Текст книги "Королева-распутница"

– Я бы хотела, чтобы ты молился со мной, Карл. Ты обрел бы в этом большое утешение.

– Возможно, однажды это произойдет, Мадлон. Но меня пугает вся эта ненависть вокруг нас. Господин де Гиз ненавидит моего дорогого адмирала, а он холоден и надменен с господином де Гизом. Это плохо, Мадлон. Им следует быть друзьями. Если бы эти двое помирились, тогда все гугеноты и католики Парижа были бы друзьями, потому что католики подражают герцогу, а гугеноты слушаются адмирала. Да! Именно это я должен сделать! Я должен сделать их друзьями. Я настою на этом. Потребую. Я – король. Клянусь Господом, если они не обменяются поцелуями дружбы, я… я…

Мадлен вытерла пот с его лба.

– Да! Ты прав, мой маленький король. Ты прав, мой Карл. Ты заставишь их сделать это, но сейчас отдохни немного.

Он коснулся губами ее щеки.

– Почему не все парижане так добры, как ты, дорогая няня? Почему они не похожи на Мари и мою жену?

– Тогда мир стал бы скучным, – сказала женщина.

– Скучным? Нет, счастливым. Свободным от страха… смертей… кровопролитий. Иди, дорогая няня, и позови Мари. Я поговорю с ней и узнаю, что она думает о дружбе между господином де Гизом и адмиралом.

Маска доброжелательности скрывала циничное отношение Катрин к фарсу, который разыгрывали перед ней.

Поцелуи дружбы между Генрихом де Гизом и Колиньи! Она вспомнила аналогичную сцену, происшедшую шесть лет назад в замке Блуа. Она сама организовала этот спектакль с теми же двумя актерами. Конечно, тогда Гиз был еще мальчиком, совершенно бесхитростным, не способным скрыть огонь, вспыхнувший на щеках, погасить пламя, бушевавшее в глазах. В тот день он сказал: «Я не могу поцеловать человека, которого считают убийцей моего отца».

Как меняют нас годы! – подумала она. Теперь герцог – уже не мальчик – готов обнять адмирала и расцеловать его в обе щеки, замышляя при этом убийство Колиньи.

– Как хорошо, – пробормотала Катрин, – когда старые враги становятся друзьями!

Мадам де Сов, оказавшаяся рядом с королевой-матерью, шепнула:

– Вы правы, мадам.

Катрин позволила себе одарить женщину ласковой улыбкой. Мадам де Сов отлично справлялась со своей ролью, разыгрывая перед женихом соблазнительницу и добродетельную жену одновременно. Катрин однажды сказала: «Барон де Сов гордился бы своей женой, если бы видел, как она дает отпор молодому наглому Наваррцу». Услышав эти слова, Шарлотта застенчиво улыбнулась, подняла свои удивительные голубые глаза и посмотрела на королеву-мать, словно прося новых указаний. Но они пока не поступали.

Катрин всерьез беспокоилась. Старый дурак, кардинал Бурбон, упорствовал. Он заявлял, что не может совершить церемонию без согласия папы. А как он мог получить весточку от папы, если Катрин сама устроила так, чтобы почта из Рима не приходила! Ей и Карлу придется пригрозить старику, если он будет долго упрямиться.

Она не сомневалась, что его можно сломить. Он постарел и был Бурбоном. Его братья не отличались силой характера. Женщины из Эскадрона Катрин соблазнили Антуана де Бурбона и Луи де Конде, братьев кардинала, и помешали им исполнить свой долг. Кардинала нельзя соблазнить таким путем, но есть другие методы.

Когда он сдастся, будет необходимо убедить парижан в том, что папа дал разрешение на этот брак. Сделать это не составит труда.

Но она все равно волновалась. Серая тень, всегда висевшая над ее жизнью, казалась сейчас особенно зловещей – Катрин думала о своем бывшем зяте.

Из своего мрачного Эскориала он наблюдал за всем, что происходило во Франции; если ему что-то не понравится, он обвинит королеву-мать. Его послы были шпионами; Катрин знала, что они посылали своему господину подробные отчеты о ее деятельности.

Альва поручил агенту выяснить ее намерения. Она признавала, что выглядела в глазах испанцев их врагом. Франция недавно заключила союз с Англией; Катрин пыталась женить своего сына герцога Аленсонского на Элизабет Английской; наблюдались признаки того, что Колиньи почти уговорил короля сдержать его слово и помочь Голландии в борьбе с испанцами. А теперь этот брак между французской принцессой и гугенотом Генрихом Наваррским. Она не сомневалась в том, что Филипп Испанский думает о войне, войне с Францией. Катрин постоянно испытывала страх перед войной с Испанией, обладавшей сильными сухопутными войсками и могучей морской армадой. Она представляла себе собственный крах и гибель сыновей. Больше всего на свете она боялась падения дома Валуа. Чтобы удержать сыновей на троне, она проводила гибкую, хитроумную политику, лавировала, использовала любые возможности, никогда не знала, что ей придется предпринять завтра, поддерживала католиков, оказывала милости гугенотам. Благодаря всему этому ее сравнивали со змеей, обладающей ядовитыми клыками, поскольку, интригуя в интересах дома Валуа, она убивала без колебаний и угрызений совести.

Она помнила беседу, состоявшеюся в Байонне, куда Катрин ездила ради встречи с дочерью, королевой Испании; более важным, чем свидание с ней, стал для Катрин разговор с герцогом Альвой, посланником Филиппа.

Тогда было необходимым давать обещания, объявлять себя непоколебимой католичкой; она умоляла Альву не обманываться, когда она в политических интересах делала вид, будто поддерживает их общих врагов. Она посулила Альве головы всех гугенотских лидеров – но он получит их в нужный момент. «Это должно произойти, – сказала она, – как бы случайно, когда они соберутся в Париже; поэтому пока что мы не можем назвать точный срок».

Она желала заключения брака между королем Наварры и ее дочерью, потому что знала, что вся ее власть во Франции приходит к ней через детей. В случае гражданской войны и победы гугенотов французская корона может оказаться на голове короля Наварры, принадлежащего к роду Бурбонов. Катрин сохранит тогда свое положение королевы-матери. Конечно, она сделает все возможное, чтобы предотвратить такое бедствие для дома Валуа; она не остановится перед использованием убийцы или пирожного с ядом. Но надо подстраховаться на все случаи. Управлять Марго будет труднее, чем Карлом, или, как она надеялась, Генрихом. Однако эта девушка всегда останется дочерью Катрин. Этот брак спасал королеву-мать от неприятностей, возможных в будущем, поскольку Катрин повидала в свое время ряд серьезных побед гугенотов. Наблюдая за сторонниками Колиньи – Телиньи, Рошфуко, Конде, молодым Наваррцем, она укреплялась в правильности своей гибкой политики.

Бракосочетание должно состояться скоро, хотя после него необходимо срочно умиротворить Филиппа Испанского; при удаче это можно будет сделать, убив Колиньи. Его Католическое Величество давно желает смерти этого человека; она удовлетворит испанца. А если нет? В памяти Катрин четко возник обрывок беседы с Альвой в Байонне: «В подходящий момент когда все гугеноты будут под тем или иным предлогом собраны в Париже…»

Что это будет за предлог? Что за момент?

Короля одевали для свадьбы; его друзья и слуги волновались, потому что рот монарха дергался, как им доводилось видеть прежде, а глаза налились кровью. К чему приведет это бракосочетание, о котором говорила вся столица, вся Франция?

– Эта свадьба станет кровавой, – заявляли парижане; король знал, что люди шепчутся об этом.

Кардинала де Бурбона убедили совершить обряд; ему дали понять, что в случае отказа он попадет в немилость к королю и, что опаснее, к королеве-матери Карл и его мать распространили по Парижу весть о благословении папы, которое якобы находилось в их руках. Теперь не было причин откладывать церемонию.

Король дрожал; пока он надевал на себя самые роскошные наряды, какие доводилось видеть людям – его костюм вместе со шляпой и шпагой стоил шестьсот тысяч крон, – приближенные гадали, как долго ему удастся сдерживать безумие и не начнется ли приступ раньше, чем завершится бракосочетание.

Несмотря на свою занятость, Катрин нашла время, чтобы восхититься своим любимцем. Как он красив! Он выглядит величественнее, чем сам король. Сотни сверкающих камней подчеркивали красоту его смуглого лица. Он восторгался самим собой не меньше матери.

Катрин полюбовалась шапочкой с тридцатью жемчугами, каждый из которых весил двенадцать каратов. Какими нежными казались жемчуга рядом с сапфирами, рубинами и излучавшими холодное сияние бриллиантами! Как они идут ее дорогому сыну!

Она нежно поцеловала его.

– Если бы Господь согласился исполнить одно мое желание, дорогой, – сказала Катрин, – я попросила бы его сделать тебя сегодня королем Франции. Мысль о том, что ты опоздал родиться на год, глубоко печалит меня.

– Но когда-нибудь, мама… – пробормотал он с честолюбивым блеском в удлиненных глазах.

– Когда-нибудь, мой дорогой. У твоего брата сегодня болезненный вид, – добавила она.

– Он уже давно выглядит неважно.

– Не волнуйся, мой дорогой. Все будет хорошо.

Катрин улыбнулась; несмотря на внешнее спокойствие, она испытывала тревогу. Она чувствовала себя как человек, который, считая себя богом, поднял бурю на море и обнаружил, что он – всего лишь простой смертный в неустойчивой лодке. Она была полна решимости выплыть в безопасное место. Пусть закончится свадьба, после этого Филиппу в качестве компенсации надо преподнести голову Колиньи.

Во всяком случае, это бракосочетание – дело не моих рук, скажет она, как бы намекая: «А другое дело подготовила я, желая доказать вам свою дружбу». Это удовлетворит Филиппа. А вдруг нет? Он, возможно, фанатик, но не глупец.

Она никогда не планировала дальше, чем на один или два хода вперед, сегодня она должна думать только о свадьбе и Колиньи. А потом? В Париже собрались большие силы гугенотов и католиков. Она однажды сказала: «Когда придет время, я буду знать, что мне делать». И она действительно будет знать. Она не сомневалась в этом. На сегодня этого достаточно.

Невеста была надменной, бледной и печальной. Она в ярости пожаловалась своим фрейлинам:

– Я молилась все эти дни и ночи. Умоляла Деву и святых помочь мне. Неужели все напрасно? Похоже, да, потому что сегодня – самый ненавистный для меня день, день моей свадьбы. Я проплакала несколько ночей.

Женщины утешали принцессу. Они знали, что по ночам она занималась любовью с герцогом де Гизом; однако Марго часто удавалось убеждать других в чем-то так же успешно, как и себя саму. Она увидела принцессу Маргариту в роли несчастной невесты, орудием в руках матери и брата, вынужденной выходить замуж за человека, которого она ненавидела. Действительно ли она ненавидела Генриха Наваррского? Он не был лишен своеобразной привлекательности. Она ощутила легкий интерес к нему, когда он пристально посмотрел на нее и подмигнул ей весьма вульгарно, как настоящий провинциал. Возможно, она не испытывала к нему настоящей ненависти. Но равнодушие выглядело менее драматично, чем ненависть, поэтому она должна заявлять, будто ненавидит Генриха Наваррского.

Несмотря на всю свою печаль, она не могла не восхищаться собственной внешностью. Она коснулась короны, покоившейся на ее голове. Как она идет ей! Этот брак сделает ее королевой; даже обожаемый ею Генрих де Гиз не мог сделать Марго королевой. Однако этот грубый молодой человек, которого она ненавидела, был королем. Она надела шапку из меха горностая; Марго замерла, любуясь собой; голубой головной убор сверкал бриллиантами. Она посмотрела через плечо на длинный шлейф, который понесут три девушки. Это будут обязательно принцессы. Только они подойдут на роль шлейфоносцев королевы. Она засмеялась от удовольствия и затем вспомнила о своем нежелании выходить замуж.

Восемнадцатое августа, подумала Марго, дата моей свадьбы. В этот день я стану королевой Наварры. Она оставила в прошлом девушку, решившую, что ее сердце разбилось, когда у нее отняли возлюбленного и женили его на Катрин Клевской. Она мимоходом вспомнила ту девушку, лишь ненамного более юную, чем сегодняшняя Марго, но совсем другую, более невинную! Она принялась искренне оплакивать ту девушку, вспомнив отчаяние, охватившее ее, когда она поняла, что мечта детства, надежда на брак с самым красивым мужчиной Франции, погибла. Та девушка была очаровательным несчастным призраком, наблюдавшим за тем, как фрейлины готовят Марго к свадьбе, которая сделает ее королевой.

– Ваше Величество, мы должны идти, – шепнула одна из женщин.

Привидение исчезло, его место заняла актриса.

– Ты торопишься, – холодным тоном произнесла она. – Я еще не королева, чтобы обращаться ко мне подобным образом.

Глаза девушки наполнились слезами, и Марго поцеловала ее.

– Пусть больше не будет слез. Достаточно тех, что пролила я.

Шагая по помосту, накрытому позолоченной тканью и соединявшему дворец епископа с собором Нотр-Дам, Марго держала голову высоко поднятой. Она видела внизу толпу и знала, что многие задохнутся и будут раздавлены насмерть до окончания церемонии. Люди рисковали жизнью, чтобы краем глаза взглянуть на королевскую свадьбу и в первую очередь на невесту, прославившуюся не только своей красотой, но и распутством. Она знала, что они будут беззлобно шептать друг другу. Им было известно о ее связи с их кумиром; католики бормотали весьма недовольно, потому что она выходила замуж не за католика Генриха де Гиза, а за гугенота Генриха Наваррского. В ее адрес прозвучат грубые шутки. Она догадывалась, что говорят люди.

«О, вы знаете, у нее был не только господин де Гиз. Она также спала с господином д'Антрагом и телохранителем короля, господином де Шарри. Говорят, принц де Мартиг тоже побывал в ее постели».

Похоже, от народа нельзя скрыть ничего. Неужели стены дворца не являются защитой?

Хорошо, она потешит толпу; парижане любили тех, кто забавлял их, хотя людей огорчала ее измена любимому ими герцогу.

Марго не сомневалась в том, что сегодня на улицах и рынках Парижа все сплетничают о ней.

Процессия не вошла в собор из-за соглашения о том, что жених не будет слушать мессу и переступать порог собора во время церемонии; толпа отреагировала недовольным ропотом, послышались смешки, крики «Еретик!». Но вскоре люди поняли, что ритуал, проходивший вне стен Нотр-Дам, могли увидеть многие. Марго опустилась на колени возле Генриха Наваррского перед западными дверьми.

Роскошно одетый жених выглядел весьма недурно, хотя невеста тотчас заметила в нем отсутствие вкуса, к которому она привыкла за время общения с придворными кавалерами. Драгоценности и позолота не могли заменить художественного чутья. Его голова оставалась заросшей по беарнской моде, от Генриха не исходил аромат духов, однако ленивая улыбка и насмешливые глаза сообщали ему некоторую особую привлекательность.

Опустившись на колени возле Генриха, Марго заметила своего возлюбленного; ей показалось, что он никогда еще не был так красив, как сегодня. Она знала, что восторженные крики, раздававшиеся, когда процессия двигалась по помосту, адресовались не столько ей и ее жениху, сколько возлюбленному невесты. В своей герцогской мантии он был великолепен. Он возвышался над своей свитой, августовский солнечный свет золотил его волосы и бороду. Воспоминания захватили Марго; она снова превратилась в девушку с разбитым сердцем. О, почему ей не позволили выйти замуж за ее избранника? Если бы ей разрешили стать женой Генриха де Гиза, подумала Марго, для нее не существовали бы другие мужчины. Разве она любила д'Антрага, де Шарри иди даже принца Мартига? Она отдавалась им лишь потому, что у нее отняли настоящую любовь, разбили ей сердце.

Как неприятен человек, находившийся возле нее! Она не выйдет за него. Она принадлежит златовласому гиганту, любимцу парижан. Он был ее первой любовью и будет последней.

Церемония началась. Генрих Наваррский взял Марго за руку.

Я не сделаю этого. Не сделаю! – подумала она. Почему я не могу выйти за того, кого я выбрала? Почему должна согласиться на брак с этим дикарем? Я буду принадлежать Генриху де Гизу. Мне не нужен Генрих Наваррский.

Она заметила воцарившуюся тишину; люди ждали ее ответа. Она должна сказать, что согласна выйти за человека, стоявшего возле нее. Марго охватило озорное настроение; любовь к спектаклю пересилила все остальное. Пусть весь Париж узнает, что она в последний момент отказалась выйти замуж за мужчину, которого ей навязали.

Кардинал повторил свои вопросы. Губы Марго были плотно сжаты. Я не сделаю это. Не сделаю! – думала она.

Марго почувствовала, что кто-то положил сзади руку ей на голову.

– Говори! – произнес с яростью в голосе король прямо в ухо девушки; она с вызовом тряхнула головой.

– Дура! – сказал Карл. – Наклони голову, или я убью тебя.

Он грубо толкнул ее голову вперед и вниз; она услышала, как король пробормотал, обращаясь к кардиналу:

– Этого достаточно. Она кивнула. Наша невеста от смущения онемела. Кивок означает, что она согласна.

Но многие увидели происшедшее; люди восхитились смелостью принцессы; церемония продолжилась. Жених с насмешливой улыбкой посмотрел на невесту.

Теперь пришел черед пиршеств, балов и маскарадов.

Колиньи мечтал о покое своего дома в Шатильоне. Он страстно хотел соединиться со своей семьей, но знал, что должен оставаться в Париже. Он упрекал себя за это желание, напоминал себе о том, что должен радоваться вновь обретенному влиянию на короля.

Когда ему предоставлялась такая возможность, он бежал от светской суматохи и роскошных увеселений в свои покои, чтобы написать письмо Жаклин.

Дорогая, любимая жена! Сегодня завершилось бракосочетание сестры короля с королем Наварры. Следующие три дня будут посвящены развлечениям: банкетам, маскарадам, танцам, турнирам. Король заверил меня, что после этого он потратит три дня на выслушивание всевозможных жалоб, поступающих из разных частей страны. Я вынужден работать на пределе моих сил. Несмотря на мое сильное желание увидеть тебя, думаю, мы оба испытали бы укоры совести, если бы я не исполнил мой долг. Но я постараюсь выехать из города на следующей неделе. Я предпочел бы находиться рядом с тобой, нежели при дворе, но мы должны больше заботиться о наших людях, нежели о личном счастье. Остальное расскажу тебе при встрече, радость которой постоянно предвкушаю.

Дорогая и любимая супруга! Я молю Господа о том, чтобы он берег тебя.

Написано восемнадцатого августа 1572 года в Париже. Будь уверена в том, что среди этих празднеств я не оскорблю своим поведением никого, а в первую очередь – Господа.

Сидя в одиночестве, он слышал доносившиеся из дворца музыку, смех и пение. На улицах шумели люди, воздух был полон их криков.

Катрин заметила отсутствие Колиньи. Наши празднества мало радуют набожного человека, подумала она. Катрин знала, что он пишет в своих покоях – несомненно, его столь же набожной жене. Это выяснится позже. Будет занятным прочитать любовное послание такого человека. Хорошо, пусть он сочиняет столь длинное и страстное письмо, сколь это ему угодно. При удаче оно станет последним в его жизни.

Она смотрела на бал. Марго танцевала с герцогом де Гизом, Генрих Наваррский – с Шарлоттой де Сов Катрин не могла сдержать насмешливую улыбку, наблюдая за этой четверкой. Одно было ясно: молодожены не могли обвинять друг друга в неверности. Циничная пара! Очевидно, что оба желали нарушить супружеские клятвы в первую ночь после свадьбы! Ситуация, достойная пера Бокаччио или тезки Марго, бывшей королевы Наваррской.

Несколько дней она могла отдыхать с чувством удовлетворения. Бракосочетание состоялось. Если когда-нибудь гугеноты одержат верх над католиками, а дом Бурбонов – над домом Валуа, Катрин станет матерью французской королевы. Она имела своих людей в обоих лагерях; она будет королевой-матерью независимо от того, кому достанется французский престол – католикам или гугенотам.

Что касается Филиппа, то он должен получить голову Колиньи. Правитель Лиона получил указание не только не пропускать почту во Францию, но и не выпускать ее из страны. Филипп и папа не должны знать о том, что свадьба состоялась, пока Катрин не сможет сообщить о смерти лидера гугенотов.

Она еле заметно подняла брови – в большой зал вошел Колиньи.

Катрин направилась к нему.

– Дорогой адмирал, я так рада тому, что вы участвуете в наших дурацких празднествах. Они веселы и немного глупы, верно? Но я уверена, что подобные вещи забавляли вас, когда вы находились в возрасте этих молодых людей – как и меня когда-то. Приятно смотреть на нашу молодую любящую пару – они очаровательны, правда? Адмирал, – она положила свою изящную белую руку на его плечо, – адмирал, я знаю, что вы вместе со мной молитесь о том, чтобы этот брак положил конец религиозным распрям в нашей стране.

– Верно, мадам, – согласился Колиньи.

– Я радуюсь потому, что вы имеете влияние на моего сына. Я знаю, Его Величество советуется с вами обо всем. Дорогой адмирал, я благодарна вам как мать. Обещайте мне, что вы останетесь с нами… и используете свое благотворное влияние для установления мира в стране.

Она посмотрела на благородное лицо с широко поставленными глазами, красивым высоким лбом, волевым ртом и чеканным профилем. Внутреннее спокойствие и сила – вот что делает адмирала таким красивым мужчиной, подумала Катрин. Я пошлю его голову в Рим. Она прибудет почти одновременно с вестью о свадьбе.

Циничный муж и безучастная жена были торжественно уложены в постель. Его друзья-гугеноты и ее фрейлины-католички удалились; молодожены остались одни.

Неяркое сияние свечей льстит ему, подумала Марго; она не верила в то, что сможет терпеть его в непосредственной близости от себя. Она не хотела, чтобы эти грубые руки касались ее. Жесткие волосы мужа разительно отличались от мягких кудрей Генриха де Гиза. Почему Наваррец не пользуется духами, уж если он не уделяет большого внимания своему туалету?

Он наблюдал за ней, решив отвечать на ее безразличие собственным равнодушием.

– Видишь, – произнес он наконец, – бракосочетание все-таки состоялось. Я помню, как давно, когда мы вместе ехали в Байонн, ты выдернула у меня волос и поклялась, что скорее умрешь, чем выйдешь за меня замуж.

– Я не знаю, – грустно ответила она, – что для меня хуже: умереть или находиться сейчас здесь.

Он засмеялся.

– Не представляю, чтобы ты согласилась умереть… до окончания церемонии!

Она внезапно тоже рассмеялась.

– Наверно, мне следовало оказать – сразу по ее завершении.

Между ними в это мгновение возникло некоторое понимание. Она выдала наличие у нее чувства юмора, сходного с чувством юмора Генриха, и столь сильного, что ей не удалось подавить его и сыграть избранную для себя роль до конца.

– Я не видел никого веселее тебя на сегодняшнем балу.

– Я научилась играть роль, которую навязали мне. Ты бесстыдно преследовал мадам де Сов. Уверяю тебя, это заменили многие. Ты вел себя неприлично в день свадьбы. Во всяком случае, для Парижа. Возможно, в твоем далеком Беарне…

– Теперь это ваше королевство, мадам.

– Возможно, в нашем провинциальном Беарне галантность, элегантность и хорошие манеры не в цене; но я хотела бы, чтобы здесь, в Париже, ты обращался со мной уважительно. Я стала твоей женой.

– Весьма неохотно, – напомнил он ей.

– И королевой Наварры.

– Менее неохотно, – вставил Генрих, и она позволила себе улыбнуться.

– Я хочу, чтобы ты знал: что касается меня, го я согласилась на брачную церемонию только ради короля и моей матери. Я хочу, чтобы наш брак оставался чисто государственным, формальным… я имею в виду…

– Мне вполне ясно, что ты имеешь в виду, – сказал он, опираясь на локоть и глядя на Марго.

– Надеюсь, ты будешь уважать мои желания.

– Не беспокойтесь на сей счет, мадам. Могу я пожелать вам спокойной ночи?

– Спокойной ночи, – сказала она.

Марго сердилась на Генриха. Он мог бы продемонстрировать сожаление, если не пожелал уговорить ее. Он обладал дурными манерами, был дикарем, провинциалом. Она чувствовала себя оскорбленной тем, что ее выдали за такого человека, пусть даже короля.

Марго посмотрела на расшитый полог кровати; она дрожала от гнева.

Помолчав, он сказал:

– Я замечаю вашу неспособность успокоиться, мадам. Должен ли я объяснить это тем, что я недостоин находиться в этой кровати, или ваше состояние вызвано тем, что вы желаете меня?

– Несомненно, не этим, – резко произнесла Марго, однако она обрадовалась, что он заговорил снова.

– Умоляю тебя, не сердись на меня слишком сильно, – попросил Генрих. – Мы, люди с королевской кровью, не можем выбирать себе супругов по нашей воле. Мы должны получать удовольствие от того, что предлагают нам.

– Получать удовольствие! О чем ты говоришь?

– Улыбайся, а не хмурься. Наслаждайся дружбой, если нет любви.

– Ты испытываешь ко мне дружеские чувства?

– Если ты протянешь мне руку дружбы, я не оттолкну ее.

– Думаю, это лучше, чем быть врагами, – согласилась она. – Но возможна ли между нами дружба? Мы исповедуем разные веры.

Он откинулся на атласную подушку и положил руки под голову.

– Вера? – усмехнулся Генрих. – Какое отношение имеет к нам вера?

Она удивленно приподнялась.

– Не понимаю вас, месье. Вы ведь гугенот, верно?

– Я – гугенот, – ответил он.

– Тогда вам известно, что я имею в виду, говоря о вере.

– Я гугенот, – продолжил он, – потому что гугеноткой была моя мать. Дорогая Маргарита, если бы ты была ее дочерью, ты бы тоже стала гугеноткой. Если бы я был сыном твоего отца, я стал бы католиком. Все очень просто.

– Нет, – возразила она, – некоторые люди меняют свою религию. Твоя мать сделала это. Даже Гаспар де Колиньи исповедовал когда-то католицизм.

– Фанатики могут менять веру, но мы, дорогая жена, и подобные нам не относимся к их числу. Мы сходны в том, что оба любим жизнь. Хотим наслаждаться ею; вера способна помешать этому. Поэтому она не слишком важна для нас. Ты – католичка; я – гугенот. Ну и что? Ты знаешь, чего ты хочешь от жизни, и получаешь это. Я – такой же, как ты. Вера для нас – не главное в этой жизни, Маргарита. Кое-что отделено от нее.

– Я никогда не слышала подобного суждения! – заявила Марго. – Так считают все гугеноты?

Он засмеялся.

– Тебе известно, что это не так. Они более фанатичны, чем католики, если это возможно. Это только мое личное суждение… и, возможно, твое.

– Но я думала, что ты… как сын твоей матери…

– Во мне соединено много людей, Марго. С королем я – один человек, с твоей матерью – другой, с господином де Гизом – третий. И я готов быть четвертым с тобой, моя добрая жена. Понимаешь, в детстве у меня было восемь кормилиц, я питался молоком восьми разных женщин. В этом теле, которое, увы! – не нравится тебе, находятся восемь разных мужчин. Я сочувствую тебе в том, что я не так высок и красив, как господин де Гиз.

– А я сожалею, что у меня нет голубых глаз и золотистых волос мадам де Сов.

– Верно, у тебя черные волосы, – с насмешливым сожалением сказал он и лукаво добавил: – Однако они не так уж плохи. Но мы отклонились от темы нашей беседы. – Я предпочел бы говорить не о любви, а о дружбе.

– Ты считаешь, что поскольку я не могу любить тебя как мужа, я должна видеть в тебе просто друга?

– Я убежден, что для нас было бы безумием бороться друг с другом. Я – король Наварры; ты – королева. Ты, как хорошая жена, должна блюсти мои интересы; будучи умной супругой, ты будешь делать это, дорогая Марго, поскольку с сегодняшнего дня мои интересы стали твоими.

– Интересы?

– О, послушай! Тебе известно, что мы живем в паутине интриг. Зачем, по-твоему, твои братья и мать вызвали меня сюда?

– Чтобы ты мог жениться на мне.

– А зачем им понадобился этот брак?

– Ты знаешь это… чтобы объединить гугенотов и католиков.

– Это единственная причина?

– Я не знаю другой.

– А если бы знала, поделилась бы ею со мной?

– Это зависит от обстоятельств.

– Да. От того, выгодно ли тебе оказать мне это. Но теперь у нас появились общие интересы, моя королева. Если я потеряю мое королевство, с тобой произойдет то же самое.

– Верно.

– Значит, ты поможешь мне сохранить то, что принадлежит нам обоим?

– Вероятно, да.

– Ты убедишься в том, что я – весьма покладистый супруг. Разумеется, нам необходимо провести эту ночь вместе – этого требует этикет вашего королевского дома. Иначе, несмотря на всю мою терпимость, мне придется покинуть тебя. Но эта ночь будет единственной в нашем браке. Ты меня понимаешь?

– Ты хочешь оказать, что не будешь вмешиваться в мою жизнь, а я не должна вмешиваться в твою? Это звучит разумно.

– Если бы все люди были столь разумны, – со смешком сказал король Наварры, – на свете было бы гораздо больше счастливых браков. Я не стану препятствовать твоей дружбе с господином де Гизом, но ты, восхищаясь его красотой, очаровательными манерами, элегантностью, будешь помнить, что этот джентльмен, являясь другом принцессы Маргариты, может оказаться врагом королевы Наваррской.

– У мадам де Сов прекрасные глаза, – холодным тоном отозвалась Марго, – у нее отличные золотистые волосы; но известно ли тебе, что она – главная и самая искусная шпионка моей матери?

Он взял руку Марго и пожал ее.

– Я вижу, что мы понимаем друг друга, моя дорогая жена.

Свечи оплывали; Марго пробормотала:

– Это – большое утешение.

– Возможны и другие утешения, – отозвался он.

Она помолчала; Генрих склонился над Марго и поцеловал ее.

– Я бы этого не хотела, – сказала она.

– Поверь мне, это всего лишь требование этикета.

Марго засмеялась.

– Несколько свечей уже погасли, – заметила она. – В полумраке ты выглядишь иначе.

– Ты тоже, любовь моя.

Они помолчали, потом Генрих приблизился к девушке.

– Если я соглашусь, то лишь потому, что мы – король и королева и этикет налагает на нас определенные обязательства, – сказала Марго.

– Что касается меня, – отведал Генрих, – то я считаю невежливым, лежа в постели с дамой, сопротивляться… требованиям галантности. Ты меня понимаешь?

Она отодвинулась от него, но он крепко обнял ее.

– Галантность Беарна и французский этикет… вместе они неотразимы, любовь моя, – прошептал Генрих.