Текст книги "Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь"

– Помоги-и-и-ите! Сестра единственная осталась, мозговитая, но некрасивая-я-я-я-я! А это, рабо-о-отать любит, ой как люби-и-и-и-ит!

Эйверин ошарашенно уставилась на свои сапоги, оглушенная ревом парня. Вот уж не думала она, что так ему насолила.

Через недолгое время все господа оказались на площади, Эйви слышала мерный стук их каблуков, чувствовала тонкий аромат душистой воды, ощущала на себе их взгляды.

Но вот поблизости рявкнул и замолк двигатель кареты, скрипнули раскладные ступеньки. Эйверин задержала дыхание, услышав твердые шаги. Она чувствовала теперь не приятный легкий аромат, а удушливый пряный запах перца и куркумы, что окутал ее с головы до ног. Но было нечто еще, едва уловимое, но вместе с тем очень тяжелое, гнетущее. Эйви захотелось склониться. Она хватала ртом воздух, пытаясь дышать спокойно, но в глазах ее отчего-то потемнело.

Рауфус замолчал, а Эйверин боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу. Вот она, так невыносимо близко! Рассматривает ее пристально и внимательно! Может, повезет?

Но тут с крыши Дома Господ слетели чайки и оглушительным криком разбудили всю площадь. Господа и кандидаты в их слуги оживились, начали переговариваться, пошли торги. Проснулся и Рауфус. Он пронзительно заорал:

– Госпожа-а-а-а-а-а! Возьмите девочку-у-у-у-у! Помрет, ой помрет, госпожа-а-а-а-а!

Эйверин чуть не застонала от досады. Госпожа Полночь могла выбрать ее, но теперь на это не стоило и надеяться.

А Рауфус все больше и больше старался. Его голос теперь стал плаксивым:

– Госпож-а-а-а-а-а-а! Посмотрите на ее ручки! Посмотрите, говорю вам, какая она убога-а-а-а-ая!

– Да, пожалуй… Слишком слаба, – послышался гортанный голос.

Рауфус стыдливо умолк, а Эйверин закусила губу от злости. Флер пряных духов удалялся, решительные шаги вскоре стихли.

– Господа-а-а-а! – упавшим голосом крикнул Рауфус. – Хорошая девочка, которая любит работать. Неужели никто?.. Моя сестра не переживет эту зиму! Неужели вы не понимаете?!..

– Я! Я возьму к себе малютку!

Эйви от удивления вскинула голову и встретилась глазами с молодой госпожой в глупой шляпке с разноцветными перьями. Такие шляпки давно уж никто не носил. Но лицо госпожи светилось добротой и свежестью. Эйверин даже улыбнулась: давно она не видела таких чистых и искренних глаз. Госпожа улыбнулась в ответ, но родинка у левого уголка нижней губы делала ее улыбку кривоватой и чуть печальной.

– Я… я вообще-то шла за продуктами, но брат этой малютки так меня разжалобил, что я не могу ее не взять! Давайте, давайте. – Госпожа кинулась к водителю трамвая. – Я не вижу, какой там у нее номер, но пусть явится завтра к полудню на улицу Гимили, семнадцать!

– Номер четырнадцать – точка – сто сорок девять, – донеслось из громкоговорителя, и Эйверин расслабленно вздохнула. – Явиться завтра на улицу Гимили, дом семнадцать, к полудню!

Глава вторая,
в которой Эйверин является на улицу Гимили, дом семнадцать, к полудню

Ближе к вечеру в городе поднялся страшный ветер. От Желтой горы летел жесткий песок, царапающий глаза и глотку. А визг в подворотнях стоял такой, что горожане попросту страшились выходить из домов. Словно и не ветер это воет высоко и протяжно, а жуткие звери перебрались через городскую стену и теперь рыскают, подыскивая жертв.

Ветер так разошелся, что Эйви забеспокоилась о недавнем знакомце и решила его разыскать. Девочке неожиданно подумалось, что неплохо было бы завести друга. Завтра в полдень она потеряет свободу, и ей наверняка захочется об этом с кем-нибудь поговорить, кому-то пожаловаться. Людям такое не доверишь, но белке – вполне.

Эйверин застегнула мешковатую куртку до подбородка и подвязала полы юбки, чтобы не мешалась при ходьбе. Косынкой девочка закрыла все лицо – и без того помнила дорогу. Вела тонкими пальцами по шершавой стене да считала шаги. Отец с раннего детства учил ее ориентироваться, не полагаясь на зрение. Глаза – штука ненадежная и не вечная. Вдруг кто-то выбьет или станет темно так, что от страха не шелохнуться. Или повалит вот такой пыльный ветер, что не различишь дороги. Чувствовать надо всем телом сразу, только тогда наверняка не собьешься с пути.

Дорогу к парку девочка запомнила так: от Веселой площади идти к счастливому дому, от него к заброшенной усадьбе, а оттуда десять шагов влево, пока не провалишься в выбоину на мостовой. Почувствуешь запах стоялой воды – значит, точно перед тобой Зеленый мост. Тогда нужно крепко держаться, но натянуть на ладони рукава куртки, потому что перила, как и весь мост через Ржавую речку, ужасно старые. Недолго и занозу вогнать из прогнившего дерева. А через сорок шагов от моста начинается стена. Желтая, из грубого камня, не такая красивая, как та, что внутри города, она змейкой оплетает улицы. Нужно идти вдоль нее, пропустив три поворота.

Вот первый провал – влево ушла, кривясь и виляя, улица Рабочих. Эйверин гуляла там на прошлой неделе вместе с Додо. Он показывал ей смешные игрушки, которые делал кузнец, а после обеда они учились прясть у старой Кэм. Эйви вспомнила о солнечном Додо и ужасно расстроилась, что им даже не удалось попрощаться. Теперь, когда они стали слугами, видеться они будут нечасто, а уж о совместных прогулках и вовсе стоит забыть.

Пытаясь выбросить из головы тревожные мысли, девочка дошла и до второго поворота – почти у окраины города ютились обедневшие господа, не свыкшиеся с тем, что их кошельки больше не пухнут от двилингов, а общество, к которому они так привыкли с рождения, их отвергло. На улице Старого Света стояли узкие домишки с хлипкими стенами и прохудившимися крышами. Но зато в каждом из них было что-то особенное. В одном – кованая дверная ручка, в другом – круглое зеркало в позолоченной оправе, а в третьем могли водиться и украшения с драгоценными камнями.

Люди, которые родились господами, отчаянно держались за вещицы из прошлой богатой жизни и отказывались понимать, что серебряная вилка или брошь с огромной жемчужиной совершенно ничего не значат, если ты питаешься объедками.

Третий поворот вел к Старому Рынку, и Эйверин сразу зажала ладонью нос: ветер подхватывал зловонные остатки и швырялся ими в стену и в окна домов. Вонь стояла невыносимая – у девочки даже слезы брызнули из глаз.

Наконец добравшись до парка, Эйви стянула повязку и стала искать дупло пушистого зверька. Чертыхаясь и плюясь песком, она залезала на каждое деревце и внимательно его ощупывала. На пятой попытке ей повезло: ослабевший серый бельчонок забился в самую глубь. Когда Эйверин протянула к нему руку, он даже не дернулся. Только прижался мордочкой к ладони да закрыл черные глазки.

Эйви сунула зверька за шиворот и нехотя поплелась к Старому Рынку. Уговор есть уговор: Рауфусу нужно отдать все накопленные деньги. Ну, или почти все. О сумме они ведь не сговорились.

Девочка обогнула гору мусора и нашла деревяшку, скрытую от посторонних глаз и служившую дверью. Она не подалась. Эйверин громко постучала, подивившись тому, что кто-то перекрыл вход. Изнутри раздался обеспокоенный голос хозяина свалки:

– Кто?

– Рауфус, это я! Открывай скорее!

Деревяшка отодвинулась, и парень, укутанный с головы до ног в плотную ткань, впустил Эйви внутрь.

– Вы зачем закрылись? Я чуть не задохнулась там! – Эйверин стянула с лица косынку.

– Ты? Ты бы не задохнулась, – буркнул парень и пошел вглубь.

Убежище Рауфуса было на удивление просто и надежно. Он вырыл проходы в огромной куче мусора, что за долгие годы скопилась за Сорок Восьмым, обил их досками, которые оставались на разрушенном заводе, натаскал внутрь теплых пледов и одеял. Даже лампы там имелись, причудливые и большие, с мягким желтым светом. Но самое главное было в том, что в жилище хозяина улиц не проникал вездесущий туман, уносящий обычно множество жизней бедняков.

Эйверин даже думать не хотела, скольких людей ограбил и обворовал Рауфус, чтобы создать это уютное жилище. Но нельзя винить того, кто просто хочет выжить и помогает выживать другим.

Она и сама не гнушалась его гостеприимством – зимы в Сорок Восьмом были скорее мокрые, чем снежные. И если в мороз на улице спать еще хоть как-то возможно, то из-под ледяного ливня хочется сбежать как можно быстрее.

Рауфус хмурился и молчал, даже не отпустил ни одной шуточки, пока Эйверин бесшумно шла за ним, вытряхивая песок из спутанных волос и расправляя юбку.

Наконец они подошли к металлической двери: она очень нравилась Рауфусу угловатостью и массивностью. Эйверин иногда думала, что если хозяину свалки суждено было бы стать дверью, то именно такой: покореженной, местами проржавевшей, но очень крепкой и надежной.

Парень постучал, и им тут же открыли. У Эйви волосы зашевелились на затылке: что-то не так. Что-то случилось с компанией разбойников и бродяг. Рауфус словно поджидал ее возле наружной двери, а тут, внутри, было ужасающе тихо. Так тихо, что Эйви даже прокашлялась: не оглохла ли? Но собственный скрипучий голос она услышала, да и завывания ветра все еще доносились снаружи.

Рауфус протиснулся в комнатку, и, когда компания завидела Эйверин, со всех сторон послышались разочарованные вздохи. Девочка даже перестала морщить нос от вони, она ясно ощутила чужую боль и беспокойство. Хозяин свалки снял с лица ткань и отошел к дальней стене. Глаза его покраснели, нос распух.

– Рауфус, ты что, плакал? – Эйви едва не рассмеялась от своего глупого предположения.

Но парень лишь опустил голову и уселся на один из разбросанных на полу мешков. Эйви посмотрела на Хику – долговязую девушку Рауфуса. Ее длинное и несуразное лицо покрывали разводы грязи. Словно она тоже вытирала со щек слезы. Гёйлам, белокожий блондин с тремя крупными желтыми сережками в ухе, тихо бренчал на маленькой гитаре, отрешенно глядя на одну из стен. И даже Суфа – вечно смеющаяся непоседа с красными глазами – сейчас притихла.

– А где остальные? – шепнула Эйви.

– Там, в большой комнате. – Суфа махнула рукой в сторону прохода и стала внимательно рассматривать свои ногти.

– Рауфус, я деньги принесла. – Эйверин повернулась к хозяину свалки. – И… ты не мог бы мне дать немного еды? У меня теперь есть белка.

Рауфус хмыкнул, скривив толстые губы, и подал знак Хике. Она быстро встала, расправила длинную обтягивающую юбку и пошла в сторону большой комнаты.

– Ребята… – Эйви осторожно присела на пол и погладила через рубашку бельчонка. От тепла, а может, и от запаха тухлой рыбы, которым пропиталось все вокруг, он начал приходить в себя. – А где Хайде? – девочка наконец-то поняла, чего так не хватало хмурому жилищу.

Хайде обычно крутился возле старшего брата и неумолкающей болтовней создавал назойливый шум. Но теперь, без этого шума, в каморке стало удручающе тихо и пусто.

Рауфус тяжело вздохнул и впервые со дня знакомства прямо посмотрел на Эйверин.

– Эйв, – сказал он с таким отчаянием, что девочка отшатнулась, – помоги мне, а? Хайде со вчера какой-то был… Ну, это, не такой, понимаешь? А сегодня глаза у него стали… Там туман, а он – дурачок же совсем, понимаешь?

Эйверин вопросительно посмотрела на Гёйлама – самого красноречивого из банды. Парень, почувствовав ее взгляд, повернул голову. Стеклянные сережки тихо звякнули.

– Мальчонка пару дней застывал на одном месте и пялился в стену. Не болтал, не ел даже, а вчерашней ночью и спать не лег. А сегодня, как стемнело, кинулся на улицу. Без защиты, ясное дело, тогда бы мы так не волновались. Мы за ним – а его нет нигде. А теперь Рауфус просит твоей помощи, Ведьма. Ты ведь единственная можешь искать по туману. – Парень презрительно хмыкнул. – Рауфус минуты считал до твоего прихода. И денег нам никаких не надо, и белку, где бы она сейчас ни была, накормим. Сходи только, пожалуйста, Эйверин. Поищи Хайде.

Эйви достала из-за пазухи проснувшегося бельчонка. Он поводил носом и вытаращил глазки, вцепившись когтями в руки девочки.

– Черноглазый, прямо как ты, – усмехнулась Суфа, которой Эйверин нравилась. Пока Эйви не появилась в Сорок Восьмом, Суфу дразнили Ведьмой за красные глаза и волосы с синеватым отливом. Но Эйверин, белокожая, с такими черными глазами, что казалось порой, что они пустые, повергла всех в ужас, когда пошла ночью гулять и вернулась живой. Тогда уж компания и поняла, что пришлой девчонке не страшен плотоядный туман. Прозвище Ведьма навсегда было отдано ей.

Эйви протянула Суфе бельчонка, но он так запищал, что все встрепенулись. От его пронзительного высокого визга закладывало уши, и Эйверин поспешно прижала зверька к груди.

– Эй, дурачок. Ну ты чего? Я придумала тебе имя. Будешь Крикуном? Ну, иди к Суфе, не бойся. – Эйверин вновь попыталась оторвать бельчонка от себя, но он лишь цапнул ее и юркнул под широкий ворот куртки. – Ладно, – девочка зажала кровоточащий палец, – некогда мне с ним разбираться. Оставлю у себя, выживал же он как-то на улице. Я иду, Рауфус, слышишь? Прямо сейчас иду.

Рауфус, словно оглушенный, кивнул. Он понимал, что толку в поисках будет мало. Что сможет найти девчонка через час после того, как на Сорок Восьмой опустился туман?

Эйверин, не прощаясь, натянула на лицо косынку и вышла. Она была почти уверена в том, что уже не найдет Хайде живым. И глаза ее защипало, и нос почему-то намок. Ей нравился светловолосый малыш с пухлыми щечками. Он знал веселые песни и по-доброму улыбался, а это Эйви в людях ценила превыше всего.

Бельчонок поерзал под курткой и перелез сначала на спину, а потом наконец устроился на плече. Он дарил девочке давно забытое тепло чьих-то прикосновений, с ним ей стало намного спокойнее.

Эйверин пролезла под широкой доской и осмотрелась. Ветер стих, и теперь свалку покрывала желтая пыль. Но туман только густел, а Завод тарахтел так, что закладывало уши.

– Ха-а-а-айде! Ха-а-а-айде! Ха-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-айде! – Эйви стащила с лица косынку и пошла вперед, окликая мальчика. Она ни на что не надеялась, но с каждым разом кричала все громче. Ее отец всегда говорил, что нужно попробовать сделать все возможное и невозможное, а уж потом горевать.

Бельчонок вдруг тоже протяжно запищал. Эйви грустно улыбнулась:

– Будем звать вместе, да? Ну, давай. Ха-а-а-а-айде! Ха-а-а-а-айде!

Бельчонок взвыл, надсадно и горько, словно понял, что произошло.

Девочка прислушивалась: вдруг услышит вчерашние голоса? Может быть, мальчика тоже куда-то утащили? А пока она не найдет тело, есть хоть какая-то надежда.

– Ха-а-а-а-айде! Хайде! Ха-а-а-айде! – кричала Эйверин до позднего утра, сорвав голос.

Она не хотела возвращаться в убежище Рауфуса с дурной вестью, поэтому просто пошла на Веселую площадь, отыскала восемнадцатый камень в первом ряду одного приметного дома, вытащила его и сунула в заначку хозяина свалки целых десять двилингов. Ночью Эйви хотела отдать ему только три, но сейчас распрощалась со всеми сбережениями. Конечно, деньги не смогут вернуть Рауфусу брата, но их хватит на еду для всей компании на пару недель. Хозяин свалки точно сейчас не сможет воровать и думать о других, так пусть хоть погорюет вдоволь, успокоится.

От Веселой площади до улицы Гимили дорога была короткая, только пройти ворота да два переулка, но Эйверин кинулась бегом, чтобы больше разузнать о новом доме.

Первое, с чем встретилась Эйви на широкой и просторной улице Гимили, – стойкий запах цветов. Он струился вдоль домов, окутывая их и украшая.

Во дворе дома под номером один сплошь росли абрикосовые деревья, и Эйви едва не подавилась слюной, когда проходила мимо. Даже Крикун вздумал вылезти из-под куртки и вдохнуть сладкий аромат.

Скрип качелей и детский визг слышались у дома под номером пять, а вот от двора одиннадцатого дома доносился запах стоялой воды и птиц: господа держали разноцветных уток.

Дойдя до номера семнадцать, Эйверин обомлела и долго-долго не могла прийти в себя. Ну кто же мог подумать, что самый цветочный, самый душистый, самый праздничный и милый домишко и будет местом, куда ей велено было явиться!

Эйви легко перемахнула через кованый заборчик и как зачарованная побрела по тропинке к дому. Стены из желтого кирпича, крыша синяя и острая, как иголочка, а вокруг окон – резные бирюзовые ставенки.

Девочка аккуратно пробралась сквозь кипучие заросли гортензии, села под окном и стала слушать. Звуки дома часто рассказывали о нем чуть ли не половину всей информации.

– О, господин Бэрри скоро вернется. – Голос женщины дрогнул.

– Ему не угодишь. Не беспокойся, Эннилейн. Чтобы он ни сказал, на свете нет ничего вкуснее твоего пирога! И закрой окно, прошу тебя! Я так задохнусь!

– Хоть бы госпожа Кватерляйн успела вернуться до его прихода, вот был бы праздник!

Эйви почему-то расстроилась, узнав, что госпожи нет дома. Она тяжело вздохнула и прошептала: «Не бойся, Крикун, все у нас будет хорошо».

Бельчонку вдруг вздумалось переползти с плеча на спину, и пушистый его хвост уткнулся в ноздри Эйверин. Она поморщилась, изо всех сил сжала тонкие губы…

– Аа-а-а-апчхи! – оглушительно взорвалось под окном.

На кухне что-то упало, послышалась возня. Над подоконником показалось розовощекое лицо, обрамленное смешными, совсем барашковыми кудрями.

– Позволь спросить: что тебе надо?

Эйверин побагровела от стыда, но быстро вскочила на ноги и четко ответила:

– Мне сказано явиться сегодня к двенадцати. У меня нет часов, поэтому я пришла сюда, как рассвело.

– Ох, ты, выходит, та чудная малышка, которую купила госпожа?! Проходи, проходи! Мы тебя очень ждем!

Лицо расплылось добродушной улыбкой, на пухлых щеках появились глубокие ямочки. Эйверин благодарно кивнула и поспешила к парадной двери. Тяжелые сапоги ее прогрохотали по трем кованым ступенькам, и девочка остановилась. Бельчонок вновь влез на ее плечо и затаился в ожидании.

Створки дверей скрипнули, и Эйви зажмурилась. Она потянулась дрожащими пальцами к груди и тут же их отдернула. Девочка думала, что давно не скучает по дому, что из-за бед, свалившихся на нее, она разучилась по чему-то тосковать. Но в груди засаднило, а в горле застрял противный ком, когда из дома номер семнадцать по улице Гимили потянуло давно забытым уютом. Эйверин вошла внутрь, скинула с ног сапоги и бережно отставила их в сторону.

– Меня зовут Эннилейн!

Женщина, румяная и ароматная, как свежая булочка, протянула девочке теплые руки и крепко сжала тонкие, порядком замерзшие пальчики. Эйви постаралась запомнить прикосновение этих рук. Ей казалось, что такие руки бывают только у тех, кто любит готовить. С другими руками с тестом не сладишь.

– Как хорошо, милая! Будешь мне помощницей! – Эннилейн провела Эйви из уютной прихожей в большой темный зал.

Девочка потянула куртку за ворот: после улицы зал показался ей чересчур душным. Но она глубоко вдохнула и, окутанная ароматом кофе, древесины и старых книг, расслабилась. Дом определенно был ей по вкусу.

Эннилейн велела девочке присесть и подождать прихода госпожи. Когда Эннилейн вышла, девочка с разбегу бросилась на широкое мягкое кресло, стоявшее у завешенного окна. Она едва сдержала радостный смех, рвавшийся из груди. Так тепло и так спокойно на душе у нее не было уже много лет. Крикун недовольно пискнул и перебежал с одного плеча на другое.

Плюшевая обивка обволакивала тело, жар давил на веки, постепенно закрывая глаза. Эйви перетащила бельчонка с плеча на ноги, положила голову на подлокотник и мигом уснула.

Ей снился далекий Кадрас, ее родной город. Он был Четырнадцатым, но по номеру его никто не называл. В номерах таилось что-то обезличивающее, мертвое. А вот Кадрас, Самсвиль, Залдаэйл, Альахтамам, Совинуоки – это словно живые существа, со своим именем, своими привычками, своим характером.

Кадрас называли городом-мудрецом. Белая башня вдавалась в серые скалы, словно посеребренная сединой борода, два круглых сторожевых домика на самой верхушке Мать-горы всматривались во тьму внимательно, пристально. В Кадрасе рано темнело, а ночью было не выйти из дома – так холодно, что никакая одежда не защитит. Но кадрасцы не собирались смиряться с непогодой и терять красоту звездных ночей, а потому крыши домишек застилали большими стеклянными пластами. В Кадрасе устраивали даже дни Стекла, когда горожане собирались вместе и выливали столько стекол, сколько душе их было угодно. И стекла эти создавались особенными – не промерзали они, и пар на них не осаждался. Они всегда были кристально прозрачными, как тающие льдинки.

Эйви помнила, что по центру большой комнаты у них дома стоял огромный круглый диван. Они ложились туда всей семьей: она, мама, папа и дедушка, – смотрели на звезды, болтали и пели песни. А иногда они затаскивали с собой круглый поднос с вяленым мясом, маринованными овощами, мармеладом и терпким травяным чаем. И сытые животы их ликовали, а разговоры тогда не умолкали до самого утра.

Порой над горами плясали разноцветные блики и по дому разливался серебристый свет. В эти ночи никто не говорил, все завороженно молчали.

Вдруг что-то заставило Эйви проснуться. Она сладко потянулась в кресле и задела рукой пестрый абажур напольной лампы.

– Осторожно, древняя вещь.

Эйверин дернулась, потерла кулачками глаза. Она мысленно отругала себя, вспомнив слова отца: никогда не расслабляйся, пока не уверишься в том, что на тебя не нападут!

А сейчас на нее нападали. В кресле у противоположной стены, как раз возле каминной решетки с коваными цветами, сидел мужчина. На вид – лет тридцать, не больше. Эйви всегда безошибочно могла определить возраст. Но по густым каштановым волосам его змейками вились седые пряди. А половина пышных усов и вовсе побелела. Но седина, возраст – лишь детали. Отец учил Эйверин выделять главное. И чем дольше она всматривалась в глаза лилового цвета, тем крепче становилась ее уверенность, что ей здесь не рады.

Эйви поежилась и вцепилась пальцами в шерстку Крикуна. Бельчонок притих и сжался, словно почувствовав, что хозяйка боится.

Вот она – истинная сила. Не в мускулах, которыми щеголял Рауфус, а в одном только взгляде, от которого мурашки по коже.

– У тебя очень черные глаза. Ты – таус?

– Нет. – Эйви даже не поняла, о чем ее спросили, но на всякий случай добавила: – Мой господин.

Мужчина фыркнул в усы и встал. Эйви видела, как его начищенные ботинки движутся к ней, но не могла даже поднять взгляда. Словно неведомая сила заставляла ее раболепно склонять голову и дрожать от страха.

– Посмотри на меня, – велел мужчина.

Эйви закусила верхнюю губу от волнения и помотала головой.

– Не хочешь?

Девочка сжала бельчонка крепче, и он заверещал громко и высоко. Не переносил, когда его тискали. Свободолюбивый зверь.

Страх, окутавший Эйви, лопнул, как мыльный пузырь. Девочка встрепенулась, жадно втянула тонкими ноздрями прогретый воздух. Она удивленно уставилась на господина с лиловыми глазами и крепко сжала зубы, чтобы не выругаться.

– О, Дьяре, мой милый! – В зал ворвалась, как освежающий сквозняк, госпожа Кватерляйн, и широкие каблучки ее застучали по паркету. – Ты уже познакомился с девочкой!

Господин сделал один широкий шаг в сторону двери, лицо его удивительным образом оживилось.

– Дада, здравствуй! – Он раскинул руки для объятий.

Госпожа Кватерляйн легким небрежным жестом сняла с головы огромную, чуть скошенную шляпу с цветными помпонами и передала ее господину. Светлые волосы ее, освобожденные из заточения, тяжело упали до самого пояса. Эйверин даже приоткрыла рот от удивления: никогда прежде не видела она таких красивых женщин. Госпожа о своих преимуществах наверняка знала, может быть, даже втайне гордилась ими, но держала себя так непосредственно и открыто, что становилась еще красивее.

– Подожди, Дьяре! С тобой мы успеем поболтать и обняться! – Госпожа легонько стукнула лиловоглазого господина по щеке, как ребенка, и протянула руки к Эйви.

– Милая моя, моя хорошая! Ох, как худа, как бледна! Ты голодала? Где ты жила? Где твои родители?

– Все в порядке, госпожа. – Эйверин невольно улыбнулась, но глаз так и не подняла.

– Ну же, милая, посмотри на меня, не бойся. – Рука госпожи ласково коснулась подбородка девочки. И хоть внешне госпожа Кватерляйн и казалась тонкой и хрупкой, пальцы ее были холодными и сильными, словно выточенными из камня.

Эйви подняла взгляд и сразу же успокоилась. Зеленые глаза смотрели ласково, нежно. Не крылось в них никакой угрозы.

– Милая, не бойся. Все будет хорошо, да? – Госпожа кивнула и улыбнулась краешком рта.

Она отошла к мужчине и коротко чмокнула его в щеку.

– Дьяре, я с покупками для милой девочки! Такую тяжесть кто-то должен втащить наверх, ну, за мной, скорее, скорее! – требовательно сказала она и, подобрав широкую юбку изумрудного цвета, прыгающей походкой вышла из зала.

Тот, кого госпожа назвала Дьяре, поджал полные губы, постоял минуту, раскачиваясь на каблуках, и тоже двинулся в сторону выхода.

Возле резных дверей он остановился и тихо, чтобы расслышала одна только Эйверин, прошипел:

– Проклятый черноглазый крысенок!

Эйви погладила Крикуна между острыми ушками и поцеловала в холку. Она была уверена, что господин крысенком обозвал не его.