Текст книги "Сама себе враг"

– Я не могу поверить в то, что вы отсылаете моих друзей! О нет, вы просто дразните меня, – с трудом сдерживая слезы, проговорила я.

Король покачал головой.

– Нет, я не шучу. Они должны уехать. Пока они здесь, нам с вами не жить в мире и согласии. Идите сюда.

Он подвел меня к окну. Внизу стояли экипажи, и я увидела, как мои друзья направляются к ним.

– Нет! Нет! – Я начала плакать и вырываться из рук мужа, разглядев, что Мами усаживают в карету.

– Мами, – шептала я. – О… Мами…

Потом я принялась громко звать ее, но она не могла меня услышать. Она выглядела безнадежно несчастной.

Обезумев, я заколотила руками в окно.

– Не уезжай! Не уезжай! – пронзительно кричала я. – Не позволяй им этого делать!

Наконец окно не выдержало. Я услышала звон бьющегося стекла, а на руках у меня выступила кровь.

Карл схватил меня за плечи.

– Прекратите! – закричал он. – Прекратите сейчас же!

– Не прекращу! Не прекращу! Я ненавижу Англию! Я ненавижу вас всех! Вы отбираете у меня тех, кого я люблю.

Я выскользнула у него из рук и опустилась на пол. Услышав, как отъезжают кареты, я отчаянно зарыдала.

Вскоре я осталась одна. Карл ушел, и я услышала, как повернулся в замке ключ. Я замерла на полу, закрыв лицо руками. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой одинокой.

Не знаю, сколько времени я так просидела, но затем дверь тихонько отворилась и в комнату проскользнула Люси Хэй. Ни слова не говоря, она помогла мне подняться и, обняв, усадила у окна. Она погладила меня по голове, как маленькую девочку, и я уткнулась ей в плечо. Люси крепко прижала меня к себе и стала утешать, найдя те самые слова, в которых я так нуждалась.

– Они уехали… – произнесла наконец я. – Мою дорогую Мами отняли у меня…

Люси кивнула.

– Я ненавижу тех, кто нас разлучил! – воскликнула я.

Люси промолчала, хотя знала, кого я имею в виду.

Мы сидели в комнате с разбитым окном, и я рассказывала Люси, как Мами вошла в мою жизнь, как научила меня многим-многим вещам и как нам весело было вдвоем.

А когда я замолчала, Люси проговорила:

– С королевами часто случается подобное… Такова их печальная участь.

Я знаю, что она все поняла и почувствовала: я не вынесу, если она посоветует мне забыть моих друзей. Да разве я смогла бы когда-нибудь забыть Мами?

Люси продолжила:

– Их отвезли в Сомерсет-Хаус, и они останутся там, пока все не будет улажено. О них там хорошо позаботятся…

Вскоре она отвела меня в мои покои. Я попросила ее остаться, и она с улыбкой подчинилась.

Я винила во всем Бэкингема, моего лукавого врага, причину всех моих горестей и бед. В это время он, правда, был во Франции, строя козни там, но я знала: именно он исподволь внушил Карлу мысль о том, что меня надо лишить всех моих близких друзей. Герцог вечно отпускал язвительные замечания: дескать, Карл слишком много мне позволяет. О да, Бэкингем был моим смертельным врагом.

Мне так не хватало Мами! Я наконец осознала, сколь мудрые советы пыталась она мне давать, и теперь горько сожалела, что не прислушалась вовремя к ее словам.

Я все больше и больше сближалась с тремя моими придворными дамами – странно, что все они были из семейства Бэкингема, – но теснее всего сошлась я с Люси. В те дни она стала для меня доброй утешительницей. Она была намного мудрее меня и очень напоминала мне дорогую мою Мами. Их советы были весьма схожи: успокоиться, сначала подумать, а потом уж что-то делать… и даже говорить.

Я знала, что это разумные советы. Однако удастся ли мне когда-нибудь следовать им?

Увидев однажды письмо, которое Карл написал Бэкингему, я пришла в такую ярость, что чуть не разорвала бумагу на кусочки, а обрывки не вышвырнула в окно. О, как хотелось мне это сделать, а затем с наслаждением рассказать о моем поступке Карлу!

Не понимаю, как он мог быть столь неосторожен. Решил, наверное, что в его собственных покоях письмо находится в полной безопасности. Оно лежало на столе – прямо там, где Карл его писал, – и, проскользнув в комнату, я сразу же увидела сие послание.

«Стини!«– писал мой муж.

– Стини! – презрительно воскликнула я.

Карл просто до смешного любил этого человека! Супруг мой так же слаб, как и его отец. Что-то с этими Стюартами было не так. Рохлями, вот кем они были! Мария, королева шотландская и бабушка Карла, была настоящей дурой – такой дурой, что потеряла свою голову в Фотеринге.[35]35
  В Фотеринге в 1587 г. по приказу английской королевы Елизаветы I была предана суду и обезглавлена Мария Стюарт, королева Шотландии.


[Закрыть]

Я продолжила читать письмо.

«Спешу сообщить Вам, что у меня, кажется, найдется достаточно веский повод избавиться в ближайшее время от всех этих мусью…»

Я заскрежетала зубами. Под «мусью» он подразумевал «месье» – моих французских друзей.

«…я вышлю их либо за попытку похитить мою супругу, либо за интриги, которые они плетут вместе с моими собственными подданными. Что касается первого, то не могу сказать, было ли у них и впрямь такое намерение; в любом случае им помешали; что же касается второго, то у меня есть все основания утверждать: мусью без устали строят тут свои подлые козни – и я ежедневно становлюсь свидетелем того, как эти негодяи злонамеренно подстрекают к недовольству мою жену. Я не могу больше мешкать и не собираюсь заниматься отыскиванием других причин. Известите королеву-мать о моих намерениях…

Прошу, напишите мне как можно скорее, одобряете Вы сей план или нет. Я не буду ничего предпринимать, пока не получу Вашего ответа… Но я твердо намерен изгнать мусью – и как можно быстрее. Мечтая о скорой встрече, остаюсь Вашим верным и любящим другом.

Король Карл».

Я была в бешенстве. Речь шла о моих друзьях, о моем счастье! А муж мой, оказывается, ничего не предпримет, пока милорд Бэкингем не даст на то своего согласия! О да, Бэкингем был моим злым гением! Он упорно разрушал мою жизнь, и я люто ненавидела его.

Вскоре стало ясно, что Бэкингем одобрил поступки Карла, причинившие мне такую боль, и моих дорогих друзей без проволочек отправили во Францию.

Люси позаботилась послать к Сомерсет-Хаусу своего соглядатая; он добрался туда по реке, и вскоре я узнала, что мои друзья отбыли на родину.

Их отъезд вызвал даже небольшие беспорядки, рассказала мне Люси. Когда прибыли барки, на которые должны были посадить французов, на улицах и на берегах реки столпился народ, чтобы поглазеть на отплытие «мусью». Сперва мои дорогие друзья объявили, что никуда не поедут, поскольку находятся здесь по условиям брачного договора и не могут покинуть меня, пока я сама их не отпущу. Королю пришлось прислать внушительный отряд йоменов[36]36
  Йомены – английская дворцовая стража.


[Закрыть] вместе с герольдами и трубачами; те возвестили, что по приказу Его Величества французам без дальнейших задержек надлежит отплыть на родину. Мами была страшно расстроена. Она плакала и объясняла англичанам, что поклялась никогда не покидать меня.

Дорогая Мами! Я знаю, она сдержала бы свою клятву!

– Кто-то из толпы бросил в нее камень, – сказала Люси.

– В Мами! – в ужасе закричала я.

– Не волнуйтесь, все обошлось. Она не пострадала. У нее лишь слетел с головы чепец, а негодяя, швырнувшего камень, убили на месте, – успокоила меня Люси. – Один из стражников выхватил свой меч и пронзил того человека насквозь. А Мами, заливаясь слезами, в конце концов позволила отвести себя на барку.

Итак, все было кончено. Они покинули меня.

Я не могла есть. Я не могла спать. Я могла лишь думать о дорогих своих друзьях, которых потеряла навсегда. Днем и ночью стояло у меня перед глазами лицо моей любимой Мами; ведь я знала, что сердце ее разбито…

Когда Карл пришел ко мне, я отказалась с ним разговаривать. Я видела, как терпелив он со мной, как огорчен тем, что случилось; однако муж мой был твердо убежден (об этом побеспокоился Бэкингем), что во всех наших несчастьях виновата моя французская свита. Но я дала понять, что высылка моих друзей лишь еще больше осложнила наши отношения.

Карл сказал, что не все мои приближенные уехали и что он позволил остаться одной из нянек, некоторым слугам и мадам Вантелет. Но уступка короля была слишком незначительной и не могла облегчить моих страданий, поскольку все эти люди были скорее дворцовой челядью и никто из них не был мне особенно близок.

– Я хочу видеть своего духовника! – выкрикнула я.

Мне было известно, что отец Санси или уже отплыл, или отплывает сейчас из Англии. Чудесную, должно быть, историю поведает он, вернувшись во Францию!

– Я пришлю вам отца Филиппа, – сказал Карл.

Я немного приободрилась. Я любила отца Филиппа, который был менее суров, чем отец Санси, и обрадовалась возможности поговорить с ним.

Он пришел, побеседовал со мной, и мы вместе помолились; он сказал, что Господь ниспосылает нам множество испытаний и одно из них только что выпало на мою долю. Я должна мужественно нести свой крест, не забывая о главной цели. Я обязана сеять семена правды везде, где бы ни оказалась, и всегда оставаться ревностной католичкой.

После этой беседы я почувствовала себя гораздо лучше, а позже Карл сообщил мне, что отец Филипп может и впрямь находиться при мне.

Я была рада это услышать, но Карлу ничего не сказала. Мне не хотелось доставлять ему ни малейшего удовольствия.

Но трудней всего оказалось вынести то, что Франсуа де Бассомпьер не встал целиком и полностью на мою сторону. Король в отчаянии прислал его ко мне, надеясь, что старый друг моего отца сможет меня урезонить; я же ожидала от французского посла слов сочувствия и сострадания.

– Ваше Величество, – начал он, – я должен быть с вами откровенен. Уверен, вы мне позволите – как преданному слуге вашего родителя, удостоившемуся бесценной его дружбы, – без утайки высказать все, что я думаю.

Я сразу приуныла, ибо знала по опыту: если собеседник просит разрешения говорить откровенно, значит, обязательно скажет что-нибудь неприятное.

– Я видел вас в обществе короля, – продолжил Бассомпьер, – и мне показалось, что Его Величество всеми силами пытается сделать вас счастливой.

– И потому лишает меня моих друзей, – раздраженно воскликнула я.

– Таков обычай… Сопроводив принцессу к мужу, ее свита должна в положенный срок вернуться обратно, – сказал Бассомпьер.

– Но почему? Почему… королева… не может оставить при себе своих друзей? – я не могла смириться с их потерей.

– Потому, Ваше Величество, что они не всегда понимают нравы и обычаи чужой страны, а долг принцессы – принять эти обычаи и породниться с новым для нее народом, – нравоучительным тоном произнес Бассомпьер.

– Я француженка. И никогда не стану никем другим, – строптиво заявила я.

Он вздохнул.

– Боюсь, именно в этом и заключается корень зла.

– Как можете вы просить меня породниться с этим народом?! Они же все еретики! – негодовала я.

– Перед свадьбой было сделано все, чтобы вы могли свободно исповедовать здесь нашу веру, – напомнил французский посол, – и я убедился, что король держит свое слово.

– Выслав моего духовника! – зло возразила я.

– Сомневаюсь, что вы очень уж скучаете по отцу Санси, – усмехнулся старый дипломат. – К тому же вам оставили отца Филиппа.

На это возразить мне было нечего. Отец Филипп действительно нравился мне куда больше, чем отец Санси.

– О, – вскричала я, – разве вы не понимаете? У меня похитили самых дорогих и любимых людей!

– Вы имеете в виду вашу гувернантку? – догадался Бассомпьер. – Она все понимает. Она опечалена – но разве вы потеряли ее навсегда? Вы можете писать друг другу, и через некоторое время она несомненно посетит эти берега. Да и вы нанесете когда-нибудь визит во Францию и встретитесь там с этой дамой.

Я едва не вышла из себя. Разве письма и редкие встречи могли заменить мне те доверительные беседы и шутливые разговоры, которые мы каждый вечер вели с Мами?

А Бассомпьер продолжал наставлять меня. Он видит, что главная причина наших с королем ссор – это мое отношение к супругу. Если бы я только стала чуть мудрее… попыталась бы приспособиться… то одержала бы блистательную победу. Король любит меня. И хочет любить еще сильнее. Он очень старается сделать меня счастливой, но я веду себя, как капризный ребенок; а ведь муж мой – монарх, и на плечах у него тяжким бременем лежат государственные заботы. Выходки мои лишь отравляют жизнь моему супругу, да и мне самой. Я своевольна и упряма, сказал Бассомпьер. Если бы мой отец был жив, он был бы крайне недоволен мной. Я слишком импульсивна; я сначала говорю, а потом уж думаю; я должна попытаться как-то обуздать свой темперамент.

Я нахмурилась, а Бассомпьер продолжил:

– Вы должны думать не только о себе. Осознаете ли вы, что из-за вашего поведения начались раздоры между Францией и Англией?

– Ну, тут обошлись бы и без меня… – пробормотала я. – Вражда между Францией и Англией длилась веками.

– Однако ей на смену уже пришла дружба. Ваш брак должен был лишь укрепить ее – и укрепил бы, если бы вы вели себя так, как мечтал ваш великий отец, – резко произнес французский посол. – А вместо этого вы со своими клевретами вздумали вести какую-то мелочную войну против собственного мужа, в результате чего все ваши приближенные были высланы… изгнаны… за разжигание вражды между вами и королем.

– Вы порицаете меня и моих друзей, а должны были бы встать на мою сторону, – обиженно проговорила я. – Я думала, вы француз и защитите меня.

– Я француз и, разумеется, буду вас защищать, – заявил Бассомпьер, – однако многое вы должны сделать сами. Вам надо изменить свое отношение к королю.

– А ему не надо изменить своего отношения ко мне? – вспылила я.

Бассомпьер вздохнул.

– Он многое готов для вас сделать.

– Он вернет мне моих друзей? – не сдавалась я.

– Вы знаете, что это невозможно, – сурово произнес Бассомпьер.

– Никогда не думала, что вы восстанете против меня, – сказала я и отвернулась, чтобы скрыть слезы обиды и возмущения.

Опустившись на колени, Бассомпьер поцеловал мне руку. Он целиком и полностью за меня, заявил он. Ради меня он готов на все. Вот почему он чистосердечно и без утайки поведал мне обо всех своих тревогах. Он надеется, что я пойму это правильно и прощу его, если он чем-нибудь меня задел.

Он был прекрасен и, даже каясь, оставался верен своим принципам. Поэтому я улыбнулась и сказала:

– Встаньте, Франсуа. Я понимаю, вы говорите и поступаете так ради моего же блага. Однако, если бы вы знали, как я устала от всеобщей заботы о моем благе!

Он улыбнулся. Я снова была милым, прелестным ребенком.

Должно быть, Бассомпьер решил, что с прочувствованным вступлением покончено. Настало время поговорить со мной серьезно, и он сразу же перешел к делу. Отношения Англии и Франции стали просто взрывоопасными. Англичан во Франции не любят, а высылка моих приближенных лишь подлила масла в огонь. Кое-кто из моих бывших слуг распускает слухи, будто в Англии со мной плохо обращаются, и разговоры эти заставляют моих земляков кипеть от гнева.

– Если бы герцог Бэкингем появился сейчас во Франции, то толпа тут же растерзала бы его в клочья, – заявил французский посол весьма серьезным тоном.

– Что ж, этот негодяй получил бы по заслугам, – заметила я.

– Можете себе представить, какое впечатление все это производит на короля. Да, дело явно идет к войне, – сказал он.

Я безмолвствовала.

– Поймите, дорогая моя леди, на вас обращено множество глаз. Вся Европа обсуждает вашу семейную жизнь. Ваша мать… ваш брат… они так надеялись, что вы укрепите дружбу наших стран. – Он смотрел на меня с надеждой и как-то просительно улыбался. – И сейчас ваши родные безмерно огорчаются, слушая те байки, которые без устали рассказывают люди из вашего окружения.

– И хорошо, если мать и брат обо всем узнают, – капризно заметила я.

– Но вам не на что жаловаться, – возразил Бассомпьер. – Вас приняли в Англии как истинную королеву. И супруг ваш окружил вас заботой и вниманием.

– Отняв у меня тех, кого я больше всего любила! – Я не собиралась соглашаться с доводами Бассомпьера.

В голосе дипломата послышалось раздражение.

– Я уже объяснил вам, миледи, что по обычаю ваша свита через какое-то время должна была вернуться домой. Вы не можете утверждать, что с вами – или с вашими друзьями – здесь плохо обращались. А Франция бурлит! Во всех городах и весях говорят о несчастье, постигшем французскую принцессу. Послушав ваших приближенных, можно подумать, что вас заточили в тюрьму, где вы и сидите теперь на хлебе и воде.

– Я бы согласилась на это, если бы со мной осталась Мами, – капризничала я.

– И все же попытайтесь понять! – увещевал меня Бассомпьер, стараясь сохранять спокойствие. – Я вам кое-что расскажу. В Лиможе появилась одна девушка, явно лишившаяся рассудка. Она попросила убежища в монастыре. Особа эта назвалась принцессой Генриеттой де Бурбон и поведала душераздирающую историю – будто бы она сбежала из Англии от злодея короля, который всячески издевался над ней и силой заставлял отречься от истинной веры. В Лимож устремились тысячи людей, чтобы поглядеть на эту девушку. Они поверили ей и громко призывали французского монарха отомстить английскому королю Карлу.

– Несложно доказать, что она мошенница, – сказала я.

– Это ясно всем, кто бывал при дворе, – кивнул Бассомпьер, – но простой народ поверил обману. Король, ваш брат, чрезвычайно разгневан. У него полно других дел, требующих самого пристального внимания. Гугеноты доставляют множество хлопот…

– Расскажите мне об этой девушке поподробнее, – попросила я. – Как мне хотелось бы на нее взглянуть! Она похожа на меня?

– Я слышал, что прикидывалась она принцессой весьма ловко, – ответил Бассомпьер. – Держалась с несомненным достоинством и кое-что знала об английском дворе. Ваш брат объявил, что эта девица – самозванка, что вы мирно живете со своим мужем в Англии и что вам воздают там королевские почести.

Я промолчала.

А Бассомпьер продолжил:

– На публичном суде было доказано, что она мошенница. Ей пришлось принародно покаяться и с горящей свечой в руках прошествовать по улицам города; а сейчас эта особа в тюрьме. Но тем не менее множество людей продолжает ей верить. – Он шагнул ко мне. – Прошу вас, Ваше Величество, постарайтесь достойно исполнить свой долг! Вы же видите: ваше поведение легко может стать причиной большой беды. Уверен, вы не хотите, чтобы из-за вас разразилась война. Каково вам потом будет знать, что из-за вашего упрямства льется невинная кровь?!

Ему удалось втолковать мне, сколь важны самые, казалось бы, незначительные мои поступки. Я обещала запомнить наш разговор, и старый дипломат вышел от меня уже не таким мрачным, каким пришел.

После беседы с Франсуа де Бассомпьером я действительно постаралась быть с Карлом поприветливей, и, должна признать, он с радостью откликнулся на это. Мы снова сделались друзьями и, казалось, впрямь стали счастливее без моей наперсницы Мами и без отца Санси, который постоянно твердил мне обо всех мыслимых и немыслимых пороках еретиков.

Карл был в ту пору всецело поглощен государственными делами. Он стал еще серьезнее, стараясь разумно управлять страной. Он не раз говорил, что вместе со Стини они вполне обошлись бы и без парламента. Править королевством предначертано монарху, а не неизвестно откуда взявшимся людишкам – хоть они и заявляют, что избраны своими земляками. И эти выскочки еще указывают ему, что следует и чего не следует делать!

Оглядываясь назад, я ясно вижу, что уже тогда появились первые признаки надвигавшейся бури. Я не очень интересовалась политикой, однако знала, что родина моя оказалась в сложном положении и что кое-кто из англичан внимательно следит за делами французов.

Кардинал Ришелье взял бразды правления в свои руки, и мой брат, никогда не отличавшийся сильным характером, по-видимому, был только рад этому. Зато моя мать, прирожденная интриганка, изо всех сил противостояла кардиналу. Она окружила Ришелье людьми, готовыми нанести удар в спину. Ришелье был очень сильным человеком, однако даже ему пришлось туго.

Я много размышляла о Бэкингеме, которого люто ненавидела, считая его истинным виновником всех горестей и бед, обрушившихся на меня в Англии.

Я с радостью обнаружила, что его здесь терпеть не могут. Я всегда утверждала, что своим возвышением он был обязан лишь внешности, а уж никак не великому уму. Если бы не вмешательство Карла, герцогу предъявили бы обвинение в государственной измене. Он позорно провалил экспедицию в Кадис. Мне до сих пор непонятно, с чего это Бэкингем вообразил себя стратегом? Он был самым бездарным полководцем на свете. Впрочем, вряд ли удалось бы доказать, что вина за поражение лежит на Бэкингеме, – но за ним числились и другие преступления. Карл спас его, распустив парламент. «Зачем мне парламент? – говорил мой муж. – Я могу править и сам».

Бэкингем обожал, чтобы его всюду встречали восторженные толпы, и хотел вновь завоевать любовь народа, а потому начал выставлять напоказ свои симпатии к гугенотам, которые страшно досаждали в то время моему брату. Их вылазки не просто раздражали католиков: из-за гражданской войны страна слабела на глазах.

Бэкингем хотел послать помощь гугенотам, которых осаждал в Ла-Рошели[37]37
  Ла-Рошель – город на берегу Атлантического океана, оплот гугенотов, взятый после упорной осады кардиналом Ришелье в 1628 г.


[Закрыть] мой брат. И если бы герцог отправил туда войска, это неизбежно привело бы к войне между Францией и Англией.

Я пребывала в страшном волнении. Как ужасно положение королевы, муж и брат которой воюют друг с другом! Я постоянно думала о милых моих друзьях, с которыми была разлучена. Раньше я с легкостью выбрасывала из головы то, что именовала дурацкой политикой, однако теперь мне никак не удавалось это сделать.

Мы с Карлом очень сблизились, и порой он даже делился со мной своими мыслями. Он вечно ругал парламент, постоянно задавая один и тот же вопрос: «Какое право имеют эти люди указывать королю, что делать?»

– Я вполне обошелся бы и без парламента, – говорил Карл, – но ведь у него деньги… А как можно вершить государственные дела без денег?

Он верил, что они с его любимым Стини прекрасно управляли бы страной, если бы не эти злобные людишки, вечно вставляющие им палки в колеса.

Карл попытался добыть денег в обход парламента, заставив всех своих подданных платить налоги. Тех же, кто не хотел этого делать, бросали в тюрьмы. Король увеличил армию, и солдаты квартировались в частных домах – вне зависимости от желания хозяев. К счастью, люди обвиняли во всем Бэкингема. Как они ненавидели этого человека! В душе я радовалась, когда замечала очередное проявление ненависти к герцогу. Но Карл продолжал его любить… Всякий раз, когда король с нежностью заговаривал о своем драгоценном Стини, меня просто трясло от злости.

Несмотря на все отчаянные попытки раздобыть денег, Карлу все же пришлось созвать парламент, который немедленно запретил ему размещать солдат в частных домах и самостоятельно взыскивать налоги.

Как король злился на этих людишек! Но, собираясь помочь осажденной Ла-Рошели, он нуждался в их поддержке и вынужден был принять их условия.

Я почувствовала облегчение, когда столкновение под Ла-Рошелью закончилось победой французов: во-первых, в глубине души я радовалась триумфу земляков, а во-вторых, это была еще одна неудача моего старого врага Бэкингема. Мне доставляло удовольствие слышать, как его хают и поносят. Он сделался главным героем сатирических памфлетов, которыми обклеивали стены и заборы по всей стране.

Он же, упорно пытаясь завоевать любовь народа, вновь вздумал защищать единоверцев. На сей раз он собирался освободить гугенотов из осажденной Ла-Рошели.

Явившись в Лондон и встретившись с Карлом, герцог вряд ли остался доволен нашими наладившимися отношениями, хотя, конечно же, был рад, что я потеряла своих друзей. Я пыталась предугадать, какую новую пакость он мне устроит, когда закончит со своими французскими делами; ибо пока все его помыслы были сосредоточены на экспедиции в Ла-Рошель. Он отправлялся в Портсмут, дабы убедиться, что все необходимые припасы погружены на корабли.

Карл появился у меня сразу после его ухода.

– Стини удивительно мрачен, – сообщил мне муж. – Прежде я никогда не видел его таким… Обычно он уверен в успехе.

– Вероятно, многочисленные неудачи заставили его в конце концов усомниться в собственном могуществе, – несколько язвительно заметила я. – И это неплохо, ибо всегда лучше знать, кто ты есть на самом деле, а не воображать себя тем, кем тебе хотелось бы быть.

Карл, как всегда, был немного задет тем, что я критикую его обожаемого Стини, но спорить со мной не стал. Он заговорил о другом – и тут же превратился в нежного любящего супруга.

А вскоре из Портсмута пришла страшная весть.

Король был просто раздавлен горем, а мне было очень жаль мужа: ведь я знала, каково это – потерять глубоко любимого человека. Разве не отняла у меня судьба вот так же милую мою Мами?

И по иронии этой самой судьбы, на короля, лишившего меня моей дорогой подруги, внезапно обрушилась точно такая же беда.

Ужасную новость доставил из Портсмута Уильям Лод. Лод был священником и любимцем Карла и Бэкингема. Мой муж очень благоволил к Лоду и – поскольку Бэкингем тоже был об этом человеке самого высокого мнения – назначил его членом тайного совета, пообещав лондонскую епархию. У Лода уже был сан епископа Батского и Велльского. Он был очень дружен с Бэкингемом. Одно время мать Бэкингема стала проявлять интерес к католицизму, и Карл послал к ней Лода, дабы тот образумил пожилую леди. Лод оказался на высоте и, пребывая под кровом Бэкингема, тесно сошелся с герцогом. Король же привык все делить со своим Стини, а потому тоже подружился с Лодом…

И именно Лод явился к нам со скорбной вестью.

Весь Уайтхолл замер. Я никогда еще не видела короля в таком состоянии. Лицо Карла стало пепельно-серым, а глаза недоверчиво глядели вдаль, будто умоляя кого-то – полагаю, Всевышнего – сказать, что все это неправда.

Тем не менее это было правдой.

– Он предчувствовал, что скоро умрет, – рассказывал нам Лод. – Накануне вечером он позвал меня к себе. Он был очень серьезен, а Вашему Величеству известно, как это на него непохоже. Он умолял меня, Ваше Величество, попросить вас не гневаться на него и позаботиться о его семье.

– О Стини, – горестно шептал король, – как ты мог подумать, что я брошу твоих близких на произвол судьбы?!

– Я спросил у него: – продолжал Лод, – «Почему вы так говорите? Раньше вы никогда не задумывались о смерти. Я всегда видел вас, милорд, веселым и полным надежд». А он ответил: «Меня погубит одна авантюра… Кое-кто уже простился с жизнью». Тогда я осведомился: «Вы боитесь убийц?» И он кивнул. Я предложил ему носить под одеждой кольчугу, но он лишь презрительно рассмеялся. «Это не защитит меня от ярости толпы», – сказал он. И так и не позаботился о своей безопасности.

– О Стини, – застонал король.

Я хотела знать, как это случилось, – со всеми подробностями. Пока я расспрашивала Лода, король сидел, закрыв лицо руками. Наконец Лод шепнул мне, что король не может больше этого слушать.

Зато я могла это слушать сколько угодно. Душа моя ликовала, и я настояла на продолжении рассказа.

– Он остановился в доме капитана Мейсона на Хай-стрит, – возобновил свое повествование Лод. – Так было удобней наблюдать за погрузкой. В ожидании отплытия кораблей герцогиня поселилась в этом же доме вместе с супругом. Утром он спустился к завтраку и с удовольствием откушал. Затем вышел в холл и задержался там на миг, чтобы перекинуться парой слов с поджидавшим его сэром Томасом Трайером. Внезапно какой-то человек шагнул вперед. Крикнув: «Да помилует Господь твою душу!», он выхватил нож и всадил его герцогу в грудь… Прямо под сердце…

Король тихо застонал, а я подошла к нему и взяла его за руку. Он благодарно сжал мои пальцы.

– Герцог сам выдернул нож из раны, – продолжил Лод. – Милорд истекал кровью, и кровь его залила все вокруг. Он сделал два шага, словно преследуя убийцу. Потом герцог выкрикнул: «Злодей!» – и рухнул на пол. В холл вбежала герцогиня. Бедная леди, уже три месяца как она в тягости. Герцогиня опустилась рядом с ним на колени, но он умирал, и я видел, что его не спасти… Я пытался поддержать его в последние минуты как мог, а он опять умолял меня заступиться за него перед вами и попросить вас присмотреть за его семьей.

Король был слишком потрясен, чтобы говорить. – А убийцу поймали? – поинтересовалась я.

– Да. Им оказался некий Джон Фелтон – отставной офицер, считавший, что герцог чем-то обидел его. Да тут еще палата общин осудила действия Бэкингема, и Фелтон решил, что, убив герцога, окажет великую услугу Англии.

И он ее действительно оказал, подумала я. О, милый Джон Фелтон!

Однако я уже кое-чему научилась. Я не стала высказывать своих мыслей вслух и все свое время посвятила тому, чтобы хоть как-то утешить короля.

Странно, но этот человек, положивший при жизни столько сил, чтобы вбить между нами клин, после смерти своей очень нас сблизил.

Я сочувствовала горю Карла, поскольку на сей раз взглянула на случившееся его глазами. Муж мой безмерно страдал, и я утешала его как могла. Ведь Стини исчез навсегда, а Мами – нет; я могла написать ей и еще надеялась ее увидеть.

Король часто вспоминал о Стини, и мне приходилось сдерживаться, чтобы не высказать все, что я думаю о покойном герцоге. А через некоторое время я поняла, какое утешение находил король в разговорах о любимом друге, чьих недостатков не замечал и не желал замечать.

Карл совершенно потерял интерес к жизни, и казалось, лишь я одна могла помочь несчастному королю. Я была рада этому, а он не мог ни на день расстаться со мной. Я относилась к мужу с нежностью. Чувствовалось, что он, в сущности, слабый человек, но я не считала это его недостатком; наоборот, именно это и заставило меня полюбить его.

Я относилась к нему не как к мужу, а как к сыну, и он был признателен мне за это. Да, Карл был явно не из тех, кто любит навязывать другим свою волю. Он был исключительно серьезен в своем стремлении делать все как надо; он мечтал быть хорошим правителем и хорошим супругом. Он не испытывал радости, высылая из Англии моих друзей; однако он пошел на это, считая, что так будет лучше для всех нас.

Я начала многое понимать и каждый день с нетерпением ждала наших бесед. А ночью, в уединении королевской опочивальни, мы стали наконец испытывать подлинную страсть и сделались настоящими любовниками.

И я заподозрила, что была и вторая причина столь неудачного начала нашей семейной жизни. Первой-то причиной были, несомненно, козни Бэкингема, а вот второй… неужели ею и впрямь оказалось поведение моей французской свиты? Отец Санси, например, не раз ставил меня в неловкое положение, и кончилось это скандалом из-за прогулки в Тайберн. А мои дамы без устали твердили мне, что я – француженка и католичка – живу среди англичан в протестантской стране.

Конечно, Мами старалась как могла помочь мне, но ей приходилось действовать в одиночку…

Несколько недель Карл горько оплакивал Бэкингема. Однако я знала, что печаль короля развеется, поскольку он явно наслаждался теми новыми отношениями, которые сложились у нас с ним.