Текст книги "Анук, mon amour..."

Paris lounge: Motherless child

– …Ули? Ули Хубахер?

– Точно.

– Меня зовут Дидье Бланшар. Инспектор Бланшар. Вот мое удостоверение… Мне сказали, что вас всегда можно найти в этом баре.

– В других тоже можно, но в этом – чаще всего. Хотите выпить, инспектор?

– Нет.

– А я выпью. Если вы по поводу Азиза, то больше, чем сказал, я уже не скажу. Нет… Скажу. Вы меня заколебали, вы все. Вся ваша свора.

– Меня интересуют совсем другие фигуры из «Сават и Мустаки». Совсем.

– Я больше не работаю в «Сават и Мустаки».

– Я знаю.

– Не хочу иметь ничего общего с этим клоповником.

– Меня интересует Ги Кутарба. Что вы можете о нем сказать?

– Ничего. Хотите выпить?

– Вы ведь достаточно долго работали вместе… Три года, не так ли?

– Три с половиной.

– И за три с половиной года не составили о нем никакого представления?

– Мы виделись только на показах. Так что вам лучше навести о нем справки не у меня.

– У вас ведь были м-м-м… трения?

– Никаких. Говорю же, мы не общались.

– У меня прямо противоположные сведения.

– …Ну, хорошо… Один раз мы набили друг другу морды. Это можно считать трениями?

– И что же послужило поводом?

– Мне бы не хотелось об этом распространяться. Видите этот шрам? Вот здесь, над бровью… Его рук дело. Его поганых рук. Больше я вам ничего не скажу. Поищите других. Тех, кто хорошо его знал.

– Те, кто хорошо его знал, – мертвы. Вот в чем дело. Что вы пьете?

– Виски. Все те, кто хорошо нас знает, как правило, мертвы, инспектор.

– Вы полагаете?

– Жить с этим знанием уж точно невозможно… Человеческая природа – вещь неприятная, если не сказать отвратительная.

– Пожалуй, я тоже выпью.

– Вообще-то, мне он даже нравился.

– Кто?

– Ги.

– Драка произошла именно по этой причине?

– Вы не поняли. Если я гей, это не значит, что я готов пристроиться к каждой мало-мальски привлекательной заднице. Я любил Азиза.

– Ну да…

– Знаю, что вы подумали. Все так думают. Азиз никогда не платил мне за любовь, запомните это, инспектор. Зарубите на носу.

– У вас квартира на улице Лафитт. В девятом округе.

– Да. Рядом с бульваром Итальянцев…

– А до этого?

– Намекаете на то, что до этого я жил в вонючих меблирашках в двадцатом? Об этом меня тоже спрашивали, и больше, чем сказал, я уже не скажу.

– А ваш друг Энрике оказался более разговорчивым.

– Это какой Энрике?

– Энрике Пине́ро. Ваш друг.

– Рики-морячок? Вы и его откопали? Странно, что он не сдох прежде, чем вы его откопали… Никакой он мне не друг, самая обыкновенная дешевка. Продажная девка – Рики-морячок. Два члена в жопе для него не предел, уж поверьте.

– Каков же предел?

– Рики – беспредельщик. Мог засосать в свою задницу пол-Парижа. Я думаю, ему это удалось… С души воротит. Знаете, мне иногда кажется, что весь мир – это задница Рики-морячка. У вас ведь тоже есть свой Рики-морячок, а, инспектор? У каждого есть свой Рики-морячок…

– Вы перебрали, Ули.

– Туфта. Так что вам назудела эта шлюха?

– Вы ведь какое-то время жили вместе…

– Снимали в складчину один отстойник. Две комнатушки и кухня, горячей водой и не пахло, как-то раз мне в ухо залез таракан. Вот и все воспоминания.

– Так уж и все…

– Есть еще кое-что. У этой шлюхи Рики вечно не было денег. Или он говорил, что не было. Тратил башли на шоколад, дурь и краску для волос. Черный – его натуральный цвет, а Рики всегда хотелось быть блондином. Это была его идея фикс. Черные корни его раздражали. Просто с ума сводили. Так что свою долю за квартиру он зажимал. Сука.

– Где вы познакомились с Азизом Мустаки?

– Вы ведь знаете – где. Раз уж трясете передо мной штанами Рики-морячка…

– В Булонском лесу, не так ли?

– Да. Тринадцатого ноября, четыре года назад. Азиз меня снял. Он часто там бывал… До того как мы познакомились.

– А говорите, что мсье Мустаки не платил вам за любовь.

– Он заплатил один-единственный раз. Самый первый. И не так чтобы очень щедро.

– По таксе?

– Если вам наплел об этом Рики, то вы должны знать, что эти деньги я отдал ему.

– Я знаю. Зачем вы отдали деньги Рики?

– Мне трудно объяснить. Просто… Мы встретились не в то время, не в том месте. Если бы все оказалось по-другому… Мне было стыдно. Я не хотел этих денег. Мне было стыдно.

– Перед кем?

– Перед Азизом. За то, чем я занимался… Но тогда он представился как Жильбер. В нашу первую встречу, я имею в виду.

– А вы?

– Ретт. Я просил называть меня Реттом. Меня все звали Реттом.

– Ретт Батлер. «Унесенные ветром», так?

– Он и об этом вам настучал, Рики… Мне всегда нравились «Унесенные ветром», всегда, сколько я себя помню. Мне всегда нравился Кларк Гейбл. Теперь он на небесах. И Азиз на небесах…

– Реттом вас звали и в Кёльне. Вы ведь там начали заниматься проституцией, правда? Сколько вам было? Семнадцать?

– Шестнадцать без двух месяцев.

– Тяжелое детство?

– У меня было счастливое детство. Относительно.

– Правда?

– Однажды я убил кошку. А потом зажарил ее у портовых складов. Снял шкуру, это оказалось легче, чем я думал, – и зажарил. У меня было счастливое детство. И мне всегда нравились мужчины. Моего первого мужчину звали Душан. Он-то и был похож на Ретта Батлера, только усов не носил. Я очень его любил.

– Почему вы перебрались в Париж?

– Я искал Душана.

– Он был парижанин?

– Вряд ли. Французом он не был точно, скорее – славянином. Но тогда мне казалось, что если мы и встретимся еще когда-нибудь, то это обязательно будет Париж. Все всегда встречаются в Париже, разве вы не знаете?..

– Вы встретились?

– Нет. В этом дерьмовом городе встретить Душана невозможно, в нем натыкаешься только на Рики-морячков…

– Вы сказали Пинеро, что у вас был странный секс с одним арабом. Вы имели в виду первую встречу с мсье Мустаки. Что означает словосочетание «странный секс»?

– А разве Рики вам не пояснил?

– Что оно означает?

– Странный секс – это просто разговор. Мы не трахались в первую нашу встречу. Мы просто разговаривали. Сидели в его машине и разговаривали.

– И все?

– И все. Странно, правда?

– И о чем же вы разговаривали?

– Обо всем. Я рассказал ему о Душане. И о кошке.

– А он?

– А он – о том, что родился шестипалым. Потом он показал мне шрам на предплечье. Забавный шрам в виде мальтийского креста. Сказал, что у него на теле есть еще один шрам. И он тоже похож…

– На что?

– Этого я вам не скажу.

– Зато я скажу. Еще один шрам под левой грудью. Очень напоминающий диагональный крест, так называемый крест святого Андрея. Около двенадцати сантиметров длиной.

– Откуда вы знаете?

– Я хорошо знаком с материалами дела, Ули.

– Можете звать меня Реттом.

– Когда вы увиделись во второй раз?

– Следующим вечером. Он снова приехал. Мы с Рики отирались совсем в другом месте, но он меня нашел.

– Он ждал сорок минут, пока вы обслужите очередного клиента.

– Это Рики-морячок напел вам в уши? Не сорок – двадцать пять. Или что-то около того.

– Что было дальше?

– Мы поехали ко мне. В тот самый отстойник, где мне в ухо залез таракан.

– Зачем?

– Чтобы забрать мои вещи. Азиз… Тогда еще Жильбер… Азиз сказал, что панель – не для меня. Что он хочет забрать меня к себе.

– Вы согласились?

– Любой бы согласился. И потом, Азиз ведь тоже был похож на Ретта Батлера.

– Сильно разжиревшего Ретта Батлера.

– Лучше бы вам не распространяться на эту тему, инспектор. Я любил Азиза.

– О’кей. Значит, вы забрали вещи…

– Нет. Ничего из моих вещей мы не взяли.

– Почему?

– Азиз сказал, что перестанет себя уважать, если позволит мне хотя бы еще раз натянуть на себя это дерьмо. Он так и сказал – «дерьмо». И вид у него при этом был, как будто он мокрицу раздавил. Я ведь тогда не знал, что Азиз – модельер. Владелец модного дома. Этим он потом меня по башке шарахнул.

– Сколько вы прожили у него?

– Долго. До того момента, когда он купил мне квартиру.

– На улице Лафитт?

– Да.

– Вы работали на Мустаки?

– Да. Я был ведущей моделью, представлял все коллекции «Сават и Мустаки». Нормандский тип. Юный Зигфрид, так называл меня Азиз.

– Почему вы перестали жить вместе?

– Мы не перестали жить вместе. Просто Азиз считал, что у меня должен быть свой угол.

– Ну да. Студия в два этажа. И никаких тараканов.

– Ну да. Никаких тараканов и никаких Рики-морячков.

– Значит, Энрике Пинеро больше в вашей жизни не всплывал?

– Сука…

– Это вы о ком?

– О дешевке Рики. Да, я бывал у этого подонка…

– Как часто?

– Нечасто.

– Два раза в месяц, если верить Пинеро.

– Верить Рики-морячку? Вы смеетесь, инспектор. Кто же в здравом уме и трезвой памяти поверит Рики? Кто будет иметь с ним дело? У него и целого презерватива отродясь не водилось, все с дырками.

– Зато у вас с презервативами все было в порядке.

– На что вы намекаете?

– Два раза в месяц вы составляли компанию Рики-морячку. Чтобы он не особенно скучал в Булонском лесу.

– Сука…

– Вы так и не оставили занятия проституцией, Ули.

– Зовите меня Ретт.

– Кроме вас у Азиза Мустаки были любовники?

– Я не намерен это обсуждать.

– И тем не менее…

– Я любил Азиза. И он всегда возвращался ко мне.

– А вы таскались в Булонский лес. Он бросал вас с периодичностью два раза в месяц?

– Он всегда возвращался ко мне.

– Вы знаете, какие слухи ходили об Азизе Мустаки?

– Это всего лишь слухи…

– Вы были единственным, кого он… э-э… подобрал на панели?

– Я не намерен это обсуждать.

– Энрике Пинеро время от времени посещал ваши показы…

– Я его не приглашал. Я видел его несколько раз, мельком. Но я его не приглашал.

– Может быть, Азиз Мустаки… приглашал?

– Пригласить куда-нибудь Рики-морячка – все равно что таракана в ухо сунуть. Азизу нравились только натуральные блондины. Ему нравилось все натуральное. Рики – фальшивка и всегда был фальшивкой.

– А вы?

– Я любил Азиза. По-настоящему любил.

– Что же вы делали в Булонском лесу? По крайней мере два раза в месяц…

– Вы этого не поймете, инспектор.

– Расскажите мне о декабре.

– О том самом декабре?

– Да.

– Я не убивал Азиза. Меня допрашивали ваши люди. Я уж не упомню, сколько их было. Меня допрашивали – и ничего не вышло. Только зубы обломали. Я не убийца.

– Я изучил материалы дела…

– Я не убийца. Мне и кошки хватило.

– За две недели до убийства вы жаловались Пинеро, что мсье Мустаки нашел себе очередного мальчика. «Еще одну раздолбанную дыре́нь – кишки наружу», как вы выразились.

– Я страдал.

– Говорили, что убьете его. Выпустите из него всю требуху.

– Я страдал.

– Вы говорили, что убьете его.

– Я говорил об этом три года. Ну и что с того? Я не убийца. К тому же Азиз всегда возвращался ко мне.

– А в день убийства вы появились у Пинеро с расквашенной физиономией.

– Азиз здесь ни при чем.

– А кто – при чем?

– Может быть, это и касалось Азиза. Но сам Азиз был ни при чем.

– Кто такой Красавчик Пирс?

– Не самое главное действующее лицо. К тому же фильм в американском прокате провалился. Они не смогли оценить его по достоинству, идиоты.

– «Неприкаянные», так?

– Вы и это знаете, инспектор. Держу пари, вы не видели этого фильма.

– Последняя роль Кларка Гейбла. Последняя роль Мэрилин Монро. А Пирса играл Монтгомери Клифт.

– Клифт умер через пять лет после Гейбла. Но так же, как он. Сердце отказало. Это только Рики-морячок никогда никому не отказывает, а сердце может отказать в любой момент.

– Кого вы называли Красавчиком Пирсом… Ретт?

– Того, кто попортил мне вывеску.

– Ги Кутарба?

– Вы и без меня в курсе дела…

– Он так похож на Клифта – Ги?

– Если бы Ги отсасывал за деньги, его бы наверняка так и прозвали бы – Красавчик Пирс.

– Почему?

– А почему Рики прозвали морячком? Это данность, инспектор. Такая же данность, как хвост у павлина.

– Ясно. Что послужило поводом для драки? Спонтанный выхлоп?

– Еще чего! Руки у меня с неделю как чесались. Вот я их и почесал…

– А до этого?

– До этого – не чесались. Говорю же вам, Ги был мне даже симпатичен.

– Тогда с чего бы вам было устраивать разборки? Ведь Ги Кутарба к секс-меньшинствам никогда не принадлежал…

– Ги – странный парень. Никто о нем ничего не знал. То есть знали, конечно, что он потрахивает мадам Сават, ходили такие мутные разговоры… Но они оборвались как-то в одночасье.

– Почему?

– Откуда же мне знать – почему? Перестал потрахивать – вот и разговоры прекратились.

– И он больше ни с кем не встречался? После мадам Сават?

– Это вы у него спросите.

– Он был с кем-нибудь близок?

– Не со мной – точно.

– А с кем?

– Знаю только, что в него была влюблена Николь. Николь Оффрей.

– Секретарша мадам?

– Да.

– У них намечался роман?

– Не было никакого романа. То есть Николь по Красавчику с ума сходила, но на него это никакого впечатления не произвело.

– Так уж и никакого?

– Ну, это как если бы по вас курица с ума сходила. Или кусок ветчины. Стали бы вы по этому поводу заморачиваться?.. Вот и он не стал.

– Печально…

– Вы о чем?

– О мадемуазель Оффрей. Бедная девушка.

– Вы бы слышали, как она рыдала…

– А вы слышали?

– Я ей собственноручно сопли вытирал. Чего только не наслушался…

– Чего?

– Она как-то рассказала мне… Когда была особенно не в духе… Об одном разговоре, который слышала из-за двери. Между Ги и мадам.

– Что же это был за разговор?

– Самого разговора Николь не слышала, я так понял. А вот то, как отреагировала мадам, Николь очень даже хорошо запомнила. Что-то такое она ему крикнула… Что-то вроде «Ты страшный человек, Ги. Если я расскажу об этом полиции – тебе конец». За достоверность я, конечно, не ручаюсь. Да вы сами поговорите с Николь…

– Это произошло уже после смерти Азиза Мустаки?

– Через полгода… Наверное, через полгода, хотя для меня это уже не имело никакого значения. Я любил Азиза. Я и с Ги завелся только потому, что он стал вокруг нас круги наматывать.

– Вокруг вас?

– Вокруг Азиза. Это началось примерно за неделю до его смерти… Да. За неделю. Ги с Азизом недолюбливали друг друга…

– Недолюбливали?

– Во всяком случае, старались друг друга не замечать. Так уж изначально повелось. Ги вертелся вокруг мадам, мужчины его не интересовали. А он не интересовал Азиза, мастью не вышел. Мадам всюду пропихивала своего щенка, Азизу это не нравилось, но что он мог поделать… Коллекций он давно не создавал, все лежало на плечах мадам…

– Так что же случилось в ту самую неделю?

– Закажите мне еще виски…

– Конечно.

– Про него все говорят гадости. Всегда говорили и сейчас говорят. Сейчас, когда он умер, так ужасно умер. Я думал, что хотя бы смерть его защитит, но разве от смерти этого дождешься? Она такая же шлюха, как и Рики-морячок. Такая же дешевка. Азиз умер – и как будто снова стал шестипалым… Вы понимаете, о чем я, инспектор?

– Да.

– Вы хороший парень.

– Вернемся к декабрю…

– Меньше всего мне хотелось бы туда вернуться… Так вот – Ги. Я впервые заметил его в кино. Он сидел позади нас с Азизом.

– Что же в этом удивительного?

– Вы понимаете… Это совершенно специфический кинотеатр… Эротические фильмы, двадцать четыре часа в сутки. Десять сеансов, из десяти Азиз всегда выбирал один и тот же, в семнадцать тридцать…

– Значит, глава модного дома среди бела дня посещал порнокиношки? Лихо.

– …я увидел Ги случайно. Выходил отлить, а когда вернулся – некоторое время стоял в проходе. Чтобы глаза привыкли к темноте. Тут-то я на него и наткнулся. Он сидел через ряд, и не прямо за нами, а наискосок.

– Ну и что? Мало ли с кем можно столкнуться в кинотеатре? Я вот однажды сидел в одном ряду с Ивом Монтаном и Симоной Синьоре. И ничего, слопал это. Сожрал как миленький, даже автограф у них попросил, когда сеанс закончился.

– Вы не понимаете, инспектор. Это ведь была не просто… эротика. Это была гей-эротика. Спрашивается, зачем парню, который трахает женщин, пялиться на мужские задницы? И не только на задницы…

– Незачем. Вы правы.

– Но это еще не все. На экран Ги не смотрел вовсе. Он смотрел на Азиза. Просто глаз с него не спускал. Тогда-то мне и захотелось врезать ему в первый раз.

– А во второй?

– Тем же вечером. Только позже. Мы ужинали в «Мираме». Это ресторанчик в Латинском квартале. Китайская кухня и все такое. Он и там нас достал.

– В каком смысле?

– Стоял на тротуаре в этой своей мотоциклетной куртке с поднятым воротником… с мотоциклетным шлемом…

– Просто стоял?

– Азиз сидел спиной к улице и не мог видеть Ги. Но я-то видел, я хорошо разглядел его лицо. Никогда его не забуду.

– Что же вас так поразило?

– Я точно знаю, что он хотел сделать там, у витрины, – Ги. Я знал это и тогда. Разбить стекло. Вот чего ему хотелось больше всего – разбить стекло. Расхерачить его к чертовой матери. Я еще подумал – сейчас он запустит в стекло шлемом…

– А если бы шлема не было?

– Не знаю. Он нашел бы камень.

– А если бы и камня не оказалось?

– Он прошел бы сквозь витрину.

– Он прошел?

– Нет.

– Почему? Что его остановило?

– Не знаю. Меня когда-то остановил шрам. Шрам в виде креста…

– Я помню.

– Не мальтийского, это был просто прикол, не больше. И никаких тайн в нем не ночевало, ну, как если бы я встретил Азиза где-нибудь в метро в июне, в самое пекло, в рубашке с короткими рукавами. И сошел бы на следующей станции. Второй шрам, тот, что под грудью, – совсем другое дело. Чтобы увидеть его, чтобы до него добраться, нужно было рассказать Азизу о Душане. И о кошке. И о Кёльне, я там родился. И о том, что у мамы был рак костей и ей отняли ступни, а потом отнимали еще по десять сантиметров – каждый год. Отнимали и отнимали и дошли бы до самых бедер, если бы она не выпила две упаковки снотворного… И даже о Рики-морячке стоило рассказать, о том, что он красит волосы в белый цвет.

– И как быстро вы до него добрались? До второго шрама?

– Про мать я соврал. Все у нее было в порядке, она и сейчас жива-здорова.

– Да? А жаль. Жаль, что соврали. История с мамой особенно меня тронула.

– Вот и Азиз купился. Очень похоже на прав-ду, да?

– Очень.

– Эту историю я взял напрокат у Рики-морячка. У него много таких историй в запасе. Я хотел понравиться Азизу. Хотел добраться до его шрама. Того, который случайно не увидишь…

– И что же с вами произошло, когда вы его увидели?

– Это произошло раньше, чем я его увидел. Я влюбился. Он был добр ко мне, и я влюбился. Остаться с ним – единственное, о чем я мечтал. Остаться с ним, раз уж Кларк Гейбл умер, а Душан так и не дал о себе знать.

– Про кошку – тоже вранье?

– Нет.

– А про Ги?

– Нет… Мне так хотелось влезть в Азиза, если бы я влез, если бы я точно знал, что выкурить меня можно будет, только если пустишь ему кровь, – я бы успокоился. Я думал, что это говно-вопрос – влезть. И только шрам привел меня в чувство. Я опоздал, вот в чем была главная фишка. Я опоздал. Дверца захлопнулась. Та самая, через которую все они просачивались. Все эти подонки. Спали и видели, как бы стрясти с него побольше башлей. Один я по-настоящему его любил. Один я. Но дверца захлопнулась и заросла шрамом. Я опоздал…

– Н-да… Ты, парень, наверное, не в себе. Лепишь горбатого по обкурке. Мне бы сразу сообразить… А если тебя интересует происхождение шрама, который ты тут так подробно живописал, то могу тебе сказать, откуда он взялся. Азиз Мустаки заработал его в двадцать три года. Он тогда жил в Марселе, с одним ненормальным воякой из Иностранного легиона. Легионер как-то застукал Азиза в постели с любовником и поставил на перо. Вот и вся хренова романтика.

– Откуда вы знаете?

– На смерть и вправду нельзя положиться, тут ты прав, парень. Тем более на такую – в сопровождении экспертов и полицейских мигалок. Она сдает все, что только можно сдать… Так что случилось тем вечером в ресторане?

– Ги стоял у витрины…

– Это я уже слышал. Он хотел высадить стекло и не высадил. Что он сделал потом?

– Ушел.

– Вот так взял и ушел?

– Не сразу. Но тогда я уже сообразил, почему он ушел. Этот гад ушел, потому что понял: он заявился слишком рано.

– А ты не перемудрил, а?..

– Что же тут мудреного? Я опоздал. А у него еще была куча времени в запасе. Сначала Ги волновался, ему тоже казалось, что он опоздал. Как и я…

– Не морочь мне голову, парень.

– Вы же сами просили рассказать… Я могу и заткнуться…

– Хорошо. Продолжай.

– Он выглядел влюбленным – Ги. И в лице у него было что-то змеиное. Влюбленные – как змеи, как удавы, только и ждут удобного момента, чтобы обвиться кольцами. Вот он и примеривался – как бы половчее обвиться. Точно – примеривался. Азиз сидел к нему спиной и не видел всего этого, бедняга.

– Что было потом?

– Когда мы вышли – Ги и след простыл. Я не стал рассказывать Азизу ни про кинотеатр, ни про то, как Красавчик пасся у кабака. Постарался выбросить всю эту хрень из головы. Я ревновал.

– И ко всем другим тоже?

– Нет. Другие не смотрели на него так, и Азиз всегда возвращался ко мне…

– Я уже это уяснил, господи ты боже мой!

– Потом я увидел мотоцикл Ги. Серебристая «хонда». Он ехал за нами. Пристроился в хвост на Сент-Северин и больше уже не отставал.

– Вы поехали на улицу Лафитт?

– Да. Азиз всегда отвозил меня домой.

– Он остался у тебя?

– Нет. Не в тот раз. Сказал, что у него дела. Он даже не поднялся.

– А Ги?

– Угадайте с двух раз, инспектор. Его пакостная «хонда» ломанулась за машиной Азиза. Это меня взбесило, вы должны понять…

– И что же ты сделал?

– Поймал тачку. На это ушло минут десять, так что из виду я их потерял. И голову я потерял тоже. Начал названивать Азизу на сотовый – дохлый номер. Иногда Азиз умел прикинуться самой настоящей скотиной.

– Я сейчас распла́чусь.

– Лучше купите мне еще пойла. Сегодня я на мели.

– Сдается мне, ты уже давно на мели.

– А какая разница?.. В ту ночь я поехал к Рики. Меньше всего мне хотелось видеть Рики, но деваться было некуда. Просидел у него дня четыре или пять, не помню точно. Я бы и дольше просидел, только уж больно от него смердило, от Рики-морячка. Потом вернулся к себе и прослушал пустой автоответчик. Эта скотина так и не объявилась. Если бы я знал, чем все закончится…

– И ты больше не виделся с Мустаки? До его смерти?

– Почему? Виделся. И не с ним одним. В том самом кабаке, где мы обычно ужинали.

– В «Мираме»?

– Точно. У вас хорошая память. Они сидели за тем же столиком.

– Ги и мсье Мустаки?

– Была еще мадам. Вот уж кого я не ожидал встретить, так это мадам.

– Может, это была деловая встреча?

– В «Мираме»? Все свои дела Азиз обсуждал в «Арпеж», а он был человеком привычки. И потом, к чему бы им трещать о делах в присутствии любовника мадам? А Ги имел тогда официальный статус любовника, об этом все знали.

– Но ведь к тому времени Ги Кутарба уже запустил свою парфюмерную линию… Стал третьим человеком в фирме.

– А-а… Вы об этом? Я же говорю – странный тип этот Ги. Несколько лет тусовался на подиуме, о нем и вспоминали только тогда, когда хотели уесть мадам, и вдруг бац – парфюмер.

– Тебе это кажется подозрительным?

– Просто странным. И странным было то, что он так вцепился в Азиза.

– А мадам Сават не могла его шантажировать? И пристегнуть к этому мероприятию Ги?

– Шантажировать? С чего бы это?

– Мало ли причин для шантажа…

– Знаете, что я вам скажу, инспектор. Причин для шантажа всегда гораздо меньше, чем кажется. И уж тем более в модельном бизнесе. А Азиз занимался только этим. Идей он не воровал, ничего не присваивал, коллекции мадам оставались коллекциями мадам, ему было до лампочки.

– Дела у «Сават и Мустаки» в то время шли неважно.

– Если они и шли неважно, то Азиз меньше всего был в этом виноват. Это же мода, инспектор, все в ней быстро меняется. Появляются новые дома, исчезают старые. Вещь закономерная, как триппер у Рики-морячка.

– «Сават и Кутарба» звучит ничуть не хуже, чем «Сават и Мустаки», ты не находишь?

– Слушайте, инспектор, о чем мы тут вообще распинаемся?.. Азиза год как нет в живых. А фирма своего названия не изменила. Это человеку можно отсечь голову, а имени башку не отсечешь. Имя всегда остается, так-то.

– Но после гибели Мустаки положение исправилось, не так ли? Акции «Сават и Мустаки» резко поперли в гору…

– Мадам. Мадам выжала из его смерти все, что могла. Из смерти можно выдоить гораздо больше, чем из жизни. Если иметь клепку в голове.

– Но ведь и ты не растерялся, Ули. Ты тоже пристроился к вымени.

– Вот черт… Зовите меня Реттом. Вы имеете в виду эту книжонку? Вы и ее откопали?

– «Цвет индиго». 187 страниц. Цена три с половиной евро.

– Название придумал Рики-морячок.

– Постельные откровения об Азизе Мустаки. Редкостная похабщина.

– Я любил Азиза.

– Да. И теперь я даже знаю – как.

– Меня турнули из фирмы, в моих услугах больше никто не нуждался.

– Убийственный аргумент. Лучше бы ты написал о той своей кёльнской кошке.

– Я хотел. Но Рики сказал – людям не нравится, когда убивают кошек. Людям нравится, когда убивают людей. Это – самое интересное, что может с ними случиться.

– Мудрый человек Энрике Пинеро. Я его недооценил.

– Хоть кто-то его недооценил. Обычно Рики переплачивают. А книжка все равно не пошла. Так что я остался при своих.

– В своем опусе ты упомянул обо всех. Даже о Кларке Гейбле. И только о Ги ни слова не нацарапал. Почему?

– Не захотел.

– Не захотел – и все?

– И все.

– Ясно.

– Нет, вам не ясно. В тот вечер, когда я увидел их троих в «Мираме»… Азиз и мадам о чем-то трындели, довольно живенько. А Ги молчал. Сидел по правую руку от мадам и молчал. Ни одного слова не вставил, хотя я довольно долго за ними наблюдал.

– Ты не подошел к ним?

– Нет. Мне показалось, что Азизу не понравится, если я подойду.

– И они тебя не заметили?

– Нет.

– И что было дальше?

– Сначала я смотрел на мадам и Азиза. Не на этого же подонка пялиться. Тем более что физиономия у него была такая же, как и тогда, когда он стоял за витриной в мотоциклетной куртке. Мне и одного раза хватило. Я уже говорил вам – если бы можно было влезть в Азиза, он бы в него влез. В точности как я. Но было и другое.

– Что?

– Если бы можно было сожрать его – он бы сожрал. Как те креветки, что перед ними стояли.

– Ну у тебя и воображение, парень!

– Это еще не все, инспектор. Мне было хреново, за пять дней Азиз мне ни разу не позвонил, и это смахивало на отставку. Мне было так хреново, что я отправился в сортир, забить косяк. Не скажу, что после косяка особенно полегчало, но я решил не устраивать дерьмовых сцен. Сцен Азиз не любил. Так вот, где-то минут через пятнадцать в сортир вползла эта змея.

– Ги?

– Точно. Он пустил воду в раковине – видно для того, чтобы сполоснуть рожу. А когда он ее сполоснул и уставился на себя в зеркало… Это был не совсем он.

– То есть?

– Я не знаю, как это объяснить… Ги ведь брюнет, правда? Но мне почему-то он показался блондином. Точно, у него были белые волосы…

– А Кларком Гейблом он тебе не показался?

– Задницей чуял – не нужно было об этом говорить…

– Отчего? Валяй, рассказывай.

– Белые волосы. Не крашеные, как у Рики-морячка. Натуральные белые волосы. И подбородок стал резче. И глаза изменились. Это длилось недолго, каких-нибудь несколько секунд…

– А потом?

– Я помню, о чем подумал тогда. Если бы Азиз сох по баклажанам – то на месте башки у Ги красовался бы баклажан. Только Рики-морячок так умеет – быть таким, каким его хотят. Только Рики-морячок…

– И каким же?

– Мускулистой задницей. Художественно выполненной дыркой. Ничего другого от него не требуется… Я дал Ги в пятак, прямо там, он даже воду не успел закрыть. Ну, и Ги мне тоже навесил… Та еще была сцена. Я сразу же свалил из «Мирамы» – не очень-то мне хотелось, чтобы Азиз видел меня в такой плачевной ситуевине. Отправился к Рики-морячку зализывать раны. А через два дня узнал, что Азиза больше нет…

– И ты не рассказал следствию об этой стычке в сортире? Не рассказал о Ги?

– Чтобы меня посчитали ненормальным педиком? Нет уж, увольте. Вы ведь тоже считаете меня ненормальным.

– Глупо, конечно, советовать тебе отказаться от дури…

– Да уж, не самая хорошая идея. Не самая хорошая идея вылить на себя полфлакона «Minoritaire».

– Не понял?

– Вы ведь этим одеколоном пользуетесь? Даже вы… Даже вы попались на крючок Ги. Меня от всего этого тошнит. А знаете, кто еще без ума от этого запаха?

– Кто?

– Рики-морячок…