Текст книги "Отражения"

Чуть позже мама, плача и причитая, привела стрижку в некое подобие порядка. Но теперь по всей голове волосы мои имели длину новобранца… Зато я была счастлива: наконец у нас с братом были похожие причёски!

– Пошить тебе новое платьице? Я тут кое-какой фасончик подсмотрела, – мама глядела на почти лысую голову, сбитые коленки и сама понимала неуместность своего предложения.

Я презрительно сплюнула сквозь зубы, как делали все мои друзья-пацаны из переулка, натянула кепку (наконец-то коса не мешала!) и вылетела на велике на свободу. Меня ждали улицы, дороги, плёсы и лесные опушки на крутом и высоком правом берегу Днепра!

Глава 10
Соня и другие

Мама крутилась перед зеркалом, примеряя обновку. Она легко поворачивалась на каблучках, улыбалась своему отражению.

– Я не красавица, но чертовски симпатичная! – смеялась она.

Папа любовался ладненькой женственной фигуркой жены, её нарядом, который она бог знает когда успела сшить, используя один из тех бог весть где увиденных «фасончиков», скроенный с невероятной быстротой и профессионализмом и пошитый на «подольской» швейной машинке.

Я уже тоже была приспособлена к шитью, могла обработать швы на «оверлоке» для маминых заказов. Она «платила» мне по три рубля за изделие. Конечно, если бы я попросила, она немедленно дала бы мне все тридцать! Но я не просила, а предпочитала честно зарабатывать свои карманные деньги. Вместе с зарплатой за детские роли в местном драмтеатре выходила немалая сумма, которую я тратила на марки. Я собирала искусство, города мира и страны. Отдельным кластером шли экзотические птицы и звери. Я ещё не знала, что когда-нибудь, много лет спустя, увижу их всех в естественной среде обитания. Это занятие давало так много пищи для размышлений! Энциклопедии были излистаны вдоль и поперёк, а Леонардо да Винчи, Рафаэль, Репин записаны в личные друзья.

Мама укладывала волосы красивой волной, прихорашивала меня, папу и, окинув нас довольным взглядом, констатировала факт:

– Ну что ж, можно выходить!

Мы шли в гости. Я очень любила ходить с родителями в гости! Мне нравилась любовь, с которой относились к папе его друзья и сослуживцы, нравилось наблюдать за укладом жизни в других семьях, нравился неизменный «наполеон», с которым меня опасно было оставлять один на один в закрытой комнате (однажды такой опыт уже имел место…).

Дома, которые мы посещали, были похожи на наш – такие же красивые и благоустроенные. Там, как и у нас, имелись тяжёлые бархатные шторы, хрустальные люстры и ухоженные палисадники. Я долго думала, что так живут все, пока меня не пригласил на свой день рождения один мой одноклассник. Его семья всё ещё жила в землянке… Помню, как мне было невыносимо неудобно брать угощение со стола, врытого в землю, как я заливалась краской, когда мама товарища совала мне конфеты в кармашек…

А вот папины друзья, все бывшие офицеры-лётчики, повидали за время войны многое на немецких, чешских, румынских территориях и теперь хотели жить не хуже.

– Они вдруг говорят мне: «Оставайся с нами. Будешь жить в нашем замке и станешь нашим мужем», – рассказывал он в очередной раз историю о том, как в него влюбились три(!) сестры-баронессы в Румынии. – Я им говорю: «У меня уже есть две жены. Вот эта младшая», – и указываю на маму. А они только смеются в ответ: «Она же не баронесса!»

В этом месте папка обычно показывал фотографию трёх жутко красивых, ухоженных брюнеток. Она до сих пор хранится в родительском альбоме, доставшемся мне по наследству, так же как и другие фотографии всех наших друзей.

Вот статный красавец-лётчик в отставке Белоблоцкий с сыновьями двухметрового роста и красавицей женой. Это в их двухэтажном коттедже меня оставили отдохнуть в одной комнате с «наполеоном».

Вот хлебосольные Зборовские, в их доме я впервые увидела настоящие картины музейной ценности в золочёных рамах.

– Трофейные! – хозяин с гордостью показывал их гостям.

У нас в доме тоже была одна «трофейная» картина, гордо висевшая в «зале»: огромный лев чутко всматривался в прерию, охраняя свою львицу. Папа взял её из разрушенного немецкого замка. Эта картина оказывала на меня магическое действие и сопровождала папу до конца его дней.

А вот смотрят с фотографий Ульшины: дядя Петя, тётя Таня и их взрослый сын. Дядя Петя был военным моряком и служил на базе у берегов Японии. Дом его был полон японского шёлка, вышивок, экзотических восточных картин. Тётя Таня, черноокая красавица-брюнетка, бережно смахивала с них пыль с помощью каких-то удивительных перьев и сама казалась мне диковинной птицей из японской сказки.

А вот с их сыном у меня случилась очень странная история.

– Иди-ка сюда! – позвал он меня однажды и указал на свою комнату.

Парень он был видный, можно даже сказать, красавец, сильно походивший на мать. Он только что вернулся из армии, как и мой брат. Мне, второклашке, польстило такое внимание к моей особе, и я с любопытством вошла в его комнату. Рассматривая его коллекцию марок, я оказалась без всякой задней мысли в опасной близости от взрослого молодого человека. Он быстро наклонился ко мне и вдруг – о ужас! – поцеловал прямо в губы долгим, «взрослым» поцелуем! Такого испуга, отвращения и стыда я ещё никогда не испытывала! С ужасом вытирая губы, я выскочила в коридор и до конца визита боялась смотреть людям в глаза.

Кстати, если говорить о моем «половом» воспитании, оно было нулевым. Я почерпнула кое-какие сведения о взаимоотношениях полов из книг, но за ненужностью бессознательно уложила их в дальние ящики своего подсознания, где хранилась информация об окружающем мире. Скорее всего, действовал папин запрет: «Любовь и прочие глупости не для тебя. Ты калека! Тебе не о любви, а об учёбе надо думать!»

Естественно, в этом ракурсе я была неинтересна своим более подкованным одноклассницам и вообще прослыла полной дурой в вопросах пола. Девчонки из моего класса уже шептались о чём-то таинственном по углам и покрывались краской при приближении мальчиков, привлёкших их внимание. А я в это время, презрительно скривив губы в «печоринском» нигилизме, думала про себя, что жизнь довольно скучная штука. И всё-то я про неё знаю. Мне известно всё наперёд. Тоска, одним словом.

В окружающей среде между тем происходили интересные вещи. Наш дом начинал делиться. Сначала одна из дальних спален отпочковалась и превратилась в отдельную единицу жилья с кухонькой, прихожей и большой комнатой. Там поселилась семья смелянской тётки, решившая перебраться в наш город. Большой и уютный дом в Смеле, где когда-то во время войны познакомились мои папа и мама, был продан. Его выставили на продажу и сбыли с рук мгновенно, а новое жильё рядом с нами для тёти Даши и её родных искали долго. Именно поэтому было принято решение сделать самостоятельную пристройку, где они могли бы поселиться.

О, если бы мои родители знали, к каким последствиям приведёт это решение! Ах, если бы знали!

Прошло время, дом был куплен, и тётя, дядя и их семья обосновались на самом берегу Днепра. В том же году, зимой, мою красавицу кузину Милку умыкнул из родительского дома, увёз от строгого отца-старовера «бандит» Гришка – будущий бизнесмен, вошедший в антологию зарождающегося бизнеса на обломках коммунистического строя.

А наш отпочковавшийся «аппендикс» пустовал недолго – там поселилась семья папиной племянницы Сони с мужем Женей и дочкой Лизой. Я называла её тётей Соней в силу возраста (хотя она была мне двоюродной сестрой), а её мужа – дядей Женей. Они приехали, демобилизовавшись из Кустаная, где дядя служил в офицерском чине.

Как я любила их семью! До безумия. До маминой ревности. Я боготворила Соню! А она полюбила меня. Безгранично. До дочкиной ревности. На всю жизнь.

Кроме общего ребёнка – Лизы – в семье имелись две взрослые старшие дочери от первого брака дяди Жени. Тётя Соня вырастила их как родных.

Итак, во дворе народу прибывало, и жить становилось веселее.

– Соня, Ася, Сима, Лиза! – неизменно созывал своё семейство дядя Женя.

Мы смеялись и дразнили его этой семейственностью. Милейший, тихий и скромный человек! Как он любил и боготворил свою супругу, которая была намного младше его, как трогательно помогал ей во всём!

А она, великолепная хозяйка и кулинар от бога, готовила изумительные блюда еврейской кухни непередаваемого вкуса и качества. Ничего подобного я никогда более не ела ни до, ни после, даже из рук родителей!

Говорят, что этот уникальный кулинарный талант достался тёте Соне от бабушки Ханы – моей бабушки по папиной линии. В своё время она могла приготовить из одной курицы семь блюд. Этот известный еврейский рецепт я обожала. Было удивительно наблюдать воочию, как тётя воплощает его в жизнь, как аккуратно, с любовью готовит все эти блюда, как печёт вкуснейшие пирожные, рулеты и торты, какими запахами полнится кухня, когда над пищей колдуют её нежные руки…

Тётя не была красива по общепринятым канонам (они с папкой были на одно лицо). Но мне она казалась самой красивой на свете!

– Викочка! Что ты хочешь, чтобы я испекла?

– «Наполеон»! – следовал неизменный ответ. – И ещё медовик! И рулет! И ещё я хочу куриный холодец и шейку! («Шейка» представляла собой фаршированную чем-то немыслимо вкусным куриную кожу, взятую с шеи, зашитую с двух сторон и запечённую в духовке.)

Тётя Соня смеялась и усаживалась готовить. Она всё делала сидя, потому что была инвалидом: травма спины заковала её в вечный корсет. Затем все занимали свои места вокруг стола, и я, закрыв глаза от удовольствия, уплетала всю эту вкуснятину…

Эх, тётя Соня! Хоть бы на миг сейчас попасть мне за тот стол…

А на кирпичном заводе, где работал папа, назревали интересные события. Янчик умудрился построить за счёт производства целую улицу для рабочих. Аккуратные домики с аккуратными палисадниками выросли на пустыре за городом. Семьи, которые вселились в эти сказочные домики, боготворили папку и надумали назвать улицу его именем.

Что тут началось! Комиссии, расследования, попытки «сшить дело» следовали друг за другом. Всё это давно кануло в Лету, но я до сих пор помню, как исказилось папкино лицо. Да, мой дорогой! За добро надо отвечать! Инициатива наказуема…

Семья очень переживала, хотя ни для кого не было секретом, что папа ни разу не «взял и гвоздя» от государства без оплаты с квитанцией. Прошёл в своё время школу сталинских застенков! Короче, ничего криминального не изыскали. Только пожурили:

– Думай в следующий раз крепко, прежде чем улицы для рабочих строить! Что же это будет, если каждый тут начнёт…

Но директорствовать на кирпичном заводе у папки настроение пропало. А тут, очень кстати, подоспело приглашение перейти на должность заместителя директора местной табачной фабрики, считавшейся гордостью городской промышленности. Недолго думая, мой Янчик собрал своих сослуживцев и перебрался всем кагалом на новое место работы.

Почему «всем кагалом»? Поясню. Папа давно занимался реабилитацией трудных подростков и попавших в тюрьму по молодости и глупости юношей. Когда такие парни с трудной судьбой оказывались на свободе, у них почти не было шансов найти приличную должность. Папа брал их на работу, присматривался, устраивал им жильё в общежитии, сидел на их свадьбах «посаженным отцом»… Сколько таких «названых» братьев разбросано у меня по белому свету!

Когда пришло время оставить кирпичный завод, все сотрудники, не рассуждая, ушли вслед за папкой на новое место, а в нашем доме появилось «общежитие» для ещё не устроенных бывших «зэков». Мама их боялась, а я нет. Большинство парней старались исправиться. Конечно, случалось, и обворовывали, но это были единичные случаи.

– Соня, Ася, Сима, Лиза! – звал дядя Женя, приглашая к огромному накрытому в саду столу своих домочадцев.

– Вика, Маша, Валерка, пацаны! – звал папка свою команду.

И все усаживались за стол, заставленный вкуснейшей стряпнёй, а там, глядишь, скрипнула калитка – гости на пороге… А вот и утка в яблоках в центре стола по соседству с холодцом, салатами, колбасами и прочей отменной снедью. А вот и первые крупные украинские звёзды на быстро темнеющем небе. А там и до песен недалеко…

 
Тобi зозуля на веснi
Кувала щастя, а менi
Вороння крякало сумне:
Забудь мене…
 

Глава 11
А во втором нашем классе «В»…

Перед самым началом учебного года меня вместе с Наташей родители отослали в пионерский лагерь, в последнюю смену.

– Немного дисциплины тебе не помешает! – категорично изрёк папа и хулигански подмигнул мне. Сам же рассказывал мне о своём «бурном» детстве!

В лагере мы были в самом младшем отряде и поначалу чувствовали себя не совсем комфортно среди других учеников первых классов (мы-то идентифицировали себя с народом постарше!). В нашем отряде отдыхали в основном дети из близлежащих сёл, потому что лагерь был богатый, «колхозный», содержавшийся на совхозные деньги. Сельские детишки уступали городским в образовании и в «градусе самомнения», но к концу смены все сравнялись в неистощимом стремлении сорвать «тихий час» и обмазать мордашки товарищей зубной пастой, в тайной слежке за романтическими привязанностями ребят постарше и в попытках пробраться на танцы для «взрослых» отрядов.

Я, как всегда, участвовала в самодеятельности: что-то читала со сцены, что-то пела. Голос у меня тогда был таким низким, что я бы определила его как «детский бас». Я басила так невыносимо громко и самозабвенно, что бедным слушателям, находящимся поблизости, приходилось затыкать уши! А мне непременно нужно было петь – я изводила всех своим басовитым воем!

Скорее всего, саму себя я не слышала, иначе поставила бы под сомнение свою принадлежность к певческому сословию. Дома, во время родительских песнопений, голос мой хорошо вписывался в привычные репертуарные номера, и меня похваливали. Но когда я рвалась исполнять сама тягучие хиты тех лет со сцены, полагаю, это было невыносимо! Тем не менее, концертная бригада лагерных чтецов, вокалистов и танцоров ездила по окрестным сёлам с концертами, скрашивая себе достаточно унылую и однообразную лагерную жизнь. Естественно, я была среди этих лихих путешественников-гастролёров.

Моя Наташа, при всей своей скромности и замкнутости, опять умудрилась влюбиться. На этот раз её выбор пал на нашего старшего пионервожатого Женьку. А я с преданностью верного Санчо Панса собирала для неё количество знаков внимания, взглядов и слов с его стороны… Женька, скорее всего, нас вообще не замечал. Он был влюблён в старшую сестру Наташи Люду, которая, будучи уже студенткой первого курса пединститута, работала в том же лагере.

 
В мансарде под крышей,
То громче, то тише,
Играет гармошка.
То будто смеётся,
А то вдруг зальётся,
Рыдает гармошка.
Парнишкам прохожим
И девушкам тоже
Привет шлёт гармошка… —
 

надрывалась радиола на летней танцплощадке. Мы, «салажата», пытались вытанцовывать на сцене, пока нас не прогоняли спать, и с завистью смотрели на «старших», краснеющих от приглашений и робких касаний во время танца.

Ах, это предчувствие любви! Ах, эти первые биения сердца! Но как там папка сказал? «Ты калека. Любовь не для тебя. Тебе только учёба!» А жаль…

Так что идти в школу не хотелось. А хотелось мечтать о взрослой жизни и вздыхать по поводу объекта своих увлечений, которого, увы, не было даже на горизонте… Эх, жизнь моя жестянка!

Первое сентября настало неотвратимо. Тело, подросшее за лето и поздоровевшее от плавания и велосипедных кроссов лучше, чем от ненавистных лечебных массажей и грязевых обёртываний, с трудом втиснулось в форму, сшитую мамой ещё в начале каникул. Из-под коротенькой юбочки клёш торчали непропорционально длинные ноги, одна заметно короче и тоньше другой… Мальчишеская стрижка с непослушными вихрами как нельзя лучше подходила хозяйке всего этого роскошества!

– Возьми букет, я только что нарезала в саду! – кричала мне вслед мама.

Я неохотно вернулась. Ох уж мне эти букеты для нелюбимой учительницы!

В классе произошли перемены. Появились новые интересные ученики. Помню девочку Женю – очень милую, спокойную, воспитанную. У неё была мама-писательница, которая опубликовала книжку о девочке Жене. Как это тогда меня поразило: живая, настоящая писательница и её героиня – вот они, рядом! Маму Жени приглашали в школу на открытые уроки, и я с восторгом и благоговением внимала рассказу писательницы о том, как она долгой полярной ночью (папа Жени нёс службу на Крайнем Севере) создавала своё произведение о дочери.

Потом была ещё противная девочка Нина. Она мне сразу категорически не понравилась, когда заявилась на первый урок по природоведению и принесла с собой готовый немецкий ширпотребовский гербарий! (Её отца только что перевели служить из Германии на Украину.) Мы-то свои гербарии собирали сами, всё лето бегая по полям и лесам.

Не знаю, какое чувство искажённой социальной несправедливости во мне взыграло, но только на перемене я подошла к ней и дала тумака. Меня поддержали некоторые одноклассники. А Нина, глотая слёзы обиды и несправедливости за своё коммерческое вложение, побежала в учительскую жаловаться мамаше, которая преподавала в нашей школе.

Что тут началось! Вызвали милиционера, на меня составили акт о нападении на бедную девочку-одноклассницу, отвезли в детскую комнату милиции. Вызволил меня из беды, как всегда, папа. Он замял скандал, выписал что-то для школы, поговорил со мной о выборе форм протеста, в случае если меня что-нибудь возмущает. Прошло очень много лет, а мне до сих пор почему-то не стыдно за ту оплеуху!

Девочка Нина в классе не прижилась, и её срочно перевели в другую школу.

Была у нас в классе очень яркая девочка с явными задатками лидера – Валя Волкова. Она росла в простой семье работяг. Её отец пил, за дочкой не слишком следили, и она училась так себе, но личностью была неординарной. Слово её в классе было законом! Её слушались все благодаря обострённому чувству справедливости и сильному характеру, которые были заложены в этой девочке.

Так вот, Валя относилась ко мне с уважением, и это разбило лёд между мной и одноклассниками. Мы проводили много времени на лужайке, раскинувшейся перед домиком приятельницы, затевали разные «тимуровские» дела, играли в лапту и другие уличные игры.

– Пап, мам! Мы хотим устроить гайдаровский штаб у нас в сарае, можно? – и все чистили, драили старый дровяной сарай, оклеивали его стены стенгазетами и плакатами, ходили по домам, предлагая помощь фронтовикам и пожилым людям.

Этот период школьной жизни запомнился мне интересным и деятельным. Я впервые в жизни чувствовала себя хорошо среди других ребят, воспринимала себя такой, как все.

Через много лет я случайно встретила Валю в автобусе. Она сильно постарела, расплылась, страдала от больных ног. Чувство благодарности захлестнуло меня! Мы обнялись и расплакались…

– Эй, постой-ка! А почему ты всё-таки перешла в другую школу? Я слышала, что-то такое там говорили…

– Эх, Валюха! Это не для слабонервных! – отшутилась я.

О моём переводе, о моём практически бегстве в другую школу я обязательно расскажу. Именно тогда впервые в жизни я столкнулась с ненавистью по расовому признаку…

– Жидовка! Мы тебя встретим одну в переулке и ноженьки твои хромые переломаем! – хрипел мне в лицо, изгаляясь на все лады, Виталька Мельников, одноклассник и антисемит. – А убежишь в другую школу, найдём тебя и там. Все-все будут знать, что ты жидовка!

Наивный! Когда он пришёл с двумя десятками подпевал-куклуксклановцев в новую школу для одарённых детей со спец-классами, куда я действительно перевелась из-за всей этой мрази, и попытался рассказать о моей «роковой» тайне, то с удивлением обнаружил, что школа в основном состояла из этих самых… которых он и его друзья так ненавидели…

Но об этом потом. Сейчас, правда, не могу – расплакалась вдруг, вспомнив старое…

А во втором нашем классе «В» жизнь бурлила то сбором металлолома, то походами за макулатурой, то «тимуровскими» делами! Мы все готовились к вступлению в пионеры. Мне намекнули, что, возможно, в пионеры меня не примут из-за драки с девочкой Ниной. Помнится, я очень переживала по этому поводу. Но один из лидеров класса, хороший парень Лёня Иванченко, сказал, что в случае чего класс возьмёт меня «на поруки». Мне это очень пришлось по душе – за своё пионерское будущее я больше не боялась!

Да и отношение к моим «пятёркам» в чём-то поменялось: некоторые ребята тоже почувствовали вкус к учёбе. Жанна, Олег и я делали вместе уроки. Это было так увлекательно! Я помогала им с домашними заданиями, потом мы варили суп с колбасой и уплетали его за обе щёки! А когда все задания были выполнены, мы шли гулять – шуршать листьями или кататься со снежных горок.

Ах, эти чудные запахи моего детства! Золотая осень, пахнущая дымком костров… И хризантемы на каждом квадратном сантиметре садов и уличных аллей… И запахи растопленных печек по утрам с вкусными оттенками пирогов и супа… И весенний запах прелой листвы, сжигаемой в кострах… Никогда больше не довелось мне так ярко чувствовать все эти нюансы жизни!

И никогда я не чувствовала себя такой ущербной из-за моей проклятой хромоты. На уроках физкультуры мне доставалось больше всех!

– Ну-ка, не ленись! Стойка на руках! Руки-то у тебя не хромые! – упражнялась в остроумии моя неудачница – первая учительница. – Бегать ты не можешь, ну так ходи! Пять кругов по стадиону! (Стадион был рядом с парком, где располагалась школа.)

Кстати, эти уроки по «нарезанию» кругов вокруг стадиона помогут мне справиться с аналогичной задачей потом, уже в Бауманке, куда я поступлю после получения аттестата зрелости и где спецмедкомиссия не будет знать, каким образом засчитать мне нормы ГТО, обязательные для всех. И ещё до этого, когда нас отдадут в руки учителя-садистки по физкультуре, которая доведёт до инвалидности и самоубийства двоих учеников и которую впоследствии будут судить. Сколько же душевных и физических сил мне понадобилось собрать в кулак, чтобы не сдаться, хромать и хромать себе из класса в класс с похвальными грамотами за отличную учёбу по всем предметам, включая физкультуру!