Текст книги "Принц-странник"

Виктория Холт
Принц-странник

Генриетте Орлеанской и Люси Уотер

«..Полагаю, нет ничего превыше радостей любви»

Карл II Стюарт

Глава 1

Шел четвертый год Великого мятежа. Жаркий июльский день клонился в вечеру; трава по берегам реки побурела от зноя, листья кустарника и вдеты были припорошены пылью.

Маленькая процессия из двух мужчин и двух женщин брела по дороге. Одна из женщин – горбунья – бережно несла на руках спящего ребенка; по лицу ее стекал пот. Чуть не споткнувшись о камень и угодив ногой в одну из бесчисленных выбоин, она встала как вкопанная, утирая пот не поднимая головы.

Чуть отдышавшись, она спросила:

– Далеко ли еще до трактира, Том?

– За час должны поспеть.

– Выходит, до сумерек еще есть время, – сказала другая женщина. – Давайте передохнем, все-таки нелегко тащить мальчика.

– На несколько минут можно, – кивнул Том.

– Только если ты уверен. Том, что мы успеем затемно, – снова заговорила горбунья. – С заходом солнца на дорогу выходят грабители.

– Нас четверо, – заметил Том, – да и вид у нас слишком убогий, чтобы заинтересовать разбойников. Но Нелл права: время есть, поэтому передохнем и снова в дорогу!

Они сели на берегу. Нелл сняла башмаки и, морщась от боли, оглядела опухшие ноги, а горбунья осторожно уложила ребенка на траву. Взмахом руки она остановила товарищей, готовых броситься ей на помощь; казалось, ей не хотелось, чтобы кто-то кроме нее прикасался к ребенку.

– Тут удобнее всего, – сказал Том горбунье, – можно хотя бы к кусту прислониться.

Но горбунья только покачала головой и с упреком посмотрела на него. Том улыбнулся и сам занял предложенное им место.

– Не пройдет и суток, и мы в Дувре, – сообщил он.

– Зови меня Нэн, когда обращаешься ко мне, – сказала горбунья.

– Да, конечно… Нэн…

– Не забывай всякий раз называть меня Нэн. Это уменьшительное имя от Нанетты. Спроси мужа, если не веришь. Я правильно говорю, Гастон?

– Да, правильно… Нэн – уменьшительное от Нанетты.

– Именно так меня и зовут.

– Да, Нэн, слушаюсь, Нэн, – сказал Том.

– Идет кто-то, – торопливо сообщила Нелл. Все замолчали, прислушиваясь к звуку шагов. На дороге показались мужчина и женщина с узелками в руках, и горбунья, повернувшись к спящему на траве ребенку, накрыла его правой рукой. Одежда приближавшейся пары выдавала людей более зажиточных, но тоже из низов. Мужчина, из-под коротко остриженных волос которого торчали розовые оттопыренные уши, был, по-видимому, мелким торговцем. Его полная, колыхающаяся подруга задыхалась и обливалась потом, изнемогая от жары.

– Вот как делают нормальные люди, – проворчала она. – Сели на обочине и отдыхают. Как хочешь, но я тоже сяду и ноги не сдвину, пока не отдышусь.

– Китти, идем дальше, – сказал мужчина. – Если мы хотим поспеть в Тонбридж к экипажу, надо спешить!

– У нас еще вдоволь времени, и ноги у меня не железные.

Толстуха с блаженной улыбкой шлепнулась на траву, и ее супругу ничего не оставалось, как последовать ее примеру – стоять на солнцепеке и ругаться было слишком утомительно.

– Да хранит вас Бог! – обратилась толстуха.

– Да хранит вас Бог! – нестройно ответили Том и его спутники, не отрывая глаз от противоположного берега. Они были явно не настроены на беседу, но Китти была из тех кумушек, которые умеют развязать язык даже немому.

– Какой хорошенький ребеночек! – сразу заговорила она.

Горбунья улыбнулась и, не поворачивая головы, кивнула.

– У меня слабость к маленьким девчушкам…

– Это мальчик, – перебила Нэн; она говорила с отчетливым акцентом.

– Вы говорите как иностранка, – сказала женщина.

– Я француженка, мадам.

– Француженка? – Мужчина, презрительно фыркнув, окинул взглядом всю четверку. – Не очень-то мы тут жалуем французов.

Его жена по-прежнему улыбалась.

– Ли хочет сказать, – охотно пояснила она, – что с женитьбы короля на француженке все и началось, и вон она до чего его довела! Ты ведь это хотел сказать. Ли?

– А теперь она где? – возвысил голос Ли. – Во Франции! Небось крутит шуры-муры и целыми днями танцует. Хорошей же женой нашему королю Карлу она была – в такую заварушку его втянула!

– Мне очень жаль, что королева тоже была француженкой, – сказала Нэн. – Что до меня, то я есть бедная женщина. Мой муж – вот он, и ребенок, и эти двое – мы все ходить в Дувр, чтобы присоединяться к нашему господину. А бедняк во Франции и бедняк в Англии бывать почти одно и то же.

– Вот уж точно, не в бровь, а в глаз, – поддакнула толстуха.

– Хозяин или хозяйка говорить: «Ходить туда, ходить сюда!», а слуги иметь повиноваться, даже если для этого ездить в другую страну. Мой муж есть камердинер господина. Ведь так оно есть, Гастон?

Гастон подтвердил ее слова – английским он владел еще хуже своей жены.

– Мы все служим одному господину, – встряла Нелл.

– Э-э! – махнул рукой Ли, – в этой стране еще долго будет кавардак. Перемены начнутся, когда парламент возьмет верх. Мы – за парламент, как и положено беднякам. А вы за парламент?

– Прошу прощения? – переспросила горбунья.

– За парламент? – повысил голос Ли.

– Все равно не разбирать. Уж вы меня извинять, я не есть англичанка. Ли повернулся к Тому.

– Вы тоже француз?

– Нет, я англичанин.

– Тогда вы должны думать так же, как и я.

– А сколько лет ребенку? – снова вмешалась в разговор жена Ли.

– Ему есть два года, – сказала горбунья, непроизвольно кладя на ребенка руку.

– Какая чудесная и белая у вас ручка, – сказала женщина и с гримасой отвращения посмотрела на свою огрубевшую, со сломанными ногтями руку.

– Она горничная леди, – пояснила Нелл.

– Неужели? Та, что одевает, завивает волосы и пришивает кружева? Да, тут поневоле привыкнешь к светской жизни.

– Светской жизни? – спросила горбунья. – А что это есть?

– Ну, высшее общество, балы и маскарады, – пояснил Том.

– Веселящиеся леди и джентльмены в окружении голодных бедняков, – добавил Ли.

– Мне очень жаль, что это есть так, – серьезно сказала горбунья.

– А вас-то кто в чем обвиняет? Просто в такие , времена, как сейчас, бедным лучше держаться вместе.

– Мы сейчас идти в Дувр, чтобы присоединяться к семье господина.

– Пешком? – поразился Ли. – С ребенком на руках?

– Вот так-то богатые относятся к своим слугам, – добавила его жена.

– Мы должны быть там завтра, – сказал Том, – чтобы успеть привести в порядок дом. Так что времени у нас в обрез.

– Хорошее обращение со слугами, нечего сказать, – продолжала ворчать женщина. – До Дувра – пешком! А откуда вы идете?

– Ну, – начал Том, но горбунья его опередила:

– Из Лондона.

– И всю дорогу – с ребенком на руках?

– Ребенок есть мой… мой и мужа. Мы бывать рады с ним не разлучаться, – сказала горбунья вместо ответа.

– Вот что, – сказал Ли, – вам обязательно нужно сесть на экипаж. Мы как раз идем в Тонбридж, чтобы сесть на экипаж.

– Ли такой путешественник! – с восхищением сказала жена.

– Да. Вряд ли нужно пояснять, что это будет не первое мое путешествие в экипаже. Однажды я даже ездил из Холборна в Честер, путешествовал целых шесть дней. Две мили в час по полпенни за милю. Извозчик правит лошадьми, а ты сидишь себе на соломе как какой-нибудь лорд. Это так чудесно – путешествовать! Тес!.. Сюда, кажется, кто-то скачет.

Горбунья завертела головой, рука ее вновь накрыла спящего ребенка. Несколько секунд все молчали, пока стук копыт не стал громче, и на дороге показалась группа всадников. Простая одежда и волосы, еле-еле прикрывавшие уши, выдавали их принадлежность к армии парламента.

– Да хранит вас Бог! – крикнул Ли.

– Да хранит тебя Бог, друг! – ответил первый из всадников.

От пыли, поднятой копытами, горбунья закашлялась; ребенок проснулся и захныкал.

– Все хорошо, – забормотала горбунья, – все хорошо, спи дальше.

– Говорят, – подала голос жена Ли, – что король недолго продержится, а потому он и убежал в Шотландию. После того как его разбили под Нейзби, шансов на успех не осталось. Лучше всего, если бы он отправился к своей жене француженке во Францию.

– А если ему не захочется покидать страну? – спросил Том.

– Лучше отправиться во Францию, чем в мир иной, – захохотал Ли.

Тем временем ребенок сел и начал с открытым неудовольствием разглядывать чету Ли.

– Все хорошо, мое сердечко, – поспешно сказала горбунья и, обвив рукой малыша, попыталась прижать к себе его хорошенькое личико.

– Нет, нет, нет! – закричал ребенок, уворачиваясь.

– Ого, с характерцем, – сказала жена Ли.

– Очень вспыльчивый, – согласилась горбунья.

– Видать, избаловали вы его, – сказал Ли.

– А можно на него взглянуть, – спросила его жена и, не дожидаясь ответа, схватила ребенка за локоть. Тот попытался стряхнуть ее руку, но она только рассмеялась, чем, по-видимому, еще больше разгневала маленькое создание.

– Эй, баловник, – сказала женщина, – как же ты вырастешь в хорошего солдата, который будет сражаться за генерала Ферфакса? Как тебя зовут?

– Принцесса, – надменно ответил ребенок.

– Принцесса? – воскликнул Ли. – Какое странное имя для маленького мальчика.

– Он есть Пьер, месье, – быстро отозвалась горбунья.

– По-английски это бывать Питер, – добавил Гастон.

– Он нехорошо говорить по-английски, – продолжала горбунья, – часто путать в словах. Иногда мы говорить с ним на родном языке, иногда на английском, а наш английский, как вы наверное замечать, мадам, бывать не очень правильным.

– Принцесса, – повторил ребенок. – Я принцесса!

Установилось молчание; все смотрели на ребенка. Чета Ли – в недоумении, остальные четверо – как будто их лишили жизни. Вдалеке замолкал стук удаляющихся лошадиных копыт. Как будто придя к какому-то решению, горбунья встала и твердой рукой взяла ребенка.

– Мы есть идти, – сказала она. – Мы не успевать до темноты к нашему ночлегу, если оставаться здесь еще. Пойдемте, друзья. И счастливого вам обоим пути. Всего хорошего. Спасибо за компанию.

Три ее спутника поднялись, сгрудившись вокруг ребенка.

– Счастливого пути, – пробормотали муж и жена.

Ребенок повернулся, чтобы бросить на них последний взгляд, большие черные глаза сердито сверкнули, а с губ сорвались слова:

– Принцесса! Я принцесса!

Какое-то время они шли не разговаривая. Чтобы двигаться быстрей, горбунья взяла ребенка на руки.

Когда семейная пара скрылась с глаз, Нелл сказала:

– Я уже собиралась бежать.

– Вот тогда бы мы точно пропали, – сказала горбунья. – Это было бы худшее, что мы могли сделать.

– Если бы можно было растолковать… ему!

– Я не раз радовалась тому, что он еще такой маленький… И в то же время слишком маленький, чтобы ему можно было что-то объяснить.

Ребенок, уловив, что речь идет о нем, стал с интересом прислушиваться. Заметив это, горбунья сменила тему разговора:

– А чем нас там покормят, в твоем трактире, Том?

– Ну, я так думаю, будет утка или бекас… или оленина. А может быть, миноги и осетр…

– Мы должны твердо помнить наши роли, – сказала горбунья.

Ребенку захотелось, чтобы снова заговорили о нем, и маленькие ручки заколотили по горбу.

– Нэн, Нэн, – говорило дитя. – Грязная Нэн!

Не люблю грязную Нэн!

– Тише, золотце, тише, – понизив голос, сказала горбунья.

Когда четверка добралась до трактира, начало смеркаться, и это им было даже на руку: при дневном свете они чувствовали себя неуверенно, да и ребенок к тому времени уснул.

Том прошел во двор и отыскал хозяина. В ожидании попутчика трое остальных стояли под вывеской.

– Может, не стоило заходить сюда, – сказала Нелл. – Сделали бы себе постели под изгородью – и порядок!

– Ничего страшного не будет, – пробормотала горбунья. – И вообще, чуть свет, мы уйдем.

Наконец Том кликнул их: он стоял вместе с хозяином.

– Так это, значит, вы, – сказал тот. – Две женщины, два мужчины и мальчонка. Вообще-то я не принимаю на постой бродяг и извозчиков. Мой трактир для людей высшего разряда.

– Мы заплатим, – быстро сказал Том.

– Каждый день, приходят-уходят, уходят-приходят, – продолжал хозяин. – Только что перед вами здесь останавливался полк солдат.

Том вынул кошелек и показал его содержателю трактира.

– Платим заранее, – сказал он. – Мы устали и проголодались. Давайте тут же, не сходя с места, обо всем договоримся.

– Хорошо, отлично, – согласился хозяин. – Что будете есть? Ужин за общим столом обойдется вам в шесть пенсов на человека.

Том бросил взгляд на горбунью, и та сказала:

– Нельзя ли нам поесть отдельно. Вообще, мы бы даже взяли отдельную комнату.

Трактирщик почесал в затылке и оглядел усталую четверку.

– За все платим, – сказал Том.

– Тогда все будет устроено. Просьба подождать в общей комнате. Когда еда будет готова, вас позовут к столу.

Они прошли в трактир, а Том с хозяином остались во дворе, чтобы утрясти вопрос об оплате.

В общей комнате уже расположилось несколько человек. Горбунья, поколебавшись, стремительно пошла вперед с ребенком на руках, по бокам от нее шли Нелл и Гастон.

Люди, беседовавшие за столиками у окон, поприветствовали их. Глаза толстой леди, пышно разукрашенной бантами, остановились на ребенке.

– Боже, до чего измученный, – посочувствовала она. – Бедная крошка. И давно она уснула?

– Это мальчик.

– Значит, не она, а он. Вы издалека?

– Из Лондона.

Остальные говорили только о войне, вздыхали о старых добрых временах, когда в стране была тишь да благодать, и во всех бедах винили «француженку». Грузный мужчина с коротко остриженными волосами, купаясь в лучах всеобщего внимания, объяснял честной компании, почему война с роялистами была неизбежна и необходима. К доводам и точности изложения событий можно было и придраться, но присутствовавшие предпочитали не связываться с оратором.

– Королева, будь ее воля, обратила бы всех нас в католиков, – вещал он. – Вас, сэр, и вас, мадам, и вас, юная леди, и этих, которые сюда только что пришли, даже горбунью с ребенком. Мы бы все здесь были католиками, доведи она свои черные замыслы до конца.

– Уж лучше умереть, чем стать католиком, – сказал другой мужчина.

– Вот для чего, скажите, – продолжал первый, – в день Святого Иакова эта, с позволения сказать, королева отправляется пешком в Тибурн? Да чтоб отдать честь умершим там католикам! Уж как бы она была рада, если б увидела на виселицах Тибурна нас, протестантов. Уж будь я во время ее бегства в Эксетере, она бы от меня не ускользнула. Я б ее привез живьем в Лондон, она бы у меня поплясала!..

– Она же просто злодейка! – подала голос одна из женщин. – И, говорят, все французы такие.

– Ничего, недолго ждать осталось. Скоро мы у себя в Англии разделаемся со всеми королями и королевами. Этой публике у нас здесь делать больше нечего!

– Но если даже короля убьют в сражении… или потом, – сказал толстячок с короткими ножками, – у него же все равно останутся дети, которые будут мутить воду.

– Я как-то видела принца Чарлза, – сказала костлявая женщина.

– Уродливый малый!

– Ну, может быть, и да, – улыбаясь, сказала женщина.

– Что вы имеете в виду?

– Ну… он смуглый, почти как цыган… Большой нос и рот тоже… Он был всего лишь мальчишка, и все же…

– Да вы, случайно, не роялистка, мадам? – укоризненно спросил грузный мужчина.

– О, нет, я бы не сказала. Он был всего лишь мальчишкой. Принц Чарлз… И он проезжал верхом через наш город в сопровождении брата, Джеймса. Кажется, это было перед сражением около Эджхилла.

– Эджхилл, – проворчал мужчина, – мы почти что держали в руках этих мальчишек там, в Эджхилле. Если бы только я был там!..

Женщина задумалась.

– Нет, на самом деле он не уродлив… Особенно, когда улыбается. А он улыбнулся мне и снял шляпу, словно я придворная дама. Со мной рядом стояла женщина, так она заявила, что принц улыбался ей, подумайте только!..

– Вас ослепили роялисты! – усмехнулся мужчина.

– Нет! Только принц, и никто больше. Хотя там были и другие джентльмены: графы, лорды… Наверное, их можно назвать и красивьши, но принц… Этот мальчик, смуглый и некрасивый мальчик… Может быть, все дело в том, что он был всего лишь мальчиком…

– Как же! – сказал мужчина. – Его королевское высочество! Теперь ему уже не бывать больше высочеством. Скоро, очень скоро он сам захочет забыть, что был когда-то принцем Уэльским и наследником королевства, которое в нем больше не нуждается. Люди будут стесняться говорить о королях и королевах, в этом уж будьте уверены. Мы выберем себе лорда-протектора, а коли он нам будет не по вкусу, сбросим его и выберем другого. Роялисты! Ха! Хотел бы я им всем поотрывать головы!

– Только не принцу Уэльскому, – пробормотала женщина.

В дверях вырос Том и пальцем поманил своих спутников. Те с облегчением вышли из общей комнаты и последовали за ним.

– В нашем распоряжении чердак. Хозяин стелет там солому. Пищу для нас готовят, поедим в одной из комнат. Я им хорошо заплатил, чем, кажется, немало удивил хозяина, но у него разгорелись глаза, и он предпочел взять деньги, ни о чем не спрашивая.

– Раз так, надо быстро поесть, и – на чердак! – сказала горбунья.

В коридоре они услышали, как кто-то кричит на конюха – громко и властно.

– Давай, малый, живей! Где хозяин? Я чертовски проголодался и хочу получить комнату – лучшую из тех, что у нас есть.

Хозяин трактира затрусил во двор, и вскоре они услышали его подобострастный голос.

– Пойдемте, – сказала горбунья, и они пробрались в маленькую комнатушку, где для них были приготовлены утка, кабан и эль. Ребенок проснулся и нехотя разделил с ними трапезу. За едой разговоров почти не было, ребенок сразу вновь уснул, и горбунья заявила, что отправляется на чердак и не спустится до утра, потому что ни на секунду не хочет оставлять ребенка без присмотра.

– Я вам покажу, как пройти, – сказал Том. – Это прямо наверху, под карнизом.

Выйдя в коридор, они натолкнулись на только что приехавшего заносчивого гостя; тот, прислонившись к стене, громко отдавал распоряжения и с отвращением оглядывал обстановку. Заметив горбунью с ребенком на руках, он замолчал, и в лице его появилась неприязнь.

Горбунья поспешила за Томом и, поднимаясь по лестнице, услышала:

– О, Боже! Это не трактир, а пивная какая-то! Куда деваться приличному человеку, если здесь всюду вертятся нищенки-горбуньи и прочая шатия-братия. Эй, ты, разрази тебя чума! Почему сразу не сказал мне об этом?

Горбунья, не поворачивая головы, поднялась по узкой лестнице за Томом, и они оказались в длинном, темном помещении с низким потолком. Через незастекленное окно виднелась крыша. На полу лежали два вороха соломы – будущие постели. Спать на них было жестко, но одну ночь можно и перетерпеть.

– Иди, доедай ужин, – приказала горбунья, – а я останусь с ребенком. Вы приходите сюда, но сначала досыта наешьтесь.

Том, поклонившись, ушел, а она, положив ребенка на солому, осторожно притронулась к его лобику губами, потом легла рядом. После дневного напряжения она почувствовала себя страшно уставшей. Пытаясь унять колотящееся сердце, она подумала, что можно немного и успокоиться: до утра они будут в безопасности, а там и до Дувра рукой подать. Здесь можно выспаться, набраться сил, а на рассвете продолжить путь.

Дверь неожиданно открылась. Вошел заносчивый незнакомец и, увидев ее, замер:

– Э-э!.. Я не знал, что тут есть кто-то. Я принес соломы.

– Благодарю вас.

– Вас четверо, не считая маленькой девочки, так?

– Маленького мальчика, – уточнила она. Рука ее вновь коснулась ребенка, казалось, ей необходимо было всякий раз удостовериться в его присутствии, когда речь заходила о нем. Мужчина приблизился и всмотрелся в спящего ребенка. Его пристальный взгляд напомнил горбунье женщину на берегу, заметившую, какая красивая у нее рука.

– Маленький мальчик, – сказал аристократ, – с внешностью девочки.

– Он еще есть малыш, и мне имели говорить, что больше походить на мать, чем на отца.

– Вид у него, – продолжал пришедший, – как у ребенка какого-нибудь вельможи.

И он так посмотрел на горбунью, что щеки ее запылали. В тот момент, когда густая кровь прилила к ее грязному лицу, она показалась на редкость молодой и пригожей.

Мужчина понизил голос:

– Леди, – сказал он, – здесь есть человек, лояльно настроенный по отношению к его величеству.

Она не ответила и только крепче вцепилась в ребенка.

– Ваши руки слишком изящны, мадам, – продолжил незнакомец. – Они выдают вас. Вам следует лучше прятать их.

– Мои руки? Я горничная своей госпожи.

– Ага! Этим все и объясняется?

– Да. Этим все и объясняется.

– У вас немного съехал горб, леди. Если позволите, я бы сказал, что он несколько высоковат. Вам стоило бы чуть больше сутулиться.

Горбунья попыталась заговорить, но не смогла: во рту пересохло, она вся дрожала.

– Я был в армии короля при Эджхилле, – продолжал придворный. – С маленьким принцем Чарлзом и его братом Джеймсом. Что-то в нем было такое – я имею в виду Чарлза, – что заставляло ему служить. Он был всего лишь мальчиком, но я никогда его не забуду. Высокий для своего возраста и слишком смуглый для англичанина, с готовностью улыбавшийся всякому человеку некоролевской крови! Всего лишь один из нас, и все-таки другой… Он прибыл для участия в штурме Эджхилла… Да благословит его Бог! Господи, сохрани принца Уэльского!

– Вы смелый человек: говорить такие вещи незнакомой женщине!

– Время требует смелых дел, мадам. Можете мне довериться. Желаю вам быстро и успешно переправиться через Ла-Манш.

– Ла-Манш?

– Вы же идете в Дувр, мадам. А там переправитесь через пролив и окажетесь рядом с королевой.

– Я ничего подобного не говорить, чтобы вы мочь так думать.

– Говорят, королева – корень всех бед короля, мадам. Может быть, и так, но она предана делу короля. Бедная леди! Вот уже два года как она покинула Англию, и произошло это, если не ошибаюсь, всего через пару-другую недель после рождения младшей дочурки, малышки Генриетты.

– Мне не подобать говорить о таких великих людях.

– Доверьтесь мне, мадам. Если я хоть чем-то могу быть вам полезен…

– Спасибо, но я быть всего лишь бедная женщина, которая пробираться к семье хозяина с мужем и другими слугами.

Дворянин поклонился и вышел, но она долго не могла даже шевельнуться, настолько сковал ее страх. Даже там, на дороге, когда мимо ехали на лошадях солдаты – враги короля, она меньше боялась, чем сейчас. Стены чердака показались ей стенами тюрьмы.

Когда молчаливая троица поднялась наверх, горбунья сидела на соломе, держа на руках ребенка.

– Я вся дрожу, – сказала она. – Тут был один приезжий, приносил соломы, и я почти уверена, он понял, кто мы, а поручиться, что он не станет болтать, я не могу.

Ночь для нее была полна страхов. Она ворочалась с боку на бок на соломе, горб из холстины тер ей спину, но снять его она не осмеливалась – если бы кто-то увидел ее без горба, объяснить такую перемену она не смогла бы. Риск был огромный. Эта сварливая королева, Генриетта-Мария, никогда бы не простила того, что ее дочь подвергалась такой опасности. И все же иногда нужно проявлять смелость и даже дерзость. Именно так поступила сама королева, и благодаря своей дерзости она сейчас у себя на родине, откуда может помочь королю, вместо того чтобы томиться в плену у врагов короля, используемая ими для шантажа – будущее, которое ей было обеспечено, не прояви она решительности.

Анна Дуглас, леди Далкейт, немало поломала голову, прежде чем придумала, как спрятать от посторонних глаз свою стройную, грациозную фигуру, и идея с горбом показалась ей прямо-таки спасительной. Далее пришлось выдать себя за француженку, поскольку крошка-принцесса уже начала лепетать, и излюбленное ею слово «принцесса» при некоторой игре воображения можно было считать не правильно произнесенным именем Пьер. Если бы ребенку можно было объяснить, в какой они опасности! Насколько легче им было бы выполнить свою задачу. Но девочка слишком мала, чтобы понять, для чего нужно покидать удобный дворец, одеваться в лохмотья и называть себя Пьером.

Анна не сомкнула глаз с того времени, как покинула Отлендский дворец, и безмерно устала, но даже окруженная верными слугами, она не осмеливалась спать. Визит странного гостя заставил ее сильно встревожиться. Правда, он призывал довериться ему, но кому можно доверять в стране, охваченной пламенем великой гражданской войны?

Пару лет назад сама мысль, что Анна Вийе, супруга Роберта Дугласа, получившего по наследству графство Мортор, будет спать в таком виде на чердаке жалкого трактира, могла показаться смешной. Но времена изменились, и она не могла знать, где в эту ночь спит сам король, и отыскал ли себе хоть какой-то приют принц Уэльский.

К мысли о побеге она пришла неожиданно для самой себя. Два года назад принцесса только-только родилась. Королева после родов была очень слаба и даже еще не вставала с постели, когда пришла новость, что лорд Эссекс, сторонник парламента, направляется к Эксетеру с целью осады города. Генриетта-Мария в письме попросила разрешения уехать с ребенком в Бат, на что Эссекс ответил, если ей и будет позволено уехать, то только в Лондон, чтобы держать ответ за разжигание гражданской войны в Англии.

Королеве оставалось одно – бежать во Францию. Как она рыдала, это страстная женщина, когда говорила Анне:

– Я вынуждена покинуть страну, иначе стану пленницей парламента и мужу придется защищать меня, рискуя всем. Лучше уж подвергнуть опасности собственную жизнь, чем подставить под удар короля. Я ему обо всем написала, и к тому времени, когда он получит письмо, надеюсь уже быть во Франции. Королева этой страны – моя невестка, она не прогонит меня.

Генриетта-Мария всегда жила одними страстями, движимая порывами сердца, а не трезвой головой, и именно это, как знала Анна, стало источником многих бед короля, хотя отношения Карла I и Генриетты-Марии в браке, начавшиеся непросто, со временем переросли во взаимопонимание и горячую привязанность. Королева была страстной натурой. Иногда она казалась легкомысленной, но в то же время могла проявить незаурядное упорство в достижении цели, и теперь вся сила ее страсти была направлена на защиту дела мужа.

– Присмотри за моей малышкой, Анна, – сказала она. – Береги как зеницу ока. Если она заболеет, тебе придется страдать в тысячу раз больше, слышишь, Анна Дуглас?

Черные глаза королевы сверкнули гневом при мысли о разлуке со своим ребенком, но тут же смягчились от прилива любви к младенцу и чувства благодарности к Анне, которым она была преисполнена, даже угрожая ей. Покончив с наставлениями, она сжала Анну в объятиях и расцеловала ее.

– Уж я-то понимаю, ты позаботишься о моем ребенке… Хотя ты и протестантка. Но если все же ты, глупая женщина, прозреешь и обратишься в лоно истинной веры, открой моей дочери глаза, как сделала бы это я. О, но ведь ты же протестантка!.. И дети короля будут воспитываться в религии своей страны! А мне, бедной неутешной матери, приходится бросать своего новорожденного младенца на руки протестантке! Протестантке!

Дальше ее речь стала совсем бессвязной: за годы пребывания в Англии королева не позаботилась о том, чтобы хорошенько выучить английский язык. Анна поспешила упасть на колени и торжественно поклясться, что, невзирая на свою веру, она будет верна королеве и выполнит все ее приказания.

Бедная Генриетта-Мария! Приехав в Англию прелестной шестнадцатилетней девушкой, преисполненной решимости самой вершить свою судьбу, она вынуждена стать изгнанницей, разлученной с мужем и детьми.

Но с Божьей помощью хоть один ребенок должен быть возвращен ей!

Король все-таки приехал в Эксетер: не получив письма жены и полагая, что она все еще при ребенке, он с трудом пробился через заграждения из парламентских отрядов, чтобы добраться до нее. Никому иному как Анне пришлось взять на себя печальную обязанность сообщить ему, что он опоздал.

Когда Анна вспомнила об этом, глаза ее наполнились слезами. Король предстал перед ней красивый, еще не остыв от только что состоявшегося сражения, с прямым и открытым взглядом благородного человека. А если в его лице и был оттенок слабости, то такую женщину, как Анна Дуглас, это заставляло относиться к нему с еще большей любовью. Да, он с чрезмерной готовностью следовал плохим советам, проявлял слабость, когда нужно было проявить силу, упрямился, когда надо было уступить. Он слишком полагался на Священное право королей, установленное в годы правления Генриха VIII, но устаревшее сейчас. К сожалению, король не унаследовал здравый смысл Елизаветы, дочери Генриха, умевшей приспосабливаться к изменявшимся условиям. Но сколь бы слабым он ни был, какой бы косностью ни грешил, он был человеком необыкновенно обаятельным и к тому же трогательно преданным своей семье.

Вместе с ним в Эксетер приехал его наследник, принц Уэльский, мальчик четырнадцати лет, который, не будучи похож на отца, пожалуй, обладал еще большим обаянием. Наследник был довольно робок и отличался мягким характером. Так трогательно было видеть, как он взял сестренку на руки и стал удивляться, до чего же она крохотная!

Анна снова заплакала, оплакивая короля, теряющего свое королевство, принца, становящегося наследником утраченного трона, малышку – самого юного члена королевской семьи, – с рождения обреченную на столь тяжелую долю.

– Бедная дочурка, – сказал тогда король, – в грустный час ты пришла в этот мир. Тебя немедля нужно окрестить.

– А какое имя вы дадите ей, ваше величество?

– Назовем ее Генриеттой, в честь жены. Но крестить будем по обряду англиканской церкви.

И два года назад в жаркий июльский полдень в Эксетерском кафедральном соборе девочку окрестили, после чего король отбыл в Корнуол, откуда довольно успешно вел военные действия.

Чуть позже, когда ребенку шел четвертый месяц, он снова побывал в Эксетере и навестил дочку во дворце Бедфорд Хаус, визит был коротким, и больше Анна его не видела.

Принц приехал навестить сестренку годом позже. Полуторагодовалая малышка была уже в состоянии отличить от других темного мальчика, столь похожего на нее: она смеялась от удовольствия и радости при виде его и горько плакала после его ухода. Принцу пришлось отбыть в спешке, потому что «круглоголовые»– сторонники парламента – снова пошли на Эксетер.

Памятуя о наказе Генриетты-Марии, Анна попыталась организовать побег в Корнуол, но ее окружали шпионы, и ничего не оставалось, как жить затворнической жизнью в Бедфорд Хаусе и не отходить от принцессы ни днем, ни ночью. А в это время разгневанная королева узнала, что ее драгоценное дитя находится в городе, осажденном врагами, и обрушивала проклятие за проклятием на свою горькую судьбу, на ненавистный парламент и на эту неповоротливую предательницу Анну Дуглас.

Обвинение было жестокое, и Анна, узнав о нем, глубоко страдала. Напрасно ее убеждали не придавать значения упрекам королевы, мол, разве ей не известно, что Генриетта-Мария склонна обвинять невезучих друзей во всех тяжких грехах, не исключая предательства. Анна понимала и другое: Генриетта-Мария вне себя от горя, не зная, какова судьба ее ребенка в осажденном городе, где не хватает пищи, где смерть ходит по улицам и где девочка подвергается постоянной опасности. А упреки… Генриетта-Мария всегда изливала свой гнев на самых близких, когда ей было больно. Поэтому Анна говорила себе, что надо помнить о страданиях королевы и быть терпимой.