Текст книги "Пуговичник по фамилии Ёжиков"

Виктория Козлова
Пуговичник по фамилии Ежиков

Художник Ирина Петелина

Дизайн обложки В. И. Никандровой

© В. Козлова, 2020

© ООО «РОСМЭН», 2020

* * *

Посвящается Лёлику

Нет места мрачнее, чем бесснежный лес в начале зимы.

Деревья стоят голые. Ветки торчат в стороны. Листья преют под ногами. Все ждут чего-то. Сырой туман выползает из низин и поднимается от ручьёв. От него в носу щиплет и кости ломит, как при гриппе. В такие дни ноги всегда холодные, а нос – мокрый.

Безрадостнее всего ранним утром. Заря ещё не занялась, небо чёрное, как копоть. В углах собираются и шушукаются какие-то тени. В такие утра, если проснёшься до рассвета, то сворачиваешься в клубок в холодной кровати и пытаешься согреть озябшие пальцы. Думаешь: вот бы заснуть ещё на часок – но где там!

Пуговичник Ёжиков повздыхал, повздыхал, покрутился да и проснулся – что делать-то? Быстро вскочил, протопал по ледяному полу, набрал полные щёки воздуха и давай раздувать вчерашние головешки.

Головешки покраснели, разозлились, вспыхнули. Сразу стало теплее и светлее. Запахло нагретым деревом.

Ёжиков украдкой погладил стену – доброе утро, домик. Спасибо, что стоишь, такой уютный и тёплый.

За единственным кругленьким окошком холодный декабрьский сумрак. Такие плотные, чернильные утра бывают только в бесснежном лесу.

Ёжиков осторожно глянул в окошко. В темноту гляди не гляди – ничего не углядишь. А что там прячется в этой тьме-то? Что-то живёт, вздыхает, хохочет, нагличает. Хозяйничает. Подышал на окно, потёр рукавчиком пижамы.

Между стёклами, как дедушка учил, вставлен цветок бессмертника – солнечный жёлтый кругляш радует глаз, напоминает о тепле и лете. И, как считается, охраняет дом от всякой тенистой нечисти. Смотреть на него спокойно и приятно.

Ви-и-и-и – взвыл на огне чайник. Ёжиков аж вздрогнул, засуетился – налил кипятка в кружку, снял с крючка вязанку баранок, взял одну, принялся грызть.

Думал о том, как со стороны выглядит его дом – просто дубовый пень вообще-то. Стоит посреди холодного тёмного леса, а повыше корней – окошечко светится. И чуть дымок из трубы идёт. Хороший пень – просторный, сухой. Раньше здесь ежи жили – Ёж, Ежиха и Ежонок. Потом переехали, в связи с расширением семейства, под упавшую сосну.

Пуговичник Ёжиков их дом занял. Только тогда он был просто пуговичник, фамилия потом пристала. Все говорили: «Это кто?» – «Да пуговичник, который в доме Ёжиков», «Ну, знаете, пуговичник Ёжиков». Так и прилипла. А он и рад. Хорошо свою фамилию иметь. И дом собственный. Хоть и из пня, а уютный, славный. Стоит посреди леса – никакой тьме не по зубам.

Подумал так Ёжиков и притих. Мало ли что.

Пищит что-то. Или кто-то? В очаге, что ли, какая веточка? Не похоже… Снаружи вроде. Ёжиков весь поёжился, нахмурился.

Охохонюшки… принялся листать свои записи с деловым видом. Вот вчера, скажем:

ПЕРВАЕ ДЕКАБРЯ СЕГО ГОДА. ПРИЛИТАЛА СЕНИЦА. ДАЛ РЯБИНУ. КЛЕВАЛА.

А вот на прошлой неделе:

КОНЕЦ НОЯБРЯ СЕГО ГОДА. ТЕПЛИЛ ОКНО СОЛОМОЙ. СНЕГ ТАК И НЕЙДЁТ.

Допил чай, сполоснул кружечку ледяной водой из кадки. Крошки от баранки аккуратно прибрал в мешочек – высыпать птицам. Заправил кровать, бороду причесал. Сел тулуп штопать. Позавчера залез в бурелом, на локте порвалось.

Что это там? Всё-таки пищит! Или завывает?

У-у-у-у, у-у-у-у, со свету сживу-у-у…

Да что же это?! Вскочил пуговичник Ёжиков. Заметался по дому. Тут ведро со звоном покатилось, тут ухват грохнулся. Всё гремит, сердце колотится, дом по швам трещит!

У-у-у-у, найду-у-у-у…

И вдруг – стук в дверь. Пришло! Прямо на пороге стоит! За окном темнота, ничего не видно.

– Открывай, пуговичник Ёжиков! – говорит грозным голосом из бесснежного декабря. – Открывай, знаю, что не спишь!

– Чего тебе? – пискнул Ёжиков из-под стола. Страшно, сил нет.

– ОТКРЫВАЙ, ГОВОРЮ-У-У!

Ёжиков нашарил рукой ухват, зажмурился и пошёл открывать. А то как-то невежливо. В дверь сунулась лохматая птичья башка.

– Ку-ку, – сказал Молодой Филин. – Ты чего с ухватом-то, брат? Кашу, что ль, уже сварить успел?

– Тьфу ты! – Ёжиков чуть не заплакал. – Чего шумишь-то с утра пораньше?

– Ничего я не шумлю, – бросил Молодой Филин и с трудом протиснулся в дверку. – Ну и теснотища у тебя, уж не обижайся…

– «Теснотища, теснотища…» Пока ты не пришёл, не знал, чем место занять, – заворчал Ёжиков.

Вообще-то Молодой Филин был парень хороший, только хулиганистый. Весь лес от него волком выл – характер тот ещё. То с выдрой подерётся, то ежу фингал поставит. Сойки на него коллективную жалобу писали, да толку.

К Ёжикову Молодой Филин повадился ходить по осени – на холоде охотиться неохота, а тут тебя и кашей угостят, и чаем напоят. Ёжиков ворчал, но Филина не прогонял. Молодо-зелено, да и чаёвничать вдвоём веселее.

Налил ещё по кружечке, поставил на огонь котелок с кашей – овсянка с мёдом на каштановом молоке. За окном уже стало светлеть, тёмные ночные страхи поползли обратно в свои норы.

– Где летал, что видел? – спросил Ёжиков из вежливости и немного из интереса. Молодой Филин был ночным животным, ему принадлежал такой лес, которого Ёжиков боялся, – тёмный, странный. Этим Филин вызывал уважение.

– У-ху, ну и ночка, ну и ночка. Темнота непроглядная. Одиночество. Ни звёзд, ни даже сов-дуралеев, словом перекинуться не с кем. Ни одной тебе тёпленькой мышки. Летал как бобыль. Подозрительно это.

– Почему подозрительно?

– Чувствуется в воздухе что-то эдакое. Нехорошее что-то в лесу завелось.

– Что завелось? – обмер Ёжиков, вспомнив вдруг, как утром что-то выло в чаще. – Волки?

– Не волки точно. От волков бы пахло. А тут ничем не пахнет, но что-то такое, знаешь, странное.

– Что?

– А я знаю, брат? – беззаботно спросил Молодой Филин, ловко снимая клювом сразу две баранки.

Каша недовольно запыхтела, напоминая о себе.

* * *

Провожая Молодого Филина, пуговичник Ёжиков сунулся на улицу – изо рта вырвалось облачко пара.

Значит, под свежезаштопанный тулуп надо надеть шерстяной свитерок. На ноги – валенки-самовалки, на голову – шапку-ушанку. А теперь за плечи холщовый мешочек на двух верёвочках.

Готов!

За деревьями мелькнуло декабрьское солнце – румяное от холода. На ветках блестели хрустальные капельки. Ветер щипал щёки и пальцы. Пахло дубом, прелым листом, сырой землёй.

Настроение у Ёжикова улучшилось и на душе стало спокойнее. Впереди целый день, полный важных лесных забот. Он засеменил по лично протоптанным, лишь ему известным тропкам.

В лесу у каждого зверя своя тропа. Зайцы ходят по одной, лоси – по другой, мыши топают по третьей. Потому-то зверям и немыслимо заблудиться: если знаешь свою тропу, всегда домой придёшь, даже в темноте.

Пуговичник вспоминал, как когда-то давно, когда он ещё только сюда переселился, ему было сложно ходить по лесу. Ножки короткие, за коряги цепляются, ветки за одежду тянут. Пока хворост соберёшь или ягоды, весь день пройдёт. А потихоньку протоптал тропинки и теперь не ходит по ним – летает. Красота. Вот что значит прижился.

По пути Ёжиков прикрыл листьями молодой дубок – замёрзнет ещё. Набрал полные карманы желудей без шляпок – вечером можно пожарить с картошкой, вкусно.

Повёл носом, принюхался. Что там Молодой Филин говорил про «нехорошее»? Правда ли? Днём лес, пусть и бесснежный, казался совсем обычным. Мох, голые ветки, пустые гнёзда.

Треснул сучок, Ёжиков резко обернулся. Прямо на него уставились блестящие шальные глаза.

– Охо-хо, уха-ха, под пеньком живёт блоха! – сказали глаза и меленько захихикали. Эхом отозвался второй смешок. И третий.

Белки. Вот дурные создания.

– Идите своей дорогой! – разозлился пуговичник.

Белки запрыгали по деревьям, глупо кривляясь.

– Пуговичник, пуговичник, а тулуп без пуговичек! – донеслось откуда-то сверху, и на Ёжикова посыпалась кора и упала шишка.

– А ну брысь! – закричал он и погрозил кулаком. Белок уже и след простыл, только еловые лапы растерянно дрожали. – Наглые больно, – запыхтел под нос пуговичник. – А вот как в марте холода ударят и вы себе лапы свои глупые поотморозите, так придёте ко мне за облепиховым отваром. «Помоги-и, помоги-и!» Тьфу, а гонору-то!

Так, ворча и собирая там травинку, тут былинку, пуговичник добрался наконец куда шёл. Перед ним была нора Барсука – тёмное, влажное и, прямо скажем, неприглядное место.

– Хоть немного бы порядок навёл, – вздохнул пуговичник. – Сто лет уже в обед, а никакой аккуратности.

Он для виду чуть подмёл подход к норе пучком найденных тут же веточек, но только пыль поднял. Плюнул и постучал.

– Ау!

Никто не ответил, но Ёжикова этим было не смутить.

– Ау, говорю, – сказал он и принялся пробираться в нору, спотыкаясь о коряги и пачкая тулуп прошлогодней паутиной. – Ау-у-пчхи!

– Кого там ещё волки принесли? – раздался сердитый голос, и из норы на Ёжикова полезли ощерившиеся кривые зубы под длинным носом.

– Я, я это. Не рычи.

– Чаво надо? – На свет высунулся всклокоченный седой Барсук. Одно ухо у него было порвано в какой-то давней драке, а левый глаз затянуло бельмом. Он и в молодости не отличался добродушием, а к старости и вовсе стал противным, как промокший валенок.

– «Чаво надо, чаво надо!» Сам знаешь, чего надо.

Давай лапу.

– Ходят тут, шумят, запахом своим всё метят, – разозлился Барсук, – старым зверям покоя не дают…

– Ла-пу, кому сказал. Вот то-то же.

Нарыв выглядел получше, чем вчера, но всё равно его нужно было перевязать и намазать особой мазью из рябиновых черешков, которую пуговичник готовил по старинному дедушкиному рецепту. Процедура предстояла неприятная – мазь щипала и Барсук от этого становился ещё ворчливее, чем обычно.

Пуговичник решил не обращать внимания – в конце концов, если бы не он, то Барсук, наколовший себе лапу, просто оголодал бы. Хорошо, синички-болтушки донесли пуговичнику, что старик давно не выходит из норы.

– Нет от вас, чужаков, ни покоя, ни продыха. Явятся и ну честных зверей выселять, их дома занимать, их еду есть. А с виду такие фу-ты ну-ты, посмотри на них…

– Ворчи, ворчи, пускай у тебя молоко в чулане скиснет, – только и сказал пуговичник.

– Да нет у меня никакого молока, – вдруг признался Барсук.

Пуговичник вздохнул, закончил перевязку и достал из мешочка за спиной каштанового мёда, банку маринованных одуванчиков и опару на хлеб. Оставил всё добро при входе в нору, закинул мешочек на спину и побрёл назад.

– Иди-иди, не оборачивайся! Пришёл тут, понимаешь, словно его ждали! Тоже мне, герой-спаситель!

Эй, пуговичник, слышь?

– Чего?

– Завтра-то придёшь?

– Приду.

* * *

Дорога до дома оказалась долгой – сначала коры сухой набрал, отвар от кашля делать. Потом в одном месте тропку подтопило, пришлось идти в обход, а там вдруг нашёлся пенёк со старенькими, но вполне ещё крепкими опятами – набил в мешок сколько влезло и даже по карманам распихал.

А тут тучи набежали. Птицы смолкли, заволновались ветки, по листьям зашуршали капли. Пуговичник припустил, да в валенках не побегаешь. Свалился в канаву, промок, какая-то шальная белка чуть со смеху не померла.

К дому подходил в сумерках – в декабре день на солнце жадный, после полудня уже дело как будто к закату.

А на крыльце его ждала странная, приземистая тень.

Пуговичник сбавил шаг, пошёл осторожнее, стараясь не шуршать неуклюжими валенками. Сунул руку в карман в поисках оружия, нащупал трухлявый опёнок. Нахмурился, подобрался настороженно к пеньку…

А это Жухля!

Кто такая была Жухля – никто не знал. То ли чья-то заблудшая троюродная тётушка, то ли старая выдра, которая жила так долго и так плохо, что забыла, кто она и какие у неё повадки.

Имя Жухля этому существу подходило как нельзя лучше – такое оно было растрёпанное, пожухлое, несчастное. Под носом всегда капля, шмыгает.

Звери Жухлю не жаловали – не любят они чужаков с неведомым запахом. Пуговичник её тоже за свою не считал – чёрт-те что она такое, кроме кустистых бровей, у них никакого сходства. Всё время у неё что-то болит. Вечно мямлит, гнусавит.

Вот и теперь затянула:

– Здравствуйте, многоуважаемый пуговичник…

– Ага, привет-привет.

– Как поживаете? Скрипите потихоньку? Вот и я скриплю, скриплю, и знаете, что интересно? Вот когда так делаю, не скриплю, а вот так – очень даже скриплю. Как бы кости друг о друга. Слышите? Слышите? Ну, сейчас, положим, не слышно из-за дождя, но в тихой обстановке очень даже слышно. Я, знаете, спать по ночам не могу из-за этого скрипа. Бессонница обострилась…

Тихое Жухлино бормотание смешивалось с шорохом дождевых капель, и от этого становилось даже уютно. Пуговичник позвал её в дом. Пока она громко топталась у вешалки, снимала пальто, приглаживала растрёпанную шёрстку, не переставая жаловаться на здоровье, он успел снова раздуть головешки, поставить на огонь котелок с водой и принялся рыться в ящиках комода – там хранились разные лечебные мази, порошочки, сушёные коренья, средства от желудка, головокружения и потливости.

Пуговичники с древних времён пробовали лечить всякие несложные заболевания народными средствами. Чаще всего выходило неплохо.

– Закончился! – огорчённо воскликнул пуговичник. – Отвар молодой липы-то! В прошлый раз он вам вроде помог.

– Помог, ой помог, – закивала Жухля.

Пришлось лезть на антресоли – там хранились дедушкины склянки, которые он отдал внуку при переезде. «Мало ли что там, в лесу, стрясётся, – сказал тогда дед и добавил, как всегда: – Охохонюшки».

Пуговичник оглушительно чихнул два или три раза и стащил вниз огромную коробку, забитую банками и бутыльками.

– «От угрей (на лице)», – читал вслух пуговичник. – «От волосистости покровов», «От излишней Ж.» (что это такое, интересно, «Ж.»?), «От слабости духа», «От угрей (в пруду)»… Вот оно! «От скрипа в костях»!

Ёжиков протянул Жухле коробочку с порошком. Но Жухля не спешила её брать – она вертела в руках колбу со «Слабостью духа», разглядывая ядовито-фиолетовую жидкость внутри.

– А поможет? – подозрительно спросила Жухля, кивнув на порошок. – Что там вообще?

– Корень этого, как бишь его… Или стебель. Словом, сушёные листья. Да берите, дедушка плохого не держал.

В глубине души он надеялся, что порошок окажется горьким или невыносимо кислым и Жухля наконец отстанет от него со своими болячками. А то что такое – каждую неделю новая хворь! То глаза на лоб лезут, то в боку стреляет, теперь вот кости скрипят.

Это, конечно, от одиночества. И от крайней бесснежности леса. В эдакой бесснежности чего хочешь себе напридумываешь. При снеге как-то полегче.

А ведь это – его первая зима в лесу. Может, поэтому он так ждёт снега – тот всё укроет, очистит.

* * *

Переселился пуговичник прошлой весной – снег как раз сходил. А чего переселился-то? Да душа просила, точнее не скажешь. Так-то пуговичников не то что в лесу, даже в парке не встретишь, они вообще природу не жалуют. Существа городские, любят жить при людях.

Люди – они весёлые, неаккуратные. После них всегда такое остаётся – любо-дорого посмотреть. То фантик из кармана выпадет, то шерстяная перчатка, то ключ. Иногда блёстка. Иногда таблетка или колпачок. А иногда – и это самое замечательное! – оторвётся пуговка.

Шёл себе человек по улице, – дзыньк! – отвалилась пуговица, он и не заметил. А из-за припаркованного автомобиля уже торчит любопытный нос ближайшего пуговичника – так-так-так, что тут у нас? Быстро-быстро семенит ножками, шмыг – ни пуговицы, ни пуговичника. Человек, бывает, спохватится, вернётся… да поздно.

Пуговицы и всякие мелкие симпатичные вещицы для пуговичников – как сахар для муравья. Ничего не могут с собой поделать. Потому и селятся в городах – кто за помойкой, кто под забором, кто в старой коробке, а те, кто посмелее, обустраиваются в подвалах многоквартирных домов.

Пуговичная семья пуговичника Ёжикова уже не первое поколение жила на задворках старых гаражей. Отличное жилище – спокойно, никто не тревожит, места много. В гаражах, опять же, чего только нет. Пуговичники, конечно, не воруют, но если где что упало, закатилось или плохо лежит – утащат. За воровство не считается. Да вот беда – пуговиц мало. Люди в гаражи приходят в спортивных костюмах или комбинезонах на молниях. Пуговицы от них не отваливаются.

Может, поэтому дедушка пуговичника коллекционированием мелочей особенно не интересовался. Зато ходил в лес. На два дня уходил, на три. Летом собирал осоку, одуванчики, осенью вот каштаны. Знал, как делать отвар из опят, чтобы нервы не шалили, где спи-трава цветёт, как папоротник сушить.

К нему пуговичники со всего города приходили – лечиться и болтать.

И всё-таки даже он удивился, когда пуговичник Ёжиков (тогда ещё просто младший пуговичник, без фамилии) заявил, что переселяется в лес. Надоели, мол, эти гаражи хуже варёной свёклы – одна ржавчина да мышиный помёт. А в лесу хорошо, свежо.

Воздух чистый. Птички чирикают.

– Да что ж ты там будешь делать один? – причитали тётушки и дядюшки. – Да там же ни одной пуговицы вовек не найдёшь!

– А и пусть, – хмуро отвечал пуговичник. Он с детства любил всё лесное.

Душа просила – как тут точнее сказать?

И ведь Жухля была первой, кого он встретил на новом месте. Пуговичник наткнулся на неё, когда в первый же вечер искал хворост для костра. Она испугалась, дико завизжала и чуть не отхлестала его прутиком, но потом они подружились.

Именно Жухля вспомнила, что недалеко от клюквенной поляны стоит брошенный ежами пень.

«Дом. Мой дом», – любовно подумал пуговичник и с какой-то даже теплотой посмотрел на Жухлю.

Она ковыряла в носу длинной стеклянной палочкой, предназначенной для перемешивания лекарств.

– Поосторожнее с медицинским инструментом! – возмутился Ёжиков, палочку отобрал и насупился.

Никакого уважения к дедушкиному оборудованию!

А ведь он его на собственной спине почти два дня тащил.

Жухля долго ещё жаловалась на звон в ушах, на ломоту в пальцах, на шалящие нервы.

– Вот давеча, скажем, проснулась в предрассветный час. В глазах прямо какие-то то ли зайчики, то ли мушки. И озноб колотит. Вдруг слышу – вой, что ли, завывание. Прямо мороз по коже. Тоскливое такое, по-ту-сто-рон-нее. У-у-у, слышу, у-у-у-у, голову вскружу-у-у, заворожу-у-у…

Пуговичник поёжился и подлил ещё чаю.

«Шла бы эта Жухля, что ли, – подумал он. – Сидит, вздыхает, обстановку нагнетает».

– Ну, пойду я, – сказала она наконец.

– Что, уже? – обрадовался пуговичник. – Коробочку не забудьте. И помните – три раза в день: до еды, после и вместо. И гулять побольше на свежем воздухе. В четверг приходите, как раз опята настоятся, отолью вам бальзамчика для нервов.

Жухля скорбно повязывала свои бесконечные шарфы и шали. На самом пороге она обернулась, и только глаза сверкнули из-под могучих бровей.

– Ну, прощайте, дорогой друг.

И шмыгнула в дождливый вечер.

– Ишь ты, – пробормотал пуговичник. – «Дорогой друг».

Не так много существ в этом лесу назвали бы его другом, да ещё и дорогим. Кто назвал бы? Молодой Филин? Вряд ли. Старый Барсук? Оч-чень сомнительно.

А кто?

Пуговичник запоздало подумал, что Жухлю стоило бы проводить, – совсем одна в такую непогоду. Да и неспокойно как-то в лесу, чего отрицать? Он даже выглянул за дверь и хотел крикнуть вдогонку: «ЖУХЛЯ, ПОДОЖДИТЕ!»

Ветер срывал с деревьев последние листья, оставляя их голыми и злыми. Звуки дождя наполнили лес – казалось, со всех сторон надвигаются какие-то ползучие, шуршащие полчища. В чаще что-то застонало.

– Жухля, – тихонечко шепнул пуговичник Ёжиков и юркнул в дом. Постоял у двери, подумал и закрыл на щеколду. – Далеко уже ушла, не услышит, – сказал он укоризненно пыхтящему чайнику. – Да и не поздно ещё совсем, восьмой час.

Промыл, почистил опята, залил тёплой водой – пусть настаиваются. Потом ужин готовил – жарил жёлуди. А остаток вечера провёл за чаем и записями – дедушка с младых ногтей приучил записывать всё, чем славен или обычен каждый день.

ВТАРОЕ ДЕКАБРЯ СЕГО ГОДА.

ЛАПА БАРСУКА ГНОИТСЯ. НАШОЛ АПЯТА. ЖУХЛЯ ПРИДЬОТ ЗА БАЛЗАМОМ В ЧТ.

Ёжиков в окно не смотрел, но точно почувствовал, когда вечер за стенами домика уступил место чёрной, всепоглощающей ночи.

* * *

Пуговичнику снился прежний дом – вечная лужа перед гаражами, сырой подпол, где он спал, запахи мазута, бензина и картошки в пыльных мешках. Стайка разномастных шумных племянников опять мешала работать – они носились и прыгали, не давая пуговичнику как следует смешать ореховый отвар с экстрактом медуницы, экстракт портился, кис и выпадал в осадок.

Бум! Бум! Бум! – затеяли драку племянники.

– Пу-го-вич-ник! Пу-го-вич-ник! Нет у тебя пу-го-ви-чек! – закричали они цокающими беличьими голосами.

– ПУ-ГО-ВИЧ-НИК!

БУМ! БУМ! БУМ!

Пуговичник открыл глаза – домик трясся, дверь ходила ходуном.

«Оно! Пришло за мной!»

Пуговичник испуганно пискнул, заметался по домику – сначала хотел юркнуть под кровать, но вспомнил, что под ней стоят коробы с сушёным сеном и лежит свёрнутый матрас. Забился было в угол между стеной и печкой – как-то неловко. Посмотрел, не залезть ли под табурет, – тьфу, курам на смех. Решил уже спрятаться под одеялом, но тут после очередного грозного БУМ! БУМ! БУМ! послышался голос Молодого Филина:

– Пуговичник, брат, впусти, а? Помоги!

Ёжиков осторожно приоткрыл дверь. Из темноты на него уставились два жёлтых глаза. Эти глаза он знал.

Молодой Филин тяжело дыша ввалился в домик. Перья у него стояли дыбом, одно крыло странно топорщилось.

– У тебя это, чё-нить тёпленькое есть?

Пуговичник кинулся кипятить воду, потом пошуршал по ящичкам, вернулся к Филину, потрогал крыло – тот вздрогнул и поморщился.

– Неясыти, – пояснил Филин. – Напали целой бандой, звери. Я и опомниться не успел…

– Чего это неясыти на филинов нападают? – удивился пуговичник, протирая ранку на крыле раствором полыни. Плохая ранка, рваная – так острый птичий клюв рвёт.

– Да безобразие! – возмутился Филин. – Средь лунной ночи! Без всякой причины… Говорю тебе, что-то нехорошее в лесу творится, все чуют, вот с ума и сходят…

– А может, ты опять на чужой территории охотился? – нахмурил брови пуговичник, посыпая рану тёртым подорожником. Верное средство от любых повреждений.

– Да чтобы я? На чужую?! Ты что, брат?

Пуговичник строго посмотрел на Филина, налил ему пустого кипяточка – пусть согреется, придёт в себя. А то глаза так и сверкают.

– Не зли неясытей, Филин. Сам знаешь, они народ дикий – затреплют, никакой подорожник не поможет…

И смолу не жуй перед охотой, – назидательно закончил пуговичник, – ты от этого совсем дурной делаешься – свою территорию от чужой не отличаешь.

– Да я? Да с чего ты взял? – заохал Филин, но пуговичник посмотрел на него так, что он замолк.

Молодой Филин допил свой кипяток в обиженной задумчивости. Но, пошевелив крылом, повеселел, даже рассказал пару шуток про «заходят как-то в бор ёж, комар и дикий кот…». А уходя, наклонился к пуговичнику и прошептал:

– Дверь после меня закрой. В лесу, брат, правда, что-то завелось плохое. Слухи дошли, мол, Лось пропал.

– Как пропал? – забеспокоился пуговичник. – Да гуляет где-то, жир нагуливает… Я ж его недавно видел – дай-ка вспомню, третьего дня… нет, неделю, что ли, назад…

– Не помнишь, а? Вот то-то и оно. Нет его, Лося-то.

Мыши даже на лежбище ходили проверять – пусто там. Пропал.

Молодой Филин потопал в чащу, шурша листвой и грустно охая, – на таком крыле особо не полетаешь.

Пуговичник опасливо принюхался – вроде ничего.

Закрыл дверь на запор, а потом ещё цепочку повесил. Мало ли что. Лёг в кровать, заполз под одеяло и подтянул колени к подбородку. В печке потрескивали дрова.

Каким же надо быть огромным, сильным и злым, чтобы победить Лося?

Засыпая, он как будто снова услышал, как снаружи кто-то воет: «У-у-у, уведу-у-у…» А может, это просто ветер шутки ради забрался в трухлявое бревно?

* * *

На следующее утро пуговичник собрал в заплечный мешок мазь и простую снедь для Барсука, нацепил валенки.

«Пойду длинной дорогой», – неожиданно решил он.

«А ведь Лосиное лежбище-то тут совсем рядышком, рукой подать», – вспомнил Ёжиков на полпути.

«Да я так, одним глазком», – успокаивал он себя, уже приближаясь к тесно сплетённым кустам.

Именно сюда Лось приходил на ночлег. Посторонний, может, и не заметил бы, но всякий лесной житель узнал бы наверняка.

Вон клок шерсти прилип к древесному стволу – как раз на высоте Лосиного бока. Чесался, наверное.

Вон ветки обломаны – рога тренировал.

Вон кора вся поотодрана – закусывал.

Точно, лежбище.

Да только что-то в нём странно… Пуговичник втянул носом воздух, почесал над бровью.

В лесу всё живёт и пахнет – мышиные тропки, кабаньи стоянки, берег, на который заяц ходит на водопой. Даже не надо быть хитрым хищником, чтобы принюхаться и узнать – тут полчаса назад прошло ежиное семейство, а здесь белки устроили драку из-за орехов.

Лежбище Лося не пахло. Так бывает, если зверь не появлялся несколько дней.

Странно, очень странно. Пуговичник поёжился. Уже уходя, он вдруг заметил на деревьях вокруг необычные отметины – продолговатые борозды, словно кто-то… грыз стволы огромными зубами!

Пуговичник похолодел и засеменил восвояси.

Но страху не удалось свить гнездо в его сердце – свалилось много хлопот и пуговичник забыл, что собирался бояться. Лапа у Барсука никак не проходила, отчего он стал только сердитее. Да вдобавок весь выводок дикой Утки мучился животом – наелись какой-то тины.

Полненькая, озабоченная Утка привела их всем составом – семь пёстреньких, крякливых утят. Ой, что они устроили в доме пуговичника! Гомонили, мусорили, кричали все разом, не слушались старших и затевали склоки прямо на дедушкином лоскутном коврике.

Пуговичнику пришлось выдворить всех за дверь – он быстренько научил птенцов играть в пятнашки, а сам тем временем смог спокойно поговорить с их мамой Уткой и напоить её кипятком на еловых шишках.

Весь следующий день пуговичник чистил дом от утиных перьев и птичьего помёта. Дедушкин лоскутный коврик, кстати, так и не отстирался. Ох уж эти утки.

Когда вечером пуговичник снимал с верёвок выстиранные вещи, он вдруг почувствовал, что в лес наконец пришла зима. Не по календарю, а по-настоящему.

Она словно опустилась с неба – мягкая, бесшумная и решительная. Деревья замерли, схваченные первым морозцем. Привычные шорохи и шепотки сменились хрустальной тишиной. Изо рта пуговичника вырвалось облачко пара.

«Скоро и год завершится», – подумал пуговичник.

А потом внезапно вспомнил!..

Волосы у него встали дыбом, брови поползли вверх, шапка съехала на затылок.

И тут, с налетевшим порывом ветра, до него ясно донеслось: У-У-У-У… БЕГИ-И-И…

И пуговичник побежал. Путаясь в выстиранных ковриках, теряя просохшие носочки и панталоны, Ёжиков кинулся в свой домик. Дверь за ним захлопнулась с пушечным грохотом, следом зазвенел замок, цепочка. Руки у пуговичника ослабли, сердце ходило ходуном, но он бросился – не к спасительной кровати с пуховым одеялом, а к своему маленькому, сделанному из берёзового чурбачка столику, за которым пил чай и делал записи.

Дрожа, нацепил на нос очочки для чтения, одеревеневшими пальцами принялся переворачивать страницы:

– Не то… не то… Да где же это, охохонюшки?! А, вот… Так-так…

Обломанным ногтем провёл по криво нацарапанным словам:

– НА-ШОЛ… А-ПЯ… так-так-так… А-ПЯ-ТА. О-хо-хо. ЖУХ… ЖУХ-ЛЯ… ПРИ-ДЬОТ… ПРИДЬОТ В… ЧЭ-ТЭ.

Ошеломлённый, пуговичник Ёжиков поднял глаза от записей и с упавшим сердцем повторил:

– Придёт в ЧЭ-ТЭ… В ЧЭ-ТЭ! В четверг!

Можно было даже не проверять перебродивший настой опят, не смотреть на настенный отрывной календарь, чтобы догадаться – четверг давно наступил и прошёл. Жухля не пришла.

* * *

Это Жухля-то! Та самая Жухля, которая и без договорённости приходила через день, потому что «в носу щиплет» или «в ухе уж так стреляет, прямо жуть».

Пуговичник Ёжиков почувствовал, как в животе у него что-то заворочалось и ухнуло. Он вспомнил ненастную ночь, скрип деревьев, злой косой дождь и маленький жалкий силуэт Жухли, уходящей в темноту. Как он хотел её проводить, но почему-то передумал. И не почему-то, а по одной причине – испугался того плохого, что поселилось в лесу.

А теперь то плохое забрало Лося и бедную Жух-лю! И больше никогда-никогда их никто не увидит! И снег не выпадет! И ночь придёт и не закончится! Ой!

Ёжиков закрыл лицо ладошками. Сердце у него колотилось как бешеное. Что бы сказал на это его дедушка? Дедушка, который шёл сквозь буран, когда у одной бездомной кошки по соседству должны были появиться котята.

Дедушка, который не испугался подойти к разъярённой собаке и забинтовал ей сломанную лапу.

Дедушка, который всегда говорил «Пригодись, потом садись» и мазал племянников мазями от синяков, а их родителей – от больной спины.

Ёжикову вдруг стало так тоскливо оттого, что в этом лесу он совсем-совсем один. Дедушка и даже противные племянники – так далеко. Пропади он – никто и не хватится. Разве что Молодой Филин постучится раз-другой в закрытую дверь, а потом улетит, забудет и не вернётся.

Барсук небось только обрадуется.

А единственное хоть немного родное существо – бедную Жухлю – пуговичник сам, своими руками выставил на улицу в такую страшную и ненастную ночь! Ещё и порадовался!

У-У-У-У – завыло что-то за стеной, совсем близко. НЕ УЙДУ-У-У…

Сердце у пуговичника ёкнуло и заболело.

– Жухля! – крикнул он и вскочил, опрокинув табуреточку.

Кое-как влез в свой тулуп, схватил со стены старый фонарь, сунул в него ворох горящих углей из печки… и выскочил наружу.

Ночь была такая тёмная, какой только может быть ночь в бесснежном лесу. Звёзды решили не показываться, а бледная, хворая луна закуталась в шубку из облаков. Даже фонарь, казалось, светил с опаской – мало ли что выйдет из этой темноты.

По-прежнему стояла неправдоподобная зимняя тишина – казалось, если в другом конце леса хрустнет прутик, сразу услышишь.

Пуговичник засеменил в одну сторону, потом бросился в другую.

– Жухля, – шёпотом позвал он. А потом набрал воздух в лёгкие и заорал со всей силы: – ЖУ-ХЛЯ!

У-У-У – отозвался лес с северной стороны.

У-У-У – надвинулась на него тьма.

У-У-У-У – вышло из чащи что-то огромное, затрещали ветки, погас фонарь.

Пуговичник Ёжиков бросился на землю, закрыл голову руками.

– У-у-у-у… – проныл кто-то жалобно. – У-у-у… Больше не могу-у-у…

Пуговичник открыл глаза и поднял взгляд.

– Охохонюшки, – сказал он. – Ты чего?

– Ой, не могу-у-у… – грустно повторил Лось. Он стоял над пуговичником, и глаза у него печально блестели. – Слушай, всё, дери, если надо. Уж лучше так, чем мучиться…

– Чего? – не понял пуговичник.

– Да зуб! – в сердцах ответил Лось. – Болит, зараза такая, уже неделю или две. Продуло, что ли.

Пуговичник сел и почесал в затылке.

– Так это ты, что ли, по лесу бродишь воешь?

– Вою? – смутился Лось. – Ничего я не вою. Так, иногда пожалуюсь, когда совсем мочи́ нет. Разве это я вою?

– А чего на лежбище тебе не лежится? – рассердился пуговичник.