит? Что ты знаешь? – Спокойствие Маркоса выводило Христоса из себя. – Этот остров греческий, он был таким и будет. Он должен быть частью родины! Ради всего святого, Маркос, ты ведь когда-то верил, что надо бороться за энозис!

– Как наш дядя, – спокойно заметил Маркос. – И наш отец.

– Значит, мы сдались? Потому что умерли такие люди, как дядюшка Кириакос?

Брат их матери был казнен британскими властями во время самой кровавой битвы за независимость. Его имя редко упоминалось в семье, но черно-белая фотография на столике в гостиной их родителей служила каждодневным напоминанием.

В наступившей напряженной тишине Маркос продолжал бриться. Что еще он мог сказать о трагической судьбе их дяди, помимо того, что уже было сказано? Горе, которое обрушилось на их дом, не забудется никогда. Оно оставило рубцы на сердце. Христосу тогда было семь, и он был свидетелем стенаний и нескрываемых страданий их тети и матери.

Маркос ненавидел дядю, и глупо было делать вид, что это не так. Когда он был маленьким и мешкал, волоча тяжелую корзину с собранными фруктами, Кириакос награждал его подзатыльником. А если ловил племянника на том, что тот ел апельсин во время сбора урожая, то заставлял съесть еще четыре, один за другим, прямо с кожурой, чтобы показать, что жадность наказуема. Он был жесток, и не только по отношению к племяннику. Маркос всегда был наблюдательным и подозревал, что дядя бил и свою жену тоже. Когда он впервые случайно увидел, как мама прикладывает холодный компресс к щеке тети Мирто, ему ничего не объяснили. Тогда Маркос спросил, в чем дело, но ему сказали, что он еще маленький, чтобы понять. Но подобные вещи случались так часто, что он увидел в этом закономерность. Маркос задавался вопросом: уж не наказал ли Господь Кириакоса, не дав ему детей? Если это так, то Господь наказал и Мирто тоже.

Видя, как овдовевшая тетушка горюет, причитает и плачет по несколько часов кряду, как ее жалеют и утешают все члены семьи, Маркос гадал, так ли уж она искренна. Как она могла оплакивать мужа, который так с ней обращался! Он смотрел, как мать успокаивала тетю, и вспоминал, сколько раз видел, как ее рука обнимала те же плечи после побоев.

В тот же год, уже после смерти дяди Кириакоса, их отец был тяжело ранен и находился на грани смерти. Даже сейчас Маркос отчетливо помнит заполонивший весь дом запах грязи и крови, когда отца принесли. Василис Георгиу поправился, но грудь и спина были покалечены, а верхнюю часть туловища покрывали шрамы. Больше всего пострадала левая нога, она почти не сгибалась. Даже с тростью он ходил, переваливаясь с боку на бок. С тех пор Василиса постоянно мучили боли, от которых не помогало ни одно лекарство. Только зивания[9]9
  Виноградная водка (греч.).


[Закрыть] немного притупляла страдание.

– Посмотри на отца, Христос! Он стал инвалидом. Кто от этого выиграл?

Ни один из них понятия не имел, чем именно занимался их отец в пятидесятых годах. Знали лишь, что он был активным членом ЭОКА. Василис Георгиу был награжден генералом Гривасом, лидером восстания против британского господства, до того как тот был отправлен в ссылку. Маркос знал, что год назад Гривас тайно вернулся и из подполья руководил новой кампанией за энозис. Он собрал бойцов нового поколения, таких как Христос, которые с готовностью вступили в его новую организацию ЭOKA-Б.

– Единственное, чего я не понимаю, так это почему ты остановился! Это же миссия, бог мой! Ее не бросают просто так. Ей верны, пока не достигнута победа!

Христос обожал риторику энозиса. Ему нравилось произносить речи, даже если их слушал только его брат.

Маркос вздохнул. В юности он тоже играл в борца за энозис и даже давал клятву: «Я не брошу борьбу, пока наша цель не будет достигнута». Но теперь цели движения не совпадали с его собственными.

– Скажем так, Христос, у меня изменились интересы. И Кипр изменился. Он стал островом возможностей. Что мы выгадаем, если станем частью Греции?

– О чем ты говоришь?! Какой еще остров возможностей?

– Ты не заметил?

– Не заметил чего?

– Как растет этот город?

Христоса раздражал добродушный тон брата.

– Это все из-за денег, что завелись у тебя в кармане? Так, что ли?

– Не только, Христос. Задай себе вопрос: ты хочешь, чтобы твоим драгоценным островом управляла диктатура? Из Афин?

Брат молчал.

– Гамото![10]10
  Дерьмо (греч.).


[Закрыть] Черт! – Маркос порезался, из ранки засочилась кровь. – Христос, дай мне носовой платок.

Он прижимал платок к порезу, пока кровотечение не остановилось. Ему было неприятно, что на щеке может остаться след от пореза.

– Посмотри на себя, хнычешь, как ребенок, – насмешливо бросил Христос.

Он не оставлял попыток склонить Маркоса на свою сторону, но чем напористее и патетичнее становился Христос, тем спокойнее был Маркос. Он по-прежнему добродушно посмотрел на младшего брата и лишь покачал головой.

Христос сжимал и разжимал кулаки. Он готов был расплакаться.

– Как получилось, что ты так изменился? – спросил он умоляющим голосом. – Я ничего не понимаю…

Маркосу не казалось, что он изменился. По крайней мере, внутренне. Это мир вокруг изменился. Появившиеся новые возможности требовали, чтобы ими воспользовались.

– Христос… – начал было он, но брат его перебил:

– Ты стал как наши родители…

Маркос был не в силах остановить его тираду.

– …довольствуешься спокойной жизнью!

– Разве это плохо в их возрасте? – попытался он защитить родителей.

– Отец был когда-то борцом!

– Когда-то, Христос. Эти времена прошли. Если собираешься участвовать в борьбе, держи все в тайне. Чтобы никто не знал.

Маркос думал лишь о родителях, которых он хотел оградить от волнений. Полиция постоянно выискивала тех, кого подозревала в членстве в ЭОКА-Б.

Он продолжил подъем по бетонным ступеням, и голоса стихли. Несмотря на открытые окна, политические споры и цикады не помешают Маркосу заснуть. После долгого дня и ночной смены он будет спать крепко, но недолго.

Наутро он проснулся, как обычно, в девять. Приняв душ и побрившись (на этот раз он был осторожнее), Маркос спустился вниз, чтобы провести полчаса с матерью перед тем, как отправиться на работу.

Когда он вышел в сад, Ирини Георгиу стояла у клетки с канарейкой и разговаривала со своей любимицей. На голове матери коричневый шифоновый платок, отделанный кружевом, в котором она будет ходить весь день. Под фартуком с набивкой из роз блузка в цветочек – совершенно несочетающиеся между собой вещи. Все в жизни Ирини было насыщено: от распорядка дня, наполненного нескончаемыми мелкими делами с утра до позднего вечера, до убранства жилища, в котором они обитали. Их дом в деревне был больше, чем квартира, но они перевезли в нее всю мебель и все до одной безделушки. Это делало их квартиру похожей на музей мелочей. Каждая тарелочка, вазочка с искусственными цветами, кружевная салфеточка, открытка, присланная другом, эстамп в рамочке нашли свое место. На самом почетном красовалась икона святого Неофитоса. В окружении памятных вещей Ирини чувствовала себя в безопасности, словно в коконе.

Среди выставленных в квартире фотографий был портрет генерала Гриваса, соседствующий с изображением президента Макариоса, свадебная фотография четы Георгиу и фотографии Маркоса, Марии и Христоса в младенческом возрасте. Обожание Макариоса у Ирини только возросло, когда тот перестал поддерживать идею энозиса. Иногда фотография Гриваса оказывалась повернутой к стене. Ирини объясняла, что это было простительной ошибкой, которую она допустила, вытирая пыль. Она надеялась, что муж не участвовал в покушениях, которые тогда совершались, но так и не набралась смелости спросить.

Ей было прекрасно известно, что генерал Гривас вернулся из ссылки. Однако ни она, ни муж не знали, что Христос вступил в ряды ЭOKA-Б.

– Пришел выпить свой кофе? – улыбнулась она Маркосу.

Ирини Георгиу обожала своего первенца, а он, в свою очередь, был всегда внимательным и любящим сыном.

– Мама, у тебя сегодня усталый вид…

Это была правда: под глазами у нее залегли темно-лиловые тени. Ирини Георгиу плохо спала ночью. Уже несколько дней по утрам она чувствовала себя еще более усталой, чем вечером перед сном. Ее мучили кошмары. Несмотря на то что они были нелогичны, а зачастую и вовсе ужасны, Ирини полагала, что сны вещие. Что бы ни утверждали люди, какие бы слова ни говорили, она верила, что о положении дел на острове говорит общая атмосфера. Это скорее нечто, что витает в воздухе, чем реальная политическая ситуация. И сейчас сны говорили ей, что мир находится под угрозой.

Когда борьба против англичан закончилась и была создана Республика Кипр, для семьи Георгиу наступил долгожданный мир и покой. Это было идиллическое время, когда они работали на земле, наслаждались размеренной деревенской жизнью, где тишину нарушало лишь пение птиц. Времена года сменяли друг друга, за жарой следовала прохлада, люди возделывали землю и ждали дождя. Места хватало всем, а между ними и их соседями турками-киприотами установились теплые отношения. Единственная трудность, с которой им приходилось справляться, – это боли Василиса Георгиу и тот факт, что он мог работать всего несколько часов в день.

Мир оказался недолгим, а покой был уничтожен, так же как и их соседи-турки. Нападение совершили греки-киприоты, невзирая на то что говорил, делал и согласовывал с другими политиками их руководитель Макариос. Убиты были их ближайшие соседи, и это нарушило душевный покой Ирини. Если раньше ее сон был наполнен сновидениями, теперь ее стали мучить кошмары. Они переехали из деревни в город. Василис каждый день ездил в деревню на маленьком пикапе, чтобы работать в саду, Ирини не покидала Фамагусту.

Маркос проследовал за матерью в забитый мебелью дом. От расставленных на тканых цветастых половиках разноцветных кресел у него зарябило в глазах. Маркос понимал, почему отец проводит столько времени вне дома. Они сохранили за собой небольшой участок земли, и его нужно было обрабатывать, но отец также засиживался в кафенионе, где встречался с друзьями и играл в тавли[11]11
  Греческие нарды (греч.).


[Закрыть]. Там не было такой пестроты и захламленности.

Квартира Маркоса не была загромождена. У него было мало вещей, все самое необходимое. Безделушки, которые давали его матери чувство защищенности, приводили Маркоса в ужас. Он не согласился даже на скатерть в цветочек, которую она хотела постелить на стол, чтобы немного украсить комнату.