Текст книги "Инспектор и бабочка"

Он подает знаки, важно лишь правильно интерпретировать их.

– Что с отпечатками в номере?

– Большинство принадлежит убитому и горничной. Есть еще пара на зеркале в ванной, но идентифицировать их я пока не смог. И вот еще что… На подоконнике и спинке кровати обнаружились следы кошачьих лап. Довольно свежие.

– Угу.

– Ты как будто не удивлен? – Иерай вопросительно поднимает бровь.

– Я просто знаком с кошкой, которая там наследила. Она живет в одном из номеров напротив.

– И у нее есть хозяин?

– Да. Хозяева, скажем так.

– Но при этом кошка шастала в гости к соседу?

– Кошки – страшно любопытные создания…

– Кстати, под ногтями жертвы я тоже нашел кое-что любопытное.

– Что же?

– Следы какого-то порошка. Отправлю их на анализ в лабораторию, возможно, к сегодняшнему вечеру будет готов ответ…

Глава четвертая:
полицейское управление Сан-Себастьяна, 24 июля, 06 ч. 55 мин. по среднеевропейскому времени

…Ему нужен Виктор, ночной портье «Пунта Монпас».

Почему Субисаррета не озаботился его поиском сразу же, как только получил информацию, что именно он дежурил на ресепшене в утро убийства? Этой ночью за прогульщика отдувался Аингеру, и сейчас администрация отеля в срочном порядке решает, кем заменить бедолагу-администратора на предстоящий день, обстановка там царит нервозная.

Икеру следовало отправиться к ночному портье еще вчера, следовало серьезнее отнестись к тому, что Виктор не появился в «Пунта Монпас». Ведь, по словам Аингеру, Виктор – парень ответственный, что еще известно о Викторе?

Немногое.

Он работает в отеле чуть больше года, до этого несколько лет подвизался официантом в паре прилегающих к порту сомнительных баров. Виктор – венгр по национальности (его фамилия – Варади), но давно живет в Испании и в совершенстве владеет не только испанским, но и баскским. Вообще, изучение языков – конек ночного портье. Какие-то он знает лучше, какие-то хуже, но объясниться, даже не прибегая к вездесущему Inglés, он может практически с любым клиентом отеля. А клиенту всегда приятно, когда обслуга говорит на его родном языке. Виктору не раз предлагали поменять смену, но он постоянно отказывался, мотивируя это тем, что ночью у портье гораздо меньше работы, чем днем. «Меньше работы» означает больше свободного времени, которое так необходимо Виктору: он готовится к поступлению в университет.

Что еще?

Виктор – чрезвычайно закрытый молодой человек, он никому не рассказывал о своем прошлом и своей семье; единственное, что доподлинно известно, – семья Виктора эмигрировала в Канаду, а кто-то из его родственников был связан с кино и работал на киностудии «Мафильм». За время работы в отеле он ни разу не брал отгулов и отпусков и за пределы провинции Гипускоа не выбирался: любое, пусть и недальнее путешествие стоит денег, а все деньги Виктор Варади откладывает на учебу. С персоналом отеля он держится ровно и приветливо, но дружеских отношений не завел ни с кем. Некое подобие приятельства существует только с Аингеру, да и то ограничивается рамками приема-сдачи смены и необязательным трепом относительно прибывающих в гостиницу гостей. Администратор «Пунта Монпас» никогда не бывал у портье в гостях, никогда не пил с ним пиво и не совершал вылазок на городской пляж. А все предложения Аингеру попинать балду где-нибудь на дискотеке или в клубе, познакомиться с красивыми девчонками и просто оттянуться на коктейльной вечеринке вежливо отклонялись.

В личном шкафчике ночного портье (Аингеру сунул нос и туда) лежит несколько словарей, учебник по фонетике испанского языка, книга этнографа Хосе Мигеля Барандиарана «Баскская мифология», путеводитель по Торонто (очевидно, именно там осела семья Виктора), жестяная коробка, наполненная старыми открытками, пожелтевшими буклетами и прочим бумажным хламом; сменная обувь в пакете, пара чистых носков, футболка и упаковка жевательного мармелада «HARIBO».

Виктор любит жевательный мармелад.

Очевидно, рот его забит мармеладом и сейчас, поскольку мобильный Варади до сих пор не отвечает. У того же Аингеру Икер разжился адресом Виктора: он снимает маленькую квартирку в Ируне, минутах в пятнадцати езды от Сан-Себастьяна, жилье в самом городе ему не по карману.

Видимо, Субисаррете придется отправиться в Ирун, чтобы задать венгру несколько вопросов.

Они возникли сразу же после того, как инспектор просмотрел пленки с гостиничных видеокамер. На просмотр ушла добрая половина ночи, и все это время глаза Икеру мозолил нескладный молодой человек лет двадцати трех – двадцати пяти, с копной черных вьющихся волос, спадающих на плечи. Волосы – самое примечательное в Викторе, лица которого почти невозможно запомнить, настолько оно невыразительно.

У ночного портье и впрямь не слишком много работы. Это понятно даже в режиме ускоренной перемотки. Большую часть времени Виктор просидел за стойкой, не поднимая головы: очевидно, что-то читал. Чуть позже, когда портье поднялся поразмять затекшие от долго сидения конечности, Субисаррета увидел и книгу – толстенный том с заложенным в него ярлычком закладки. Выход из-за стойки был единственным за всю ночь, вплоть до начала шестого утра (вернее, до 5.18, о чем свидетельствовала беспристрастная мерцающая надпись в правом углу).

Ничего настораживающего Виктор не совершил. Всего лишь прошелся по холлу, на ходу засовывая в рот пригоршню мармеладок. Затем, еще толком не прожевав, пару раз подпрыгнул на месте, корча из себя баскетболиста: вскинутая рука, отправляющая в воображаемую корзину воображаемый мяч. После этого Виктор нагнулся, перевязал шнурок на правом мокасине и подошел к входным дверям. Но на улицу так и не вышел, снова вернулся за стойку.

В двенадцать ночи по холлу прошествовала небольшая группа корейцев, спустя двадцать минут – влюбленная парочка средних лет, намертво сцепившаяся руками, и после этого поток возвращающихся из города гостей «Пунта Монпас» иссяк.

Самое интересное началось около пяти утра, когда на ресепшене появились кошки.

Ориенталы из номера двадцать семь, Субисаррета сразу узнал их. Единственное, что осталось за гранью понимания инспектора, – каким образом кошкам удалось достичь стойки незаметно. В 5.09 животных рядом с Виктором не было и в помине, а в 5.10 они уже разгуливали возле гостиничного компьютера, грациозно изгибали спины и пытались выловить конфеты из стоящей тут же небольшой вазы. Инспектор отматывал пленку несколько раз – отматывал и запускал снова, но понять, откуда именно пришли кошки, так и не смог. Не из воздуха же они материализовались?

Похоже, что из воздуха.

Еще более странным выглядело поведение Виктора, никак не отреагировавшего на появление ориенталов. Кошачье хамство и игры с конфетами в вазе могли возмутить и раздосадовать, а могли вызвать умиление или любопытство. Любая реакция была бы оправданной, кроме… полного ее отсутствия. Добро бы Виктор все еще пялился в книгу, но к десяти минутам шестого он уже отложил ее. После чего не закрыл глаза в полудреме – просто откинулся на спинку кресла, забросил руки за голову и сфокусировал взгляд – не на кошках, нет, – на пространстве перед собой.

В 5.18 кошки прекратили суету на ресепшене и уселись на стойке так, что инспектор мог видеть только их спины: ни дать ни взять изящные статуэтки из фарфора, а не живые существа. Очевидно, они смотрели прямо на портье, но на его лице снова ничего не отразилось. Виктор не пытался прогнать их, но и приманивать не стал: словом, вел себя так, как будто находился в холле совсем один. Дорого бы дал Субисаррета, чтобы изображение на пленке оказалось чуть более качественным!.. Однако он имел дело с самой обычной камерой, снимавшей происходящее примерно метров с десяти: понять, что происходит с человеком, какие эмоции его одолевают, с такого расстояния невозможно.

В гляделки они играют, что ли?

В 5.29 ориенталы одержали над Виктором окончательную победу: портье надавил большим и указательным пальцами на глазные яблоки, затем потер подбородок, тряхнул головой (волосы разлетелись по плечам десятком маленьких черных змеек) и положил в рот очередную порцию мармелада. После этого он резко поднялся и направился к лестнице. Ожившие фарфоровые статуэтки, мгновенно спрыгнув со стойки, последовали за ним.

Это была странная процессия.

Человек, идущий чуть впереди, и кошки, семенящие в отдалении, по обе стороны от него. С третьей стороны (там, где находился сейчас Субисаррета) это напоминало конвой. Именно так он и подумал, совершенно спонтанно:

конвой.

Подумал и тотчас попытался отвязаться от дурацкой мысли: кошки – не тигры и не львы, они не представляют никакой опасности. Но ощущение, что кошки конвоируют Виктора Варади, ведут его туда, куда нужно им, а вовсе не ему, не проходило.

Инспектор снова и снова пересматривал это место на пленке: вот портье, он идет к лестнице. Вот кошки, взявшие его в кольцо. Виктор не выглядит зомби или сомнамбулой, все его движения осмысленны: он останавливается возле лестницы, ставит ногу на нижнюю ступеньку и нагибается, чтобы подтянуть шнурок на мокасине (тот снова развязался, никакого с ним сладу!).

Он останавливается возле лестницы – и кошки останавливаются тоже. Терпеливо ждут, пока Варади разберется со шнурком, после чего движение продолжается.

В 5.30 все трое исчезают из поля зрения камеры.

В пять тридцать утра ночной портье Виктор Варади поднялся на второй этаж гостиницы «Пунта Монпас», и там же, приблизительно в это время, произошло убийство. Между пятью тридцатью и пятью сорока, как утверждает судмедэксперт Иерай Арзак. Следовательно, Виктор мог видеть убийцу: либо входящим в номер, либо выходящим из него.

В случае если убийца не вошел раньше и не вышел позже того времени, что Варади пробыл на этаже. Но что в таком случае там делал он сам? Побродил по коридору, попрыгал на месте, корча из себя баскетболиста, заработал три очка за удачно брошенный в воображаемую корзину мяч, постоял на голове, несколько раз отжался от пола, полил не в меру разросшееся растение монстеру (кадка с ней стоит на площадке перед лестницей)… Ничего более остроумного относительно времяпровождения Виктора на втором этаже Субисаррета придумать не может. Конечно, Варади мог подняться наверх по просьбе кого-то из постояльцев, но на ресепшен никто не звонил. Во всяком случае, камера этого не зафиксировала. Устные договоренности? Такой вариант тоже не стоит сбрасывать со счетов, но подтвердить или опровергнуть его может только сам Виктор.

А его телефон по-прежнему вне зоны доступа.

Кошки!

Виктор великодушен и наверняка знал, в каком номере обитают ориенталы, вот и решил собственноручно проводить их, чтобы животные зря не болтались по гостинице. Вариант с водружением кошек в лоно семьи кажется Субисаррете самым логичным, и инспектор наконец-то обретает почву под ногами. Правда, твердой и незыблемой она остается несколько минут, после чего Икера снова начинают одолевать сомнения.

Виктор вел себя так, как будто был один, а кошек рядом с ним и вовсе не существовало. Но даже если отбросить странности в его поведении, даже если отбросить то, что это кошки провожали его, а вовсе не наоборот… Портье должен был постучать в дверь двадцать седьмого номера, чтобы ему открыли. И открыть ему могла только русская Дарья. Когда тебя будят на рассвете стуком в дверь, ты наверняка это запомнишь. Машинально зафиксируешь в памяти. Но на вопрос инспектора «не случилось ли чего-либо необычного между пятью и шестью часами утра» кошачья богиня ответила отрицательно.

Выходит, эпизода с кошками и сердобольным портье не было вовсе и все это – фантазии инспектора Субисарреты.

Или… русская соврала, как соврала насчет Брюгге. Виктор Варади – вот кто должен внести ясность и расставить все по местам, но его телефон не отвечает. Зато Аингеру, несмотря на раннее утро, тотчас же снимает трубку.

– Гостиница «Пунта Монпас».

– Инспектор Субисаррета, – сразу же представляется Икер. – Есть новости от вашего сменщика?

– Никаких.

– Как обстоят дела в отеле?

– А как они могут обстоять после того, что случилось? Все пребывают в унынии… Я имею в виду персонал. А у меня еще пропала сменная рубашка… В общем, ничего хорошего.

– Никто в срочном порядке не выехал?

– Нет.

– Значит, волнений среди постояльцев не наблюдается?

– Нам пришлось снять ленты с двери номера, это нервировало клиентов и вызывало ненужные вопросы…

– Я понимаю.

– Но дверь пока остается опечатанной, не волнуйтесь.

– И не думал волноваться. Все вопросы с номером управление утрясет с вашей администрацией чуть позже. Скажите, Аингеру, этот Виктор… Он что, увлекается баскетболом?

– Насколько я знаю, он не фанат.

– Может быть, играет в какой-нибудь любительской команде?

– Вряд ли. Книжный червь – вот кто такой Виктор. Единственное его развлечение – Аквариум, я как-то встретил его там, опять же с книгой под мышкой. Он сказал, что рыбы действуют на него успокаивающе.

– А у него есть поводы для беспокойства?

– Ну… Поводы для беспокойства всегда есть. Особенно когда зарплата не слишком велика и никак не удается собрать достаточное количество денег на учебу.

– У персонала гостиницы… Тех, кто отвечает за номера… Наверняка есть электронные ключи от всех дверей?

– Единый электронный ключ есть у горничных. Еще один хранится на ресепшене…

– То есть в случае необходимости вы или Виктор можете им воспользоваться?

– Да. Но таких случаев на моей памяти почти не было.

– Вы ведь виделись с Виктором вчера утром?

– В восемь утра. Он сдавал мне смену.

– Ничего необычного в его поведении не заметили?

– Нет, все было как всегда…

– А как бывает всегда?

– Э-э… Перебросились парой фраз относительно погоды, в этом году очень ветреное лето… Я спросил, как продвигаются его дела с университетом… А-а… Вспомнил! Он попросил меня передать маленький пакет в номер двадцать семь.

Вот так новость! Инспектор чувствует легкое покалывание в пальцах: так бывает всегда, когда в непонятном деле вдруг возникает неожиданный просвет. И в абсолютном тумане появляется украшенный разноцветными лампочками и еловыми гирляндами канат, за который можно ухватиться и добрести до места, где туман начинает рассеиваться. Легкое покалывание – именно так: как будто маленький, чрезвычайно потешный фокстерьер по кличке Истина покусывает Икера за кончики пальцев, пытаясь обратить на себя внимание.

– А сам Виктор не мог передать этот пакет по назначению?

– Ему было неудобно беспокоить людей в такую рань. Оттого он и решил прибегнуть к моей помощи.

– И что же было в пакете?

– Ничего особенного. Кошачьи консервы.

– Кошачьи консервы? – Инспектор удивлен и разочарован одновременно. – С чего бы вдруг? Кто-то из жильцов двадцать седьмого номера попросил портье купить корм для животных?

– Нет. Это была инициатива самого Виктора.

– Разве кошки голодают? Я видел их вчера, и они показались мне вполне довольными жизнью.

– Я бы тоже был доволен жизнью при такой-то хозяйке, – позволяет себе вполне понятную мужскую вольность Аингеру. – Кошки не голодают, конечно. Просто они очень нравятся Виктору, вот он и принес им гостинец.

– Значит, Виктор испытывает к кошкам симпатию?

– Он сам мне об этом говорил.

– К кошкам или к хозяйке?

– Ну… – В голосе администратора появляются ревнивые нотки. – Вроде бы у Виктора в детстве была кошка той же ориентальной породы. Когда он еще жил в Венгрии… Вот парень и расчувствовался.

– А… что это за консервы?

– Какие-то английские, очень недешевые. Две маленькие банки, по одной на каждую бестию… В смысле – на каждого ориентала.

– Вы передали их?

– Конечно. Как только они спустились, хозяйка кошек и девчонка… Это было часов в девять утра. Хозяйка еще спросила меня относительно дворца Мирамар[11]11
  Бывшая летняя резиденция испанской королевской семьи; в настоящее время открыта для посетителей.


[Закрыть]. Они как раз собирались туда отправиться, вот и интересовались, как лучше добраться.

– А как русская отреагировала на подарок Виктора?

– Она удивилась.

– Но консервы все же взяла?

– Да, положила их к себе в сумку.

– А возвращаться обратно в номер, чтобы отнести их, не стала?

– Это совсем небольшие банки, очень легкие, они и ста граммов не весят. Да. – Голос Аингеру съеживается до шепота в очередном приступе ревности. – Девушка еще сказала: «Как мило, я тронута! Передайте вашему коллеге, что я тронута и что мы благодарим его за заботу. Впрочем, я сама передам ему это». А потом она спросила, когда он появится. Вот ведь сукин сын!..

– Кто?

– Виктор. Решил таким дешевым способом втереться к ней в доверие…

Аингеру на другом конце телефонного провода запоздало сожалеет, что светлая мысль прикупить кошачьи консервы пришла не ему.

– А саксофонист? – Икер благоразумно переводит тему в другое, не связанное с кошками русло.

– А что саксофонист?

– Его не было с девушкой?

– Нет. Он покинул гостиницу позже, уже после полудня.

– Вернемся к Варади. Вы сказали, что в случае необходимости он может добраться до «Пунта Монпас» за полчаса. Но ведь он живет в Ируне…

– У него есть машина. Старый дурацкий «Форд», та еще развалюха. Ему лет сто, не меньше…

– Сто? Это вряд ли. – Субисаррета не особенно жалует художественные преувеличения.

– Ну, пятьдесят как минимум. Такая длинная дура красного цвета, с парусиновым верхом. В него и сесть-то страшно, только и думаешь, как бы не развалился. Уж не знаю, где Виктор откопал этот раритет… Не иначе как на автомобильной свалке! Однажды он подвозил меня, так я проклял все на свете. Магнитолы там нет, дверные ручки постоянно заедают, и вечные мучения со стеклами. Если опустишь – не поднять толком. И наоборот.

– Номерной знак этого раритета вы, конечно, не запомнили?

– Не задавался такой целью, но могу посмотреть в бумагах… Если вы подождете минутку.

– Подожду.

Спасительный канат, украшенный еловыми гирляндами, больше не просматривается в тумане, ни одна лампочка не горит. И покалывание в пальцах прекратилось само собой; фокс по кличке Истина потерял к Субисаррете всякий интерес, отправившись по своим неотложным собачьим делам: гонять птиц и велосипедистов и задирать ногу на колеса припаркованного черт знает где «Форда» Виктора Варади. И лишь к ориенталам фокстерьер считает за лучшее не подходить.

Или он не замечает их, как не заметил Виктор?

Чем больше инспектор думает о сцене, разыгравшейся на ресепшене, тем гуще становится туман. Сказанное Аингеру («Варади относился к кошкам с симпатией») идет вразрез с поведением портье. Почему Виктор не покормил кошек сам, ведь банки с едой были при нем? Почему он не окликнул их, не погладил, не почесал за ухом?

И что он делал на втором этаже гостиницы?

Портье вернулся на ресепшен в пять сорок четыре утра, так утверждают цифры на пленке. Вернулся один, легко сбежал по лестнице, но поначалу направился не к стойке. Снова подошел к входным дверям: в отличие от прошлого – ночного раза – почти вплотную. Подышал на стекло, поводил по нему пальцем, затем отступил назад на несколько шагов, постоял, склонив голову набок. И только после этого занял привычное место и снова раскрыл книгу.

С одеждой Виктора все было в порядке, ни единого темного пятна, ни единой сомнительной складки; лишь волосы, до того распущенные, оказались забранными в хвост. Неужели четырнадцать минут ушло только на приведение в порядок прически?..

– Вы слушаете меня, инспектор?

– Да.

– Номерной знак – ноль восемь восемьдесят VPJ.

В принципе, для поисков «Форда»-развалюхи номерной знак не так уж важен. Исходя из описаний Аингеру, речь идет о «Thunderbird» — культовом американском авто, не теряющем своей притягательности даже в убитом состоянии. Не то чтобы инспектор хорошо разбирался в марках машин (он рассматривает их как средство передвижения, не более), но Альваро…

Икер снова упирается лбом в раскроенный затылок Альваро, его другу нравилась именно эта машина, так же как она нравилась покойному американскому президенту Джону Кеннеди и Мэрилин. Об автомобильных предпочтениях сладкой парочки ему тоже рассказал Альваро, еще в Доломитовых Альпах. К чему были пристегнуты восторги относительно «Форда «Thunderbird», Икер, честно говоря, позабыл. Но хорошо запомнил описание машины, и кабриолетный парусиновый верх там фигурировал. Или – кожаный?.. Несмотря на наплыв туристов, Сан-Себастьян – город маленький и что-то, отличное от стандартных «Сеатов», «Рено», «Пежо» и «Ниссанов», инспектор заметил бы всегда. Но «Форд-Thunderbird» не попадался ему на глаза ни разу.

Теперь придется искать его целенаправленно.

– Спасибо. Скажите, Аингеру… Туалет для персонала…

– Туалет находится на первом этаже, справа от ресепшена.

– А на втором?

– Вас интересуют именно туалеты?

– Э-э… любые подсобные помещения.

– Там есть комната, где горничные хранят моющие средства. Бельевая…

– Эти помещения запираются?

– Естественно. Но единый электронный ключ подходит и к ним.

– Вы ведь были на ресепшене, когда русская вернулась в гостиницу?

– Вы же знаете…

– Просто уточнил. Это вы рассказали ей, что произошло?

Мгновенно воцарившееся на том конце трубки молчание спустя несколько мгновений сменяется судорожным вздохом:

– Ну… В подробности я не вдавался…

– Вы только сообщили, что произошло убийство.

– Не совсем так.

– Но в целом – так. – У Икера нет никакого желания выслушивать оправдательный лепет Аингеру. – Насколько я помню, она собиралась лично переговорить с Варади. Она удивилась, увидев на ресепшене вас, а не его?

– После всего, что произошло… это было уже не существенно. Виктор… О нем никто и не вспомнил.

– А как она отреагировала на новость… о прискорбном событии?

– Довольно спокойно, я бы сказал – философски.

– Философски? Что значит «философски»?

– Это значит – никак. Поинтересовалась только, можно ли ей и девчонке подняться в номер. И я взял на себя смелость…

– Понятно. Вы скорчили из себя хозяина отеля. И положения заодно. В котором часу они вернулись?

– Точного времени я вам не назову, но, очевидно, в самый разгар следственных действий. А что… У вас возникли какие-то подозрения?..

Даже если бы подозрения и возникли, юнец Аингеру был бы последним человеком, с которым Субисаррета решил бы ими поделиться.

– Еще один вопрос. У вас в гостинице не принято останавливаться с животными, не так ли?

– Это так, – снова жмется Аингеру. – Я уже говорил вам… Но этим милым людям просто невозможно было отказать.

– Почему? Разве они являются постоянными гостями «Пунта Монпас» и имеют определенные привилегии?

– Нет, они здесь впервые. Во всяком случае, на моей памяти. Честно говоря, я думаю, что и Сан-Себастьян для них в новинку.

– Почему вы так решили?

– Потому что девушка расспрашивала меня о Мирамаре. А еще раньше о Дворце конгрессов Курсааль, где проводится кинофестиваль, и других достопримечательностях. Если бы они бывали у нас раньше, такие вопросы не возникли бы.

В чем в чем, а в логике юнцу не откажешь. И общение Аингеру с русской выглядит теперь чуть более разносторонним, чем казалось инспектору: они успели поболтать о важных пунктах приложения туристических сил, не только о жалобах Кристиана Платта на саксофон.

– А кошки могут свободно разгуливать по отелю?

– Н-не думаю… Я видел их только один раз, когда все трое, включая саксофониста, заселялись в номера.

– Надо полагать, горничные, которые убираются в номерах ежедневно, видели их чаще?

– Скорее всего. Но вам лучше спросить об этом у Лауры и Хайат…

– Хайат?

– Это наша вторая горничная. Они с Лаурой работают посменно. Второй этаж целиком лежит на их плечах.

Ночью все иначе.

Именно об этом думает сейчас инспектор: Аингеру видел ориенталов лишь единожды, следовательно, днем они не выходят из номера. А если и выходят, то в холл гостиницы не спускаются. Но ночью все иначе, ночь – их время, и кошки вольны гулять не только сами по себе, но и там, где им вздумается. Только так можно объяснить их появление на ресепшене в ночь убийства. Или в другие ночи, иначе как бы Виктор Варади узнал об их существовании?

Действительно, как?

– Эти кошачьи консервы стали для вас неожиданностью? – спрашивает Субисаррета.

– В каком смысле?

– Их покупка означает, что Виктор знал о кошках из двадцать седьмого номера. А вы утверждаете, что номер они не покидали.

– Ничего я не утверждаю…

– Тогда как ночной портье мог узнать об ориенталах?

– То, что я их не видел, не означает, что не видели другие… Вот и все. Нашептать о них Виктору могли Лаура или Хайат… Или девчонка, у нее шило в заднице…

– Шило в заднице?

– Она очень общительная, только это я хочу сказать.

– Вот как? Она общалась и с вами?

– Со мной лично – нет. Но она разговаривала с Хайат, я сам видел. И с Лаурой. И кажется, подарила ей какую-то мелочь.

– Какую?

– Спросите у нее.

– Эта Хайат… Она ведь не испанка?

– Нет. Приехала откуда-то с Балкан. Кажется, Лаура перетащила ее с прежнего места работы. Женщина небольшого ума, но дело свое знает. И жалоб на нее не поступало.

Вряд ли женщина небольшого ума так уж досконально разбирается в кошачьих породах. Но и без Аингеру инспектору Субисаррете понятно: о кошках Виктор Варади узнал не из третьих рук. Прошлой ночью они навестили его на ресепшене, хотя в непосредственный контакт с портье не вступали. А было еще несколько ночей, и все они зафиксированы на пленке. Которая рано или поздно будет отсмотрена вся, а пока ему нужно найти Виктора.

«Найти Виктора» – главный лозунг сегодняшнего утра и главная задача на сегодняшний день, все остальное может подождать. Пленка – тоже. Не сейчас, потом.

В этом потом есть известное лукавство, потом похоже на тяжелое лоскутное одеяло, которым Икер укрывался в детстве, прячась от собственных страхов. Надежнее убежища не сыщешь, в нем можно – в относительной безопасности – пережить темноту и дождаться первых лучей солнца. Темнота была кошмаром маленького Икера – не потому, что в ней ничего не было видно, как раз напротив: стоило глазам привыкнуть к темноте, как из нее начинали выползать всякие чудовища и монстры, один за другим. Днем они прятались в самых обычных вещах и предметах: в кресле с накидкой из светлого льна, бабушкином зеркале, книжном шкафу, птичьей клетке, похожей на старинный замок с башенками, – птицы там не водились отродясь.

Именно в клетке и заключалось для Икера главное зло; именно оттуда, из готического замка, тянулись к нему щупальца, раздвоенные языки и костлявые скрюченные пальцы. Как было бы замечательно, если бы взрослые, от которых зависит все в этом мире: дед, бабушка или Иисус, поселили бы в замке веселого щегла или длинноклювого зимородка. Или в один прекрасный день пришла бы посылка от Девы Марии – с двумя почтовыми голубями. Но вместо этого пришла посылка от матери – с матросским костюмчиком, который оказался Икеру слишком мал. Возможно, он подошел бы по размеру большому попугаю: их Икер не раз видел по телевизору – широкогрудых, с непомерно длинными красно-голубыми хвостами, с лапами-корнями и глазами-бусинами. Даже такая внушительная птица легко уместилась бы в клетке, но…

Это – очень ценная вещь.

Так всегда говорила бабушка. Клетка – старинная, из красного дерева, с позолоченными маленькими качелями внутри, а перекладина на качелях обита темно-красным бархатом. Островерхие башенки украшены крошечными, не потерявшими цвет флажками: на них можно разглядеть звезды, короны, львов, стоящих на задних лапах, и геральдические лилии. Так можно ли отдать такую красоту на откуп глупой птице, которая немедленно загадит ее, испортит, искромсает в щепы безупречно отполированное веками красное дерево?

Икер – не из тех парней, кто устраивает истерики, если какое-то их желание не исполняется немедленно. Он сам, согласно своему детскому разумению, пытался населить замок живыми существами – из тех, что были под рукой: жуками, гусеницами, прохладными лягушками. Но жуки и гусеницы легко просачивались сквозь прутья, а лягушек выгребала бабушка, после чего Икер, сопровождаемый охами и подзатыльниками, отправлялся в угол и громко (так, чтобы было слышно на кухне, где бабушка готовила обед) читал «Pater Noster».

Сто раз кряду.

А иногда и сто пятьдесят. Молитва – единственная вещь, способная выкроить из лоскутков плохого мальчишки матросский костюмчик хорошего: да так ладно, что он не будет морщить и жать в плечах. В этом была свято уверена бабушка, и дед тоже, и Иисус. И почти наверняка Дева Мария, от которой Икер так и не дождался почтовых голубей.

А еще были бабочки и стрекозы.

Но удержать их в клетке было еще сложнее, чем гусениц. Они… исчезали.

А у Икера никогда не хватало терпения дождаться того момента, когда они исчезнут. Всякий раз он давал себе слово не спускать глаз с клетки, но в какой-то момент обязательно отвлекался на ничего не значащий пустяк. Пустяк был явно в сговоре со стрекозами и бабочками, потому что, когда взгляд Икера снова сосредотачивался на позолоченных качелях и темно-красном бархате, никого внутри клетки не оказывалось.

Пустота.

Самым удивительным было то, что и в комнате ни стрекоз, ни бабочек не оказывалось тоже. Они не садились на книжный шкаф и не прятались под льняной накидкой, не шуршали крыльями в корешке толстенной «Библии». Они как будто растворялись в пространстве комнаты, хотя Икер предусмотрительно закрывал окно и дверь. Икер однажды признался Борлито, что боится темноты, боится бабушкиного зеркала и большой вазы с бумажными цветами – флоксами, розами и пунцовыми мальвами.

Боится клетки.

Клетка произвела впечатление на Борлито, особенно башенки с флагами.

– А если бы там жил кто-нибудь, тебе не было бы так страшно? – спросил он после того, как замок из прутьев и красного дерева был обследован со всех сторон.

– Щеглы – насмешники, – секунду подумав, заявил Икер. – А у зимородков – длинные крепкие клювы. А у попугаев лапы такие же сильные, как руки у дедушки. И крылья… Их крылья подняли бы ветер, самый настоящий ураган. А при урагане и носа из замка не высунешь. Они бы справились с чудищами, каждый из них.

– И даже щегол? Щегол ведь маленький, совсем крошка.

– Щегол – весельчак. Он бы рассмешил чудищ до смерти, захохотал.

– А лягушки?

– Лягушки – холодные, и чудища замерзли бы рядом с ними.

Железная логика Икера вроде бы убедила Борлито, он отошел от замка-клетки, устроился на краешке кресла, которое по ночам превращалось в безглазую тушу носорога, раскрыл блокнот и вытащил простой карандаш из-за уха. А из заднего кармана штанов – плоскую железную коробку с цветными.

– Собираешься рисовать? – забеспокоился Икер.

– Не подглядывай!..

Через пять минут Борлито сделал то, чего прежде не делал никогда: вырвал страницу из своего драгоценного блокнота. Еще через три минуты к вырванной странице присоединилась еще одна, а за ней последовали две другие.

– Вот, – сказал Борлито. – Теперь никого бояться не стоит.