Текст книги "Так плохо, как сегодня (сборник)"

Веля был благодарен Полине и хотел сделать для нее что-то столь же существенное. А что может быть более существенным, чем мастерская…

Веля подошел к большому зеркалу и осмотрел себя с ног до головы. В зеркале отражался красиво стареющий, седой, подтянутый… Прекрасный, чуть загорелый цвет лица – влияние океана и хорошего питания. Зубы – не безукоризненные, но свои. Веля терпеть не мог новые зубы, как клавиши у пианино. Они безусловно старили лицо, и хорошие стоматологи всегда наносили искусственную потраву: царапали, корябали – убирали тупую торжествующую безукоризненность. Безукоризненной бывает только пластмасса, а живое всегда тронуто временем и жизнью.

Веля подошел к телефону и позвонил Полине.

– Спускайся вниз, – сказал он. – Я буду через пять минут.

Волею судеб Веля и Полина жили на соседних улицах. Чтобы дойти пешком от подъезда до подъезда, требовалось пятнадцать минут. А на машине – с учетом сел, завел – пять минут и даже меньше.

Мастерская находилась на последнем этаже с переходом на чердак, двухэтажное помещение, очень красивое, за исключением жаркого лета и осенних дождей. Летом крыша накалялась, нечем дышать, а осенью протекала. В остальном это было просторное стильное помещение, где жили свобода, радость и талант.

Сегодняшний поход к мэру мог окончиться победой. Наверняка мэр вырос на пьесах Вели, и ему будет лестно услужить своему кумиру.

Полина не сомневалась в успехе задуманного, но все же волновалась: а вдруг что-то сорвется. Мэр мог проигнорировать просьбу. У него все просят, а Москва не резиновая. Веля – шестидесятник. Шестидесятники постарели и отбывают по очереди на свалку истории. Сам мэр – молодой еще мужик, а молодые в России не уважают возраст. Это в Грузии почитают стариков и в Азии. А в России имеет место выбраковка возрастом. Ценится только то, что можно использовать: молодость, например, деньги. А прошлые заслуги – они в прошлом.

Полина вглядывалась в перспективу улицы, где должна была появиться машина Вели, старенький «мерседес». Веля купил его подержанным.

Прошло пять минут, и десять, и двадцать. «Мерседес» не появлялся. Полина решила пойти навстречу, чтобы сократить расстояние. Она прошла почти всю улицу, машина не появилась.

Полина свернула на соседнюю улицу, и тут она увидела знакомый «мерседес», уткнувшийся в забор. За забором стояла школа старой постройки, похожая на тюрьму. Полина приблизилась к «мерседесу». В нем сидел Веля, положив голову на руль. Вокруг собрались мужики. Рассматривали машину и Велю.

– Если выпил, зачем за руль садиться? – с осуждением сказал худой мужик.

Полина поняла, что Веля без сознания, с ним что-то случилось. Скорее всего инфаркт или инсульт. Она растерялась и оторопела. В ней как будто замедлился ток крови, и она погрузилась в анабиоз. Своеобразная защита организма от стресса.

Полина тем не менее достала мобильник и вызвала «скорую помощь». «Скорая» приехала через полчаса и отвезла Велю в близлежащую больницу. Полина сопровождала Велю, сидела с ним рядом: он без сознания, она в анабиозе. Было понятно, что к мэру они не попадут, мастерскую она не получит, но какая мастерская…

В приемном покое к Веле никто не подходил.

Полина тыркалась к белым халатам.

– Врачи заняты. Подождите, – отвечали халаты.

Полина никому не объяснила, что больной не просто больной с улицы, а великий Андрей Белицкий. Ей было неудобно требовать дополнительного внимания, поскольку здесь все больные. Здоровых нет.

Прошло полтора часа. Полина подошла к молодому врачу и сказала:

– Он умрет.

– Кто? – не понял врач.

– Веля. Он очень талантливый.

– Перед Богом все равны, – ответил врач. Полина достала мобильный телефон, набрала код Лос-Анджелеса и связалась с Эммой. Она хорошо знала этот телефон.

– Я звоню из больницы, – проговорила Полина. – Веля лежит без сознания, к нему никто не подходит.

– Это кто? – строго спросила Эмма.

– Да так. Никто, в общем.

– Какая больница?

– Больница на Котельнической набережной.

Далее все закрутилось и сплелось. Эмма из Америки позвонила лучшим врачам. Врачи тут же приехали в больницу. Через сорок минут Веля уже был в операционной.

Удалили тромб из сонной артерии. Тромб перекрывал ток крови. Кровоснабжение было восстановлено, но время упущено. Почти три часа мозг голодал, а в таких случаях имеет значение каждая минута.

Организм погрузился в кому. Сознание блуждало где-то в темноте и все никак не могло выйти к свету.

Эмма прилетела в Москву на следующий день. Как ей это удалось? Удалось. Она завязала в узел свою депрессию и превратилась в ракету, которая прорезает все слои атмосферы.

Через сутки Эмма уже сидела у постели своего мужа. Врач сказал:

– Разговаривайте…

– А он слышит? – спросила Эмма.

– Не знаю. Главное, говорите. Не отпускайте его.

– Куда?

– Туда. Он будет держаться за ваш голос, как за веревку.

Врач ушел.

Эмма смотрела на любимого. Он похудел. Ему шло. Выглядел он, как это ни странно – хорошо. На лице не было следов страдания или борьбы. Спокойное, умиротворенное, красивое лицо. Глубокие и мелкие морщины нарисовали свой узор, как мороз на стекле. Морщины ему шли и были знакомы – все, до последнего штриха. Они вместе их нажили.

Эмма сидела рядом. Надо было говорить, и она стала рассказывать всю свою жизнь начиная с детства. Потом всю их общую жизнь, начиная со дня знакомства. Особенно долго она задержалась на том лете, в Крыму, когда Веля ее любил и ехал к ней на машине. В грозу. Небо полыхало от молний, было страшно, тревожно и счастливо одновременно. Набежали знакомые и толпились в дверях ее номера, как хор в греческой трагедии. А потом, последние пять лет, она не жила, а будто провалилась в черный мешок, но Веля был рядом, и ей было КОМУ страдать, кому жаловаться. И она себе позволяла. А сейчас… Веля рядом, но его нет.

А вдруг его не будет рядом? И что тогда будет с ней?..

– Веля… – позвала Эмма. – Пожалей меня. Так плохо, как сегодня, мне еще не было никогда.

Эмма произнесла эту фразу иначе, чем всегда. Обычно она добавляла немножко трагедии, а сейчас – безо всяких добавок. Очень просто, тихо, глубоко.

И Веля услышал. Он уцепился за эти слова и почувствовал, что плывет им навстречу.

Эмма заплакала. Она и плакала по-другому, не ему, а себе.

Веля открыл глаза.

Из темноты постепенно, как будто проявляясь, выплыло лицо – такое родное, такое драгоценное. «Эмма…» – узнал Веля.

Она улыбалась ему сквозь слезы, как Джоконда, и Веля не мог понять: родился он или умер.

Механическая птичка

У гитариста Влада Артемьева категорически не хватало денег. Он решил поговорить с руководителем ансамбля, попросить его прибавить зарплату. Повысить ставку за концерт.

Жена родила второго ребенка (девочку), ушла с работы, сидела дома, что естественно. Жить вчетвером на одну зарплату – это значит сводить концы с концами. Иногда эти концы сводились, а иногда нет. Новая девочка орала по ночам, у нее что-то болело. Врачи стоили дорого, не то что раньше, когда медицина была бесплатная. Сейчас половина зарплаты уходила на врачей. Влад постоянно одалживал деньги у всех подряд, постоянно был кому-то должен. Это вгоняло его в депрессию. Он ходил мрачный и подавленный. Огонек семейного счастья не зажигался, хотя все любили всех, и особенно новую девочку по прозвищу Зайка.

– Поговори с Лариком, – посоветовала жена.

Ларик – это Ларионов. Руководитель ансамбля.

– Бесполезно, – ответил Влад. – Ларик жадный.

– Все жадные. Просто одни это скрывают, а другие нет.

– Ларик не скрывает.

– Может быть, стоит поискать другое место, – предположила жена.

– Не говори ерунды.

Другого места Артемьев не хотел. Он любил свой ансамбль. Они сработались, уважали талант друг друга. Не лабухи, а музыканты – вот что важно.

В ансамбле было два гея и трое нормальных. Геи – Павлик и Гога – образованные, прекрасно воспитанные красавцы, буквально – идеал человека.

Откуда они взялись, геи, и для чего?

У Влада возникла догадка: перенаселение планеты. Это опасно. Не хватит запасов нефти, воды, еды, воздуха, в конце концов. Природа выставила свой ограничитель: гей. Они не размножаются, а все-таки живут, красивые и талантливые. Украшают землю, но не перенаселяют.

Среди птиц тоже попадаются особи без потомства, и те, кто без потомства, помогают выжить всей стае. А семейные заботятся исключительно о своих птенцах. Инстинкт. Значит, нужны и те и другие. То же самое в человеческом сообществе. Геи тоже для чего-то нужны. Природа не ошибается.

– Хочешь, я поговорю с Лариком? – предложила жена.

– Еще чего, – отказался Влад. Он берег жену от унижений.

– А что такого?

– Ничего такого. Кто мужик в доме: ты или я?

Мужиком был Влад. Настоящим мужиком без вредных привычек: не пил, не врал, не волочился за девицами, хотя их вокруг музыкального ансамбля – пруд пруди. И всего остального тоже, включая наркоту.

Влад любил работать, зарабатывать, сочинять хорошие песни и дружить. Но в последнее время включился тормоз по всем направлениям.

– Просто ты устал, – вздыхала жена. – Это мы виноваты. Мы тебя заездили.

Главная виновница, еще без имени и без документов, выглядывала крошечной мордочкой, не подозревая, что она в чем-то виновата.

После репетиции Влад подошел к Ларику.

– Мне надо с тобой поговорить, – начал Влад.

– Говори, – разрешил Ларик.

Красавец в прошлом, Ларик и сейчас, на шестом десятке, был хорош: длинные седеющие волосы, медальный профиль.

Влад заметался мыслями. Можно сказать: мне нужны деньги. Ларик ответит: деньги нужны всем. Влад стоял и молчал.

– Ну? – поторопил Ларик.

– Ну не здесь же… – оттянул время Влад.

– А где?

– Я не знаю… Давай сядем.

– Некогда мне сидеть. Знаешь что, приходи ко мне домой.

– Когда?

– Сегодня в девять.

Влад обрадовался, что пытка отодвигается хотя бы до девяти.

Все оставшееся время Влад репетировал предстоящий разговор. Он скажет: «Мне не хватает зарплаты».

«А ты знаешь, сколько получает директор завода? – поинтересуется Ларик. – Или хирург, от которого зависит жизнь человека? Они получают в два раза меньше, чем ты».

«Но в Америке музыканты такого класса стоят в десять раз дороже!» – возразит Влад.

«Мы же не в Америке живем. Поезжай в Америку!»

«Не хочу я никуда ехать».

«Почему?»

«Не хлебом единым жив человек».

«Ну вот и договорились», – скажет Ларик. И все останется как было.

Значит, надо искать дополнительную работу. Халтуру. А подрабатывать музыкой, играть на свадьбах и корпоративах – значит амортизировать душу, портить нюх, как у гончей собаки. А гончая без нюха – это уже не собака.

Ларик жил за городом. В трехэтажном особняке. Его дом был похож на кинотеатр.

В доме пахло яблоками. Яблоки варили на кухне.

По дому бродили две девушки: дочка и любовница. Дочка была старше.

Ларик сидел на кожаном диване. Перед ним на низком столике – бутылка виски и два тяжелых стакана. Ларик был пьяница и бабник, но это его не портило. Даже наоборот.

Влад приехал ровно в девять. Он никогда не опаздывал и ненавидел тех, кто опаздывает.

– Садись, – пригласил Ларик. – Выпьешь?

– Я за рулем, – отказался Влад.

– Тогда я дам тебе яблочный джем. Очень полезно для пищеварения.

Любовница Жанна принесла блюдце с джемом. Влад проводил ее глазами. Отметил, что у Жанны – очень красивая попка. Лучше лица.

– Может, ты голодный? – проверил Ларик.

– Нет. Спасибо. Я из дома.

Влад взял ложечку и стал есть джем.

– Вкусно? – спросил Ларик.

– Песня… – отозвался Влад.

Джем действительно был сварен грамотно: корица, минимум сахара, не переварен, сохранены все витамины и даже аромат остался прежним.

Влад знал, что от Ларика сбежала жена. Как надо было постараться, чтобы жена-ровесница сбежала от богатого мужа в никуда. Ларик первое время был раздавлен, но скоро обзавелся молодой любовницей, утрата была частично скомпенсирована. Можно поговорить о деньгах, но с чего начать… Влад ел джем и приспосабливался к предстоящему разговору.

– А меня хотели ограбить, – сообщил Ларик.

– Что значит «хотели»? – не понял Влад.

– Я спал ночью. Вдруг просыпаюсь, посреди спальни стоит таджик в маске.

– А откуда ты понял, что он таджик?

– Я потом понял. Слушай. Он стоит. Я лежу. Смотрим друг на друга. Я ему говорю: мужик, ты чего? А он поднес палец к губам: тсс… дескать, тише, не шуми… А сам на цыпочках подошел к балконной двери, вышел на балкон и сиганул с третьего этажа. И тишина. Я встал с кровати, заглянул вниз. Смотрю – лежит на земле, не шевелится. Не могу же я заснуть, если у меня под окном тело. Я выбежал на улицу, подошел, нагнулся, вижу – моргает, а правая ступня как будто рядом отдельно положена. Ну, думаю, сломал. Убежать не может. Спрашиваю:

– Больно?

А он отвечает: «Не очень. Только ты меня не сдавай минтам. Я стоять не могу. А они идти заставят, турма…»

– Тебе не в тюрьму, тебе в больницу надо.

Он закрыл лицо рукой и заплакал. Я думаю: ну что мне с ним делать? «Скорую» вызывать? Пока они приедут, сиди, жди. Легче самому отвезти. Я взял его под руки, волоком дотащил до своей машины, погрузил осторожно и повез в травмпункт. Его просветили на рентгене, говорят: сложный перелом со смещением и сухожилие порвано. Надо в больницу. Вызвали «скорую», приехала быстро. Спрашивают: кто сопровождающий? Я говорю: ну, я сопровождающий. Они: его в больнице не примут. Он иностранец. Я говорю: да какой он иностранец? Таджик. Они: таджики тоже иностранцы. У него медицинский полис есть? Я спрашиваю:

– Тебя как зовут?

– Якуб, – говорит.

– У тебя полис есть?

– Есть.

– Где?

– Где у всех. В штанах.

Он подумал: пенис. Перепутал. Слова похожие – пенис и полис.

– Документ, – говорю я. – У тебя есть с собой документы?

– На преступление с документами не ходят. Логично, думаю. Как в разведку. Если поймают, хотя бы не опознают. Спрашиваю:

– А по моему полису нельзя? – и деньги сую. Врач «скорой помощи» смотрит на деньги и говорит:

– Довезти я довезу, но за больницу не отвечаю. Пришлось ехать до больницы.

Я свою машину бросил возле травмпункта, залез в «скорую». Якуб лежит. Я сижу. Спрашиваю:

– Ты как в дом попал?

– Залез, – говорит. – По труба. Деньги надо.

– Пришел бы как человек. Попросил.

– А ты бы дал?

– Может, и дал бы.

«Сейчас попрошу, – подумал Влад. – Как человек…»

Подошла любовница Жанна. Села возле Ларика, прижалась, как кошечка.

– В общем, приехали мы в больницу. Без документов не принимают. Я говорю:

– Положите гипс, я его обратно заберу.

Они:

– Какой гипс? Здесь операция нужна.

– Ну так сделайте, я заплачу.

– Без документов не имеем права. Он таджик.

– А таджики что, не люди? У них был Омар Хайям, Низами, древнейшая цивилизация.

– Это слова. А надо документ. Не имеем права.

– А выкинуть на улицу, как собаку, имеете право?

Я достал мобильный телефон, стал звонить знакомым из здравоохранения, решил прессовать врача сверху. А потом говорю врачу: давай пойдем коротким путем… И даю ему баксы. Хорошо, что я кошелек с собой захватил. Тот взял деньги и говорит:

– Давайте ваш полис. Я запишу больного на ваш полис. Нас ведь тоже проверяют.

А у меня полис в Москве, на квартире. Говорю:

– Ладно. Завтра привезу.

– Ваш паспорт, хотя бы…

А у меня и паспорта с собой нет. Не буду же я спать в пижаме и с паспортом. Короче, пришлось брать такси, ехать в травмпункт за своей машиной, оттуда на дачу за паспортом и опять в больницу.

– Ты хороший человек, – прожурчала Жанна.

– А у меня не было выхода.

– Мог бы бросить, и все, – подсказала Жанна.

– Я бы бросил, если бы не видел эту ногу. А когда увидел, то караул. Как он будет на такую ногу опираться? Молодой парень, красивый, как из индийского кино.

– А за операцию ты тоже заплатил?

– Естественно. В конверте врачу. И в кассу столько же в рублях. Если сложить все мои расходы, получится сумма, за которой он лез. Так что этот Якуб меня все-таки обокрал.

– С обоюдного согласия, – добавила Жанна и прижалась теснее к теплому боку Ларина. Он поцеловал ее в макушку.

– Ты лучше скажи: что ты здесь топчешься возле меня? Тебе что, ровесников мало?

– Ты обеспечиваешь питание и проживание, – объяснила дочь, проходя мимо.

Жанна игнорировала это замечание. Сделала вид, что не услышала.

– Мне с ровесниками неинтересно. Мне с ними скучно.

– А со мной весело?

– С тобой весело. Ты хороший.

«Сейчас попрошу, – подумал Влад. – Хорошая минута».

– Ларик, – начал Влад и замолчал.

– Что? – спросил Ларин.

– У тебя где туалет?

– Прямо и направо.

Влад не хотел в туалет, но пришлось встать и пойти прямо и направо.

Туалет был просторный, стены обложены кафелем под мрамор. На стене висела клетка с механической птичкой. Влад сел на унитаз и неожиданно для себя громко пукнул. Сработал яблочный джем. И тут же запела птичка. Как это понимать? Птичка призвана заглушать выхлопы кишечника? Или это просто шутка?

Влад подошел к крану, вымыл руки и гулко высморкался. И снова запела птичка. Влад понял, что в игрушке находится механизм, который реагирует на колебания воздуха. А именно – на громкий звук.

Влад вышел и присоединился к компании.

– Ты что-то хотел сказать, – напомнил Ларик.

– У тебя очень смешная птичка. Японская, наверное. Только японцы могут такое придумать.

– Нравится?

Ларик встал с дивана, удалился на короткое время и вернулся с птичкой в клетке.

– На! – Он протянул Владу. – Держи…

– Не надо!

– Бери, бери…

Влад растерянно взял птичку и заглянул в ее личико. Это был воробей или чижик-пыжик. Маленькая птичка с клювиком и круглыми глазками.

«Теперь уж точно не попрошу», – понял Влад.

Жертвоприношение Ларика ограничилось птичкой. Вся его душевная широта была израсходована на Якуба. Ларик платил только с обоюдного согласия, когда он сам этого хотел, и не терпел никакого давления.

Он был разным: хорошим человеком и плохим человеком, щедрым и жадным, порочным и нравственным, благородным и жлобом.

Влад, как механическая птичка, чувствовал своим внутренним устройством колебания Ларика. Он догадывался: Ларик денег не даст. Все будет по-старому, но осадок останется. Отношения пострадают. Ларик не простит вымогательства, а Влад унижения.

Повисла пауза. О чем говорить, когда все и так ясно. Надо прощаться и уходить.

– Ты хочешь, чтобы я тебе повысил ставку за концерт? – прямо спросил Ларик.

– Нет, нет, – испугался Влад. – Ни в коем случае.

– А о чем ты хотел поговорить?

– О новом альбоме. У меня есть стихи, – вывернулся Влад.

– Чьи?

– Ты будешь смеяться. Пушкина.

– Как раз не буду смеяться. Пушкин хороший автор, которого сегодня плохо знают. Жанна, ты знаешь Пушкина?

– Фамилию слышала, а читать не читала, – призналась Жанна.

– Одноклеточный организм. Муха-дрозофила, – заметила дочь Ларика.

– А ты кто? – огрызнулась Жанна.

– Девочки, не ругайтесь, – попросил Ларик. Посмотрел на Влада и сказал: – У тебя хорошие мелодии. Ты – мелодист. Это редкий талант. Твои мелодии запоминаются и застревают в душе.

Ларик замолчал. Влад не понял: это конец фразы или будет продолжение.

– И что? – спросила Жанна, которая тоже не поняла.

– Зачем просить, когда можно заработать? – продолжил Ларик.

– А я и не просил, – отрекся Влад.

– Просил, просил… Только молча.

Ларик плеснул Владу виски в чистый стакан. Это был знак согласия и примирения. Влад выпил.

Алкоголь быстро подействовал. Влад сидел и мечтал и предчувствовал, что завтра же сядет писать новый альбом. Мелодии стояли у горла.

Влад вернулся домой в три часа ночи. От него пахло спиртным, что недопустимо. В руках была клетка с механической птичкой.

– Что это? – спросила жена.

– Результат переговоров. Пример для подражания. К ней с говном, а она поет…

– Выпил… – определила жена. Взяла клетку. Вгляделась в птичку. – Какая милая…

В конце лета к Ларику зашел Якуб.

Ларик неожиданно обрадовался, как будто увидел близкого родственника. Якуб свободно передвигался на обеих ногах, никаких следов травмы. Молодые кости прочно срослись.

В руках Якуб держал большую белую дыню. – Тебе… – Якуб протянул дыню Ларику. – Сорт «торпеда». Половина сахар, половина мед…

Дыня действительно была очень сладкая.

Чужие проблемы

У меня была подруга. И есть. Ведущая актриса ведущего театра. Она приехала из Харькова, чтобы завоевать Москву. И завоевала.

У подруги была дочь. И есть. Людка. Только раньше она была маленькая, а сейчас молодая.

Моя подруга оставила годовалую дочку в Харькове, в каком-то интернате или в детском доме, не знаю точно. Больше оставить было негде. Ни мужа, ни родителей у подруги не было, только одна, но пламенная страсть к театру. Бог заложил в нее актерский талант, и этот талант распирал ее, вопил и рвался наружу.

Подруга изредка ездила в Харьков, навещала дочь, привозила ей гостинцы: сладости, игрушки. Пробыв положенное время, подруга уходила, и на Людку тут же нападали дети постарше и все отбирали. Людка пыталась защитить свои кульки и коробки, но ее били и все равно отбирали. Так что лучше было сразу отдать и не сопротивляться. Единственное, что позволяла себе Людка, – горькие рыдания и вой на всю округу, но на вой не обращали внимания. В этих стенах всегда кто-то выл.

Потом Людка подросла и пошла в первый класс.

Подруга на каникулах привезла ее в Москву, и тогда я впервые увидела девочку. Мы познакомились. Она доверчиво вложила свою маленькую горячую ручку в мою ладонь. Спросила:

– А что ты мне принесла?

Я смутилась и сняла со своей шеи янтарные бусы. Оставить девочку без подарка было невозможно.

Девочка понюхала янтарь, потом лизнула. Большие глазки и острое личико делали ее похожей на белочку.

Подруга посмотрела на нас, и в ее голове созрел план.

– Возьми ее сегодня к себе ночевать…

Я посмотрела на подругу с некоторым замешательством. У меня были свои планы на вечер и на ночь.

– Понимаешь, мне завтра с утра на репетицию. Я не могу бросить ее одну в квартире, а тащить в театр не хочется. Куда я ее там дену? Пусть она у тебя переночует, а в три часа я за ней заеду.

Подруга не спрашивала, а ставила перед фактом. Ее можно было понять. На репетиции она не сможет погрузиться в роль и будет чувствовать себя как рыба на крючке.

Мои планы не столь существенны, их можно поменять в конце концов.

Я решила пожертвовать романтическим вечером во имя дружбы. Забрала Милочку – тогда она была Милочка, Людкой стала позже. Привезла к себе домой.

У меня не было детей, и я с удовольствием возилась с семилетней девочкой. Поставила под душ, поливала теплой водичкой ее хрупкое тельце. Нет в мире ничего более красивого и трогательного, чем маленькие люди.

Потом я кормила Милочку и уложила спать в большую комнату на диване, а сама ушла в спальню.

– Не закрывай дверь, – попросила Милочка. – Оставь щелку.

– Хорошо, – согласилась я и оставила щелку.

Я села за стол и стала переводить стихи по подстрочнику. Мое рабочее место – в спальне, поскольку я люблю маленькие помещения.

Рифмы сами прыгали на чистый лист. Работа шла, вернее, бежала впереди мысли. Почему бы это? А потому что за стеной на моем диване спала маленькая девочка, милая, как белочка, и такая же беззащитная, зависимая от котов, от собак, от холода и голода. В моей груди было тепло от любви, кровь бежала быстрее, и мозги крутились энергичнее.

Я легла спать в час ночи, а проснулась в два.

Возле меня стояла Милочка в моей ночной рубашке. Длинная белая рубашка делала ее похожей на привидение.

– Я боюсь, – сообщила Милочка. – Я лягу с тобой.

Она не спрашивала, а ставила перед фактом. Влезла ко мне под бок и тут же засвистала носиком. Заснула.

Ночь прошла, как на вахте. Я спала урывками, проваливалась в забытье, потом возвращалась в явь. Лежала, смотрела в потолок, слушала детское дыхание. Я испытывала неудобство и счастье. Два в одном. Я не понимала свою подругу, которая добровольно отказывалась от материнства ради лицедейства. Все-таки жизнь первична, а все остальное вторично. Все остальное – это театр, стихи, роли… Все это – работа разума, воображения, химия, короче. А маленькая девочка с глазами, как у белочки, легким дыханием… Как можно менять одно на другое. Но это не мои проблемы. Это проблемы моей подруги.

В следующий раз белочка появилась через десять лет, уже не Милочка, а Людмила – семнадцатилетняя молодая кобылка. Попка у нее была, как рюкзачок туриста, набитая молодой плотью. Глазки – прежние, как у белочки, зубки немножко вперед. Грызун. Она покинула Харьков и переехала к матери окончательно.

За эти десять лет моя подруга – кстати, ее зовут Светлана – набрала козырей в свою колоду. Она стала богата, знаменита и даже купила дом в ближнем Подмосковье. У Светланы появился гражданский муж Юра. Она не торопилась расписываться с ним официально. Ждала, может, подвернется кто-нибудь получше, но ничего стоящего не подворачивалось, а барахла – сколько угодно. Светлана оставалась с Юрой. Лучше такой, чем никакого.

У меня тоже появился гражданский муж, на шесть лет моложе. Мне тридцать семь, ему тридцать один. Он был легкий, прыгучий и хозяйственный. Быстро передвигался в пространстве, как кузнечик. Любил подпрыгивать с поднятой рукой, как будто пытался сорвать грушу, висящую высоко. Обожал анекдоты и знал их великое множество. В компании всех перебивал, чтобы рассказать очередной анекдот.

Я не относилась серьезно к нашей связи. Рассчитывала на месяц-другой, но прошло уже пять лет, а Кузнечик все прыгал и сыпал анекдотами, и они у него не кончались. Где он их брал?

Единственно, что у него было красиво: тело. Оказывается, мужская красота тоже привлекает. И, столкнувшись с красотой, с совершенными пропорциями, – уже не согласишься с пузом, с подвисшей кожей, с валиками на спине, которые называются «жопины уши».

Но вернемся к Людмиле.

Семнадцатилетняя Людка приехала из Харькова с аттестатом зрелости и беременностью восемь недель. Матери ничего не сказала. Боялась.

Прибежала ко мне, стала умолять, чтобы я нашла врача. Хотела избавиться от нежелательной беременности.

– Не буду. Я верующая, – решительно отказалась я. – Обратись к кому-нибудь другому.

– Но я никого не знаю. У меня никого нет, кроме вас.

Людка умоляюще сложила лапки.

– Я не хочу быть соучастницей в убийстве, – отрезала я.

– Какое убийство? Клетка. Эмбрион.

– Через восемь месяцев это будет человек. Нет. Нет и нет.

Все кончилось тем, что Людка упустила все сроки и родила мальчика Арсения.

Когда она впервые увидела его выпуклый лобик, ее охватил ужас от мысли, что она хотела убить эту крошку вместе с его лобиком, ручками и ножками. Какое счастье, что судьба уберегла ее от этого шага. Она благодарила Бога, хотя надо было благодарить меня.

Светлана репетировала Марину Мнишек, ей было не до внука, тем более что он орал по ночам, не давал спать.

Арсику нашли няню и сослали его на дачу в ближнее Подмосковье.

Первый год Людка не могла и не хотела отлепиться от сына и торчала на даче. Но через год, бросив кормить, оторвав от груди, Людка вернулась в Москву с благими намерениями: поступить в вуз.

Она стала постоянно появляться в моем доме. Кузнечик учил ее играть на гитаре. Обнимал за спину. Я не ревновала. Они больше подходили друг другу, у каждого по три извилины в мозгу и ничего святого.

Я спрашивала Людку:

– А кто отец Арсика?

– Без понятия, – отвечала Людка.

Я ненавижу этот оборот. Можно ответить: не знаю. Или: понятия не имею. Но «без понятия» – в этом обороте есть что-то безнадежно жлобское.

– Как же так? – удивлялась я. – Ты что, не помнишь, с кем ты спала? Ты была пьяная? Или это было групповое изнасилование?

– Мы сдали на аттестат зрелости… – неопределенно отвечала Людка.

– И ЭТО был последний экзамен?

Людка пожимала плечами. Не хотела говорить или действительно не помнила.

– Ну, а на кого похож ребенок? – допытывалась я.

– Ни на кого. На себя.

Людка – не хитрая. Она действительно не помнила и, что самое интересное, – не стеснялась своего неведения. Такие судьбоносные события: первый мужчина, потеря девственности, беременность, – и она не помнит, КТО…

– Ну, хоть приблизительно, – добиваюсь я.

– Без понятия…

– Опять «без понятия», – раздражаюсь я.

– Да отстань ты, – взрывается Кузнечик. – Чего пристала? Какая разница? Главное – ребенок. Ребенок есть, и все!

Я соглашаюсь. Действительно, чего пристала? В некоторых религиях отец вообще не учитывается. Национальность – по матери.

Мать – это всегда наверняка, а отец – поди знай…

Прошло еще семь лет.

Людкин сыночек вырос на даче и ходил в поселковую школу. Светлана пробилась в Голливуд. Появлялась в американских фильмах класса «С», мечтала пробиться в фильмы класса «А», где снимаются настоящие звезды за настоящие деньги.

Людка поступила в институт, но практически не училась. Ей это было неинтересно. Интересовали Людку только две позиции: любовь и деньги. Можно понять.

Где Людка брала деньги, я так и не поняла. Но она то и дело появлялась в разных пальто: белом, черном на магнитных застежках, кожаном, вязаном.

Красивой она не была, но молодой была. Молодость – это цветение. А цветение всегда привлекает.

У меня появился новый гражданский муж. В отличие от Кузнечика он был умный, но сексуально неубедительный. Однако общение с умным человеком – удовольствие, ни с чем не сравнимое. Для меня во всяком случае. За ум я могу простить многое, и «жопины уши» в том числе.

У Людки завелся любовник – обаятельный и яркий, ничего не скажешь. Но прочно женатый. Они познакомились в бассейне. Он бурно плавал и фыркал, как морской конь.

Роман крепчал, как мороз в декабре. Людка постоянно талдычила ему про любовь: люблю, люблю… И вдруг с ужасом обнаружила, что так оно и оказалось. Действительно любит. Его. И больше никого и никогда. Вся прошлая жизнь – пустой звук, кожура, которую надо очистить и сбросить в мусорное ведро.

У любовника было имя, но Людка звала его исключительно по фамилии Ханин. Это сочетание букв – Ханин – звучало для нее, как божественный аккорд, как мантра, как заклинание. Она закрывала глаза и повторяла: «Ха-н-и-ин…» – вслушиваясь в каждый звук.

Звонила мне по телефону среди ночи и требовала:

– Послушайте, Х-а-н-и-н…

– А ты знаешь, который час? – спрашивала я и бросала трубку.

Мой гражданский муж тревожился.

– Кто это?

– Людка.

– Что ей надо?

– Со-переживание. Она любит.

– Давно?

– Года три…

– Пусть завязывает, – советовал муж.

– Почему?

– Если за три года не женился, то уже не женится. Промурыжит ее до сорока лет и бросит.

– Откуда ты знаешь?

– Статистика. Мужики либо женятся сразу, либо не женятся никогда.

Ханин действительно крутился как уж на сковороде.

Людка требовала, чтобы он бросил жену и женился на ней. А жена хотела обратного: чтобы Ханин бросил любовницу и принадлежал ей одной.

Людка приходила ко мне и говорила:

– Я отравлюсь.

– Вот жена обрадуется, – комментировала я. Радовать жену Людка не собиралась.