Текст книги "Урок возмездия"

Глава 3

Через два дня, в субботу, перед началом занятий ученицы возвращаются в стены школы. Площадка перед фасадом, уставленная машинами, кишит первокурсницами и продолжающими учебу студентками и их семьями, которые обычно тащат своих младших полюбоваться на их потенциальное будущее. Четыреста девушек: небольшая школа по общепринятым стандартам, а мы, студентки, разделились на еще меньшие группы. И все равно я не могу заставить себя спуститься вниз, когда «новенькие» заселяются в Годвин-хаус. Но дверь оставляю открытой. Свернувшись калачиком с книгой в руках в своей кровати, наблюдаю за людьми, снующими туда-сюда по коридору третьего этажа.

Годвин-хаус – самый маленький в кампусе, он рассчитан лишь на пятерых студенток плюсом к хозяйке дома, МакДональд, спальня которой находится на первом этаже, и предназначен исключительно для старшекурсниц. Мы боролись против расширения Годвина и заселения большего числа студенток. Только представьте – шаткие лестницы, кривые полы и… Годвин больше не дом Дикинсон и ведьм, а уродливая химера, построенная, чтобы вместить как можно больше жильцов.

Нет. Мы в силах сохранить Годвин таким, каким он был три века назад, когда была основана школа. История все еще живет в этих коридорах. В любой момент за углом можно встретиться лицом к лицу с призраком прошлого.

На одном этаже со мной прописаны еще двое: вечно тоскливая темнокожая девушка с длинными черными волосами и рыжеволосая с мертвенно-бледным лицом. Я поглядываю на вторую, прикрывшись «Колдовским апрелем»[4]4
  «Колдовской апрель» (1922) – роман британской писательницы австралийского происхождения Элизабет фон Арним (1866–1941).


[Закрыть] в мягкой обложке. Так им нечего будет сказать, заметь они меня сидящей на кровати с ноутбуком на коленях. Я наблюдаю за тем, как они, попивая холодный кофе, указывают носильщикам, таскающим вместо них чемоданы вверх по лестнице, куда поставить вещи.

В первый раз, заметив рыжеволосую соседку, вспышкой пламени мелькнувшую за углом, я вдруг подумала – Алекс.

Но это не Алекс.

Будь моя мать здесь, она быстренько бы подняла меня с кровати и заставила спуститься ко всем. Я топталась бы возле каждой, представляясь им и приглашая на чай в надежде вызвать к себе симпатию, и приходила бы вовремя на ужин, чтобы с остальными девочками Годвина поделиться сплетнями и передать соль, сидя за общим столом в обеденном зале.

Но ничего из этого я не делаю и на ужин не хожу вовсе.

Новый учебный год вызывает ощущение разверзнувшейся, поглощающей свет пустоты. Что породит тьма? Какие призраки из неведомых глубин придут задушить меня?

Год назад мы с Алекс впустили зло в этот дом. Что, если оно все еще здесь?

Я закрываюсь в своей комнате и нервно хожу от окна до двери и обратно, заламывая руки.

«Магии нет, – твержу я себе. – Призраков не существует».

А если привидений и магии нет, то и проклятия тоже.

Но дубовые ветви, стучащие в мое окно, напоминают костлявые пальцы, барабанящие по стеклу, и я не могу заглушить голос Алекс в своей голове.

Я считаю, что карты таро – не волшебство, а предсказание будущего, основанное на многолетней практике. Это по сути своей… карточная игра. Поэтому нет никакого риска в том, чтобы уступить старым привычкам. Я пригибаюсь, залезая в шкаф, чтобы из-под трав, свечей и старых камней достать свою металлическую банку с колодой таро Смит – Уэйта.

Я запихиваю остальные предметы темного культа обратно и быстро выбираюсь наружу, учащенно дыша.

Магии нет. Нечего бояться.

Я несу коробку к кровати, тасую карты и спрашиваю их: «Сближусь ли я с этими девочками? Найду ли здесь друзей? Будет ли Годвин-хаус таким, каким я его помню?»

Я вынимаю три карты: прошлое, настоящее, будущее.

Прошлое показывает Шестерку Кубков и означает свободу и счастье. Это карта детства и невинности. Что и совпадает с моим прошлым. Настоящее выпадает Девяткой Жезлов, перевернутой. Неуверенность. Паранойя. Похоже на правду.

И мое будущее: Дьявол.

Я хмурюсь и снова сбрасываю карты в колоду.

Вообще не знаю, как понять Старшие Арканы. Да и, по словам доктора Ортеги, таро не предсказывают будущее, они показывают ровно то, что вы и так знаете о себе.

Поэтому нет смысла сейчас изводить себя над картами. Вместо этого я смотрю в зеркало, закрепляю волосы на затылке, освежаю помаду на губах и спускаюсь вниз к остальным.

Новые студентки сидят в общей комнате. Все собрались вокруг кофейного столика и, похоже, не сводят глаз с шахматной партии между Эллис и рыжей. Свеча горит, источая запах розы, играет классическая музыка на виниле. Даже я, не разбираясь в шахматах, могу сказать, что Эллис выигрывает. Центр доски под контролем ее пешек. Фигуры ее соперницы ушли на фланги, сражаясь за возвращение утраченных позиций.

– Привет, – говорю я.

Все смотрят на меня. Столь внезапное движение, отчасти даже синхронное, застает меня врасплох. Я пытаюсь улыбнуться.

Я, Фелисити Морроу, никогда не робею.

Но эти девушки не знают этого.

Потом они устремляют свои взгляды на Эллис, словно прося ее разрешения поговорить со мной. Она смахивает белую пешку с доски и откидывается на спинку стула, положив запястье на колено.

– Это Фелисити, – звучат ее слова.

Что, я сама не могу представиться? Но сейчас уже, конечно, ни к чему. Что я должна говорить? Снова здороваться? Нет. Естественно, я не буду ей поддакивать: «Да, верно. Мое имя Фелисити. Ты абсолютно права».

Эллис познакомилась с этими девушками несколько часов назад и уже заявила о себе как о самой главной.

Одна из них – чернокожая с копной тугих кудрей, одетая в кардиган «Вивьен Вествуд», пожалев меня, говорит:

– Леони Шуйлер.

И этого достаточно, чтобы перекличку подхватили остальные.

– Каджал Мехта, – прозвучало от худой унылой девушки с моего этажа.

– Клара Кеннеди, – представилась рыжая, тут же вновь возвращая свое внимание к игре.

И на этом все.

Теперь, когда я здесь, уже не до разговоров. В комнате повисла тишина, и только слышно, как Клара, делая ход конем, стучит фигуркой о доску, а Эллис поджигает спичку, закуривая сигарету.

И это в помещении. Мало того, что никто не делает ей замечаний, так еще и МакДональд не реагирует на это так, как если бы мы с Алекс курили в общей комнате. «Книги могут загореться, девушки!»

Ну, пусть не ждут, что я уйду. Вообще-то я здесь на таких же правах, как и они. И даже больше. Я уже проживала в Годвин-хаус, когда они, будучи первокурсницами, спрашивали дорогу в столовую.

Я сажусь в свободное кресло и достаю телефон, чтобы проверить почту, а Клара и Каджал обмениваются недоуменными взглядами, словно не видели раньше, чтобы кто-то переписывался в интернете. Возможно, они не переписывались. Одеты все как в 1960-е: юбки из твида, воротнички а-ля Питер Пэн и красная помада. Эллис заканчивает игру на восьмом ходу, быстро и беспощадно расправляясь с фигурами Клары. Хотя и с трудом, но все возвращаются к беседе, при этом делая вид, что меня нет. Я узнаю, что Леони провела лето в семейном загородном доме в Нантакете, а у Каджал есть кот по имени Птенчик.

Я узнаю не то, что мне нужно, и, честно говоря, не слышу ничего нового. Семья Леони Шуйлер – потомственные богачи. Я видела Леони в школе раньше и знаю, что у нее и тогда были прямые волосы, и она точно не носила это массивное кольцо с печаткой. Фамилии Мехта и Кеннеди тоже знамениты: их обладатели часто останавливаются в гостевом доме моей матери в Венеции.

Я хочу знать, почему они выбрали Годвин… и в целом Дэллоуэй. Интересно, притянула ли их сюда романтика старинной литературы, как и меня, или, может быть, их интерес гораздо глубже: восемнадцатый век, мертвые девушки и темная магия?

– Как тебе Дэллоуэй? – спрашивает Леони. И, конечно, обращается к Эллис.

Та, стряхивая пепел сигареты в пустую кружку, отвечает:

– Нормально. Гораздо меньше, чем я ожидала.

– Привыкнешь, – сказала Клара, глупо хихикнув. Мне она все больше и больше не нравится. Может быть, потому что она сильно напоминает мне Алекс. Но они лишь похожи, и на этом все.

– Годвин – лучший дом. Тебе повезло.

– Да, я знаю о Дикинсон, – отвечает Эллис.

– И не только, – говорит Леони. – Годвин самый маленький дом на кампусе, но при этом и самый старый. Он был здесь еще до того, как школу достроили. Деливранс Лемонт, учредительница, жила здесь со своей дочерью.

– …Марджери Лемонт, – отмечает Эллис. Я застываю в кресле, чувствуя, как холодок пробегает по венам.

– Я читала о случившемся, – добавляет она.

Наверное, мне нужно было подняться наверх.

– Жутко, правда? – спрашивает Клара улыбаясь. Я смотрю на нее не отрываясь, во все глаза. Жуткая. Слабое слово для определения Марджери Лемонт. Богатая, дерзкая, убийца, ведьма – эти описания подходят ей гораздо больше.

– Ой, не надо! – отмахивается Каджал. – Никто на самом деле не верит в эту чепуху.

– Смерти действительно происходили. Это исторический факт, – поучительным тоном отвечает Леони. Интересно, ее уверенность – это результат работы над архивами?

– Да, но колдовство? Ритуальное убийство? – Каджал отрицательно качает головой. – Скорее всего, Пятеркой из Дэллоуэя были девушки, которые слишком нагло вели себя в свое время, вот за это и поплатились своими жизнями. Как в Салеме.

Пятерка из Дэллоуэя.

Флора Грейфрайар – первая. Была убита девушками, которых она считала своими подругами.

Тамсин Пенхалигон повесили на дереве.

Беатрикс Уокер разбилась о каменный пол.

Корделию Дарлинг утопили.

И… Марджери Лемонт похоронили заживо.

В позапрошлом году у меня в планах было написать курсовую работу о связи колдовства и женоненавистничества в литературе. Казалось, Дэллоуэй – идеальное место для этого, те самые стены, уходящие в темное прошлое. Подобно научному деятелю, я со всей объективностью изучала историю жизни и смерти ведьм Дэллоуэя, пока прошлое не вылезло из пергамента и чернил, чтобы своими пальцами придушить меня.

– Тебе повезло, что тебя поселили в Годвин с первого раза, – говорит Леони в сторону Эллис, ловко обходя животрепещущую тему. – Кандидатов на место всегда много. Большинство не проходят отбор, пока не дойдут до старших курсов.

– Я всего лишь на третьем, – добавляет Клара, но все молчат.

Я же борюсь с желанием сказать: «Я тоже была».

– Вам не говорили, что все ведьмы умерли здесь, в Годвин-хаус? – интересуется Эллис, закуривая вновь. Запах дыма, едкий как горелая плоть, пропитывает воздух.

Сил нет находиться здесь.

Я отодвигаю стул и встаю.

– Думаю, я пойду спать. Приятно было познакомиться со всеми вами.

Девушки устремляют взгляды на меня, поэтому я вынужденно улыбаюсь: воспитанная девочка из хорошей семьи. Эллис выдыхает дым в потолок.

Я поднимаюсь в свою темную комнату, возвращаясь к ее знакомым очертаниям, отчетливо осознав свое поражение.

Карты таро до сих пор лежат на моей кровати. Я хватаю колоду, убираю ее обратно в тайник и закрываю плинтусом дыру.

Вот я дура. Стану я еще когда-нибудь ими пользоваться. Это не колдовство, но сродни ему. И тут я вспоминаю ворчание доктора Ортеги о нескончаемых заблуждениях и скорби. Но магии нет. Я не сумасшедшая. И я уже больше не скорблю.

Глава 4

Я раздумываю, стоит ли вообще идти на сегодняшнее мероприятие. Обитательницы Болейн-хаус устраивают такие вечера в стиле «Мулен Руж» в начале и конце каждого семестра; девушки с длинными мундштуками потягивают абсент и проверяют накладные ресницы в зеркале туалетной комнаты – и раньше я всегда ходила. Но это было в то время, когда все из Годвин-хаус были со мной. Мы с Алекс раз за разом одевались в наряды одного и того же цвета: я носила красный, она – темно-синий. В расшитый бисером клатч она прятала плоскую фляжку. Я курила сигареты одну за другой, высунувшись из окна на четвертом этаже. Единственные моменты, когда я позволяла себе курить.

В этот раз есть только я. Никакого темного зеркального двойника. Красное платье, что я надевала в прошлом году, теперь болтается на мне: ключицы торчат, как лезвия, тазовые кости проступают сквозь тонкий шелк.

Некоторые лица мне знакомы, в прошлом году я готовилась к выпуску, а они были на первом и втором курсах; они машут мне и проходят туда, где, должно быть, интереснее.

– Фелисити Морроу?

Я оглядываюсь. Невысокая, коротко стриженная девушка стоит рядом и во все глаза смотрит на меня; она одета в платье, которое явно никогда не знало утюга. Через секунду до меня доходит.

– О, привет. Ханна, верно?

– Ханна Стрэтфорд, – говорит она, улыбаясь еще шире. – Я не была уверена, что ты меня вспомнишь!

Конечно да, хотя это лишь смутное воспоминание о маленькой первокурснице, которая таскалась за Алекс, словно та была воплощением утонченности, а не неряшливой девчонкой, которая вечно спала допоздна и списала итоговую контрольную по французскому. Нет, за пределами Годвин-хаус Алекс была безупречной, утонченной, являлась образцом непринужденного совершенства, и ей удавалось носить свою плебейскую фамилию как чертов нимб.

У меня сводит живот. Я прижимаю руку к ребрам и делаю неглубокий вдох.

– Конечно я помню, – говорю я, натягивая на лицо улыбку. – Хорошо, что мы снова встретились.

– Я так рада, что ты решила вернуться в этом году, – торжественно, как священник, произносит Ханна. – Надеюсь, тебе уже лучше.

Вот так, сразу. Улыбка дается мне с трудом.

– Я чувствую себя прекрасно.

Выходит довольно резко – и Ханна вздрагивает.

– Ну да. Конечно, – торопливо говорит она. – Прости. Я только хотела сказать… извини.

Она не знает о моем пребывании в Сильвер-Лейк. Она не может знать.

Еще вдох, моя рука поднимается и опадает вместе с диафрагмой.

– Мы все по ней скучаем.

Интересно, насколько неискренне я это произнесла? Хотелось бы знать, ненавидит ли Ханна меня за это, хоть немного.

Она стоит, покусывая нижнюю губу, но, что бы ей ни пришло на ум, вместо этого она еще раз ослепительно улыбается.

– Ну, по крайней мере ты все еще в Годвин-хаус! Я подавала заявление в этом году, но, к сожалению, не прошла. Но опять же, все подавали заявки. Это же очевидно.

Очевидно?

Мне даже не приходится задавать этот вопрос. Ханна поднимается на цыпочки, наклоняется и по секрету шепчет:

– Эллис Хейли.

Ой! Ой. Наконец, головоломка сложилась. Эллис – это Эллис Хейли, романистка: автор бестселлера «Ночная птица», который получил в прошлом году Пулитцеровскую премию. Я об этом слышала по Национальному общественному радио; Эллис Хейли, ей только семнадцать, и она – «голос нашего поколения».

Эллис Хейли, вундеркинд.

– Разве она не на домашнем обучении? – только и удается сказать мне.

– Да, так и есть. Ты, наверное, не знаешь. Она перевелась сюда в этом семестре, будет заканчивать обучение здесь. Мне кажется, она хотела выбраться из Джорджии.

Ханна продолжает говорить, но я ее не слушаю. Я лихорадочно перебираю в памяти события прошлой недели, пытаясь вспомнить, не сделала ли я чего-нибудь позорного.

Всё, что я сделала, было настоящим позором.

– Пойду что-нибудь выпью, – говорю я Ханне и сбегаю, пока она не заявила, что пойдет со мной. Хуже, чем бесконечно слушать, как Ханна сожалеет о том, что случилось, были ее дифирамбы Эллис Хейли.

Девушки Болейн устроили в своей кухне что-то вроде бара; к счастью, куратор их факультета отсутствовала – впрочем, как и все педагоги во время наших вечеринок; в конце концов, наши родители платят школе не за то, чтобы нас воспитывали, – и там нашлись такие сорта дорогого джина, о которых я и не подозревала. Я наливаю себе из ближайшей бутылки, выпиваю и наливаю вновь.

Я не люблю джин. И сомневаюсь, что хоть одна из двадцати девушек, живущих в Болейн-хаус, любит; им нравится цена этого самого джина.

Со мной никто не разговаривает. Сейчас я этому рада. Взамен я получаю возможность наблюдать за тем, как они общаются между собой и искоса посматривают в мою сторону, словно опасаются столкнуться со мной взглядом. При моем приближении разговор затихает.

Значит, все в курсе.

Я не знаю, как они это выяснили. Хотя, возможно, и знаю… Сплетни в нашем кругу разлетаются быстро. Несмотря на присутствие в школе Дэллоуэй Эллис Хейли, я здесь самая интересная персона.

Я допиваю остатки из моего стакана. Они это переживут. Вот начнутся занятия, и кто-нибудь сочинит для посиделок у камина историю похуже, чем о Фелисити Морроу, той девушке, которая…

Я не могу сказать это даже мысленно.

Я наливаю себе еще.

Каждый дом в Дэллоуэй имеет свои тайны, реликвии школьной истории. Как проницательно заметила Леони, Дэллоуэй основала Деливранс Лемонт, дочь салемской ведьмы, предположительно сама практиковавшая магию. Есть тайны попроще: тайный проход из кухни в комнату отдыха, собрание старых экзаменационных работ. Тайны же Болейн, как Годвин-хаус, мрачнее.

Секрет Болейн – это старинный обряд, обращение из современности ко времени, когда скверные женщины были ведьмами и передавали свои магические способности дочерям из поколения в поколение. И хоть магия к настоящему времени умерла, растворенная в технологиях, цинизме и потоках времени, ученицы некоторых домов в Дэллоуэй всё еще почитают наше кровавое наследие.

Болейн-хаус. Бефана-хаус. Годвин.

Когда меня посвящали в ковен Марджери, я кровью присягала на верность костям дочери Деливранс Лемонт. Пусть я не принадлежу к Болейн-хаус, но ритуал посвящения каждый год связывал меня с пятью девушками из этих трех домов, избранными хранить наследие Марджери.

По мере сил, конечно. В прошлом году я видела, как одна посвященная из дома Болейн пила текилу через глазницу черепа Марджери, словно это была жуткая чаша-непроливайка.

Череп должен быть здесь, в алтаре Болейн-хаус. Джин горячит мои вены, мне бы пройти по коридору, найти девушку в красном, охраняющую тайную дверь, и прошептать пароль:

Ex scientia ultio.

За знанием идет расплата.

Я закрываю глаза – и на мгновение вижу это: на одиноком шатком столике, затянутом черной тканью, установлены двенадцать свечей. Тринадцатая же свеча стоит на черепе Марджери. Стекший на макушку воск похож на руку, сжимающую кость.

Но черепа здесь, конечно же, больше нет. Он был утрачен почти год назад.

Ни одна из девушек Болейн не кажется обеспокоенной этим фактом. Даже те, кого я узнаю по предыдущим посещениям склепа Болейн, напились и смеются, ликер выплескивается из их чашек. Если они и тревожатся из-за мертвой ведьмы, жаждущей мести за свои оскверненные останки, этого не видно.

Мы все слышали истории о привидениях. Их рассказывают во время обрядов посвящения в ковен Марджери, передают от старшей сестры младшей как семейную реликвию: за окном видели Тамсин Пенхалигон со сломанной шеей, в кухне – Корделию Дарлинг в промокшей одежде, с которой на пол капает вода, в темноте – Беатрикс Уокер, бормочущую загадочные слова.

Россказни предназначены, чтобы пугать и развлекать, а не для того, чтобы в них верили. Я и не верила… Сначала не верила.

Но я до сих пор помню темную фигуру, словно сотканную из теней, мерцающий свет свечей и потрясенное лицо Алекс.

Я поворачиваю и крадусь по коридору, ведущему в склеп. Девушка в красном на месте, но она не кажется мрачной несгибаемой фигурой, какой должна быть. Она «сидит» в телефоне, постукивая по экрану, который освещает ее лицо жутким голубоватым свечением, что-то читает и усмехается.

– Помнишь меня? – говорю я.

Она поднимает глаза. Между двумя ударами сердца с ее лица исчезает усмешка, ее место занимает новое выражение: настороженно-замкнутое, трудноопределимое.

– Фелисити Морроу.

– Верно. Наслаждаюсь вечеринкой.

Она переминается с ноги на ногу, руками обхватывает себя за талию, кончики пальцев впиваются в красный кардиган.

– Я слышала, что в этом году ты вернулась в школу.

Она боится меня.

Мне не следует осуждать ее за это, но я осуждаю. Я ненавижу ее за все. Я ненавижу ее за то, что она, вся в ярко-красном, охраняет склеп, я ненавижу те невидимые нити, что связывают ее с другими девушками в нашем ковене, не нити даже, а морские узлы между ней, Бриджет Креншоу, Фатимой Алауи и остальными, те связи, которые я когда-то считала нерушимыми.

Ненавижу за то, что даже не помню ее имени.

– Я еще не получила знак, – говорю я.

Она чуть заметно кивает.

– Ты его не получишь. В этом году точно нет.

Я это знала. Я догадалась, когда уехала, и ни одна из них не написала мне, хотя на похороны Алекс они прислали ее матери кучу цветов; они, словно стая ворон, столпились у могилы Алекс, хотя никто из них ее не знал. Ни одна из них не знала ее по-настоящему, так, как я.

Внезапно я резко трезвею. Я отставляю пустой стакан на ближайший стол и смотрю на эту девицу в кроваво-красном свитере «Изабель Маран» и с дорогим маникюром. Ее накрашенный рот, должно быть, шептался про Алекс, когда она думала, что Алекс не услышит: стипендия, деревенщина, честолюбивая.

– Понятно, – говорю я. – А почему так?

Она, возможно, боится меня, но теперь по совершенно другой причине. Я знаю, как использовать четкие согласные моей матери и бостонский акцент, чтобы произвести нужный эффект. Это своего рода моя визитная карточка.

Щеки девушки становятся красными, как ее кардиган.

– Прости, – говорит она. – Это не мое решение. Это просто… знаешь, ты все воспринимаешь слишком серьезно.

Нужно что-то ответить, но у меня нет слов. Слишком серьезно. Как будто череп, свечи, кровь козла… для них все это было понарошку.

А может, так и было. Алекс сказала бы, что колдовство связано с эстетикой. Она рассказала бы, что этот ковен был создан для сестричества – для девушки Марджери с понимающей улыбкой, девушки, представляющей тебя на корпоративе нужным людям в нужное время. Связи, а не заклинания.

Улыбка на моих губах фальшивая, но я все равно улыбаюсь. Всё, что мы всегда делаем в этой школе, – это оскорбляем друг друга, а потом улыбаемся.

– Спасибо, что объяснила, – говорю я. – Я прекрасно понимаю твою позицию.

Пора еще выпить.

Я пробираюсь обратно на кухню, где джин заменили на неизвестный зеленый напиток с горьким вкусом, напоминающим прелую траву. Я пью его все равно, потому что так положено на вечеринках, потому что в моих жилах течет кровь моей матери и, как Сесилия Морроу, я не могу встречать реалии мира без привкуса лжи во рту и алкоголя в крови.

Ненавижу то, что это правда. Ненавижу их еще больше.

Мои мысли окончательно спутались, и среди каких-то синих огней и размытых очертаний я вижу ее. Эллис Хейли прибыла, притащив за собой своих новых адептов: Клару, Каджал и Леони. Ни одна из них не одета по теме, но каким-то образом они притягивают взгляды и мысли остальных участников вечеринки. И я не лучше, ведь тоже на них пялюсь.

По этому случаю помада Эллис – темно-красная, почти черная. Она оставит след на всем, чего коснутся ее губы.

Наши взгляды встречаются через весь зал. И на этот раз у меня нет ни малейшего желания отвернуться. Я вздергиваю подбородок и выдерживаю ее пронзительный взгляд из-под прямых бровей, абсолютно ясный, несмотря на пустой стакан из-под абсента в ее руке. Хочу вскрыть ее грудную клетку и заглянуть внутрь, увидеть, как бьется ее сердце.

Затем Эллис поворачивает голову и слегка наклоняется, а Клара шепчет ей что-то на ухо. Невидимая нить между нами туго натянута; Эллис не отводит взгляд.

А я отвожу, но успеваю уловить изгиб розовых губ Клары, короткое резкое движение двумя пальцами: быстро закрывающиеся ножницы.

Что-то холодное проваливается в мой желудок; даже отправленный вдогонку коктейль не растопит его. Я оставляю пустой стакан на столе и пробираюсь сквозь толпу, используя локти там, где не помогают слова.

Я успеваю выбраться на улицу, прежде чем мои внутренности выплескиваются на лужайку. Я все еще задыхаюсь, выплевывая желчь, когда кто-то кричит с крыльца:

– Идите и приведите себя в порядок!

О да. Сейчас только девять вечера, а мне уже плохо.

Я вытираю рот тыльной стороной трясущейся руки, выпрямляюсь и мчусь по дорожке к центральной площадке не оглядываясь. Я не позволю им увидеть мое лицо.

В Годвин-хаус я чищу зубы, а после начинаю расхаживать по пустым коридорам. Мой хребет сводит от ужасного беспокойства. Я пока не смогу заснуть. Не смогу залезть в холодную постель и таращиться на стену в ожидании возвращения остальных, а после ловить каждый звук, чтобы услышать из их уст свое имя.

Вместо этого я завариваю чай и остаюсь стоять возле кухонного стола, потихоньку отпивая бодрящий напиток. Так я дотягиваю до половины десятого, затем приходится убрать посуду и придумать что-нибудь еще. Я вытягиваю три карты таро: все Мечи. Вдруг вижу свет, пробивающийся через щель под дверью домоправительницы МакДональд, но я еще не настолько безнадежна, чтобы искать ее общества.

Как всегда, я заканчиваю свои блуждания в комнате отдыха.

Проблема в том, что я ничего не хочу читать. Я просматриваю полки, но ничто не притягивает внимание. Такое чувство, что перечитала всё – все книги мира. Каждое название кажется повторением того, что было, снова и снова попадается одно и то же.

Из меня получился бы прекрасный студент-литературовед, не правда ли?

Как тихо в доме. Тишина наваливается тяжелыми камнями мне на плечи.

Нет, в самом деле слишком тихо – неестественно тихо, – и, оглянувшись, я понимаю почему.

Старинные часы, стоящие между прозой и поэзией, замолчали. Их стрелки замерли на 3:03.

То самое время, когда мне приснился кошмар.

Медленно ступая, я подхожу ближе. Половицы скрипят под моими ногами. Я пристально смотрю на белый циферблат, на эти черные клинки, которые, словно издеваясь, образуют почти прямой угол. Тишина сгущается. Я не могу дышать; воздух разрежен, и я задыхаюсь…

– Думаю, нам необходимо их починить, – я оборачиваюсь на голос.

Эллис Хейли стоит за моей спиной, руки в карманах брюк, ее внимание обошло меня и сосредоточилось на старинных часах. У нее все та же красная помада, линия ее губ очерчена слишком идеально для девушки, вернувшейся с вечеринки. Через мгновение ее взгляд встречается с моим.

– Ты рано ушла, – замечает она.

– Меня замутило.

– Они положили в абсент мало сахара, – она качает головой.

Несколько мгновений мы просто стоим и смотрим друг на друга. Я вспоминаю бледные руки Клары в темноте: щелк, щелк.

– Где все остальные? – спрашиваю я.

– Насколько я знаю, всё еще в Болейн.

Я изо всех сил пытаюсь представить, как хотя бы одна из тех девиц позволила Эллис Хейли уйти куда-нибудь без них.

– Тебе, должно быть, пришлось снимать их с себя, как крошечных хорошо одетых пиявок. – Я осознаю, что сказала это вслух, – и мой рот моментально захлопывается.

Эллис смеется. Ее неожиданный задорный смех разбивает тишину, заполнившую комнату.

– Да, я сказала им, что собираюсь освежиться, – признается она. Когда она улыбается, в уголках ее глаз собираются морщинки. – Клара попыталась пойти со мной.

– Повезло, тебе удалось сбежать.

– Кое-как, – Эллис показывает пальцами. – Кстати, я сварила кофе. Будешь?

– Поздновато для кофе, разве нет?

– Для кофе никогда не бывает слишком поздно.

Эта ночь уже кажется странной, словно мир, увиденный через калейдоскоп.

– Почему бы и нет, – говорю я, и Эллис идет за подносом на кухню. Серебряный кофейник, стоящий на нем, смутно напоминает марокканский, и наши чашки с отколотыми краями рядом с ним выглядят довольно жалко.

Эллис наливает кофе, сидя на полу с поджатыми ногами. Она не принесла ни сливки, ни сахар; по-видимому, мы обе решили пить просто черный кофе.

– Почему ты приехала сюда так рано? – спрашиваю я, когда она берет чашку и делает первый глоток. Вопрос дерзкий – моя мать не одобрила бы подобное начало беседы – но, кажется, вся моя сдержанность изверглась вместе с рвотой. – Большинство людей не так отчаянно стремятся вернуться в школу.

– Вообще-то всего на две недели раньше, – говорит Эллис. – Мне было нужно одиночество. Время вдали от мира, чтобы поработать над книгой. Когда никого нет, здесь так спокойно.

Удивительно, что администрация разрешила ей быть здесь.

Нет, пожалуй, не удивительно. Реклама – роман Эллис Хейли, написанный на втором курсе в уединении кампуса школы Дэллоуэй, – окупит затраты на содержание одной студентки в течение двух недель. Дэллоуэй может сравняться с виллой Диодати, с Уолденом[5]5
  Вилла Диодати – особняк на берегу Женевского озера в Швейцарии, где останавливался поэт-романтик Джордж Байрон и гостила писательница Мэри Шелли. Уолден – вероятнее всего, речь о хижине в лесу, где творил писатель Генри Торо.


[Закрыть].

Точно не скажу, что моей матери пришлось сделать, чтобы убедить Дэллоуэй разрешить мне приехать на четыре дня раньше, но могу представить, что потребовалось что-то большее, чем просьба.

– Что ты сейчас пишешь?

Эллис опускает чашку, смотрит на черную поверхность кофе, словно там ее источник вдохновения.

– Это исследование характера, – говорит она. – Хочу исследовать градации человеческой нравственности: как безразличие становится злом, что толкает человека на убийство. Еще хочу рассмотреть концепцию психопатии: существует ли злодейство именно в этой форме или зло лишь проявление некоего человеческого стремления, скрытого в каждом из нас?

Как зябко в этой комнате; я пытаюсь согреться, держа кружку с кофе в ладонях.

– И что ты собираешься делать?

– Пока не знаю. – Эллис проводит пальцем по ободку чашки. – Хотя я полагаю, что мне и не придется выяснять всё с нуля. Смерти в моей истории вдохновлены Пятеркой из Дэллоуэя.

Снова Дэллоуэйская Пятерка. Что бы я ни делала, от них, похоже, никуда не деться. Я провела около года вдали от этого места, в одиночестве, которое я создала себе сама, но стоило мне вернуться, призраки вновь преследуют меня, и у всех на языке россказни о мертвых ведьмах.

Я не припомню, чтобы в прошлом году был такой же интерес к истории Дэллоуэя. Во всяком случае, я чувствовала себя неловко из-за темы моей курсовой; при попытках обсудить ее все морщили нос либо кривили рот.

– Что ты имеешь в виду?

– Я пишу о них, – говорит Эллис. – Ну, в основном про Марджери Лемонт. Эта история рассматривается с разных точек зрения, но главный вопрос в том, была ли Марджери ведьмой на самом деле, как утверждали ее обвинители, или обвинения в колдовстве просто отражали патологизацию женского гнева.

Я не знаю, что на это ответить. У меня сухо во рту; язык прилипает к нёбу, как старая жвачка.

– Поэтому мне непременно нужно было переехать сюда, в Дэллоуэй. Где же, как не здесь, писать истории такого рода, верно?

Согласна. Но даже если и так, какая-то часть меня хочет предостеречь Эллис не подходить слишком близко. Марджери Лемонт умеет затягивать тебя и не отпускать. Интересно, наблюдает ли сейчас за нами призрак Алекс, окидывая эту комнату мертвым взглядом? Оценивая.

– Что ж, удачи, – говорю я.

Эллис улыбается мне, подносит чашку к губам и делает глоток.

– А какая у тебя тема дипломной работы?

Ответ чуть было не срывается с моих губ. В тишине Эллис терпеливо ждет, пока я борюсь с желанием все ей рассказать.

– Я пока не знаю.

Я не могу здесь больше оставаться. Дэллоуэй вошел в мою плоть и кровь, и как бы я ни старалась держаться подальше, история Дэллоуэя – и моя – висит над кампусом, как беспросветный туман. Интересно, чувствует ли это Эллис? Боится ли она или надеется, что тень этого зла просочится из-под земли и заразит ее, как когда-то заразила Марджери Лемонт?