Текст книги "Змеи и лестницы"

Оказавшись в баре, Вересень сразу понял, почему это место является таким популярным. Отсюда, с террасы, уставленной столиками, открывался роскошный вид на город. Перекличка куполов, дальних и ближних: Исаакий, Спас-на-Крови, Казань; тонкие шпили, протыкающие небо, – Адмиралтейство и почти незаметная Петропавловка; завораживающе четкая геометрия улиц, эх… Вот бы показать все это великолепие дурацкому парню! Мысль о Мандарине пришла в голову Вересня внезапно, и он попытался одернуть себя: Мандарин, хоть и необычный, но все же – кот. А котам совершенно наплевать на архитектуру, удобный лежак или чья-то дружеская шея, с которой можно свесить лапы, привлекают его гораздо больше. Да и сам Вересень явился сюда не для того, чтобы любоваться красотами. Бармен по имени Олег Батов – вот, кто его интересует.

Батов оказался довольно приятным парнем с соломенными, торчащими в разные стороны волосами. Каким-то чудом на этих волосах держалась шляпа с узкими полями; она же придавала бармену залихватский вид. Обе руки были зататуированы едва ли не до плеч: разноцветные, утопающие в цветах драконы свивались в кольца и исчезали под короткими рукавами футболки с надписью «NO HABLARÉ EN CLASE». Футболка показалась Вересню знакомой: пару лет назад точно такую же привез Иньеста – то ли из Барселоны, то ли из Бильбао. Перевод надписи, отпечатанной в столбец с десяток раз, звучал забавно: Не разговаривайте в классе.

– Вообще-то, мы открываемся через полчаса, – широко улыбнувшись, сообщил бармен.

– Очень хорошо. Значит, у нас будет время поговорить.

– Поговорить?

Вересень выложил на стойку удостоверение, и улыбка тотчас же сползла с лица Батова. Теперь он выглядел если не раздосадованным, то обиженным точно.

– Послушайте, я ведь уже все рассказал вашему товарищу.

– Какому товарищу? – Вересень был поражен.

– С такими же корками. Больше мне добавить нечего.

– И по какому делу вас беспокоил… как вы говорите, мой товарищ?

– Разве вы пришли сюда не из-за Крис?

– Из-за кого?

– Кристина. Девушка, которая заглядывала сюда иногда, – бармен щелкнул пальцами, чтобы подобрать наиболее обтекаемую формулировку. – Э-э… чтобы поболтать с клиентами.

– Нет. Меня как раз интересует один из клиентов. Вот этот.

Взяв фотографию, Батов несколько секунд вглядывался в нее. После чего равнодушно пожал плечами.

– Качество хромает, я согласен, – сказал Вересень. – Но другого снимка, к сожалению, нет. Присмотритесь внимательнее. Молодой человек, лет тридцати, темноволосый, спортивного телосложения. Вернер Лоденбах.

– Да хоть бы и Людвиг ван Бетховен. Люди приходят сюда расслабиться, выпить парочку коктейлей. Представляться, а уж тем более предъявлять для этого паспорт вовсе не обязательно.

– Значит, вы не помните этого человека. Он снимал здесь номер около месяца назад.

– Нет-нет, – драконы на руках бармена ощетинились. – Номера снимают ниже. А здесь просто проводят время в компании приятных людей и любуются городом.

– То есть, никакого отношения к гостинице этот бар не имеет?

– Имеет, конечно! Плоть от плоти, так сказать. И чужие здесь не ходят, что совершенно естественно. Только клиенты и их гости.

Вересень решил зайти с другого конца:

– А та девушка, о которой вы упомянули… Кристина?

– Она была гостьей.

– Чьей именно?

– Не кого-то конкретно, – Батов понизил голос и снова прибегнул к эвфемизму. – Гостьей отеля. Ну, вы понимаете… Иногда солидным людям приятно побыть в компании хорошеньких девушек.

– Это называется бордель? – так же шепотом спросил Вересень.

– Это называется эскорт-услуги. Вещь довольно обычная, – бармен подмигнул Вересню, и это могло означать только одно: «ну, что ты из себя целку корчишь, старичок? Все мы – взрослые люди, не первый день на свете живем, понимаем, что к чему». Раскручивать историю с эскорт-услугами совершенно бессмысленно. Это и впрямь обычная и часто практикуемая вещь, а – в случае с отелем «Викинг» – еще и защищенная от несанкционированных посягательств на самых верхах. Так что – лучше заткнуться и промолчать.

НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ В КЛАССЕ!

– Так что же произошло с той девушкой, Кристиной?

– Несчастный случай. Выпала из окна три недели назад.

Никакой видимой связи девицы с Вернером не просматривалось, но Вересень насторожился.

– И каковы подробности?

– Несчастного случая?

– Да.

– Вроде бы мыла окно, поскользнулась на подоконнике – и… – бармен присвистнул. – Двенадцатый этаж. Сами понимаете, шансов выжить у нее не было. Грустная история.

И странная, – мысленно добавил Вересень. Мыть окна в самом начале августе – еще туда-сюда, хотя большинство людей проделывает это весной и в предзимье. Но представить, что этим занималась девица, оказывающая определенного рода услуги состоятельным людям… Что-то здесь не складывается. Не выходит из дерьма ириска, как сказал бы капитан Литовченко.

– Я еще подумал тогда: что-то Крис не показывается. Неужели нашла своего принца? Даже порадовался за нее. А оно вон как вышло…

– Она искала принца? – удивился Вересень.

– Конечно. Она же девушка, а все девушки ищут принца. Чтобы тратить его деньги и ни в чем себе не отказывать.

– Тянет на жизненное кредо.

– У нее было другое кредо.

– Какое же?

– Пора валить. Но сначала – дождаться подходящего средства передвижения. Инкассаторская машина вполне бы подошла. Или поезд, перевозящий золотой запас карликового государства Андорра. Образно выражаясь, как вы понимаете.

– Я так понимаю, что вы были дружны. Если уж она делилась с вами сокровенным.

– Дружны – это громко сказано. Так, болтали иногда. О том, что с ней произошло, я вообще узнал от вашего коллеги.

– Имя коллеги не припомните?

– Погодите. У меня где-то валялась его визитка.

Бармен исчез из поля зрения следователя, и спустя минуту (Вересень потратил ее на изучение винной карты) на стойку вспорхнул кусок картона грязно-бежевого цвета.

РЕЧКАЛОВ ВЛАДИМИР АФАНАСЬЕВИЧ, – значилось в нем. Далее шло место работы Речкалова (прокуратура Калининского района) и несколько телефонов: служебный, домашний и мобильный. В унылой визитке не было никакого подвоха, да и фамилия показалась Вересню смутно знакомой. Нет, по работе они не сталкивались никогда, но вполне могли сидеть рядом на ежегодных отчетных собраниях личного состава.

– Я бы хотел взять ее, если вы не возражаете.

Из-под стойки раздалось нечленораздельное «угу-мм-м», но хозяин цветных драконов показываться не спешил. И Вересень снова принялся за винную карту. Ну и цены здесь ломят, прости господи! Бутылка самого дешевого вина стоила бы следователю половину месячной зарплаты. А чтобы вкусить все прелести вин подороже, пришлось бы взять потребительский кредит. Или вообще – влезть в ипотеку.

– Что-то случилось? – спросил Вересень, когда все сроки ожидания драконов вышли.

– Я – мудак.

Вересень, который слышал в своей жизни и не такие откровения, не особенно удивился.

– Вылезайте-ка. И объясните, что произошло.

Наконец-то возникший на горизонте бармен был явно огорчен.

– Нашел здесь у себя одну бумажку. Которую должен был передать. Совсем из головы вон…

– Может, еще не поздно?

– Поздно, – шляпа на голове бармена закачалась и съехала на затылок. – И ничего с этим не поделаешь.

– А что за бумажка?

– Записка. Крис попросила меня передать эту чертову записку одному человеку. Здесь, в отеле.

– Кому-то из персонала?

– Не смешите.

– Речь шла о постояльце?

– Скорее всего. Она написала ее при мне. Да, теперь я точно вспомнил. Она стояла ровно там, где стоите сейчас вы. Заказала пятьдесят грамм водки и попросила листок бумаги.

– Когда это произошло?

– Месяц назад. Да, точно. Двадцатого июля.

В нос Вересню ударил едва слышный запах ванили. Это не было связано с атмосферой бара, в которой были разлиты совсем другие ароматы – кофейных зерен, сигар и трубочного табака. Это был личный маркер следователя: если ноздри щекочет ваниль – будь внимателен и предельно собран, тебя ждет незапланированное открытие. Та самая случайность, что может сыграть на руку следствию.

– Странно. Вы забыли передать послание, но точно помните день и обстоятельства, при которых оно было написано.

– Ничего странного, – бармен хрустнул пальцами. – В тот день, утром, у меня угнали тачку. А я на ней и недели не откатался, в долги влез, чтобы купить.

– Красный BMW-кабриолет? – зачем-то спросил Вересень.

– Издеваетесь?

– Просто уточняю марку машины.

– Так вы и тачками занимаетесь?

– Иногда.

– Моя была попроще. «Шевроле-Авео» в базовой комплектации. Может, посодействуете в поиске? А то местные сыскари не чешутся. Говорят, слишком много угонов этим летом, и я у них не единственный.

– Давайте вернемся к двадцатому июля.

– А чего возвращаться? Черный день в моей жизни. Пять часов просидел в ментовке, давал показания и всякие бумажки заполнял. Хотел вообще отгул взять, не было никакого желания на работу идти. Но одному в четырех стенах сидеть – еще хуже. Короче, настроение у меня в тот день было на нуле. Только о своей ласточке и думал: какая сволота ее увела. А тут Крис с запиской. У нее настроение тоже было неважнецкое, так что по стопарику мы с ней хлопнули на пару. Вообще-то, я на работе никогда не пью, но тут…

– А почему у нее было неважное настроение?

Батов почесал затылок, отчего его шляпа соскользнула на лоб и закачалась на жестких, как проволока, волосах.

– Принц сорвался, я так думаю. Накануне она сидела с каким-то чуваком. И ушли они вместе. А в тот день она кого-то ждала. Причем кого-то конкретного. Точно! Она ждала.

– Откуда вы знаете? Она сама вам сказала?

– Нет, конечно. Но понять было несложно. Несколько раз к ней подкатывались какие-то деятели. Но она их довольно быстро отшила.

– Обычно она так не поступает?

– Обычно – нет. Недотрогам здесь не место. Только я вам ничего не говорил.

– Само собой, – кивнул Вересень. – И как долго она ждала?

– Так. Пришла она в семь и просидела чуть больше часа. Заказала лонг-дринк, а водку попросила уже у стойки. Я, конечно, не сдержался и выложил историю с моей ласточкой. И сказал, что день выдался паршивый.

– А она?

– Посочувствовала, но в тему не особенно вникала. Понятное дело: тут свои гондурасы чесать не успеваешь, где уж за чужими уследить. А перед тем, как бумагу попросить, Крис заявила, что как бы все не начиналось, все равно кончится паршиво. Как тот день.

– Записка все еще у вас?

– Да. Я потому и вспомнил, что на нее наткнулся. Голова была совсем другим забита, вот и не передал вовремя.

– Давайте ее сюда.

Сложенный вчетверо листок бумаги перекочевал в руки Вересня, а запах ванили стал таким острым, что разом вытеснил все другие запахи.

№ 17 — было написано в верхнем правом углу.

– Что это?

– Номер, в который я должен был отнести записку. Что же еще?

– А почему она сама не сделала этого?

– Может, не хотела видеться с человеком из семнадцатого номера. Или, наоборот, хотела, а того не оказалось на месте. Может, именно его она и ждала.

– Вернер Лоденбах. Человека из семнадцатого номера звали Вернер Лоденбах. Именно о нем я и спрашивал с самого начала.

– Можно еще раз взглянуть на фото?

На этот раз бармен изучал снимок намного дольше.

– Вспомните, не с ним ли была ваша подруга накануне? Это важно.

– Накануне бар был забит под завязку. У меня минуты свободной не было, где уж тут посетителей изучать. Но вроде похож.

– Вроде или похож?

– Да здесь сам черт не разберет, на этой фотографии! – в сердцах бросил бармен.

– А видеокамеры у вас установлены?

– В баре?

– Да.

– Стояли одно время, но это не нравилось клиентам. Сами понимаете уровень. – Драконы взметнулись куда-то ввысь, к перистому облаку, на котором проходило совместное заседание мирового правительства и мировой же закулисы, слегка разбавленное девочками по вызову. – Вот камеры и демонтировали. Но они есть внизу, в холле.

– Понятно. А со своей подругой вы больше не виделись?

– Нет, – Батов шмыгнул носом и попытался изобразить страдание на лице, но вышло не очень убедительно. – Те полста граммов водки были последними.

– Ясно. Ну, что ж, спасибо за помощь, Олег.

– Выходит, я помог?

Получив утвердительный ответ, бармен оживился:

– Ну, так как насчет моей ласточки? Может, и вправду посодействуете? Ты – мне, я – тебе, как говорится… О! Давайте-ка я вам фирменный коктейль забацаю! За счет заведения.

– Это лишнее.

Если бы не бьющая в нос ваниль, Вересень оставил бы просьбу развеселого парня в шляпе без всякого внимания. Но тот передал ему записку, адресованную Лоденбаху, а мог бы и не делать этого. Осталось только прочесть ее и – продвинуться в зияющей тоннельной темноте хотя бы на шаг. Полшага тоже будет достаточно.

– Сделаем так. Напишите мне имена и телефоны людей, которые занимаются вашим делом. А я, со своей стороны, попробую узнать его перспективы.

…Покинув бар и оказавшись в одиночестве, Вересень развернул записку мертвой девушки, адресованную мертвому парню. Он перечитывал ее снова и снова, но никак не мог понять, что она означает.

ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ТИМБУКТУ. НЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО НА ЗЕМЛЕ. А ВЕДЬ Я ПОЧТИ ПОВЕРИЛА В НЕГО. ЖАЛЬ.

Что это еще за Тимбукту? Какое-то географическое название, место на земле. Жизнь в нем не сахар, если верить записке. Любой из дней, как бы он не начинался, заканчивается там паршиво. Разбитым сердцем, разбитыми мечтами.

Бедное дитя.

Вересень вдруг снова подумал о Кате Азимовой. Собственно, мысли о Кате не покидали его все последние два года. Отделившись от остальных мыслей, они заняли в голове Вересня особое место. Потайное – за занавеской, которую никто не отдернет без надобности. Но стоит только подуть даже легкому ветерку, как ткань взметнется парусом, воспарит, и – пожалуйста! – вот она, Катя. Никуда не делась, хотя миллион раз намеревалась уйти. Покинуть Вересня навсегда.

В разное время ветер носил самые разные имена, некоторые из них, несомненно, удивили бы саму Катю.

Сейчас ветер, отдаленно напоминающий африканский самум, назывался Кристина.

У роковой красавицы Азимовой общего с Крис было еще меньше, чем с мальчиками, которых крадут цыгане, – так хотелось думать Вересню. Девушка по вызову, циничная охотница за деньгами и, – если повезет, – за состояниями. Небрезглива ровно настолько, чтобы лечь в постель с кем угодно. Но при этом не лишена романтизма и сентиментальности – об этом свидетельствует текст записки. Составленной весьма недурно, если учесть обстоятельства при которых она писалась. О чем может говорить письмо?

Об обманутых ожиданиях.

Принц оказался банальным проходимцем, но это вызвало в Крис не ярость – сожаление. Ярость сжигает за собой все мосты, вернуться к исходной точке невозможно. Сожаление на такой поступок не способно, не готово; оно оставляет шанс проходимцу снова стать принцем. Оно готово поверить, что все происшедшее – случайность. Что это – не конец отношений.

Не тех отношений, в которые Крис вступала почти ежедневно и которые (как предполагал Вересень) довольно щедро оплачивались, – совсем других. Эти отношения ищет любой человек, иногда – всю жизнь, имя им – любовь и привязанность.

Он снова подменяет понятия, вот черт.

Наделяет гостиничную шлюху душой, полной всепрощения и сострадания. Всему виной записка – изящная и так много говорящая посвященному. Легко представить, что ее писала Катя Азимова, которая носила в сумочке не самые простые книги. А шлюхи vulgaris романтических записок не пишут. Они не моют окон в самом начале августа, – или, на худой конец, нанимают для этого специально обученного человека.

Что произошло между Крис и Вернером Лоденбахом вечером девятнадцатого июля? Известно что. Неизвестно лишь когда и почему всплыл этот хренов Тимбукту. Символом чего он был? Этого Вересень не узнает никогда. А вот разузнать подробности жизни Крис ему вполне по силам: для этого необходимо связаться с Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, ворон ворону глаз не выклюет.

…Прежде чем покинуть отель, Вересень ненадолго задержался на ресэпшене.

– Вы не сказали, что к вам в отель приходил следователь, – мягко попенял он Кириллу. – По поводу одной девушки, которая… иногда посещала бар.

– Разве вы интересовались девушкой?

– Нет.

– Вот видите. А я привык отвечать лишь на поставленные и четко сформулированные вопросы.

– Хорошо. Что вы знаете о той девушке, Кристине?

– Ничего. Здесь бывает много девушек, всех не упомнишь.

– Она была знакома с Вернером Лоденбахом.

– Ну и что? Девушки здесь для того, чтобы знакомиться с клиентами. Это их работа. Моя работа – служба приема и размещения. Никаких точек соприкосновения между мной и этими девушками я не вижу. А вы?

Такого на арапа не возьмешь, – грустно подумал Вересень. Только факты могут припереть его к стене. И ощущение опасности, которое дает информация, узнанная случайно. Очевидно, подобной информацией портье и впрямь не располагает, оттого и ведет себя так вызывающе.

– Хорошо. У вас в холле стоит видеокамера…

– Две видеокамеры, – уточнил Кирилл.

– Я бы хотел ознакомиться с пленками за девятнадцатое и двадцатое числа прошлого месяца.

– Это невозможно.

– Почему? Правила отеля?

– Это невозможно физически. Записи стираются каждые три недели. Так что самое раннее, что отель может предоставить – последний день июля.

Как Вересень мог забыть об этом? Стирать записи с пленок видеонаблюдения – обычная и повсеместная практика. Не только отельная. Уж не этим ли объясняется то, что Вернер Лоденбах всплыл в отчетах всех заинтересованных ведомств лишь спустя месяц после своей гибели?..

* * *

– …Мемориальная доска? – шумно удивился Литовченко. – Уже повесили? Оперативно. Что ж ты молчал? Это дело обмыть надо!

– Доска не моя.

Вересень поморщился: плоская шутка про доску на фронтоне дома преследовала его последние полтора десятка лет. Шутили все – коллеги по работе, немногочисленные приятели по институту и просто знакомые. Это была чисто мужская реакция – женщины до такой глупости не опускались.

Вересень проживал в самом начале улицы Мира, в доме номер шесть, на последнем же – шестом этаже. Ничего примечательного в этом – порядком обветшавшем – строении стиля «модерн» не было. Кроме вышеупомянутой доски, которая гласила:

В этом доме жили

с 1935 по 1941 г.

выдающиеся кинематографисты,

педагоги, народные артисты СССР

СЕРГЕЙ АПОЛЛИНАРЬЕВИЧ

Г Е Р А С И М О В

ТАМАРА ФЕДОРОВНА

М А К А Р О В А

Вересень старался лишний раз на доску не смотреть, чтобы не портить карму себе, а заодно и Сергею Аполлинарьевичу и Тамаре Федоровне – людям, безусловно талантливым, хотя и творившим не в самые лучшие времена. Они уж точно не заслуживали тех неандертальских барельефов, что были привинчены к доске. При этом С.А. был похож на бандюгу, не брезгующего гоп-стопом, а Т.Ф. являла собой классический пример воровки на доверии.

Интересно, как отнесется к сомнительной эстетике доски дурацкий парень?

Вопрос был далеко не праздным, ведь вчера вечером Мандарин переселился к следователю. Этому предшествовали драматические события, которые лишь подтверждали старую, как мир, истину: любовь с первого взгляда существует.

Через день после отъезда Вересня из Ольгино ему позвонил Додик и попросил о встрече.

– Давай в конце недели. У меня очень много дел.

– Ты мне друг? – Додик прибегнул к провокационному приему, чего раньше за ним никогда не наблюдалось.

– Хорошо. Сегодня вечером увидимся.

– Сейчас. Мы увидимся сейчас. Немедленно. Куда мне подъехать?

– А что случилось?

– Вопрос жизни и смерти. Я даже отгул взял.

Они встретились через полчаса, неподалеку от метро «Академическая». В этом районе Вересень бывал нечасто и вряд ли заглянул бы сюда в ближайшую пару лет, если бы не дело Крис. Кристины Бирман, уроженки города Апатиты Мурманской области, 1988 года рождения. Кристина снимала квартиру на улице Верности, что – в контексте ее ремесла – выглядело довольно забавно.

Следователь Речкалов, с которым Вересень увиделся накануне, оказался спокойным и обстоятельным мужиком предпенсионного возраста. И, кажется, хорошим профессионалом, чьему опыту и чутью не было никаких оснований не доверять.

– Несчастный случай, – заявил Речкалов, как только Вересень посвятил его в свои сомнения. – Однозначно. Несчастный случай, нелепая смерть. Дело уже закрыто. Да и в тот вертеп я сунулся для очистки совести.

Под «вертепом», конечно же, подразумевался отель «Викинг».

– Тело обнаружили случайные прохожие в семнадцать сорок пять. Сразу после того, как произошло несчастье. Девица им практически на голову свалилась с высоты двенадцатого этажа. В спортивных штанах, футболке и с тряпкой в руке.

– С тряпкой? – удивился Вересень.

– Ветошь для мытья окон. Если точнее – фибровая салфетка красного цвета, 50 на 50 сантиметров. Была зажата в пальцах.

– Семнадцать сорок пять, – Вересень покачал головой. – Поздновато для мытья окон.

– Мыть окна никогда не поздно, – парировал Речкалов. – Девица выпала из окна кухни. На подоконнике стояло ведро и кое-какие химикаты. Одно из стекол было уже вымыто.

– А что с телом?

– Травмы, характерные для падения с большой высоты. Расположение тела относительно стены дома указывает на то, что она именно выпала. Никто ее не выбрасывал. Да и входная дверь закрывается на ключ, захлопнуть ее, уходя, невозможно. И невозможно закрыть дверь снаружи, если внутри, в замок, вставлен ключ.

– Он был вставлен?

– Да. Балкона в квартире нет, так что и этим путем не уйдешь. Я-то вначале тоже подумал – дело тут нечисто. Учитывая личность девицы и характер ее работы, так сказать, – Речкалов выразительно посмотрел на Вересня. – Но версия насильственной смерти отпала сразу. В нее не стреляли и следов борьбы в квартире обнаружено не было.

– Что с отпечатками?

– Кроме отпечатков самой Бирман – еще несколько, принадлежащих разным людям. В наших базах их нет, – так что, скорее всего, друзья или знакомые, не связанные с криминалом. Соседи сталкивались с ней нечасто, никаких хлопот она не доставляла. Квартира была тихой.

– Ничего интересного в вещах не нашли?

– Абсолютно. В основном – тряпки и косметика, брошюры по йоге, проспекты туристических компаний. Был еще ноутбук, и нам удалось установить сайты, которые она посещала. Кулинария, мода, путешествия – стандартный набор.

– А личная переписка?

– Типичная для девиц ее возраста. Поскольку смерть была естественной, перепиской особенно не занимались. Просмотрели лишь последние по времени письма. Это в основном подтверждение оплаты мобильного телефона.

– Кстати, – оживился Вересень. – Телефонные контакты вы проверили?

Речкалов вынул из кармана платок, промакнул им лоб и пристально взглянул на Вересня:

– Почему вас так интересует эта девица, Борис Евгеньевич? Мне бы хотелось от вас большей откровенности. Все-таки, в одном ведомстве работаем. И цели у нас общие.

– Никакой особой тайны нет. Я расследую убийство Вернера Лоденбаха, гражданина Германии. Дело крайне запутанное, чтобы не сказать больше. Так вот, уже установлено, что Лоденбах и ваша подопечная Кристина Бирман встречались. Возможно даже – состояли в близких отношениях.

Вересень намеренно сделал ударение на слове «близких», и обстоятельный мужик Речкалов поморщился.

– Как вы понимаете, Владимир Афанасьевич, у меня были веские основания полагать, что эти смерти связаны между собой.

– Факты – упрямая вещь, – запыхтел Владимир Афанасьевич. – А они говорят, что в смерти девицы Бирман нет криминальной подоплеки. Но бог шельму метит. Вот он и пометил.

– За что? – изумился Вересень.

– За разнузданность и асоциальный образ жизни. А если вы считаете меня недостаточно компетентным…

– У меня нет никаких сомнений в уровне вашей компетентности. Но отработать все версии я просто обязан.

– Лоденбах… Где-то я уже встречал эту фамилию, – Речкалов постучал безымянным пальцем себе по лбу – звук получился такой, как будто бы невидимый кий разбил невидимую пирамиду. – Вот только где?

– Телефонный контакт? Ноутбук? Записная книжка?

– Не было у нее записной книжки… Вспомнил! Визитка! У этой шалав… у этой, с позволения сказать, девушки в сумочке нашлось с десяток визиток. И визитка Лоденбаха в том числе.

– У вас блестящая память, Владимир Афанасьевич, – мелко польстил Вересень. – Я могу взглянуть на визитку?

– Думаю, проблем не возникнет. А что касается телефона… Незадолго до смерти ей звонили. Примерно за полтора часа или около того. Некая Марина Данилова.

– Подруга?

– Вот и я так подумал. И встретился с этой Мариной. Оказалось, они даже незнакомы лично. Косвенно это подтверждает тот факт, что в журнале входящих звонков значился только номер. Данилова разыскивала своего приятеля, с которым у Бирман, по ее утверждению… м-м… были шашни.

– Что за приятель?

– Какой-то нищий актеришко. Она так переживала, что я посоветовал ей объявить дружка в розыск, если не найдется.

– Не похоже, чтобы среди тех, с кем встречалась Бирман, были нищие актеры. Не того полета птица.

– Эти птички летают на разных высотах, уж поверьте моему жизненному опыту. Иногда могут и к земле прибиться, чтобы гнездо свить.

«Прибиться к земле» (в контексте всего происшедшего) показалось Вересню чересчур циничным замечанием. Да и Речкалов всячески демонстрировал свою неприязнь к покойной Кристине Бирман. В этом было что-то глубоко личное: слабый отсвет когда-то пережитой драмы, – как если бы притязания Владимира Афанасьевича были отвергнуты девушкой, похожей на Крис. С поправкой на время, разумеется.

Визитка, которой разжился Вересень, не добавила лишних красок туманному образу Лоденбаха. Она являла собой образец скромности, хотя и была напечатана на хорошей бумаге с тиснением: только имя и фамилия, без указания места работы, и пара телефонов. Как и следовало ожидать, оба телефона были неактивны.

Абсолютно бесполезная вещь.

Была ли она такой же бесполезной в период близких контактов Лоденбаха и эскорт-девицы?

…Зачем он отправился на улицу Верности, к дому Крис, Вересень объяснить не мог. Трагический инцидент произошел почти месяц назад, и в съемной квартире не осталось от нее ни вещей, ни воспоминаний. Вещи забрали родственники из Апатитов, приехавшие за телом Кристины Бирман; не исключено, что в квартиру уже заселились новые жильцы. Вересню же оставалось смотреть на окна (два крайних от торца) и прикидывать, о чем думала Крис в последние секунды своей жизни. Поняла ли она до конца, что с ней произошло?

Нелепая случайность, так говорит старый, побитый жизнью пес Речкалов. И у Вересня нет никаких оснований не верить ему. Хотя прижизненные фотографии Кристины такой фактор, как случайность, исключали в принципе. С них на Вересня смотрела очень привлекательная темноволосая девушка с надолго запоминающимся взглядом: в нем сошлись показная невинность (так свойственная порочным натурам) и холодный расчет. Представить эту бестию с фибровой (50 на 50 сантиметров) тряпкой в руках не получалось, хоть тресни.

Именно здесь, у места гибели Крис, Вересня и застал звонок Додика.

А вскорости появился и он сам, на кургузой машиненке «ДЭУ Матисс», раскрашенной в корпоративные цвета сети «Эльдорадо».

Вид у Додика был неважнецкий: волосы всклокочены, под воспаленными красными глазами – темные круги; заросший двухдневной щетиной рот изогнут скобкой. Увидев щетину, Вересень забеспокоился: Додик никогда не позволял себе появляться небритым на людях. «Вопрос жизни и смерти», – так он сказал по телефону.

Боря немедленно склонился к смерти, и на смену обеспокоенности пришел самый настоящий ужас. Что, если дурные вести касаются Мандарина? Расставание с дурацким парнем лишь на поверхностный взгляд прошло безболезненно. Вересень торжественно пообещал коту навещать его хотя бы раз в месяц, а (если хозяева не будут против), то и чаще. Он поцеловал Мандарина в маленькую и теплую макушку, потискал напоследок и аккуратно спустил с рук. И в сердце его немедленно поселилась черная тоска, а жизнь потеряла добрую половину своей привлекательности. Вересень сильно надеялся на фактор времени и на собственное благоразумие: в конце концов, это не женщина, не лучший друг, с которым расстаешься навсегда, – всего лишь кот.

И так реагировать на отсутствие в своей жизни кота – верх идиотизма. Если не сказать хуже – зачатки шизофрении. Вересень дал себе неделю на исправление ситуации с идиотизмом и шизофренией, но, к концу первого дня без Мандарина, понял: неделей тут не обойдешься. И продлил срок до двух.

– Что-то случилось? – гаркнул Вересень, когда Додик нетвердой походкой приблизился к нему.

– Случилось!

– Мандарин?

На секунду Вересню показалось, что по волосам Додика пробежали электрические разряды, а из глаз вылетел сноп искр. Вылетел – и сразу погас.

– Почему спросил?

– Просто беспокоюсь. Привязался к нему за две недели…

– Ты меня сколько знаешь?

– Всю жизнь, – Вересень пожал плечами. – С первого класса, то есть. Почти тридцать лет.

– Тридцать лет и две недели – есть разница? – снова заискрился Додик.

– Существенная. Да что произошло-то?

– Что ж обо мне не беспокоишься? Не заслуживаю?

– Так с тобой же все в порядке. Дом, семья… Чада и домочадцы. Дай бог всякому.

– Не в порядке со мной! Не в порядке! И со всеми остальными тоже.

– А с котом? – продолжал гнуть свое Вересень. – С котом – в порядке?

– Он орет, – неожиданно заявил Додик, и из его черных иконописных глаз выкатились две чистейшие слезы.

– Кто?

– Кот. Уже сутки. Не затыкаясь. Всех с ума свел.

Вересень тотчас вспомнил гибель «Титаника» и похолодел.

– Нам уже пообещали дом сжечь. И сожгут. Я бы первый сжег. Хотя кота пристрелить проще. Кота пристрелить тоже обещали.

Теперь Вересня бросило в жар, а на лбу выступила испарина.

– Мозг есть?

– Нет, – честно признался Додик. – Тот, что был, кот вынес. Я бы сам его убил, но Рузанка с Ануш не дали. Велели ехать за тобой.

– За мной? Я-то что могу сделать? Может, ему… кошечка нужна?

– Совсем дурак? – для пущей убедительности Додик покрутил пальцем у виска. – Кошечки ему даром не нужны.

– А что же ему нужно?

– Не знаю, что нужно ему, а мне нужно, чтобы он заткнулся. Ашот хотел его проклясть до десятого колена, а заодно нас всех. Которые привели в дом чудовище.

– Проклял? – запоздало ужаснулся Вересень.

– Пока нет, Рузанка и Ануш держат оборону. Но времени мало.

– Так чего мы тут трем? Поехали. Ты – вперед, а я за тобой.

– Ну, нет. Вдруг ты отстанешь? Поедем на моей.

Нужно было сильно постараться, чтобы отстать от «ДЭУ»-коробчонки, но школьный друг Вересня был явно не в адеквате, и спорить с ним следователь не решился.

До Ольгино они долетели за рекордные восемнадцать минут. Из своей тихоходной малолитражки Додик выжимал сто двадцать, а малейший затык в виде красного света на светофоре заставлял его стонать, биться головой о руль и поминать всех армянских святых и нечестивых. Ольгино встретило их почти полным отсутствием звуков: должно быть, все поселковые собаки сорвали голоса, и лишь один голос оглашал окрестности.