Текст книги "Инспектор и бабочка"

…Их было четверо – рыцарей в шлемах с плюмажами разных цветов: зеленым, оранжево-синим и красно-голубым. Последний – четвертый – плюмаж был украшен шутовскими бубенчиками, и Икер вдруг услышал, как они звенят. Это был совсем тихий звон, но Икеров рот расползся до ушей. В звон бубенчиков вплеталось позвякивание шпор, а на доспехах рыцарей сияли солнце и корона, устрашающе рычали львы и цвели геральдические лилии.

С такими защитниками и впрямь не испугаешься!

– Это мои рыцари? – прижимая рисунки к груди, спросил Икер.

– Твои, – заверил Борлито. – Только оставь раскрытыми двери замка.

Эта идея не слишком понравилась Икеру.

– Почему еще?

– Рыцарям нужна свобода маневра, чтобы защитить тебя… И вообще, никто не должен сидеть в клетке.

– Даже чудища?

– О них не беспокойся.

Икер и не беспокоился. Больше не беспокоился. Он почему-то сразу уверовал, что три несуществующие птицы и один лягушонок, преображенные талантом Борлито в самых настоящих смельчаков, отведут от него щупальца и раздвоенные языки. А костистые пальцы никогда не сомкнутся на горле.

Он едва дождался ночи, так ему хотелось посмотреть на битву титанов. Он больше не цеплялся за бабушку, когда она пришла украдкой поцеловать его перед сном. Украдкой – потому что дед терпеть не мог проявления телячьих нежностей, не порть мальчишку, – заявлял бабушке строгий дед, – если будешь его обслюнявливать и кудахтать над ним, из него никогда не вырастет мужчина.

Бабушка – тоже строгая, но отходчивая: за подзатыльниками всегда следовала конфета, или сладкая капустная кочерыжка, или какая-нибудь другая вкусность, а уж от поцелуя на ночь она и вовсе никогда не отказывалась. Обычно Икер крепко держал ее за запястья во время смазанного пергаментного поцелуя и долго не хотел выпускать их.

– Ну что, что еще? – спрашивала бабушка.

Икера так и подмывало уткнуться ей в передник и рассказать про собственные муки, связанные с темнотой. Но что-то останавливало его, и этим «что-то» была бабушкина болтливость. У нее нет никаких тайн от деда, а дед, едва прознав про страхи Икера, тут же начнет их искоренять. Как он будет делать это – тоже понятно: запрет трусишку в темное место, где сами собой должны произрасти бесстрашие и воля.

Два качества, необходимые мужчине, как правая и левая нога. Как правый и левый глаз, как обе руки. А без чего-то одного (правого глаза – воли и левой ноги – бесстрашия) никто не может чувствовать себя по-настоящему полноценным.

В темноте не так много шансов вырасти, – сказал бы деду Икер, если бы осмелился, – даже у цветка. Больше того, цветы гибнут в темноте, и другие растения тоже, а ведь растения гораздо более выносливые и отчаянные существа, чем человек. Иногда они пробивают камни, просачиваются сквозь бетонные плиты – человеку, а уж тем более маленькому мальчику за ними не угнаться. Конечно, есть еще бумажные флоксы и мальвы, которым все равно, что их окружает – свет или тьма. И в полной темноте ничего особенного с ними не случится. Что ж, можно взять как пример для подражания и их, но тогда бесстрашие и воля тоже получатся бумажными.

Ненастоящими.

И вряд ли обрадуют деда. Точка зрения Иисуса на этот счет не совсем ясна.

Да, в тот вечер все было иначе. И Икер не ухватился за сухонькие бабушкины запястья, как случалось всегда, напротив, выпростал из-под одеяла руки, сжал их в кулаки и вообще – повел себя совершенно независимо.

– С тобой все в порядке? – забеспокоилась бабушка.

– Да.

– Уж не заболел ли ты, часом?

– Нет.

– Точно?

– Не люблю телячьи нежности.

– Неужто? – От изумления у бабушки округлились глаза. – Ну ладно, храни тебя Бог, малыш. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, ба.

Особенно спокойной ночи Икер не ждал, ведь любая битва – довольно шумное мероприятие, она предполагает скрежет клинков, яростные и торжествующие крики победителей, вздохи и стенания побежденных. Но ничего подобного не произошло. То есть до него доносились какие-то приглушенные звуки, и шли они от птичьей клетки, где в каждой из четырех башенок Икер предусмотрительно расположил своих защитников. Нарисованные Борлито на листках, они вовсе не были бумажными, как унылые бабушкины цветы, – самыми настоящими.

Так казалось Икеру, глаза которого потихоньку привыкали к темноте. Где-то там, в самом ее сердце, отважные рыцари обороняли мальчика от чудовищ, и впервые он заснул спокойно. И в эту ночь, и во все последующие: страх ушел навсегда.

Повзрослев, Икер так и не смог вспомнить, куда подевались птичьи листки из блокнота Борлито. Быть может, их выбросил дед или бабушка спрятала их в свой огромный комод, на ту же полку, где лежал так никому и не понадобившийся матросский костюмчик. Или сами рыцари, посчитав, что их миссия исполнена, отправились к какому-то другому мальчишке, нуждавшемуся в защите.

Эта версия кажется предпочтительной даже взрослому Икеру, особенно в период «Джаззальдии», настраивающей самые черствые души на поэтический лад. А в пропаже стрекоз и бабочек нет никакой поэзии, и думать, что рыцари разделили их участь, невыносимо. Даже взрослому Икеру, ибо здесь он снова вступает на территорию тьмы.

Она никуда не ушла, как он ошибочно подумал в детстве. Она просто дала ему передышку, чтобы маленький Икер успел вырасти и стать полицейским инспектором. Озабоченным теперь поисками ночного портье Виктора Варади.

Субисаррета потратил слишком много времени на детальное изучение прошлой ночи, а ведь у Виктора были и другие ночи, не исключено, что и в них происходило что-то интересное. Дни тоже нельзя сбрасывать со счетов: хотя в них вряд ли сыщется Виктор, но почти наверняка обнаружится Кристиан Платт – живой и здоровый, без красной пижамы и пролома в голове.

Кристиан Платт, бывший когда-то Альваро Репольесом, лучшим другом Икера. У Альваро, каким его знал Субисаррета, не было странной татуировки под коленом и уж тем более микрочипа. Вот чего боится инспектор: столкнуться с Альваро лицом к лицу (пусть и на пленке) – и не узнать его. Или – узнать с какой-нибудь другой стороны.

Темной.

Темной, несмотря на светлые волосы. Черноволосый Альваро был, скорее, светлым человеком. Обаятельным и легким, способным покорить любое сердце, не только женское. Что же произошло с тобой, Альваро? Что происходило в каждый из дней на протяжении целых двух лет? Обрывки последних пяти суток, их мелкие крохи зафиксировала пленка, но вряд ли они прольют свет на двухлетнее отсутствие. Куда больше Икер надеется на запросы, посланные в Британию: если уж нельзя ухватиться за Альваро, может быть, всплывет что-нибудь любопытное, связанное с Кристианом Платтом? Еще один запрос он отправил швейцарским коллегам – относительно колоритной троицы со второго этажа. Субисаррета и сам не может объяснить, почему так поступил. Он не подозревает их в убийстве: девчонка слишком мала, ее черный брат-саксофонист – слишком талантлив… Русская? Представить ее хладнокровно наносящей удар бейсбольной битой по затылку беззащитного человека никак не получается. Кошки?.. После вчерашних зыбучих песков в глазах одной из них, после игры в гляделки с Виктором инспектор вправе ожидать от ориенталов чего угодно. Но и они – не убийцы, при всем настороженном к ним отношении. Вцепиться кому-нибудь в горло, полоснуть когтями по коже, даже выцарапать глаза они смогли бы. Но проломить голову?

Такое – ни одной кошке не под силу.

Пару минут Субисаррета развлекает себя тем, что пытается представить кошку, которая держит биту в лапах: получается забавно, но при этом кошка теряет черты животного и приобретает человеческие. И ничего, кроме вечного мультяшного неудачника Тома, не вырисовывается. Том смешной, а то, что случилось в номере Кристиана Платта, вовсе не смешно.

А ведь была еще женщина-кошка! И не одна, целых две, Икер видел фильмы с их участием: голливудская муть, на которую его когда-то таскала Лусия. Имени актрис инспектор не запомнил, лиц – тоже, только облегающие черные комбинезоны из кожи.

Русской пошел бы такой комбинезон.

Почему он подумал о русской?

Потому что оба ориентала принадлежат ей, потому что она нелепо солгала о Брюгге и потому что… Субисаррета не прекращал думать о ней с тех пор, как они расстались вчера вечером. Нельзя назвать эти мысли навязчивыми, они держатся особняком, не привлекая к себе особого внимания. Они ведут себя как кошки, сопровождавшие Виктора Варади к лестнице на второй этаж: чтобы увидеть их, нужно обернуться, остановиться. Когда Икер думал о Лусии, все было понятно: Лусия вызывала вполне определенные желания, другие девушки – тоже. Никаких особых желаний (сосредоточенных, как правило, в районе паха) русская не вызывает. Но Икеру хотелось бы еще раз взглянуть на лицо-папоротник. И хотелось бы, чтобы этот папоротник рос где-нибудь в гордом одиночестве, на чистой почве, свободной от мелких корешков, коротких и жестких кошачьих волос, сгнивших прошлогодних листьев – всего того, что составляет окружение русской Дарьи. Сюда еще можно добавить забитый землей мундштук от саксофона и парочку потерянных ангельских перьев – и картинка будет полной.

«Дарлинг» – так назвал русскую черный принц крови, дарлинг – дорогая.

Звучит фамильярно и немного пошловато, но не исключено, что это всего лишь производная от не слишком удобоваримого русского имени. Если бы Субисаррете представился случай… Нет… если бы они с русской познакомились при других обстоятельствах…

Они бы никогда не познакомились при других обстоятельствах.

И дело не в том, что в гостинице «Пунта Монпас» (как и в любой другой гостинице Сан-Себастьяна) Икер не возник бы в ином качестве, кроме полицейского инспектора. И не в том, что он не смог бы подойти к Дарье на улице (он никогда не знакомился с женщинами на улице). Все намного проще и сложнее одновременно.

Эта негромкая, насмешливая, немного отстраненная девушка как-то связана с убийством. С раной на затылке. Не обязательно той, что явилась причиной смерти Кристиана Платта, и убийство могло быть совсем другим, совершенным не в Сан-Себастьяне, где-нибудь в другом месте. В другое время, которое давно прошло или еще не наступило. Воображению Субисарреты, подстегиваемому «Джаззальдией», легко представить пролом в черепе – как край обрыва.

И на краю сидит она, русская, болтая ногами над бездной.

Инспектор всеми силами пытается отогнать от себя видение, не иначе бессонная ночь виной тому, что оно возникло. И русская, и саксофонист выглядели вполне респектабельно, ангел был мил, как и положено бойкой и живой восьмилетней девочке, и… Не стоит так демонизировать кошек. Не стоит воскрешать маленького Икера со всеми его неизжитыми страхами.

Маленький Икер давно вырос, стал полицейским инспектором, обладающим крепкой волей и немалым бесстрашием. А сейчас ему понадобится еще и удача, чтобы разыскать Виктора Варади.

Глава пятая:
квартира Виктора Варади, Ирун, 24 июля, 10 ч. 10 мин. по среднеевропейскому времени

…Крысиная нора.

Именно это определение пришло на ум инспектору, едва он оказался в жилище ночного портье. Никто не впускал его туда, но проникнуть внутрь большого труда не составило, хотя у Икера и не было электронного ключа от всех дверей.

Смутная мысль о том, что хозяин, скорее всего, отсутствует, брезжила в сознании Субисарреты с самого начала. Поэтому, прежде чем отправиться в Ирун, он заехал домой захватить связку с отмычками (за долгие годы службы ему удалось собрать целую коллекцию), а заодно переодеться и принять душ. Еще пятнадцать минут инспектор потратил на бритье. Более тщательное, чем обычно. А потом размазал по щекам чуть больше одеколона, чем следовало. А потом (чего и вовсе никогда не случалось) минут пять рассматривал себя в зеркале.

Особенным красавцем Икера не назовешь, но ничего отталкивающего в лице нет. Среднестатистическая физиономия среднестатистического мужчины со всеми полагающимися возрасту и полу складками, порами и легкими морщинами. В модели и киноактеры Субисаррета никогда не стремился; не урод – и ладно. Некоторые женщины даже находили его чрезвычайно привлекательным, особенно отмечая пронзительность взгляда, – интересно, как относятся к пронзительному взгляду папоротники?.. Вдруг они решат позвонить и назначить встречу? А на гладко выбритое лицо смотреть намного приятнее, чем на двухдневную неопрятную щетину.

Если русская не позвонит до полудня, придется побеспокоить ее самому, ведь разговора с девчонкой никто не отменял. Кроме того, нужно расставить все точки относительно Брюгге и выяснить у русской, почему она солгала. Джинсы или брюки?

Летние светлые брюки подойдут, а еще – однотонная белая футболка без всяких раздражающих надписей и пиджак. Этот пиджак Икер купил года четыре назад по настоянию Альваро, отвалив за него немалую сумму денег. Иначе, чем помутнением рассудка, акт покупки такой непрактичной (Альваро называл ее «дизайнерской») вещи не объяснить. В случае Икера, разумеется: он слишком много работает, разгребает человеческую грязь похлеще любого ассенизатора, а белые щегольские пиджаки – униформа тех, кто пинает балду. С момента покупки Икер надевал пиджак лишь дважды, все остальное время он спокойно провисел в шкафу. Видимо, пришла пора вытащить его на свет и напялить на себя, чтобы… понравиться русской.

«Понравиться», вот черт! Жалкая предательская мыслишка, всплывшая неизвестно откуда, приводит Субисаррету в ярость, русская здесь совершенно ни при чем! Летний день обещает быть не особенно жарким (ветер с Атлантики уже побеспокоился об этом), так что пиджак не помешает, довольно ему отсиживаться в шкафу.

Из тех же соображений яркого летнего дня, яркого летнего города, которому волей-неволей приходится соответствовать, Субисаррета помыл на ближайшей к дому мойке свой зеленый «Сеат», попутно обнаружив пару новых царапин и столько же сколов на бампере. В другое время он бы и внимания на это не обратил, но если ты хочешь понравиться русской…

Пора освободиться от этого наваждения, только как? Стукнуться головой в лобовое стекло? Попрыгать на одной ноге? Ситуацию мог бы разрядить телефонный звонок от Иерая с новостями о порошке из-под ногтей Кристиана Платта – вдруг эти новости оказались бы из разряда сногсшибательных?

Но Иерай не звонит.

Зато успел отзвониться один из помощников Субисарреты – Микель: он пробивал службы аэропорта на предмет прилетевшего из Барселоны Кристиана Платта.

– Вы слушаете меня, шеф?! – заорал в трубку Микель.

– Да.

– Рейс был транзитным. Женева – Барселона – Сан-Себастьян.

– Ясно.

– Но это еще не все. Женева – не отправная точка. В Женеве Кристиан Платт пробыл всего лишь два дня, а прилетел он… – тут Микель на секунду замолк, видимо, сверяясь с текстом, написанным на бумажке, – …из Бенина.

– Бенин? – Субисаррета удивился даже не географической всеядности Кристиана-Альваро, а тому, что уже сталкивался с упоминанием о Бенине, и совсем недавно. – Бенин? Так-так… Африка, что ли?

– Африка, да. Рейс авиакомпании «Ройял Эйр Марокко», Котону – Женева, с одной пересадкой в Касабланке.

– А Котону…

– …крупнейший город в этом самом Бенине. Финансовая столица и все такое прочее, я о нем пятнадцать минут назад узнал. Мне копать дальше? Или переключиться на что-нибудь еще?

– Попробуй связаться с чертовым Бенином, а там видно будет…

Ничего особенного видно не будет, даже если въедливый, похожий повадками на норную собаку, Микель пророет тоннель до Бенина, а с него станется.

Ничего особенного видно не будет – Бенин слишком далеко.

И он слишком другой, нисколько не похожий на любую из европейских стран, всех вместе и каждой по отдельности, где можно чихнуть в какой-нибудь Португалии, а из какой-нибудь Швеции тебе донесется «Будь здоров!». С Бенином такие штуки не пройдут.

Есть ли среди тех парней, что торгуют на набережных солнцезащитными очками и поддельным «Луи Виттоном», уроженцы Бенина? Даже если есть – никто из них толком не объяснит, что забыл в экзотическом Бенине его друг Альваро Репольес. И что забыл там щеголь Кристиан Платт… Вот Икер и вспомнил, почему само название страны показалось ему знакомым: брошюра по искусству Бенина.

Она была найдена в вещах убитого, в пару к ней шел аукционный каталог. Надо бы изучить оба печатных экземпляра поподробнее. И пристальнее вглядеться в саксофониста Исмаэля, он ведь тоже черный, без всяких примесей, несмотря на фотографию безупречно-белой матери, стоящую подле его кровати в гостинице. Он – африканец, как и ребятишки с набережной, несмотря на швейцарское гражданство. Швейцарское, а Альваро-Кристиан прилетел из Женевы.

Слишком много совпадений на один квадратный метр «Пунта Монпас». Но об этом Субисаррета подумает позже, а сейчас его ждет Ирун.

…Инспектор нашел дом Виктора Варади довольно быстро – в старом, не слишком опрятном квартале, рядом с забитым фурами пустырем. На противоположной стороне пустыря маячил унылый одноэтажный мотельчик, в таком обычно останавливаются на ночь дальнобойщики. Субисаррета несколько раз бывал в Ируне, но ни этого квартала, ни пустыря, ни мотеля не замечал.

Странно.

Еще более странным (вернее, неопрятным) выглядел сам квартал. Такие Субисаррета видел лишь в Картахене и в одном из районов Валенсии, и жили там то ли цыгане, то ли албанцы: не самая благополучная часть населения. Машины, стоящие вдоль тротуара, были под стать домам: старые, обшарпанные и запыленные малолитражки с разбитыми бамперами.

Раритетного «Форда» среди них не оказалось.

Минут десять Икер искал место для парковки, затем ему пришла счастливая мысль припарковаться на пустыре, рядом с фурами и грузовиками.

…Ничто в этом квартале не напоминало о близости яркого и беспечного туристического Сан-Себастьяна, и освежающее дыхание Атлантики сюда не долетало. Да и сам Субисаррета в чистеньком белом пиджаке выглядел инородным телом – для тех, кто, возможно, наблюдал за ним.

И даже – скорее всего, хотя улица была пустынна.

Но провести инспектора было трудно, он кожей ощущал любопытствующие взгляды, устремленные на него из-за приоткрытых дверей, полуспущенных жалюзи, из-за колышущихся занавесей. Когда он уже подходил к дому Виктора, прямо к нему под ноги прилетел грязный футбольный мяч.

Что сделал бы маленький Икер, еще не доросший до пиджаков? Подхватил бы мяч и, недолго подержав его на носке, отправил туда, откуда он прилетел. Взрослый Икер не стал заморачиваться с ударом, просто поставил ногу на мяч и замер в ожидании.

Не прошло и минуты, как к нему подошел парнишка лет тринадцати. Но вплотную не приблизился, остановился чуть поодаль, сунув руки в карманы спортивных брюк из плащовки. Крошечный, щедро залитый дешевым гелем хохол торчал над мутной физиономией мелкого рыночного воришки.

Цыганский засранец. Лет через пять, а то и раньше, он станет головной болью полицейского управления Сан-Себастьяна, но пока относительно безобиден.

– Привет, – сказал инспектор и перевел взгляд на мяч. – Твой?

Засранец надменно кивнул и засунул руки поглубже в карманы; в них явно лежало что-то еще – нож-бабочка? Кастет?

– Знаешь такого парня – Виктора Варади? У него старый «Форд».

Снова надменный полусонный кивок.

– Сделаем так. Ты меня к нему проводишь, а я отдам тебе мяч.

– Сделаем так, – после непродолжительного молчания лениво процедил цыган. – Я вас к нему провожу, а вы дадите мне десять евро.

– Не многовато ли? – шумно удивился Субисаррета. – Я и так знаю, где он живет. В этом синем доме, за моей спиной. Квартира номер 41-Б.

– Пять. Пять евро, и я кое-что расскажу вам о Викторе.

– Идет.

…Дверь подъезда оказалась незапертой, в отличие от собственного дома Субисарреты, в отличие от любого дома в Сан-Себастьяне. Дверь не заперта и испаскужена граффити, в самом подъезде воняет какой-то кислятиной и нет лифта. Наверх, к квартире 41-Б, ведет захламленная лестница. Трудно поверить, что человек, работающий в приличном отеле, выбрал для проживания такую дыру.

Ах да. Виктор копит на учебу в университете, и, должно быть, у него каждый евро на счету. А Субисаррета готов расстаться с целыми пятью за сомнительную информацию от сомнительного мальчишки.

– Нам на самую верхотуру, – заявил мальчишка. – Четвертый этаж.

Никакого другого и быть не может, исходя из номера квартиры: эти сведения потянут не больше, чем на двадцать центов.

– Ты живешь здесь? – спросил Субисаррета, довольно ловко огибая лестничный мусор: пустые банки из-под кока-колы, рваные газеты и полиэтиленовые мешки.

– Нет. Здесь живет Виктор. Вам ведь нужен Виктор?

В доме Виктора не слишком хорошая звукоизоляция. До Субисарреты доносятся обрывки телепередач, чьи-то вздохи и всхлипы, звон посуды, тонкий собачий лай.

– Так что ты хотел рассказать мне о Викторе, дружок?

– Деньги вперед.

– Хорошо. – Поколебавшись секунду, Субисаррета достал бумажник из внутреннего кармана пиджака и вынул купюру в пять евро. Но не отдал ее ушлому цыганскому засранцу – помахал бумажкой в воздухе. – Я слушаю.

– Виктор – нищеброд. И он не водит к себе шлюх.

– Небогато.

– Виктор – странный. У него не все дома. И он должен мне двадцать евро.

– Ничем не могу помочь.

– Вы – не его друг.

– Нет.

– Потому что у него нет друзей. Он никому не нужен. Никому не был нужен до вчерашнего дня.

– А что же произошло вчера?

– Он всем резко понадобился.

– Кому?

– Э-э…

Судя по всему, с купюрой все же придется расстаться.

– Так кому мог понадобиться Виктор Варади?

– Пять евро, – снова напомнил мальчишка.

– Держи.

– Одному типу, – процедил засранец, как только деньги перекочевали в его ладонь. – Раньше я его здесь не видел. Никогда. И одет он был так же, как и вы.

– Да? – озадачился Субисаррета.

– Такой же гребаный чистюля.

– Значит, чистюля искал Виктора?

– Он просто спросил, где живет Виктор.

– И ты его проводил?

– Он сказал, что провожать его не нужно.

– А потом?

– Потом они уехали, Виктор и тот тип. Я видел, как они вдвоем выходили из подъезда. Минут через двадцать. Может, через полчаса. Сели в машину Виктора и уехали.

– Когда это произошло? Днем, вечером?

– Во второй половине дня.

– Ближе к вечеру?

– Около четырех.

– А что это был за тип? Ты можешь его описать?

– Наверное.

– Ну?

– Десять евро, – распялив рот в ухмылке, заявил юный вымогатель.

– Мы договаривались о пяти, – напомнил Субисаррета. – И ты их уже получил.

– За Виктора. А тот тип стоит дороже.

Самое время вынуть полицейское удостоверение. А лучше – ухватить цыганского засранца за грудки и уже потом вынуть удостоверение. Но вместо удостоверения инспектор, тяжело вздохнув, вынимает десятку и сует ее в руки мальчишки.

– Слушаю.

– Он черный.

– Черный?

– Ну да. Черномазый. Негр. Высокий. С такими маленькими косичками на башке…

– Дредами?

– Ну да. Чертова уйма косичек. А еще у него был золотой медальон.

– И кожаные браслеты?

– Браслетов я не видел.

Дреды. Золотой медальон. Все это вкупе с «чистюлей» и «черномазым» выдает в неизвестном Исмаэля Слуцки – саксофониста, проживающего в той же гостинице, где работает Виктор Варади. Что может связывать респектабельного постояльца отеля и человека из обслуги, даже имя которого нет необходимости запоминать? Уж точно не детская дружба.

– Вспомни хорошенько, что сказал тебе тот тип.

– Он спросил, не знаю ли я парня по имени Виктор.

– И все? Фамилию он не называл?

– Нет. Но я сразу понял, о ком идет речь. Виктор здесь один.

– А потом?

– Потом спросил, где он живет.

– Он не знал точного адреса?

– В руках у него была маленькая бумажка, он все время в нее пялился.

– Тот тип… Он был похож на парней, которые шляются по набережной?

– Черномазых барыг со всякой фигней? Нет.

– А на кого он был похож?

Лицо цыганского засранца выражает страдание: очевидно, интенсивная умственная деятельность дается ему с трудом.

– Он был похож на черномазого, – изрекает наконец мальчишка. – У которого водятся денежки. И в каждом кармане по лопатнику.

При первой встрече с Исмаэлем сходные, хотя и не столь вульгарные мысли промелькнули у самого Субисарреты, а еще он подумал о принце крови.

– И что? Ты, должно быть, облегчил его лопатники на пару-тройку монет?

– Нет. – В голосе засранца не слышно сожаления. – К такому за просто так не подъедешь…

А к полицейскому инспектору, значит, можно?.. Икер испытывает совершенно иррациональное желание удавить засранца. Но вместо этого ограничивается вопросом:

– Это еще почему?

– Потому. Связываться с таким – себе дороже.

Цыганские засранцы вне зависимости от возраста – отличные психологи. Разбираться в людях, пусть и интуитивно, – основное условие выживания во враждебном мире. Очевидно, чистюля Исмаэль в глазах мальчишки – намного более серьезная фигура, чем полицейский инспектор Субисаррета; но на чем зиждутся подобные умозаключения?.. Исмаэль – вежливый и воспитанный молодой человек, талантливый саксофонист, от него не исходит никакой опасности. Неужели чумазый щенок увидел в нем что-то, что оказалось скрыто от Икеровых глаз?

– Значит, себе дороже. А со мной…

– Вы просто фараон, – неожиданно заявляет щенок, дернув себя за ухо.

– Откуда ты знаешь? – Субисаррета так удивлен, что невольно повторяет жест щенка.

– Фараонов я чую за километр. Скажете, нет?

– А тот тип? – Недавнее желание прищучить мальчишку полицейским удостоверением растаяло как дым. – Он не фараон?

– Он тот, кто не нравится фараонам. Кого фараонам отродясь не поймать.

Поймать самого мальчишку не составит большого труда, его и инспектора разделяет всего лишь несколько ступенек. Но сейчас Субисаррету занимает совсем не это. И даже не то, что засранец так быстро раскусил его. А вот что означают его слова – «отродясь не поймать»? До сих пор у Субисарреты и в мыслях не было «ловить» Исмаэля, хотя бы и на вранье. Он показался Икеру честным человеком, которому нечего скрывать. Абсолютно лояльным.

Контактным.

Гораздо более контактным, чем его русская спутница.

– На чем он приехал сюда?

– Уж точно не на автобусе.

– На такси?

Мальчишка пожимает плечами:

– Уехали они отсюда на Викторовой колымаге.

– Вдвоем?

– Я ведь уже говорил.

– Может быть, к ним подсел кто-то третий? Молодая женщина?

– Не было никакой женщины. Ни молодой, ни старой.

– А что они делали перед тем, как сесть в машину?

– Ничего. Вышли из подъезда и тут же укатили.

– А как вел себя Виктор?

– Не понял? – Мальчишка снова дергает себя за ухо.

– Ну, может быть, он был взволнован? Испуган? Удивлен?

– Да нет. Виктор и есть Виктор. Он странный.

– Он вел себя странно?

– Он вел себя как обычно. Жрал свои конфеты, только и всего.

– В этом заключается странность? В конфетах?

Ум цыганского засранца безнадежно проигрывает интуиции, уж не подстегнуть ли его работу небольшим денежным вливанием? Взвесив все «за» и «против» и вспомнив презрительную кличку «фараон», Субисаррета решает воздержаться.

– А что он такого сделал, Виктор? – Задавать вопросы намного проще, чем отвечать на них, вот мальчишка и решил облегчить себе жизнь.

– Ничего.

– А черномазый?

– Почему ты называешь Виктора странным?

– Потом сами поймете.

– Когда это «потом»?

– Мы пришли.

Квартира Виктора находится не на лестничной площадке четвертого этажа, куда выходят еще две двери, она расположена на полпролета выше. Огрызок лестницы упирается в деревянную высокую дверь, очень узкую, больше похожую на дверцу платяного шкафа.

«41-Б» выведено мелом на дверце. Мусора здесь даже больше, чем на главной лестнице, и он… выглядит каким-то несвежим. Как будто лежит здесь не одно десятилетие.

– Я пошел, – заявляет цыганский засранец.

– Погоди… Когда он вернулся домой?

– Виктор?

– Да.

– Не знаю, я его со вчерашнего дня не видел. И его колымагу тоже. Обычно она стоит напротив подъезда.

– Ты смог бы опознать того типа?

– Легко. Только он здесь вряд ли появится.

– Откуда ты знаешь?

Ответом Икеру служит топот сбегающих по лестнице ног. Спустя минуту подъездная дверь громко хлопает, и Субисаррета остается один на один с дверью квартиры «41-Б». Искать кнопку звонка бесполезно, ее здесь просто нет. Прежде чем постучать, Икер прикладывает к двери ухо: за ней царит мертвая тишина.

Исмаэль (если это действительно был Исмаэль) и Виктор Варади – не друзья. Что сказал инспектору Исмаэль об утренней встрече на ресепшене? Он и Виктор перебросились парой слов о красоте Сан-Себастьяна, портье посоветовал саксофонисту посетить Аквариум, что еще? Ах да: «Кажется, его звали Виктор. Во всяком случае, это имя было написано у него на бейдже». Просмотренная Субисарретой пленка подтверждает показания Исмаэля. Он действительно вернулся в отель около семи утра и ненадолго задержался у стойки. Постоял несколько минут, облокотившись на нее и склонив голову набок. Виктор отреагировал на пришедшего так же, как отреагировал бы и Аингеру, и любой другой из персонала: почтительное внимание, дежурная улыбка, никаких других эмоций на лице не прочитывается. Жаль, конечно, что разговор, пусть и короткий, записан не был, но вряд ли оба молодых человека говорили о чем-то судьбоносном. О чем-то таком, ради чего имело смысл приехать в Ирун, внедриться в сомнительный цыганский квартал, подняться по захламленной лестнице и выдернуть портье из квартиры. Ни Аквариум, ни другие достопримечательности Сан-Себастьяна этого не стоят.

А что – стоит?

Если это был Исмаэль, почему он не сказал инспектору о визите сюда? Почему упирал на то, что в состоянии идентифицировать Виктора Варади лишь по бейджу на рубашке? В любом случае отправиться на поиски малознакомого человека Исмаэля могли заставить лишь крайние обстоятельства. Связаны ли они с променадом Виктора на второй этаж – в то самое время, когда произошло убийство?..

На стук в дверь никто не отвечает, ни единого шороха за дверью.

Подъезд, до сих пор живший своей жизнью, тоже притих в ожидании: что-то теперь ты будешь делать, инспектор? Вторжение в чужое жилище – уголовно наказуемое деяние, а санкции на обыск у Субисарреты нет. Неужели придется убраться восвояси, поджав хвост?

Как бы не так!

С замком Икер справился довольно быстро, мысленно похвалив себя за то, что прихватил конфискованные когда-то отмычки. Но прежде чем толкнуть дверь в жилище Виктора Варади, бросил взгляд на лестничные пролеты.

Никого.

Неприятных объяснений можно не опасаться, но даже если за ним и наблюдают, местные жители не из тех, кто станет беспокоить звонками полицию. Тем более из-за такого пустяка, как гипотетическое квартирное ограбление. Вот если в квартире окажется сам хозяин – щекотливой ситуации не избежать.

Да и черт с ним.

У Икера найдется о чем поговорить с ним помимо открытой с помощью воровской отмычки двери.

Просочившись внутрь и плотно прикрыв дверь за собой, Субисаррета перевел дух и огляделся: никаких сюрпризов при входе и планировка довольно стандартная – маленький тесный коридор и две двери, выходящие в него. Одна из дверей приоткрыта, за ней угадываются очертания совмещенной с салоном кухни: мойка, переполненная грязной посудой, и боковая панель холодильника.