Электронная библиотека » Виктория Платова » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Ловушка для птиц"


  • Текст добавлен: 26 сентября 2018, 11:41


Автор книги: Виктория Платова


Жанр: Современные детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Не дело, конечно. Но попробовать можно. Не в ущерб основным мероприятиям. Тебе еще камеры видеонаблюдения отсматривать.

– Так я в свободное от работы время.

– Разве что – в свободное. Заодно и олдскульный барбершоп навестишь. Не мешало бы бороду поправить.

«Серпико»

…«Свободное от работы время» наступило тем же вечером, после того как Паша Однолет объездил точки с уличными видеокамерами, прилегающие к остановкам на маршруте автобуса № 191. Вернее, их часть, причем не самую значительную. Но и ее хватило, чтобы понять: найти то, что они ищут (человек с красным рюкзаком, покинувший транспортное средство с регистрационным номером «В 310 АР» во временном промежутке между 14.00 и 16.00), практически нереально. Все равно что иголку в стоге сена искать. Для начала еще предстояло выявить и уточнить юрисдикцию установленных камер: муниципальная собственность, собственность юридического лица или сплошная самодеятельность лиц физических – владельцев и арендаторов коммерческой недвижимости на первых этажах зданий. Плюс камеры регистрации нарушений ПДД, которым было вольно стоять там, где заблагорассудится. И где Министерство внутренних дел пожелает. Как раз с гайцами, пошедшими навстречу группе Брагина, проблем было меньше всего, они даже пообещали выделить человека для отсмотра и систематизации данных по камерам ведомства. Но это когда еще будет, – а пока Паше приходится управляться самому, ножками-ножками ходить вокруг видео-Эвереста, на вершине которого скрылся неизвестный (или неизвестные) с красным рюкзаком.

В двух местах оперу Однолету и вовсе отказали, несмотря на удостоверение; еще в трех – сообщили что сохраняют записи только в течение суток. К тому же несколько камер, гордо взирающих на окрестности с фасада карликовых стоматологических кабинетов и заведений общепита, оказались самыми настоящими фальшаками. Это подкосило Пашу окончательно, и он волевым усилием прекратил обход. Чтобы тотчас же начать другой – связанный с ключами из кармана мертвой Сандры.

Теперь эти ключи покоились в его собственном кармане, что настраивало Однолета на философский лад. И еще – ему было грустно. Грустно все эти дни, с того самого момента, как он увидел Сандру: сначала – в капюшоне, скрывающем лицо. Затем – без капюшона, и первое, о чем подумал Однолет в новой бескапюшонной реальности, – он никогда бы не влюбился в эту девушку.

Не посмел бы влюбиться, такой красивой она была. Такой совершенной.

Конечно, рейсовый автобус, идущий с окраины, сильно упрощал Сандру, обманчиво упрощал. Но пахла она совсем не так, как пахнут обладатели проездных карточек на все виды транспорта. Поначалу Паша даже не сообразил, что это всего лишь духи, столь естественно запах вплетался в темные волосы, непокорно торчащие во все стороны, – так, что ли, протестуют против смерти? Непокорством, дерзостью, ведь лицо у девушки было дерзкое, и смерть нисколько эту дерзость не смягчила.

Паша служил в органах всего-то второй год, но уже успел повидать с десяток жмуриков, находящихся в самых разных секторах человеческого спектра. Бомжи («чада улицы», – как называл их капитан Вяткин), жертвы пьяных разборок, домашнего насилия и клубного передоза. Один самоубийца, один неудачно поскользнувшийся на обмылке в Пушкарских банях; была еще мутная история с бизнесменом средней руки из Абхазии (рейдерский захват ТЦ), не менее мутная – с коллекционером музыкальных инструментов и нотных раритетов Лутониным (рейдерский захват уникальной партитуры, чьей именно – Паша позабыл, а может, и не знал никогда). Итого – три женщины и семь мужчин. Кто-то выглядел лучше, кто-то хуже (один раз молодого оперуполномоченного даже вырвало), но в любом случае это были мертвецы. Куски мяса, сломанные куклы из плоти, смерть и не думала церемониться с ними.

С девушкой из автобуса № 191 все было иначе. Вернее, смерть отнеслась к ней иначе, с почтением и даже каким-то милосердием. Дала возможность удержаться на грани, отделяющей живых от мертвых, чуть дольше, чем следовало бы. Или дерзкая девчонка удержалась сама. Скорее всего. Дождалась Пашу Однолета и только тогда вздохнула с облегчением – уже с той, недосягаемой для опера стороны.

Ты ведь поможешь мне?

Помочь – означало найти убийцу, и Паша будет его искать. Промерзшую землю будет скрести ногтями, вот что. Как если бы это было его личным – очень личным – делом. Как если бы она была его девушкой или его младшей сестрой, хотя у Однолета не было ни девушки, ни сестры. Только мать, оставшаяся в его родном карельском городке Костомукша. И он уже две недели не звонил ей, не очень-то хороший сын Паша Однолет. Не очень хороший опер. Тугодум, хотя в школе МВД был не самым последним курсантом. И быстротой реакции тоже похвастать не может, и нестандартным подходом к делу, иным взглядом, позволяющим рассмотреть преступление с самых разных, иногда – неожиданных – ракурсов. Такой взгляд всегда находился у Сл. Жижека, у Фр. Фукуямы и еще у нескольких знаковых для Паши людей.

Вот только они – не опера. Не следаки.

И никогда не ездили в автобусе № 191.

Паша тоже не решился отправиться на улицу Коллонтай автобусом, а добрался до места назначения на метро. После дня, проведенного за безрезультатным отловом фантома с красным рюкзаком, голова у него гудела, и страшно хотелось бухнуться на диван, вытянуть ноги и полежать так пару часов, ни о чем не думая. Или думая о приятных вещах, или хотя бы нейтральных, вроде рыбалки на Ладоге. Рыбалка, конечно, операция прикрытия; обычно на Ладогу выезжали шумной курсантской компанией, мальчики-девочки, пофлиртовать и повеселиться, приготовить шашлык и, если повезет, – обзавестись постоянным другом или подружкой. Везло всем, кроме Однолета, не очень впечатлявшего девушек (чертовы подметки вместо губ!). А если и впечатлявшего, то ненадолго, до первого поцелуя. Тут-то сразу и вскрывалось, что Однолет – страшный зануда и псевдоинтеллектуал и чувство юмора ему при рождении не выдали, а вместо этого выдали двойную порцию серьеза, так что даже легкой улыбки от него не дождешься.

А большинству девушек нравится, чтобы их смешили, забавляли, и не грузили ненужной им информацией, и не требовали ответа на вопрос, когда же наступит Конец Истории.

Для Паши Однолета Конец Истории (не в фундаментальном, а в прикладном смысле) наступал довольно быстро, при чем тут губы, говорите?

При всем.

Это только шлюхам все равно, как ты выглядишь. Деньги не пахнут.

Капитан Вяткин – хуже любой девушки, хуже шлюхи, хотя опер-стажер относится к своему начальнику с уважением. И в личном рейтинге Однолета Вяткин почти подобрался к небольшой группе лидеров мнений. Идет ноздря в ноздрю с Гомером Симпсоном и даже опережает его. Во всяком случае, в том, что касается здорового цинизма или нездорового цинизма – никакой разницы между двумя этими понятиями для Паши не существует.

– А с бабами у тебя как? – вскользь спросил однажды Вяткин у Паши.

Неформальная беседа предполагала любой ответ, вплоть до его отсутствия, но Паша решил набить себе цену в глазах начальства:

– Грех жаловаться, чего уж там.

– Есть постоянная девушка?

– Встречаюсь, но пока не решил.

– Ну и не решай, успеется. При нашей работе любовь – лишний геморрой.

Капитан Вяткин был закоренелым холостяком и сексистом (ни писательница Симона де Бовуар, ни философ Сейла Бенхабиб этого бы не одобрили), оттого и беседа шла в заданном им русле: шуточки, подколки, байки и анекдоты. Паша в основном слушал и поддакивал, как ему казалось – вполне удачно. А напоследок Вяткин, подмигнув ему, спросил:

– Девственник?

Однолет немедленно покраснел, а капитан расхохотался:

– Не ссы, паренек. Никто не останется девственником. Жизнь оттрахает каждого.

С некоторой натяжкой это можно было считать жизненным кредо капитана Вяткина. Который в своем суконном и беспощадном правдорубстве как раз и был намного хуже любой знакомой Паше девушки. И даже хуже Гомера Симпсона. Сергей Валентинович Брагин, следователь, – совсем другой человек. Немногословный и сдержанный, и не хохмач вроде Вяткина; главное оружие Брагина – мягкая ирония. А еще Паша слышал про его жену Катю (красавицу), контекста теперь не упомнить.

Вроде бы она была знакома с погибшим коллекционером Лутониным или с кем-то из его домашних, на ведении следствия это никак не отразилось. Да оно толком и не закончилось до сих пор: убийца вроде бы найден, а нотный раритет исчез бесследно. Возможно, всплывет на каком-нибудь аукционе. А возможно, и нет. Но это уже не их, с Вяткиным и Брагиным, забота.

Теперь у Паши тоже появилась забота – совершенно отдельная. Сандра. Скрипачка, как утверждает судмедэксперт Пасхавер, и уже одно это переводит ее в разряд совершенно незаурядных личностей. Причастных к миру, куда Паше Однолету не попасть ни за что. То есть попасть можно, уплатив за билет в Филармонию или Капеллу или даже купив абонемент на «Вечера русской классики». Но не более того, зашел и вышел, разве что еще можно купить диск понравившегося исполнителя. Диск Сандры Паша Однолет купил бы обязательно, он скупил бы все диски на корню. Но даже этот акт немого поклонения не приблизил бы его к Вселенной Сандры, к ее внутренней музыке. Правда, то, что окружает ее сейчас, – сплошное белое пятно. Пустое пространство, на котором присутствует лишь несколько вещей, плохо соотносящихся друг с другом осколков. Можно заглянуть в них и увидеть что-то важное. А можно и ничего не увидеть, да вдобавок еще и порезаться об острые края. Как карта ляжет.

В тягучих многослойных размышлениях Паша едва не проехал нужную станцию – «Проспект Большевиков». Он выскочил из вагона в самый последний момент, едва не сбив с ног какую-то старуху с тележкой. Обычно такие старухи перемещаются по городу с утра, инспектируя рынки и магазины эконом-класса, и как она затесалась в вечернюю толпу – одному богу известно. Старуха, при помощи Однолета, еще успела удержаться на ногах, а вот тележка ее опрокинулась. И по мраморному полу весело покатились мандарины из разорванного пакета – вперемешку с лиловым крымским луком. Добрая половина овощей и фруктов исчезла в щели между платформой и уходящим составом, что привело старую каргу в бешенство.

– Вот негодяй! – возопила старуха.

– Простите. Я нечаянно, – пробормотал Паша, судорожно подбирая с пола остатки лука и цитрусовых.

– Да чтоб ты сдох!

– Я же извинился!

– И сдохнешь, помяни мое слово! – Фурия никак не хотела уняться. – И месяца не пройдет, как богу душу отдашь!..

Это было чересчур, и в любое другое время Однолет бы сильно расстроился, но сейчас пропустил слова старухи мимо ушей. Все дело в предмете, который валялся на полу и не имел никакого отношения ни к старухе, ни к луковым мандаринам.

Бронзовая пуговица с ушком.

Паша поднял ее, подбросил в руке и перевернул: на внешней стороне тускло засветился якорь, переплетенный канатом. Пуговица была явно нерусская, от нерусской морской форменки, но все равно знакомая. И этот канат, и якорь, и даже надпись на тыльной стороне – Kriegsmarine.

Именно эта пуговица приснилась Паше во сне, а сам сон был вещим. Ну, или как там называются судьбоносные сны, в которых ты оказываешься лицом к лицу с теми, с кем при других обстоятельствах никогда бы не столкнулся. При других обстоятельствах и в силу разных причин. Хотя в Пашином сне причина была одна-единственная: убийство.

Ему приснилась девушка из автобуса.

Такая же, какой он увидел ее впервые, только без куртки, все остальное было на месте: свитер, джинсы и рукоять ножа. Девушка стояла совсем рядом с Пашей, лицом к лицу, протяни он руку – запросто мог бы коснуться ее волос. Но что-то мешало это сделать; что-то помимо Пашиной природной застенчивости (в своих снах он не был застенчив, скорее наоборот, – бесстрашно что-нибудь покорял, взлетал куда-то, парил над чем-то).

Зеркало.

Да-да, даже в ирреальности сна девушка ускользала, оказываясь запертой по ту сторону, в зазеркалье. И там не было ничего, кроме нее самой, – но и темноты не было тоже. Скорее тени – беспокойные, наплывающие друг на друга. Вычислить природу теней было невозможно, но первое, что приходило в голову (если человек вообще способен анализировать во сне), – толща воды. Девушка стояла, упираясь ногами в дно, а на нее давила толща воды. И где-то там, наверху, над ее головой, проплывало нечто. Оно и отбрасывало тени. Рассмотреть «нечто» не представлялось возможным из-за рамы, в которую невидимое зеркало было упаковано: тяжелой, золоченой, полной каких-то восточных излишеств вроде камней и арабесок.

Во сне девушка что-то говорила Паше.

Это не было мольбой. И не было призывом спасти или гневным требованием покарать; они просто разговаривали (во сне Паша отвечал ей) – спокойно и ласково. Как уставшие после секса любовники. Или как брат с сестрой. Родные люди. Вспомнить бы еще, о чем был тот разговор!.. Почти наверняка он записывался на какой-нибудь невидимый божий смартфон, и Паша дорого бы отдал, чтобы раздобыть эту пиратскую запись.

Нельзя сказать, что беседа была такой уж беззвучной, кое-какие обрывки все же долетали, но они казались просто бессмысленным нагромождением не слогов даже – букв. И лишь одно слово донеслось отчетливо:

Сандра.

Поначалу, все так же не выходя из сна, Паша подумал, что это имя скрипачки. Потом, в оперативном порядке, решил, что это какая-то анаграмма или часть анаграммы: из зазеркалья, где все воспроизводится с точностью до наоборот, еще и не такое прилететь может. Но никакого удобоваримого слова из предлагаемых букв состряпать не удалось, и Однолет снова вернулся к версии имени.

– Сандра? – беззвучно переспросил он у девушки.

– Сандра, – ответила та, не размыкая губ.

– А я Паша. Павел.

Что еще можно сказать девушке, чья мертвая красота сразила тебя наповал? О чем вообще нужно разговаривать? Об убийце, если она его знала. Но вместо того чтобы напрямую спросить об убийце, Паша протянул руку в сторону торчащего из свитера ножа.

– Больно?

Девушка улыбнулась и пробежалась пальцами по рукояти, грациозно и нежно, – как, должно быть, не раз пробегалась по скрипичному грифу. Музыки не последовало, и она снова повторила:

– Сандра.

– Я понял, – ответил Паша, хотя не понял ничего.

И в этот самый момент сверху на девушку посыпались пуговицы – военно-морские, с якорями и ушком на тыльной стороне, и идущей полукругом надписью «Kriegsmarine». Их было немного, пять или шесть, и с «посыпались» Паша погорячился. Они плавно, как будто в рапиде, скользили в воздухе, то останавливаясь, то продолжая падение. А потом резко застыли на уровне лица девушки – и опер Однолет проснулся.

Не в холодном поту, потому что сон не был кошмаром: просто открыл глаза и долго лежал в темноте, боясь пошевелиться. И все раздумывал – зачем этот сон, к чему и что он может означать? И не самое распространенное в здешних широтах имя – оно действительно принадлежит девушке? А если и девушка не из здешних широт? И как это может продвинуть расследование? Куда? Паша сильно надеялся, что Сандра приснится ему еще раз – ведь они толком не поговорили, всего лишь присмотрелись друг к другу. Он, конечно, выглядел полным идиотом, кромешным – даже не сказал, что рад видеть ее живой.

Есть что исправлять.

Вот только она не живая – мертвая. И этого уже не исправить.

Надеждам Паши Однолета так и не суждено было сбыться, девушка больше не приснилась ему ни разу. А вот ее имя легализовать удалось. Правда, путем ползучего внедрения в ширнармассы мысли о сходстве неизвестной скрипачки с актрисой Сандрой Баллок (ничего умнее в голову опера не пришло). С такой идентификацией Паше проще было говорить о девушке с Брагиным и заниматься обычной рутинной работой первых дней: анализ вещдоков, проработка версий, сбор информации. Надо признать, не очень-то они и преуспели в этом.

И вот теперь – пуговица. Материализовавшаяся прямиком из сна.

Старуха уже укатила свою тележку в сторону эскалатора, к платформе подошел очередной поезд, и лишь Паша не трогался с места. Стоял и подбрасывал пуговицу на ладони.

Пол на станции был гладким и чистым – ни бумажки, ни кофейного зерна. Ничто не удержится на нем дольше нескольких минут, а значит, пуговицу потеряли совсем недавно. Паша взглянул на табло над тоннелем – запомнить время, так, на всякий случай. Вдруг придется отсматривать видеопленки; вопрос «кого именно ищем» опер сознательно оставил за скобками. Да хоть бы и морячка. Хипстера в постмодернистском бушлате. Соплячку из Мухи[4]4
  Санкт-Петербургская художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица.


[Закрыть]
– начинающего дизайнера и любительницу блошиных рынков. Паша вспомнил Муху неспроста, и знакомая дизайнерская соплячка у него имелась. Невесть как затесавшаяся в их курсантскую компанию девчонка со странным именем Богдана. Или, для краткости, – Бо. То есть это сама Бо так представлялась, а свое полное имя подавала как нечто необычное. Но это здесь, на севере, оно царапает слух, а где-нибудь на Западной Украине или в Польше таких Богдан можно высаживать в открытый грунт целыми кустами. И все равно они не закончатся.

Бо была смешливая и хорошо целовалась.

А Паша, наверное, не очень, – вот их роман и не продлился дольше одного вечера. Но телефон Бо в контактах остался, и Однолет даже звонил по нему один раз. И дважды отправил эсэмэску в обтекаемом формате какдела? Ответа, вполне ожидаемо, не последовало.

И морячок, и хипстер, и даже соплячка из Мухи, подозрительно смахивающая на вероломную Бо, легко и непринужденно монтировались со скрипачкой. Но только – живой. А вот представить, что кто-нибудь из них воткнул девушке нож аккурат в солнечное сплетение, – извините, нет. Тут зверь посерьезнее будет, –  сказал бы капитан Вяткин, как обычно говорил, если преступление отличалось особой дерзостью, – такого мы еще в наших буреломах не видывали.

Паша Однолет не видывал точно.

…Нельзя сказать, чтобы район, прилегающий к станции метро «Проспект Большевиков» (дальним форпостом которого служили и приснопамятная Нерчинская, и начало улицы Коллонтай) был совсем незнаком Однолету. Он бывал здесь неоднократно, но дальше визитов в Ледовый дворец дело не заходило. Ледовый дворец – одна из основных городских спортивно-концертных площадок – и самая вместительная. В разное время Паша лицезрел в Ледовом хоккейные матчи (с приятелями по школе МВД), французскую певицу ZAZ и отечественную Елку (с кандидатками на должность герлфренд, так и оставшуюся незанятой). Была еще сборная солянка «Легенды РЕТРО-FM», на которую он сводил приехавшую из Костомукши мать, и пролёт с Земфирой. Тогда Паша простоял у Ледового часа два, в надежде оторвать лишний билетик, но не срослось. А за время топтаний у входа успел заметить выросшие, как грибы, высотки вокруг Ледового.

Земфира не случилась несколько лет назад, теперь же высоток только прибавилось. А ближе к Нерчинской пустые некогда пространства заняли огромные жилые комплексы. В любой из них при желании можно было заселить целую Костомукшу, за вычетом горно-обогатительного комбината «Карельский окатыш» – и все отлично бы там разместились.

Сколько здесь домов? А сколько подъездов в них? Только на первой линии, прилегающей к широкой Коллонтай, – сотни. А в глубине, в отростках перпендикулярных улиц – тысячи! Так что же, бегать с «таблеткой» и прикладывать ее ко всем кодовым замкам?

Бегать. Прикладывать.

Ничего умнее Паша до сих пор не придумал, вопрос только в том, с каких домов начинать? Ближних к остановке «улица Нерчинская», где Сандра села в автобус № 191. Однолет даже постоял на этой остановке несколько минут, созерцая ландшафт. За его спиной гудела огороженная высоким забором стройка, откуда время от времени доносились хлопки, глухие удары и резкие, похожие на клекот голоса строителей-гастарбайтеров: птичий базар, да и только. На противоположной стороне улицы сверкал огнями огромный торговый молл (на карте в смартфоне он значился как «ТЦ «Лондон»); чуть левее высилась почти бесконечная китайская стена жилого дома этажей в двадцать пять высотой. И где-то у подножия этой стены, в сотах маленьких магазинчиков, кафешек и аптек, скрывался олдскульный барбершоп «Серпико».

Первоначально у Паши не было в планах ломиться в «Серпико», но пронизывающий ветер с Невы сначала сдул его с остановки, а затем подпихнул к китайской стене.

«Серпико» нарисовался не сразу. До этого были реликтовые «Авиакассы», «Автошкола», микроскопический магазинчик «Гардины», карликовое отделение карликового банка с непроизносимым названием и лавчонка с фастфудом «Жар-пицца». Витрины, как и положено витринам, призывно подсвечивались мягким неоном. И лишь над искомой дверью хлопало на ветру небольшое, кое-как закрепленное брезентовое полотнище с надписью:

СЕРПИКО

временная вывеска

Вздохнув, Паша толкнул дверь. Она с готовностью распахнулась, и где-то в глубине помещения весело звякнул гонг. Спустя секунду опер Однолет оказался в комнате, истинный размер которой почти невозможно было определить. Во-первых, из-за обилия зеркал, визуально увеличивающих пространство. Во-вторых, из-за темно-графитовой обивки стен, визуально это самое пространство уменьшающих. Откуда-то с потолка лился рассеянный, чуть приглушенный джаз, а одна из стен была украшена несколькими черно-белыми портретами бородача. В бородаче Паша не без труда признал актера Аль Пачино.

Еще один бородач сидел в новеньком, обитом кожей и блистающем хромом кресле: закинув руки за голову и забросив ноги на рабочую стойку. Точно такое же кресло пустовало рядом, а сама стойка была длинной, от стены до стены. И на ней располагалось все, что обычно располагается на подобных стойках во всех других парикмахерских. Но имелся и эксклюзив: кошки. Их было много (несколько десятков уж точно), и все они – в той или иной степени – являлись копией друг друга. Разница заключалась лишь в цвете, размере и интенсивности колебательных движений поднятой лапы. Иногда правой, но чаще – левой. Не все лапы покачивались, некоторые были просто задраны вверх, что напомнило Однолету знаменитое антифашистское приветствие «Рот Фронт! – Но пасаран!».

Неизвестно, были ли кошки антифашистами, но они точно были азиатами: китайцами или японцами. И по поверью приносили деньги и удачу, и даже имели название. Вот только оно напрочь выветрилось из Пашиной головы.

– Добрый день, – сказал Паша.

– Вечер, – меланхолично поправил бородач в кресле, так и не удосужившись не только повернуться к Однолету, но и поменять позу.

Так они и смотрели друг на друга через зеркало – Паша и бородач, парень лет тридцати. С идеальным черепом, идеальной стрижкой и лицом модели, рекламирующей линейку одежды и аксессуаров «Всё для яхтинга».

– Ну да, вечер.

– Если вам в «Булочную Вольчека», то это – следующая дверь.

– Не в булочную.

– Магазин «Ароматный мир» – через подъезд. Там сейчас скидки. Если покупаете две бутылки кальвадоса – третья в подарок.

– Как-то не тянет на кальвадос.

– Ага. «Суши-Вок»? – продолжил гадать бородач.

– Советуете?

– Не-а. Настоящие суши нужно есть в Японии. Или в Европе. В специализированных заведениях с обязательным этноперсоналом.

– Так у нас тоже есть… Специализированные. С этноперсоналом.

– Практика показывает, что наше этно весьма приблизительное. Подвержено странным фантазиям.

– Каким еще фантазиям?

– Роллы с беконом. Или там с колбасой. Это в какие ворота? Начинаешь адаптировать национальную кухню к местным быдлоусловиям – считай, потерял ее навсегда. Фу.

Диалог с бородачом выглядел даже страннее, чем фантазии созидателей псевдояпонского фастфуда, и Паша все не мог сообразить, как на него реагировать.

– Может, вам аптека нужна?

– Это вряд ли. – Однолет с сомнением покачал головой. А затем, неожиданно для себя, ляпнул: – А цветы поблизости продаются?

– Само собой. 24 часа. Сейчас выходите и идете в сторону метро. Зеленая вывеска, красная дверь. Метров сто отсюда.

– Вообще-то, я к вам.

– Да ну? – искренне удивился бородач.

– Это ведь «Серпико», э-э… барбершоп?

– Что-то вроде.

– Хотелось бы бороду в порядок привести. Слегка. Это возможно?

– В принципе да.

Энтузиазма в голосе салонного яхтсмена не наблюдалось, что тоже было странным.

– Собственно говоря, мы только открылись.

– Я понял.

– Даже вывеску нормальную не успели приконопатить. А вы откуда про нас узнали?

Паша сунул руку во внутренний карман куртки, вытащил оттуда рекламный листок и помахал им в воздухе.

– Вот.

– А, точно.

– Десятипроцентная скидка предъявителю…

– Я помню текст.

– Так что?

– Поправим вашу бороду, раз пришли. – Бородач наконец снял ноги со стойки. – Куда деваться.

– Странный у вас сервис. Не боретесь за клиентуру?

– Только этим и занимаемся. Раздевайтесь. Вешалка в углу.

Так и не оглянувшись на Пашу, бородач выбросил правую руку вверх и чуть назад. Жест, почти полностью повторяющий благодушное помахивание кошачьих лап. Проследив взглядом за рукой Бородача, Однолет наткнулся на рогатину, где уже висели кожаная короткая куртка, безрукавка цвета хаки и бушлат.

– Любопытные у вас котики, – сказал Паша, не сводя глаз с бушлата. – На удачу?

– И процветание. Угу.

– Судя по количеству… м-м-м… особей, гребете деньги лопатой?

– Экскаватором. Буся! Бууууссь!

Бородач явно кого-то призывал, при этом его баритон неожиданно съехал на фальцет – кокетливый и склочный одновременно. Под аккомпанемент фальцета Паша вплотную придвинулся к рогатине и принялся снимать с себя куртку. Эта процедура заняла чуть больше времени, чем следовало: все из-за того, что он пытался рассмотреть бушлат на предмет (чем черт не шутит!) отсутствия пуговицы. Но черт сегодня был совсем не склонен шутить: все пуговицы на бушлате оказались на месте. Более того, ничего общего с экземпляром, найденным Однолетом в метро, они не имели: не бронза, а черный металл. И вместо якоря там красовался медальный профиль какого-то мужика, по иронии судьбы – такого же бородатого, как Аль Пачино и яхтсмен-надомник. Да и сам бушлат вовсе не был форменным, совпадал только цвет. И мягкий кашемир, из которого он был сшит, не имел ничего общего с грубым флотским сукном.

– Буся, мать твою! – снова воззвал Бородач.

Спустя секунду в дальней части салона приоткрылась дверь, и на пороге возник еще один бородач с чашкой в руке и телефоном, прижатым к уху. От первого бородача его отличала масть (платиновый блонд vs конский каштан) и татуировки на подкачанных руках. Линейка одежды и аксессуаров – «Всё для тревелинга. Жизнь в постоянном путешествии».

– Перезвоню, – бросил невидимому собеседнику Буся и отключился.

– Кто? – с подозрением в голосе спросил яхтсмен.

– Не то, что ты подумал.

– Кто?

– О господи, Буся! Ну, Курепин, ну? Щенка нам привезут послезавтра. Успокоился?

– Правда?

– А когда я врал, Буся?

– Случалось, Буся.

Теперь платиновый блонд и конский каштан почти ворковали, перебрасывая друг другу нелепое «Буся», как шарик от пинг-понга. И Паша наконец-то сообразил, что это – прозвище, домашняя кличка вроде «зайчика» или «котенка», какую еще живность выпускают из вольеров связанные отношениями люди?

Отношениями. Гм-м…

– У нас клиент, – сообщил первый бородач. Таким тоном, как будто представлял Пашу своему приятелю на светском рауте.

– Это я, – робко подтвердил Однолет.

– Собрался приводить в порядок свою щетку.

– Метлу, – поправил второй бородач, внимательно разглядывая Пашу, который не торопился отлипать от вешалки. – Дворницкую. Все очень запущено.

– Не то слово! – поддакнул первый.

– Кофе?

– Это вы мне? – Паша перевел взгляд на чашку в руках платинового блонда. – Спасибо, конечно… Но…

– Этот кофе – мой. Вам приготовят отдельно. Входит в прайс.

– Хотелось бы ознакомиться… с прайсом.

Паша мысленно представил содержимое своего потрепанного кошелька: две тысячных купюры, две пятихатки и несколько смятых сотенных. Есть еще банковская карта примерно с такой же суммой. Неизвестно, как на метлу, а на щетку должно хватить. Все-таки не центр города, а революционная окраина, плюс десятипроцентная скидка…

– Прайс – щадящий, – заверил Однолета блонд.

– Ну, тогда…

– Присаживайтесь.

Через десять секунд Паша уже ерзал в кресле, а еще через секунду блонд набросил на него накидку – темно-графитовую, в цвет стен. В зеркале отразилась буквенная часть логотипа, которую, после определенных усилий, опер классифицировал как «СЕРПИКО».

– Занятное название.

– Раньше его не слыхали?

– Нет. – Застегнутая на липучки накидка слегка поддавливала шею, и Однолету приходилось сипеть.

– Так называется один мощный фильм…

– С Аль Пачино, – осенило Пашу.

– Да. Полицейская драма о том, как белые вороны меняют мир.

– И как? Удалось изменить?

– Белым воронам иногда везет. Так что делайте выводы.

За последующие сорок минут Однолет узнал, что Бусю-блондина зовут Макс, а Бусю-шатена – Алекс; что последние полгода они стояли в очереди за щенком хаски и даже успели придумать ему имя.

Серпико, как и следовало ожидать.

Собачья порода и имя для щенка оказались единственной вещью, не вызывавшей у Макса и Алекса разногласий. Они обсудили три сериала, о которых имели диаметрально противоположные мнения; таинственного Курепина, таинственную Зазу Наполи, старую пидовку КаТэ, еще более таинственную, чем все остальные; грядущее католическое Рождество (Макс склонялся к мысли о поездке в Рейкьявик, а Алекс настаивал на Гоа), реставрацию Новой Голландии (Максу она понравилась, а Алексу – категорически нет), а также «фестивали, конкурсы, концерты». И все то, что нравилось Алексу, отвергалось Максом. И наоборот:

Ну, Бу-у-усь, это же хернина полная, согласись!

Неясно, что ли, что все это – говнятина, Бу-у-усь!

Даже обсуждение однолетовской бороды переросло в склоку, закончившуюся сакраментальным «жопе слова не давали!». Это сакраментальное Макс бросил Алексу и был, в общем-то, прав: стриг Пашу именно он, а Алекс всего лишь отвечал за кофе. И за конфетки с печеньками. И конфетки, и особенно печеньки оказались кстати: рыская в поисках нужного видео, Паша не жрал с самого утра. От ни на минуту не замолкавших геев (оба Буси были классическими геями, тут и к гадалке не ходи!) у опера Однолета разболелась голова, и он даже подумывал о том, чтобы вытащить свое суровое и беспощадное удостоверение. И сунуть его в холеные гомофизиономии. И посмотреть на реакцию. Но поначалу сделать это мешала накидка, спеленавшая Пашин торс. А потом… потом он решил «не высекать», как сказал бы капитан Вяткин. И просто сидел и искоса посматривал в зеркало: что-то безумный Макс еще придумает с моей бородой?

У Макса оказалась мастеровитая и твердая рука. И несомненный талант стилиста. Борода Однолета, до сих пор служившая бессмысленной ширмой его – таким же бессмысленным – губам, неожиданно приобрела самостоятельную ценность. Теперь ее сложная и прихотливая структура (три пары ножниц, машинка для стрижки, жгуты и нити) подчеркивала выигрышные черты и умело маскировала провальные.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации