Текст книги "Испанский жених"

Он сделает все, чтобы она полюбила его. Он отбросит свою застенчивость и нерешительность. Ведь он будет уже не тем Филиппом, которого знали прежде.

В конце концов ему еще не исполнилось и семнадцати лет, у него впереди достаточно времени, чтобы вырасти.

Но мог ли он спокойно дожидаться формальной церемонии встречи? Он был обязан увидеть ее; составить впечатление о ней, прежде чем их официально представят друг другу. Ему очень нужно было получить это преимущество.

Казалось, Рай прочитал его мысли – потому, что однажды с загадочным видом сказал:

– Воображаю, какое искушение я испытывал бы на вашем месте.

Филипп поднял брови. Рай добавил:

– Мне бы хотелось выехать им навстречу… переодетым, конечно… смешаться с толпой… посмотреть на невесту перед тем, как нас познакомят.

Филипп невозмутимо посмотрел на свои руки – только немного покрасневшие щеки выдавали его волнение.

– Я подумаю над этим, – сказал он.

В толпе, собравшейся на главной улице Саламанки, чтобы посмотреть на приезд инфанты из Португалии, стоял молодой человек, окруженный шестью другими. Его бледное лицо наполовину скрывала бархатная широкополая шляпа. Слева от него опирался на изящную тросточку высокий стройный юноша с веселыми черными глазами.

Они видели, как португальскую процессию встретили испанские профессора из университета Саламанки; видели, как к ним присоединились магистраты и судьи в малиновых бархатных плащах и белых туфлях, выглядевшие особенно красочно среди унылого однообразия черных академических мантий и конфедераток. Охраняли процессию солдаты в блестящих шлемах с высокими перьями; крики толпы смешивались со звуками торжественной музыки.

Пройдя через городские ворота, гости вместе со встречающими направились ко дворцу герцога Альбы, где инфанте предстояло провести ночь.

У Филиппа радостно застучало в груди, когда он увидел свою невесту – она оказалась именно такой, какой он ее представлял себе. Ее внешность в точности соответствовала тому милому образу, который был запечатлен на его медальоне. Она ехала верхом на муле, покрытом дорогой парчой; седло сверкало серебряным орнаментом – таким же, как на ее роскошном атласном платье, украшенном живыми цветами с золотой тесьмой. Цветы были и на ее элегантной кастилианской шапочке из пурпурного бархата. Прекрасные черные волосы волнами ниспадали на худенькие плечи.

Он не отводил взгляда от этих густых локонов, от пухленького личика, от больших черных глаз. Так вот она какая – Мария Мануэла, которую он любит. Филипп видел, что она немного напугана торжественным приемом, богатством и великосветским лоском испанских придворных. Вот она какая, его кузина и будущая супруга…

Ему хотелось закричать: «О Мария Мануэла!.. Мария Мануэла, не бойся! Я защищу тебя!»

Затем он задал себе вопрос, кого она боится больше – всех этих чужих людей или своего будущего супруга?

Ах, если бы он мог подойти к ней, растолкать всех, кто сейчас окружает ее! Если бы он мог сказать: «Я разгоню весь этот сброд и увезу тебя отсюда!»

Но такие поступки могли совершать древние герои, а не наследник испанской империи.

Ему стало интересно, что она слышала о нем. Может быть, ее испугали какие-то лживые слухи? Может быть, ей не понравился его портрет, который он послал ей взамен серебряного медальона, лежавшего у него в кармане? На какое-то мгновение обычная нерешительность покинула его. Ведь это был самый важный день в его жизни. Перед ним верхом на муле ехала его будущая жена, а он стоял в толпе зевак, как любой из них. Ему нужно было всего лишь растолкать всех, кто стоял между ним и ею, – и он оказался бы рядом с ней.

Но врожденные привычки диктовали свою волю.

Он оставался на месте и смотрел на увенчанную цветами девушку, передавшую поводья своего мула дону Луису Сармиенто. Тот недавно стал послом Испании в Португалии. Сейчас он вел ее мула к роскошному павильону с балдахином, где ей предстояло принять почести от высших городских магистратов.

Все глаза были устремлены на инфанту, и никто из присутствующих не догадывался, что в толпе народа стоял сам принц, наследник испанской короны.

– Да здравствует инфанта! – кричала толпа.

И если он кричал не громче всех, то никто не вкладывал в эти слова большего восторга, чем ее будущий супруг.

Он стоял рядом с ней, в изысканном наряде и с немного раскрасневшимся лицом; герцог и герцогиня Альба держались чуть поодаль, а архиепископ Толедский справлял брачную церемонию.

В Саламанке царило праздничное оживление. Улицы уже сейчас были запружены народом, а ведь торжествам предстояло продлиться еще несколько дней. Самые знатные люди Испании съезжались сюда, чтобы принять участие в свадьбе и в последующих пиршествах и турнирах. Студентов из университета в честь праздника кормили бесплатно – Филипп понимал, чем можно угодить подданным; для горожан устраивались бои быков, на которые пригласили лучших матадоров из всех уголков Испании.

Стоя перед архиепископом, Филипп чувствовал на себе те взгляды, которые невеста украдкой бросала на него. Ее рука дрожала в его руке. Час назад она впервые увидела его, потому что этикет не позволял им встречаться вплоть до дня свадьбы.

Как он хотел приободрить ее! Бедная маленькая Мария Мануэла! Она была на несколько месяцев моложе его, а ему исполнилось всего только шестнадцать лет. Нежно держа ее за руку, он чувствовал, каким еще ребенком она была. Таким, каким ему никогда не позволяли быть.

Ему сказали, что во дворце герцога Альбы она горько плакала, звала свою мать, вспоминала свой дом, оставшийся в Португалии. Она признавалась, что боится своего кузена Филиппа, ведь ей доводилось слышать, что он никогда не смеется – а в ее Лиссабонском дворце обычно не умолкали веселый смех и шутки.

«Но, – добавил говоривший, – нам все-таки удалось рассмешить инфанту. Видели бы вы, как она веселилась, когда ее развлекали карлики герцога! Обезьянки герцога ее тоже позабавили. Она так громко смеялась над их ужимками, что, казалось, совсем забыла о свадьбе с Вашим Высочеством».

Филипп тогда хотел сказать, что впредь она и без карликов и обезьянок всегда будет в хорошем настроении. Скоро он докажет своей невесте, что рядом с ним ей нечего бояться.

Он хотел крепче сжать ее руку, но не смел показаться невоспитанным. Шла торжественная церемония, а он привык уважать этикет и традиции. И еще боялся сделать что-нибудь непредусмотренное дворцовыми правилами – вдруг она повернется к нему и спросит, что означает то или иное его действие? Это повергло бы его в замешательство, он покраснел бы в присутствии герцога и герцогини.

Церемония была долгой. Невеста выглядела уставшей. Жених видел, что в ее глазах стояли слезы.

Вот тут он уже не смог сдержаться. Он прошептал:

– Осталось совсем немного. Минут пять.

Эти слова он хотел произнести мягким, успокаивающим голосом, но они прозвучали хрипло, почти грубо. Это произошло потому, что он сам переволновался, но откуда ей было знать? Должно быть, сейчас она вспомнила, что ей говорили о нем – что у него строгий характер и что он никогда не смеется. Она покраснела. Поняла, что допустила ошибку, показав ему свою усталость.

Инфанта уставилась в пол, и Филипп понял, что в эту минуту ей очень хотелось вернуться в Лиссабон.

После церемонии начались застолье и многочисленные увеселения.

Когда же нас оставят наедине? – думал Филипп.

Он успел переброситься с ней парой слов – шепотом, потому что не смел говорить о своих чувствах, когда столько людей смотрели на него.

– Мы брат и сестра, – сказал он.

– Да.

– А теперь… еще и супруги.

– Да.

Она боялась ответить что-нибудь не то или не так. Ей говорили, что он очень серьезен и строг. Несмотря на свою молодость – всего на несколько месяцев старше нее, – он уже управлял Испанией. В отсутствие отца, конечно.

Он понял, что она ищет в его словах какой-то скрытый смысл. Ему очень хотелось сказать: «Мне нравится слушать ваш чудесный голос. И смотреть на ваши милые губки…»

Но торопиться не следовало. Впереди у них была целая жизнь.

Затем они танцевали в доме Христобала Хуареса.

– В Испании танцуют не так, как в Португалии, – сказал он.

– Я… я прошу прощения у Вашего Высочества. Я быстро научусь испанским манерам.

Он хотел сказать: «Да, конечно. Но мне нравится португальская манера танцевать. Ведь я люблю вас, моя маленькая Мария Мануэла».

Но он не смел произнести этих слов, и ему казалось, что он никогда не сможет произнести их.

Правда, у него было еще много времени. Он сказал:

– У нас впереди целая жизнь.

И снова увидел, что она испугалась. Неужели ей показалось, что даже в этом замечании был какой-то упрек?

И вот они стали настоящими супругами.

Она уже меньше боялась его. Правда, он не сказал ей всего, что хотел сказать. Ему было слишком неловко. Невозможно, думал он, шестнадцать лет скрывать все свои чувства, а затем в один раз дать им волю. Они были как птицы, которых еще никогда не обучали полету; точнее, им подрезали крылья, чтобы они уже никогда не смогли парить над землей.

Даже, занимаясь с ней любовью, он был стыдлив.

– Не нужно бояться, Мария Мануэла, – говорил он ей. – Это… это необходимо сделать. От нас только этого и ждут.

Казалось, она была благодарна ему за его мягкость, хотя и ожидала чего-то иного. Слишком уж много ей рассказывали о нем. Когда она плакала и просила отвезти ее обратно в Лиссабон, ей сказали: «Вот увидите, он окажется добрым и ласковым. Он холоден и строг, но уж грубым-то никогда не бывает».

Порой она была готова смеяться – в его отсутствие, правда. Ей нравилось лежать на удобной кушетке, угощаться лакомствами и слушать, как служанки говорят об их доме в Лиссабоне; нравилось смотреть на карликов; нравилось, что индийские рабы объясняются друг с другом на своем непонятном языке. Все это забавляло ее.

Но когда появлялся Филипп, принимала смиренный и покорный вид, хотя и не дрожала, как в первый раз, когда он ласкал ее. Она немного выросла и располнела.

Однажды он сказал, предварительно отрепетировав свою речь перед зеркалом:

– Не каждый принц может благословить судьбу за то, что полюбил супругу, которую выбрали для него.

Она по-детски улыбнулась, подарив ему несколько секунд поистине райского наслаждения. Обняв ее за талию, он добавил:

– И уж тем более не всякая принцесса любит принца, за которого ее выдали замуж.

Она с такой благодарностью посмотрела на него, что ему захотелось продолжить этот приятный разговор.

– Так вы любите меня? Да, Мария Мануэла?

– Это моя прямая обязанность, Ваше Высочество.

– И только-то?

Она снова улыбнулась.

– Ах, сначала я боялась вас. Мне говорили, что вы никогда не смеетесь. Да, я и в самом деле не часто слышу ваш смех… Но вы очень добры ко мне, и… и мне уже не хочется обратно в Лиссабон.

Он не забывал, что она еще ребенок, пусть даже их возраст почти одинаков. Император не обсуждал с ней государственных проблем; она не присутствовала на собраниях генералов, архиепископов и важных сановников.

Он часто думал о том доме, где она выросла и где родители с ней, вероятно, нянчились, как со всякой единственной дочерью. Его же в детстве никто не баловал – если не считать Леоноры. Это было к лучшему, потому что избалованным принцам и принцессам труднее приспособиться к жизни, которая им предстоит. Что если бы эта маленькая девочка попала в руки не такого человека, как он? Вот его друг Максимилиан, например, не стал бы терпеть ее детских причуд. Интересно, что думает о ней император? Филипп не мог не вспомнить о короле Франции – тот ведь не удосуживался даже скрывать свою связь с любовницами, которых всегда предпочитал законным женам; не забывал и об английском короле, имевшем привычку обезглавливать своих избранниц. Да, ей повезло, этой маленькой Марии Мануэле, раз она стала супругой Филиппа Испанского.

– Я хочу, чтобы мы были счастливы, – сказал он. – Я хочу любить…

Но говорить о любви было очень трудно. Поэтому он закончил с жалобным видом:

– …любить Испанию.

Когда-нибудь, думал он, я выскажу ей все, что накопилось у меня на душе. Время терпит. Впереди у нас целая жизнь.

Но подолгу оставаться с супругой он не имел права. Он снова стал регентом Испании, потому что даже такое важное событие, как свадьба сына, не могло отменить военные походы императора Карла.

Принц должен был вернуться в Вальядолид и заняться государственными делами.

Они полностью поглотили его. Каждый день ему приходилось читать длинные отцовские послания и принимать участие в заседаниях Тайного Совета; нужно было решать очень много важных проблем, а они должны были отнять уйму времени у человека с таким темпераментом, как у Филиппа.

Ему не терпелось поскорей освободиться и вновь быть с супругой. Он мечтал о том, как они будут ездить верхом – не принц и инфанта, а просто Филипп и Мария Мануэла, двое обычных, ничем не замечательных людей. Ах, каким он был счастливым! Может быть, ему хотелось, как и его отцу, избавиться от всех своих дел и обязанностей? Он не желал сознаваться в этом. Он говорил себе, что всего лишь хочет некоторое время побыть с ней одной, научиться свободному общению с ней, а не облекать свои мысли и чувства в бездушные официальные слова, не бояться показать все благоговение и нежность, которые она пробуждала в нем.

Разве не мог он на несколько месяцев превратиться из государственного человека в любовника? Может быть, ему удастся объяснить свои чувства отцу, когда тот вернется из-за границы. Увы! Оставаясь наедине с собой, он мог сколько угодно представлять себе, как будет говорить о своих переживаниях, – и знал, что сумеет поведать о своей любви лишь в самых холодных словах и выражениях, не подходящих для страсти, о которой нужно было рассказать.

Он знал, что его отец только посмеется над ним. «Ты ведь проводишь с ней немало ночей, сынок. Тут мы не будем тебе мешать. Чем раньше она создаст тебе семью, тем лучше. Но не заходи слишком далеко. Учти, стране нужны наследники, и ты в их числе».

Отцовские насмешки смутили бы его. Он никогда не смог бы сказать: «Я люблю ее совершенной любовью. И испытываю к ней очень много чувств, не одно только физическое влечение. Она моя жена, и когда-нибудь мы будем править Испанией вместе, как Фердинанд и Изабелла. Но, отец, мне нужно нечто большее. Я хочу, чтобы она любила меня… меня, Филиппа… а не принца, не короля, которым я однажды стану. Я хочу всегда быть с ней нежным и заботливым, чтобы она приходила ко мне, когда ей плохо; хочу, чтобы она никогда не боялась меня; хочу, чтобы мы оба были абсолютно счастливы. Мне кажется, что это нам удастся, ведь мы молоды, и я действительно люблю ее. Но мне нужно чаще и дольше бывать с ней. А ей нужно время, чтобы понять меня».

Разве мог он сказать такие слова отцу? Император и сам любил свою супругу, однако это не мешало ему заводить любовниц по всему свету. Карл не увидел смысла в тех идеальных отношениях, которые требовались Филиппу.

Это потому, что я все время был один, думал Филипп. Я жил отдельно от всех. Но теперь все изменилось. Нас стало двое, и мы должны привыкнуть друг к другу. Нам нужно быть нежными, любящими и преданными супругами. Это нужно только нам – моей Марии Мануэле и мне.

От Вальядолида до замка Алькасар-де-Сан-Хуан было несколько миль езды. И вот молодые, как того требовали испанские обычаи, собрались навестить бабку Филиппа, королеву Хуану. Впрочем, Марии Мануэле она тоже приходилась бабкой.

Мария Мануэла очень боялась. Она много слышала о королеве Хуане.

Филиппу было бы интересно узнать, что именно она слышала. Сам он еще в детстве пытался проникнуть в таинственную историю своей бабки. Он хотел расспросить Марию Мануэлу, но не мог себе этого позволить. Он привык уважать традиции, а при испанском дворе предпочитали не говорить о помешанной королеве.

В тот день Мария Мануэла выглядела просто прелестно, и он не мог не подумать о том, как очаровательна в ней эта детская робость и застенчивость. У нее был точь-в-точь такой же вид, как и в день приезда из Лиссабона, – ни дать, ни взять, маленький зверек, пойманный в ловушку и пугливо озирающийся по сторонам. Вот такой он любил ее больше, чем радостной и беззаботной, – хотя она и никогда не веселилась с ним, как со своими молодыми служанками и камеристками. Иногда ему удавалось незаметно подслушать ее смех. Едва ли она поверила бы, что ее важный, строгий супруг желает быть ее нежным и отзывчивым любовником. Между ними всегда стоял холодный и рассудительный принц – это чувствовал даже Филипп. Если он пробовал рассказать ей о своей любви, то этот другой Филипп непременно удерживал его. Утешением ему служила только вера в то, что такое положение дел будет сохраняться не вечно.

Скоро она сможет понять его. И больше не будет пугливым ребенком, смеющимся только над ужимками обезьян и карликов. Она станет женщиной и тогда оценит его чувства. Он с нетерпением ждал этого дня.

Сейчас он не мог отвести глаз от нее. Ее густые волосы были подобраны над шеей и украшены сверкающими драгоценными камнями, которые она привезла из Португалии. Подол дорогого платья лежал складками на бархатной попоне ее мула. Да, она была очень красива. Но вот ему пришлось отвернуться от нее, чтобы поклониться разносчикам воды, погонщикам мулов и цыганкам, которые стояли возле дороги и смотрели на проезжавшую мимо чету. Все они громко и радостно закричали. Молодой жених, он был романтичной фигурой. А его молодая супруга казалась им просто очаровательным созданием.

– Да хранят святые нашего славного принца! – кричали они.

А кто-то тихо бормотал:

– Да подарит ему Бог долгую жизнь. Слишком уж он выглядит щупленьким. Жаль, что у него не такой цветущий вид, как у его жены.

Он благосклонным кивком принял их приветствия, но не подал виду, что расслышал эти негромко произнесенные слова.

Наконец Филипп и Мария Мануэла прибыли в замок Алькасар.

Когда они въехали во двор, Мария Мануэла вдруг задрожала. Очутись она здесь одна, ее охватил бы ужас. Ей говорили, что ее бабушка стала одной из тех ведьм, которые общаются с самим дьяволом. Может быть, это правда. Недаром же святая инквизиция так невзлюбила Хуану. Если бы она не принадлежала к королевскому дому, ее бы давно сожгли на костре.

– А она правда ведьма? – спросила она.

Филипп ответил:

– Не беспокойтесь, все будет хорошо.

Его голос прозвучал хрипло, почти грубо, и она отвернулась от него. Она никак не могла понять его. Иногда он казался ей добрым, но чаще – строгим, чересчур требовательным. Она боялась его. «Он всегда поступает правильно, говорит правильные вещи, – сказала она одной из своих служанок. – А я боюсь людей, которые всегда правы. Я не вижу ничего дурного в небольших проступках… даже прегрешениях». Она и теперь не отказалась бы от тех своих слов. Съедать за день слишком много сладостей, быть рассеянной на утренних и вечерних мессах, сплетничать о дворцовых скандалах, утаивать на исповеди некоторые свои ошибки или заблуждения… все эти небольшие грешки были знакомы всем придворным – всем, кроме Филиппа. Он был не такой, как все. Потому-то и отпугивал ее. Но она все-таки была благодарна, что он будет с ней, когда ей придется преклонить колена перед этой пожилой дамой; тогда она будет молиться о том, чтобы ее бабушка не прикоснулась к ней. Ведь говорят, что прикосновение ведьмы может околдовать тебя. А может быть, и ее мысли… Неудивительно, что она так дрожит. Филипп прошептал:

– Вы дрожите.

И сразу понял, что его слова прозвучали, как упрек, а не как выражение сочувствия.

– Что… она будет делать?

– Она даст нам благословение на брак.

– Она… будет к нам притрагиваться?

– Без этого она не сможет благословить нас, – сказал он. И подумал: маленькая моя, я буду с тобой!

Они шли по длинным, петляющим коридорам. Их шаги гулко разносились под мрачными узкими сводами. Вскоре Мария Мануэла прижалась к нему плечом. У него мелькнула мысль: она тянется ко мне, когда боится чего-нибудь; со временем она станет доверять мне… полюбит меня…

И вот они добрались до покоев помешанной обитательницы замка Алькасар.

Один из стражников, что стояли у двери, опустился на колени перед Филиппом и сказал:

– Сегодня удачный день, Ваше Высочество. У Ее Высочества королевы сегодня хорошее настроение.

Филипп кивнул, и дверь распахнулась. Герольд протрубил в рожок.

– Их Королевские Высочества принц Филипп и принцесса Мария Мануэла.

Они прошли вперед.

Мария Мануэла дрожала. Ей было страшнее, чем в тот день, когда она покидала Лиссабон, и намного страшнее, чем в ту минуту, когда предстояло впервые увидеть будущего супруга. Сейчас она готовилась к встрече с ведьмой.

Окна были завешены черным бархатом, почти не пропускавшим света. Пахло гниющей пищей. В серебряных канделябрах тускло горели свечи.

Когда глаза Марии Мануэлы привыкли к полумраку, она увидела разбросанные на полу блюда с какими-то ссохшимися объедками; было ясно, что их не убирали очень давно. Одна из причуд королевы Хуаны состояла в том, что она принимала пищу прямо на полу, как собака, и не позволяла выносить блюда до тех пор, пока сама не даст такое распоряжение.

Она сидела в кресле с высокой спинкой, королева Хуана, дочь Изабеллы Католической и короля Фердинанда. Ее морщинистое лицо было не умыто; слипшиеся волосы длинными бесцветными прядями падали на плечи; на ветхом платье из некогда дорогого бархата темнели сальные пятна; сквозь прорехи можно было разглядеть грязную кожу.

Она уставилась на двух приблизившихся к ней молодых людей.

– Кто это? – воскликнула она.

Мужчина, стоявший за ее креслом, наклонился и прошептал:

– Это ваш внук, Его Высочество принц Филипп, и его невеста, принцесса Мария Мануэла.

– Филипп! – закричала она. – Так, значит, это он пожаловал ко мне!

Слуга почтительно произнес:

– Ваш внук, Ваше Высочество.

Она притянула слугу за рукав и заглянула ему в лицо.

– Думаешь, я сама не знаю? Это Филипп, мой внук. Ступай. Оставь меня, я хочу поговорить с моими родственниками.

Мария Мануэла, стоявшая на коленях рядом с Филиппом, начала дрожать так сильно, что это заметила королева Хуана.

– Что это с ней? – нахмурившись, спросила она. Мария Мануэла взвизгнула от неожиданности – костлявая рука старухи схватила ее за плечо. Длинные ногти вонзились в кожу.

– Ничего особенного, – сказал Филипп. – Просто испугалась вашего грозного вида.

Хуана захохотала и выпустила принцессу.

– Испугалась моего грозного вида! – Она повернулась к слуге. – Ты это слышал? А почему ты еще здесь? Разве я не сказала, что хочу побыть наедине с моими родственниками?

Мужчина посмотрел на Филиппа, и тот кивнул. Через несколько секунд в комнате остались только принц, принцесса и эта помешанная королева.

– Ну, теперь встаньте с колен, – спокойным голосом заговорила она. – Бедной Хуане не пристало видеть перед собой коленопреклоненных принцев и принцесс. Филипп… ох, Филипп, ты случайно не похож на того, другого Филиппа? На моего Филиппа… который, как мне говорят, давно умер. Не похож? На самом деле он не умер. Он приходит сюда. Часто приходит. Встает из гроба и идет сюда… Бедное дитя, она все еще дрожит… Она боится моего грозного вида. Так мне сказал Филипп. Он знает, какие слова нужно выбирать, когда разговариваешь со мной. И ему тоже правильно подобрали имя… Филипп. А мой Филипп придет ко мне после того, как проведет ночь с одной из них… из этих жирных фламандок. Вот таких-то он всегда любил… жирных, безобразных потаскушек. Обычно, всласть позабавившись с ними, он приходил в мои покои и говорил: «Вы самая прелестная женщина во всей Фландрии… или в Генте… а может, еще где-то. Никто не сможет сравниться с моей очаровательной королевой Хуаной…» Ах, Филипп, Филипп!

Она снова хрипло рассмеялась.

Филипп сказал:

– Бабушка, мы пришли, чтобы просить вашего благословения.

– Почему же вы пришли именно ко мне?.. Разве бедная Хуана еще нужна кому-нибудь?.. Когда им хотелось, они делали меня сумасшедшей… а когда я им понадобилась здоровой, они делали так, чтобы я выздоровела… обрела рассудок. Это все мой отец и мой супруг… они договорились, что так будут поступать со мной… сначала сумасшедшая, потом здоровая… потом опять сумасшедшая… А сегодня что?

– Бабушка, это моя невеста, Мария Мануэла…

– Такая пухленькая и симпатичная… И она – твоя невеста? Как тебя зовут, мальчик? Как ты сказал?

– Филипп.

– Да, Филипп.

Она помолчала, затем внимательно оглядела комнату.

– Филипп? Нет, сегодня он не выйдет. Это потому что вы здесь. Он прячется за гардинами. А жаль. Я бы хотела, чтобы вы посмотрели на него. Филипп… Филипп Красивый… самый видный мужчина во всей Фландрии… или Испании… или еще где-то. Я не говорила ему об этом. Вместо меня были другие… Дитя мое, подойди ко мне.

Мария Мануэла отпрянула, но Филипп мягко подтолкнул ее, а Хуана сразу взяла ее за запястье. В следующее мгновение Мария Мануэла почувствовала ее костлявые пальцы на своем подбородке.

– Пухленькая и симпатичная. Такие ему нравились… Вот только брюнетка… а он любил блондинок. Ты почему оглядываешься? Его высматриваешь? Ах, ты, лукавая бестия! А ну, поди прочь отсюда! Впредь ни одной женщины сюда не пущу! Ты его знаешь? Обычно он приходит и смеется надо мной. Они пробовали отнять его у меня. Он лежал в гробу, но я-то всегда была рядом… И однажды ночью, когда все ушли, я заглянула в гроб… он тогда смеялся надо мной… хвастался своими победами над женщинами. Он очень красив. Когда он бывал с другими, мне хотелось умереть… а когда он возвращался, я все прощала ему… он сводил меня с ума. И вот, теперь ты… такая пухленькая и симпатичная, пришла к нему…

В глазах помешанной вспыхнула ярость. Филипп положил руку на плечо Марии Мануэлы и привлек ее к себе. Она задыхалась. У нее перехватило дыхание, стучали зубы. Всхлипывая, она торопливо перекрестилась.

– Нет, нет, – спокойным голосом произнес Филипп. – Это моя невеста, Мария Мануэла. А ваш супруг умер, бабушка. С тех пор прошло очень много лет, и сейчас мы просим вас благословить наш союз.

Хуана откинулась на спинку кресла. По ее щекам потекли грязные слезы.

– Так это правда? Он и в самом деле умер? И никогда не обнимет меня своими красивыми руками?

– Бабушка, это правда. Он умер.

Она невесело рассмеялась.

– Подойдите ко мне. Оба подойдите. Так, значит, он умер? Мне всегда так говорили… Но я открою вам одну тайну. Сейчас он здесь. Вот в этой комнате. Она издевается над нами… Вон он, целует ту жирную фламандку, что выткана на гобелене. Клянусь, когда-нибудь я сожгу эту тряпку! Посмотрю я тогда на его кислую мину… – Она уставилась на Марию Мануэлу. – Кто эта девушка?

– Моя супруга, бабушка. Мария Мануэла, ваша внучка. Дочь вашей дочери.

– Дочь моей дочери? Которой из них?

– Катарины. Той, которая вышла замуж и уехала в Португалию.

– Катарины?… Ах, моя Катарина… моя нежная маленькая Катарина… – Хуана снова заплакала. – Ее отняли у меня. Она жила здесь, вот в этом дворце. Такая ласковая, хрупкая… мне все время говорили, что я одеваю ее в лохмотья и не отпускаю за границу. Я не смела перечить. Боялась, что ее отнимут у меня. Я велела прорубить еще одно окно в детской, чтобы она могла смотреть, как во дворе играют дети… Очень не хотела отпускать ее от себя… Дитя мое, твоя мать когда-нибудь говорила обо мне?

– Д-да, бабушка, – пролепетала Мария Мануэла. – Она говорила о вас.

– А говорила она, как за ней пришли и забрали ее у меня?.. Это все мой сын Карл… император… который на самом деле всего лишь принц, а правит страной только потому, что сумел избавиться от меня. Ведь покуда я жива, я все еще королева… да, я – законный правитель Испании.

Филипп напомнил:

– Бабушка, вы говорили о вашей дочери Катарине.

– Моя дочь Катарина… моя нежная, ласковая Катарина. Мой сын Карл прислал ко мне ночью своих слуг… и они отняли у меня мое сокровище… мою маленькую Катарину. – Внезапно она перестала плакать и громко расхохоталась. – Но они отдадут ее мне. Они должны вернуть матери ее любимого ребенка. – И снова опечалилась. – Нет, я навсегда потеряла мою Катарину. Ей уже не позволят вернуться ко мне… Ей дали учителей, наставников… сказали, что она должна воспитываться, как инфанта, а не как дочь сумасшедшей… помешанной… тогда я была для них сумасшедшей. Вот так всегда – то нормальная, то сумасшедшая… Сегодня-то какой мне нужно быть?

– Прошу вас, бабушка, благословите нас, – взмолился Филипп.

– Подойди ко мне, я хочу получше рассмотреть тебя. Так это и есть твой супруг, девочка? Он тебя не обижает?

– Он… очень добр ко мне.

– Откуда тебе знать? Ты ведь только-только вышла за него. Подожди, он еще обманет тебя. Вот и я… когда-то я считала себя самой счастливой женщиной на свете. Это было в ту брачную ночь. Он был красив и любвеобилен, как и все Габсбурги. Он говорил: «Не бойся, моя ненаглядная Хуана. Ты не пожалеешь, что вышла за меня замуж». Тогда я не знала, что он будет заниматься любовью с другими женщинами… прямо на следующую ночь… и на следующий день после той ночи… всегда – и днем, и ночью.

– Бабушка! – строго произнес Филипп.

Но его холодный тон ничуть не смутил королеву; сейчас она пребывала скорее в своем прошлом, чем в этой грязной комнате с зажженными свечами и плотно завешенными окнами. И вместо молодых жениха и невесты видела перед собой другую юную пару – себя и своего, другого Филиппа. Она вновь переживала те муки ревности, от которых ей никогда не удавалось избавиться. Затем перед ее глазами возникла та полногрудая фламандка с широкими бедрами – женщина, которой ее супруг оставался верен больше двух недель, что стало для него непревзойденным рекордом. Что в ней было особенного, в той женщине? Чем она отличалась от всех остальных? Как ей удалось на целых две недели удержать этого ветреного Филиппа? Ее сила, как у древнего Самсона, заключалась в ее прекрасных волосах. Больше ни у кого не было таких чудесных волос – ни до, ни после. На солнце они сияли, как золото, и доходили ей до самых ног.

Внезапно Хуана расхохоталась. Слишком уж отчетливо предстала та перед ней: обнаженная, со связанными за спиной руками. Хуана тогда сказала: «Приведите цирюльника». Она покатывалась со смеху, когда смотрела на онемевшую от ужаса женщину, чьи роскошные волосы длинными золотистыми прядями падали на пол. Потом она велела запереть ее в шкаф, и захохотала еще громче, когда в комнату ворвался Филипп.

Внезапно она закричала:

– Вот она, твоя красавица! Здесь, в этом шкафу! Что, соскучился по ней? Ну, иди же к ней, она тебя ждет… в том же виде, что и всегда… ха-ха-ха, голая, хотя и непричесанная… Бесстыдница!.. Разумеется, я не позволила ей стоять обнаженной в присутствии ее королевы. Потому-то и заперла. Можешь сам посмотреть…