Текст книги "Bye-bye, baby!"

Неточности он мне не простит.

Спасение пришло в виде замызганной книжонки «По ту сторону закона: история лагерной фени». Я обнаружила ее на стихийном блошином рынке, в двух кварталах от дома.

– Все по пятере, – доверительно сообщил мне ее владелец, черноземный ханыга с лицом химика Менделеева. – Дешевле только в морг попасть. А еще есть книга «Теория и практика русского секса». Тебе поможет.

– Мне уже ничто не поможет, – сказала я. И подумав, добавила: – А что, русский секс как-то отличается от любого другого? Нерусского?

– А то! – Реинкарнация Менделеева издала короткий смешок. – Посмотри на меня и сразу все поймешь.

После недолгих колебаний я взяла и «Секс» – на тот случай, если Jay-Jay вдруг обнаружит еще что-нибудь, не менее удивительное и мелодичное в контексте паха, фрикций и орально-генитальных контактов.

«История лагерной фени» наконец-то раскрыла мне глаза на этимологию дурацкого слова. Бывший зэк, который женится и берет фамилию жены, дабы скрыться от надзирающих органов и получить незапятнанный паспорт, – вот что означало «мягкошанкерный», русский язык и вправду богат. Непредсказуем. Прекрасен, как говорит Jay-Jay.

Я отправила ему подробнейшее письмо и получила на него самый короткий за всю историю нашего общения ответ:

«WOW!»

Я: может быть, прислать вам словари русского арго, Джей-Джей?

Jay-Jay: вы лучше любого словаря моя дорогая. Вы и есть словарь. Самый прекрасный на свете.

Можно ли считать это началом запоздалого флирта и не пора ли попросить у Jay-Jay фотографию, где он наконец-то предстал бы передо мной мужчиной, корректором, любителем ковбойских шляп, похитителем велосипедов, изобретателем запонок?..

Не-а.

После двухлетнего знакомства такая просьба выглядела откровенной пошлостью, вариацией на тему паха и фрикций, и я решила пойти другим путем.

Я: почему бы вам не приехать в Россию, Джей-Джей? Не приехать в Петербург?

Jay-Jay: Меня просит об этом Элина? Элина наверняка загрустит в моей компании. Меня просит об этом блаженная Августа? В ее компании я и сам загрущу. Меня просит об этом Магдалена блистательная и своенравная как река в Колумбии? Что если ее воды сомкнутся над моей головой? Меня просит об этом Флоранс? Цветочек Флоранс?

Сукин сын.

Он и раньше присылал пространные комментарии к моему едва ли не династическому имени, и я уже тысячу раз пожалела, что когда-то, в порыве откровенности, озвучила громоздкую запись в паспорте. Но не Ёлкой же было называться, в самом деле!.. Ёлка всецело принадлежала «Городу и ночи», а Элина любила путешествия без цели на пригородных поездах. А блаженная Августа обожала кормить чаек на взморье. А блистательная и своенравная Магдалена была не дура накачаться пивом. А Флоранс, цветочек Флоранс!.. Сколько раз ее хватали за руку в тот момент, когда она пыталась вынести из супермаркета упаковку стирального порошка! – и только личное обаяние спасало ее от неприятностей с законом. В придумывании историй для всех четырех моих имен Jay-Jay был неутомим.

Но на вопрос о Питере он так и не ответил.

Сукин сын!..

Совсем не сукин, решила я после довольно долгих размышлений. Он, наверное, очень некрасив, бедняжка Jay-Jay. Он, наверное, совсем необаятелен, – не то что цветочек Флоранс! Он, наверное, страдает простатитом, безуспешно борется с аденомой, лезет на стенку от полового бессилия. Он, наверное, каждое утро рассматривает в зеркало свое лицо: побитое оспой, изуродованное шрамами, обезображенное родимым пятном. А может быть, он – калека, навсегда прикованный к инвалидному креслу?.. Такой вариант показался мне самым благородным, а потому – максимально приближенным к реальности. Однажды я даже проснулась посреди ночи с мыслью о Jay-Jay. Именно о Jay-Jay, а никак не о Тимуре. Я поняла это сразу, поскольку ничто не мешало ровному дыханию, и свинцовой тяжести в груди тоже не наблюдалось, и рот был совершенно свободен от привкуса шикарных волос. Бедняжка Jay-Jay, вот он сидит в своей маленькой норвежской комнатке, в своем норвежском инвалидном кресле, перед экраном монитора, в окружении множества словарей. Сидит – но совсем не смотрит на экран, совсем не смотрит в словари.

Он смотрит в окно.

А там, за окном, идет снег (единственный, кто может подтвердить, что Jay-Jay действительно – Джей-Джей). И идут влюбленные, веселые и беспечные, – пара за парой. И расхаживают кошки, которых он любит. Издали. «Издали, как и все остальное» – это были слова самого Jay-Jay. Я не придавала им значения, а они – много глубже, чем все другие слова. Они все объясняют. И снег, и влюбленных, и кошек, к которым не приблизиться. За которыми можно наблюдать лишь издали.

Видение было таким ярким, что я едва не расплакалась.

И едва подавила в себе желание броситься к компьютеру и тут же настрочить письмо Jay-Jay. Письмо о том, какой он милый, и как я привязалась к нему за два года, и что лучшего друга не сыскать, и что я хотела бы видеть его. Не издали.

Впрочем, письма я так и не написала.

Слишком экспрессивное, слишком слезоточивое, оно могло бы отпугнуть Jay-Jay. Вдруг Jay-Jay решит, что я каким-то образом проникла в тайну его великого сидения? Вдруг, сосредоточившись на эмоциях, я пропущу крохотную запятую или не поставлю тире в нужном месте – Jay-Jay (та сторона его натуры, которую можно назвать лингвистической) мне этого не простит. Конечно, он не упрекнет меня, он и вовсе не заметит пропущенной запятой. Он – нет, а его лингвистическая, зарытая глубоко в подсознании ипостась – да. И когда это произойдет, я перестану быть прекрасной. Самой лучшей на свете.

Такая перспектива нисколько меня не устраивала.

Хотя в конечном итоге письмо все же было отправлено. Ровно через неделю после той ночи, и прилагательное «милый» в нем тоже имелось. Только относилось оно не к Jay-Jay, а к Ларику, начало романа с которым я тогда переживала.

Я: он поэт. Очень хороший. Он очень милый человек и очень хороший поэт.

Jay-Jay: я нисколько в этом не сомневаюсь моя дорогая.

Я: сборник его стихов называется «Одержимость любовью».

Jay-Jay: прекрасное название. Просто прекрасное. А слово «одержимость» наверное лучшее на свете. Во всяком случае оно принадлежит к тем немногим словам которыми полностью исчерпывается человеческая натура.

В том, что я написала Jay-Jay о Ларике, не было ничего удивительного: с кем еще делиться подобными вещами, как не с другом по переписке из прекрасного далека? Ларик был далеко не последним в списке, до него отметилось еще несколько из моих вялотекущих бойфрендов (Jay-Jay традиционно называл их «прекрасными»). И лишь о Тимуре…

Лишь о Тимуре, который никогда не был бойфрендом Элины-Августы-Магдалены-Флоранс, лапули, я не сказала ни слова.

Неизвестно почему.

Еще как известно!.. Забыть божество, навсегда выкинуть его из головы – разве не этим я пыталась заняться на протяжении всех трех лет? Разве не поэтому в моей жизни появлялись все новые и новые приятели? Они могли бы составить несколько команд по пляжному волейболу – при желании. И у божества, одиноко стоявшего на другой стороне поля, не было бы никаких шансов взять хотя бы одну подачу, выиграть хотя бы один сет. Пусть они насуют божеству, заставят его побегать, попотеть, ощутить собственную ничтожность – вот чего мне хотелось!

Но ничего подобного не происходило, команды по пляжному волейболу то и дело снимались с соревнований, уходили в небытие, а божество, хоть и несколько потускневшее, оставалось.

Жаль, что Jay-Jay не играет в пляжный волейбол.

И жаль, что мусик постоянно муссирует тему Тимура. Мусик муссирует – ну разве не прелесть?.. Определенно вкус к слову у меня имеется, тут Jay-Jay прав на все сто.

… – О чем ты только думаешь?

Мы все еще сидим в кафе, и мусик делает очередную попытку вывести меня из лабиринта воспоминаний.

– Так. Ни о чем.

– Ты думаешь о своем Анваре…

– Тимуре.

– Тимуре… Это у тебя на физиономии написано. Ты – страшная распутница, лапуля.

Распутница. Кто бы говорил!

– Ты несправедлива, мама. Ты рассуждаешь так, как будто это не ты увела у меня парня, а я.

– Кажется, мы обсудили эту тему полчаса назад. – Мусик недовольно поджимает губы. – Я не увела твоего парня – я спасла его…

Полчаса назад (если память мне не изменяет) она утверждала как раз обратное; она утверждала, что спасла именно меня. Но спорить с мусиком бесполезно.

Я и не спорю.

– …Я спасла его от распутницы, – продолжает наседать мусик. – Потому что жить с одним человеком и при этом постоянно думать о другом – самое настоящее распутство. К тому же Ларик сказал мне, что ты еще с кем-то переписываешься по Интернету. Ищешь себе женишка. Хочешь покинуть родину, которая тебя вскормила.

– Ничего я не ищу. Ничего я не хочу покинуть. У Ларика больное воображение.

– Конечно, больное. – Мусик тут же соглашается. – Он же поэт. А я так люблю поэтов. Когда-то меня даже знакомили с поэтом Григорьевым. Тот еще был алкаш, но я его перепила.

Не совсем ясно, чьим современником был поэт Григорьев – Пушкина, Блока или ледокола «Красин», но я на всякий случай даю мусику дельный совет:

– Только не говори об этом Ларику, не выдавай свой истинный возраст.

– А ты думаешь – я его скрываю? Совсем не скрываю, и Ларик в курсе, и в свои пятьдесят шесть я моложе, чем ты. Я – не зануда, как некоторые.

Под «некоторыми» подразумеваюсь я, кто же еще?

– Я сделала все, что от меня зависело, и даже больше. – Мусик никак не хочет уняться. – Я дала тебе целых четыре имени, каждое из которых замечательно само по себе. И ты могла бы прожить четыре самых разных жизни, но ты не хочешь прожить и одной. Посмотри на себя, лапуля! Ты же скучная! Ты даже не пьешь.

– Зато курю.

– Без шика! Ты куришь без шика! Без куража! Без тайны! И, наверное, только потому, что этот твой Анвар…

– Тимур…

– Тимур… Как-то раз позвал тебя подымить в конце коридора. Что, права я?

Мне нечего возразить мусику. Если бы за блеклость, невыразительность и вечную неуверенность в себе давали сроки – я наверняка схлопотала бы пожизненное заключение. Лишь один человек думает по-другому – Jay-Jay. Но он знает только одну – лингвистическую – сторону моей натуры.

– А те парни, которых ты нарыла в Интернете…

– Это не совсем парни.

– Старые пидоры! – удовлетворенно констатирует мусик. – Так я и знала! Там пасутся только старые пидоры, извращенцы и те немногие, кто пережил Перл-Харбор. Ищут себе русскую дуру-сиделку!.. Но, может, это даже и к лучшему…

– К лучшему?

– Уедешь к какому-нибудь прощелыге, из которого сыплется песок, – и будет тебе счастье. Только не забудь переписать на меня свою квартиру…

Я готова отступить от принципов и рассказать мусику о милом Jay-Jay, причем в моем рассказе он будет самым настоящим красавчиком, похожим на полузабытого американского певца Пола Анку.

Для справки: я не видела фотографий Пола Анки, но голос у него божественный. Самый лучший на свете.

Впрочем, отступать от принципов не приходится: как раз в тот момент, когда я готова расколоться по поводу Jay-Jay, звонит мобильник.

Мой мобильник.

Это не Ларик (исходя из сегодняшней ситуации, Ларик позвонил бы мусику), и не коллеги по работе, и не моя подружка Милли-Ванилли, одолжившая штуку баксов (все мои сбережения) и исчезнувшая с ними на полгода. И не мой пред-предыдущий воздыхатель Никита, сгинувший в ночи с антикварной вазой периода императора Александра Третьего, которая стояла в прихожей. На дисплее всплыла угрожающая надпись «номер закрыт». Не люблю я таких сюрпризов. И никаких не люблю, а телефон все продолжает и продолжает трезвонить. Кто бы это мог быть?

Что, если Jay-Jay?!

У меня всегда так: самое невероятное предположение почему-то кажется мне единственно возможным. Это – Jay-Jay. Все мои придумки насчет его инвалидности оказались несостоятельными, он совсем не калека, он – умный, хорошо накачанный парень, способный заговаривать зубы снегу и кошкам; он – шпион, двойной или тройной агент, а его корректорская деятельность – всего лишь прикрытие. Да-а… Шпион – это было бы круто. Круче только Пол Анка.

– Телефон, – подсказывает мусик.

– Слышу.

– Ты ответишь или нет?

Вздохнув, я жму на кнопку и подношу мобильник к уху.

– Привет!..

Это не Jay-Jay, но кто такой Jay-Jay? Инфернальный сетевой персонаж, зануда хуже меня, если разобраться. Лингвистический вампир. Синтаксический кровосос. Фонетический зомби. Людоед, питающийся тушками стойких идиоматических выражений…

Голос в трубке – несравненно более прекрасный, чем даже голос Пола Анки, – принадлежит Тимуру.

Я не слышала его три года, но сразу узнала. Да и как можно его не узнать, если по телу тотчас же начинают скакать мурашки, и рот снова кажется забитым шикарными волосами, и в груди поселяется свинцовая тяжесть, и воздух…

Мне явно недостает воздуха.

– ПриветЁлкаЭтоТимурИзЖурнала ГородиНочьЕслиТыЕщёПомнишь, – скороговоркой произносит Тимур. Пауз между словами нет, они наползают друг на друга, сплетаются друг с другом гибкими, усеянными колючками стеблями; разглядеть за этой живой изгородью самого Тимура не представляется возможным. Каким он стал за три года, что я пыталась забыть о нем? Прибавил еще несколько сантиметров в росте, и поменял конфигурацию сложносочиненной монгольской бородки, и занял место Первого Лица, и привез на гастроли в Россию португальскую певицу Маризу, и ведет переговоры с феерическим приджазованным коллективом «Paris Combo». А может, он уже получил должность посла по чрезвычайным поручениям на Ямайке? Не исключено. Единственное, что наверняка осталось неизменным, – длина его шикарных волос.

– Ёлка? – от живой изгороди и следа не осталось: всего один стебель, но венчается он коробочкой самого что ни на есть опасного насекомоядного растения (то ли росянки, то ли венериной мухоловки) – оттого и выглядит угрожающе.

Тимур сожрет меня и не поморщится.

– Ёлка?

– Да. – Сложив никчемные крылышки и бесполезные лапки, я соскальзываю внутрь, прямо в логово венериной мухоловки.

– Вспомнила?

– С трудом, – выдавливаю я, стараясь не смотреть на отчаянно жестикулирующего мусика. Смысл ее телодвижений можно свести к ежесекундно повторяющемуся вопросу: «Кто это? кто это? кто это?»

– Да ладно, – весело обижается Тимур на другом конце провода. – Правда, что ли, с трудом?

– Почти.

– А я о тебе не забывал.

«Не забывал». Какое вранье! Липкое, парализующее: составом, замешанным на этом вранье, смазаны ловчие органы венериной мухоловки. Бедные мои крылышки, бедные мои лапки!..

– Как ты поживаешь, Ёлка?

– Спасибо. Все в порядке.

– А я по тебе скучал.

Еще одно вранье. Гораздо более вероломное, чем первое.

«Отпусти меня, лапуля, больно же», – шипит мусик, я ухватилась за ее запястье и даже не заметила этого, ну надо же!..

– Я по тебе скучал.

– Все три года? – спрашиваю я.

– А что, прошло три года?

– Представь себе.

Железы венериной мухоловки начинают работать в усиленном режиме, задействовав чуть больше ферментов и органических кислот, чем это необходимо.

– Я хочу тебя видеть, Ёлка.

– С чего бы это?

– Понятия не имею. С утра проснулся и подумал: чего-то недостает. Вернее – кого-то. Вернее – тебя. Как насчет встретиться?

Не соглашаться, ни в коем случае не соглашаться!..

– Когда?

– Когда? – Тимур даже опомниться мне не дает. – Как можно быстрее.

– Ну, я не знаю…

– Через час тебя устроит?

Еще чего – «через час»! Самым правильным было бы:

а) выдержать мхатовскую паузу и, сославшись на занятость, перенести встречу на пятницу следующей недели;

б) выдержать мхатовскую паузу и, сославшись на занятость, вообще отказаться от встречи;

в) выдержать мхатовскую паузу, после чего объявить божеству, что сегодня вечером я улетаю с мужем на Мальдивы. И что мысль о встрече с ним меня не греет. Нисколечко;

г) без всяких там пауз послать божество в жопу и торжественно нажать на кнопку «сброс».

Но из всех четырех крутящихся в голове вариантов я, как обычно, выбираю пятый:

– Через час не получится, Тимур. Давай через полтора.

– Хм-м, – шумно выдыхает венерина мухоловка, не ожидавшая от меня столь скорой и, главное, – положительной! – реакции. – Через полтора, отлично! А где?

– Не знаю. Давай возле метро «Петроградская».

– «Петроградская». Заметано. Только обязательно меня дождись, слышишь!

– Я дождусь, дождусь. А… как ты узнал мой телефон?

Божество отключается, не удосужившись ответить на вопрос и оставив меня наедине со скачущими галопом, аллюром и иноходью мыслями.

– Как я выгляжу? – это – первые слова, с которыми я обращаюсь к мусику.

– Честно?

– Валяй честно.

– Как обычно неважно. Просто отвратительно. – Мусик начинает загибать пальцы. – Голову не мешало бы помыть, морду не мешало бы подкрасить. Но для начала – выщипать брови, выдавить прыщ на подбородке и сделать масочку из глины. Помнишь, я тебе дарила несколько упаковок «Дары Мертвого моря»?

Мусик никогда не дарила мне ничего подобного.

– Что-то не припомню, – вполне искренне заявляю я.

– Куда же они делись?

– Понятия не имею.

– Странно. Очень странно.

Ничего странного. Мусик, блюдущая свои шкурно-косметические интересы, ни в жизнь ни с кем не поделится средствами, которые могут улучшить фактуру и подправить обветшалый фасад. Лишь однажды она решилась на широкий жест, презентовав мне, пятнадцатилетней, тушь для век. Тушь под названием «Ленинградская. Цена 40 коп.» была самой настоящей окаменелостью, выцепленной на том же блошином рынке, где я впоследствии приобрела «Лагерную феню» и «Русский секс».

– У тебя свидание? – запоздало интересуется мусик.

– Что-то вроде того. – Я сама не верю в то, что говорю.

– Марат.

– Марат. – Тратить силы на борьбу с мусиком бессмысленно. – Марат или Анвар, кто же еще!

– И это притом, что тело Ларика еще не остыло. И посмей мне сказать после этого, что ты не распутница…

Я больше не слушаю мусика. Бросив на стол деньги за выпитый кофе и послав maman воздушный поцелуй, я срываюсь с места. От полутора часов остался час двадцать пять, на кардинальную смену внешности рассчитывать не приходится, но вымыть голову я все-таки успею.

* * *

Тимур запаздывал.

Не настолько, чтобы начать волноваться и обзывать себя последней дурой, но все же… Полчаса – это было слишком. Даже для божества. Тем более что голову я так и не вымыла: по закону подлости водоснабжение в доме отключили до 20.00 в связи с, мать его, прорывом теплоцентрали. Впрочем, я недолго предавалась отчаянию, совсем напротив: в решающие минуты жизни мой не слишком поворотливый мозг работал как часы. Нет воды – и черт с ней, я прибегну к ухищрению времен детского оздоровительного лагеря, куда легкомысленная мусик сплавляла меня каждое лето. Суть его сводилась к обильному посыпанию головы мукой. Пара-тройка пригоршней – и волосы стали отдаленно напоминать вымытые. Во всяком случае, они больше не свисали сосульками, а вполне художественно ниспадали на плечи и выглядели богато. После манипуляций с головой я приступила к макияжу, чуть более акцентированному, чем предполагал случай. Потом настала очередь белья (я обновила доселе ненадеванный комплект, который сама же себе и подарила на прошлое Рождество), – «il ne faut jurer de rien»[4]4
  Чем черт не шутит (фр.).


[Закрыть], как сказал бы носитель языка йоруба, получивший вид на жительство во Франции. Если Тимур будет так же напорист, как и во время телефонного разговора, мы вполне можем дойти и до белья.

Когда с выбором трусов и лифчика было покончено, я принялась лихорадочно перебирать гардероб. Костюм – слишком строго, платье для посещения сольников Эдиты Пьехи – слишком пафосно, кожаный комплект для посещения сборных концертов в честь тысячелетия русского рока – слишком экстравагантно, лучше всего остановиться на самой обыкновенной водолазке и нейтральных джинсах. Послать Тимуру сигнал: я ничего не жду от этой встречи. Ее хотела не я, а ты.

Да. Джинсы и водолазка подходят для этой ситуации больше всего. А излишки помады, теней для век и румян придется удалить.

…Едва подойдя к метро, я вдруг вспомнила о прыще на подбородке – том самом, о котором говорила мусик. Как я могла пропустить чертов прыщ? Что за помутнение на меня нашло?! И как он выглядит?

Как мягкий шанкр, вертелось у меня в голове. Наверняка он был самым безобидным, едва различимым или вообще микроскопическим, заметным лишь мстительному и ревнивому взгляду мусика. Но через полчаса бесплодных топтаний у «Петроградской» прыщ вырос до масштабов национальной катастрофы. Прибиться к какому-нибудь магазинчику, где есть зеркала, и попытаться в полевых условиях избавиться от него – именно это я и собиралась сделать, когда услыхала полный ликования голос:

– Ёлка!..

Тимур предстал передо мной не просто божеством, а deus ex machina[5]5
  Бог из машины (лат.).


[Закрыть]: он махал рукой из старенькой пятнистой иномарки, притормозившей в двух шагах от меня.

– Здесь нельзя останавливаться, – скороговоркой произнес он, распахивая переднюю пассажирскую дверцу. – Запрыгивай быстрее, и двинем в спокойное место.

Стоя на обжигающем январском ветру, я промерзла как цуцик и была полна решимости вломить божеству по самые помидоры. Я даже заготовила приличествующую случаю фразу: «Благодари Бога, что я не Belle du Berry, скотина, а то бы тебе пришлось заплатить неустойку!»

Как и следовало ожидать, фраза оказалась невостребованной.

Она тотчас же испарилась из моей головы, прихватив с собой все остальные фразы, а заодно и мысли, а заодно – и критическое отношение к действительности.

Я – в машине Тимура.

Впервые. И – возможно – надолго. И – возможно – навсегда.

Неказистая с виду, теперь она казалась мне верхом совершенства. Помесью «Ягуара», «Бентли», спортивного «Мерседеса» и… Чего там еще? Ага – уменьшенной копией космического челнока. В салоне благоухали орхидеи (орхидеи, а не какие-нибудь венерины мухоловки!) и звучал еще не испорченный последующими аранжировками и интерпретациями композитор Вагнер; а может, это был не Вагнер, а португальская певица Мариза?..

– Прекрасно выглядишь, – сказал Тимур, не скосив и глаза в мою сторону.

– Ты тоже, – начала я и тут же осеклась. Тимур постригся. Кардинально. И сбрил свою фантастическую бородку.

Обнаружив вместо каштанового водопада снулое болотце околомодельной стрижки, я слегка приуныла. Тимур больше не выглядел божеством, а выглядел… Лариком. Или – что было еще хуже – лиходеем Никитой, умыкнувшим у меня антикварную вазу. Чтобы избавиться от наваждения, мне пришлось даже потрясти головой. Не сильно. Иначе остатки муки упали бы на ворот дубленки и Тимур принял бы их за перхоть.

Ну вот. Меня все еще волнует, как я выгляжу в глазах Тимура.

Уже хорошо.

А волосы имеют тенденцию отрастать.

– Как ты жила все это время? – спросил Тимур.

Умирала без тебя, могла сказать я, если бы… Если бы он не постригся.

– Нормально. Я жила нормально.

– Ты похорошела.

– Да ладно тебе заливать. – Прыщ на подбородке по-прежнему не давал мне покоя.

– Нет, правда. Я думал о тебе.

– И что же ты думал?

– Что ты – потрясающая девушка.

– Похожая на Belle du Berry?

– Да нет. Ты лучше. Много лучше.

Мне пришлось приложить некоторое усилие, чтобы пропустить это замечание мимо ушей.

– Как обстоят дела в журнале?

– Нормально.

– А Первое Лицо?

– Первое Лицо по-прежнему Первое. Да черт с ним, с журналом… Ты-то как?

– Ты уже спрашивал.

– А ты что сказала? – Только теперь я заметила, что Тимур нервничает.

Нет, правда: он нервничал! Шикарные волосы, затейливая бородка – они были всего лишь прикрытием. Укрытием. Норкой, в которой Тимур всегда мог спрятаться – от всего, ото всех. Они были его собственной венериной мухоловкой. И как только я раньше этого не замечала? Да ладно: я и не могла заметить. А теперь, пожалуйста: Тимур как на ладони.

Он нервничает.

Он испуган.

– А ты что сказала?..

– Я сказала, что живу хорошо.

– А доктор Франкенштейн не очень.

Что он имеет в виду? Кажется, я поняла: доктор Франкенштейн, Андрей Андреич, большой специалист по вопросам общего укрепления организма. В свое время он слил мне адрес сайта «Rеальные знакомства в Норвегии» и уже потому заслуживает, чтобы я проявила хоть какое-то участие.

– Что же случилось с доктором Франкенштейном?

– Помешался, – коротко отвечает Тимур.

– А выглядел на редкость здоровым человеком.

– На здоровье и помешался. Выпустил брошюрку о борьбе с холестериновыми бляшками. Знаешь, как называется?

– «Майн кампф»? – не совсем удачно острю я.

– Ха! Почти!

Тимурово ха! звучит так же, как звучало три года назад, но теперь оно меня не убеждает.

– А еще он как подорванный составляет таблицы и перечни продуктов, которые не приводят к ожирению.

– Очень мило. Ты вызвал меня, чтобы рассказать о докторе Франкенштейне?

– Нет.

Он нервничает.

Он испуган.

– Куда мы едем? – спрашиваю я после двухминутного напряженного молчания.

– Э-э… Просто едем.

Не постригись Тимур, мне было бы совершенно наплевать, куда мы едем. Более того, я (по ходу пьесы) могла и сама вообразить гипотетический маршрут:

– мы едем к морю,

– мы едем в горы,

– мы движемся в сторону парома, который отвезет нас в немецкий Киль, а из Киля можно отправиться в Амстердам курить траву (я не курю траву) и – дальше на юг, в Малагу или Барселону, на единственный континентальный концерт группы «Friends of Dean Martinez».

То, что в моем загранпаспорте нет ни одной приличествующей случаю визы, воображению не помеха, но скорее всего мы едем на пикник.

Точно – на пикник.

Вот и большая плетеная коробка на заднем сиденье вопиет о пикнике.

– Как ты узнал мой телефон?

– Это было не сложно. У меня полно друзей среди сотовых операторов. Я просто сообщил им твои паспортные данные…

– А как ты узнал мои паспортные данные?

– Глупый вопрос.

Действительно, глупый, учитывая, что конфиденциальной информацией такого рода торгуют едва ли не в общественных туалетах. Мне и самой втюхали диск с телефонной базой данных городского УВД – не далее как неделю назад, в подземном переходе у метро. Выходит, Тимур знает о термоядерном словосочетании Элина-Августа-Магдалена-Флоранс и… всегда знал. И за последние три года даже не почесался, чтобы разыскать меня. А теперь, когда ему приспичило…

Кстати, почему ему приспичило вызвать Элину-Августу-Магдалену-Флоранс из толщи времени? Что такого произошло?

Ничего. Кроме того, что он испуган и страшно нервничает.

И еще: руки Тимура, лежащие на руле, изорваны в хлам.

Это не преувеличение – они именно изорваны. Испещрены длинными, глубокими, идущими параллельно друг другу царапинами. Некоторые из царапин подернуты коричневой корочкой, а некоторые выглядят очень свежо. Так же свежо, как его недавнее признание: «Я по тебе скучал».

И Тимур еще думает, что я поверю ему? Наивный человек.

– Что произошло?

– Ничего особенного.

– Кто это тебя так? – Я осторожно указываю Тимуру на царапины.

– Никто.

– Производственная травма?

– Типа того. Не обращай внимания, Ёлка.

– Постараюсь.

– Ты занята?

– В каком смысле?

Тон, которым экс-божество задало вполне невинный вопрос, предполагает нечто большее, чем просто «что ты делаешь сегодня вечером?». В нем есть подтекст, и есть определенное чувство, и легкая ревность тоже присутствует. «Ты занята?» проходит по ведомству «Можешь ли ты назвать свое сердце несвободным?», рано я успокоилась насчет венериной мухоловки.

– Если это то, что мы оба имеем в виду, то нет. Не занята.

– Значит, ты свободна? – выдыхает Тимур.

– Да.

– И в ближайшее время никуда не собираешься?

– Собираюсь. С тобой на пикник. Ты ведь решил пригласить меня на пикник?

Трактовать иначе большую плетеную корзину на заднем сиденье невозможно.

– Пикник? – Тимур делает попытку широко улыбнуться. – Это замечательная идея. Но сейчас вроде как слишком прохладно для пикника. Январь все-таки.

Давненько я не выглядела такой восхитительно круглой дурой. Такой идиоткой.

– Ладно, не пугайся. Я пошутила.

– Да нет же! Это отличная идея. Правда! Я тоже об этом думал…

Слава богу, мы остановились. И не где-нибудь, а в непосредственной близости от моего дома. Откуда он узнал?.. Ах да… распечатки баз данных в общественных туалетах и собутыльники(-цы) из числа операторов сотовой связи.

– Мне нужна помощь, Ёлка. И только ты можешь меня спасти.

Наконец-то он повернулся ко мне, и я увидела его лицо. Не часть, как все то время, что мы ехали, а полностью. Без купюр. Левая щека Тимура была исполосована такими же царапинами, какие я видела на его руках, но смотрелись они еще более удручающе.

– Стремно, да? – Тимур хохотнул.

– Да уж. Ничего хорошего.

– У меня проблемы…

– Я вижу.

– Вернее, одна проблема.

– С девушкой?

Как же я раньше не сообразила? Следы на щеке вполне могут сойти за следы от бурного выяснения отношений с девушкой. Темпераментной девушкой, у которой нет проблем с релевантным саундом и которая делает маникюр не в домашних условиях, а в солидной, хоть и излишне милитаризованной маникюрной студии «К ногтю!» (вспомнить бы, где я видела эту вывеску). Так-то, Тимур, так-то, брателло! Это тебе не Элина-Августа-Магдалена-Флоранс с ее анемичными лапками.

– С девушкой? Почему с девушкой? – Тимур удивляется так, как будто я сморозила глупость. – С котом.

– Каким еще котом?

– Обыкновенным. Ну, не совсем обыкновенным… Неважно. Мне нужно пристроить кота.

– Кота? – Мне кажется, что я ослышалась. Тимуру так не кажется.

– Ну да. Совершенно замечательный зверь. Я бы тебя не побеспокоил, если бы положение не было безвыходным. Мне просто необходимо уехать. Это срочная командировка, вопрос жизни и смерти, вопрос моего статуса, а из-за кота… Из-за него я даже с места сдвинуться не могу.

– И ты не нашел никого другого…

– Не нашел. Искал, но не нашел.

– Значит, я была последней в списке?

– Ну… почему последней? Ты совсем не последняя… Ласт, бат нот лист[6]6
  Последний по списку, но не по значению; хотя и последующий, но не менее важный (иск. англ.).


[Закрыть], ха!.. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…

– Знаю. Раньше не знала, а теперь знаю… Значит, ты разыскал меня только из-за дурацкого кота, которого некуда пристроить?

– Это не совсем так. Совсем не так…

Тимур – не божество. И даже не экс-божество. И даже не венерина мухоловка. Тимур – скотина, жалкое ничтожество, я полностью на стороне того, кто исполосовал его физиономию. А я еще нацепила на себя эротическое бельишко и сожалела, что у меня не было времени проштудировать недоделанный опус «Теория и практика русского секса», – ну не кретинка ли?.. Единственное, чего мне хочется, – выбраться из его таратайки и навсегда позабыть о его существовании. У меня это получится. Теперь – получится. Поскорее убраться – вот чего я жажду. Вернуться домой, смыть косметику и прильнуть к монитору, по ту сторону которого меня ждет добрый друг Jay-Jay.

Двери таратайки не открываются.

Он заблокировал их, вот гад!..

– Выпусти меня! – цежу я сквозь зубы.

– Ну чего ты взбеленилась? – Тимур вдруг вцепляется мне в плечо израненной рукой. – Не уходи, слышишь!..