Текст книги "Дракон Третьего Рейха"

Все четверо боготворили своего командира за его умение разложить любой пасьянс так, чтобы он обязательно сошелся; за его способность выйти из любой ситуации без потерь и за то, что он потрясающе готовил мясо на шпажках над костром. И хотя какая-то видимость субординации в экипаже все же поддерживалась, в глубине души все его члены считали друг друга больше друзьями, чем сослуживцами.

В те не такие уж и отдаленные времена немцам еще не было известно, что Восток – дело тонкое. Но они уже догадывались об этом печальном факте, хоть и не облекли его в такую изящную поэтическую форму.

Педантичный, скрупулезный, пунктуальный и предсказуемый, как часы, Дитрих фон Морунген был немного, самую чуточку, туповат. Этот недостаток вообще присущ немецкой нации, ибо наши недостатки – это уже давно известно – являются прямым продолжением наших достоинств. И как все немцы, Дитрих узнал об этом, только попав на восточный фронт и столкнувшись с русской логикой во всем ее своеобразии.

Все, что происходило после лета 1941 года, воспринималось молодым человеком приблизительно как сказка «Тысяча и одной ночи». Спустя год он был готов поверить во все, пусть и самое невероятное, что ему говорили о русских, – и ведь не он один. Вычитав в жизнеописании Наполеона отчаянный крик души «Я предупреждаю всех: не задевайте Россию!», Дитрих фон Морунген признался себе, что его душевное спокойствие поколеблено, а обнаружив у Бисмарка трогательное предостережение: «Никогда не связывайтесь с Россией, ибо на все ваши тщательно продуманные планы, на все ваши хитрости Россия ответит своей непредсказуемой глупостью!» – окончательно впал в состояние близкое к панике.

Оно еще более усугубилось после того, как с фронта стали приходить жуткие, леденящие кровь донесения, свидетельствующие о том, что превосходство техники не есть решающий фактор в этой непонятной войне. Однажды немецкие специалисты договорились и до такого ошеломляющего высказывания: «Наше оружие оказывается слишком сложным и вследствие этого слишком уязвимым в таких условиях».

Условия… они, конечно, соответствовали мало…

Если в 1941-1942 году экипаж Морунгена не без воодушевления и удовольствия обкатывал на полях сражений мощные Т-5 «Пантеры» и Т-6 «Тигры», то после известных событий радости у них поубавилось. В июне 1943-го все газеты обошла заметка о том, что на вооружение вермахта поступил новый, совершенно неуязвимый танк с лобовой броней в 10, а боковой – в 7 мм. При весе в 60 тонн он может спокойно преодолевать любое бездорожье благодаря своим чрезвычайно широким гусеницам. Население искренне радовалось, но летчики Люфтваффе уже тогда скептически ухмылялись. Единственное преодолимое бездорожье в России, считали они, находится в небе, среди облаков. На земле этого нет и быть не может.

5 июля «Тигры» вступили в бой, и танкисты еще хорохорились, а 6-го уже стало ясно, что германскому командованию для успешного осуществления операций на восточном фронте необходима гораздо более серьезная машина, чем та, что была разработана в отделе Метцига еще в 41-м году. Разумеется, Франца вызвали на ковер, и два друга "Г", рыча и плюясь, пытались на нем отыграться за все потери на всех фронтах, но и он был не лыком шит, а потому ловким жестом фокусника добыл из папочки пару фотографий, несколько бумажек и еще что-то существенное крайне, благодаря чему и ушел не только живым и при своем, но еще и сопровождаемым самыми благожелательными напутствиями. Материально они также были выражены в очень неплохой сумме.

Чудо техники, которое в тот день спасло карьеру Франца Метцига и обеспечило ближайшее будущее, было секретным супертанком E-100-3F, носившим гордое имя «Белый дракон».

«Белый дракон» был настоящим гигантом, и на его фоне младшие братья вроде «Пантер», «Тигров» и несчастных «Фердинандов» смотрелись жалкими и тщедушными. Неприступная стальная крепость с улучшенными техническими характеристиками больше всего напоминала по форме плоскую водяную черепаху. Ствол пушки мог с успехом играть роль тарана для прошибания любых стен, а мощные гусеницы могли запросто раздавить даже зазевавшегося слона. Короче, соблюдайте правила дорожного движения и тщательно маскируйтесь, если хотите остаться в живых.

По логике событий, славный экипаж Морунгена должен был быть вдвойне счастлив, испытывая этот шедевр, но особого восторга в их рядах не наблюдалось. Члены экипажа скорее даже погрустнели и как-то спали с лица. Прославились, прославились уже недоброй славою среди специалистов и просто заинтересованных лиц советские «зверобои» – жуткие самоходки СУ-152, на которых загадочные славянские воины выкатывались лоб в лоб и расстреливали в упор всех, кто не успел сообразить и дать деру. И хотя считалось, что никакая СУ не сможет пробить броню «Дракона», Морунген уже не был так уверен в полной неуязвимости своего детища. У русских ведь все на глазок, и если они считают, что их орудие запросто прошибает миллиметров этак 10-15 стали, то кто его знает, сколько это на самом деле. И навороти на лобовую броню хоть полсталелитейного цеха, легче от этого не станет. А вот передвижение затруднит существенно.

В ставке (и не обойдешься без каламбура, даже если захочешь) делали ставку на секретный танк. Причем до такой степени, что Франц Метциг был приглашен на обед к фюреру вместе со своим сотрудником – Дитрихом фон Морунгеном.

Несмотря на то что принимали их радушно и даже торжественно наградили рыцарскими крестами, причем фюрер собственноручно прицепил награды к кителям счастливцев, – Морунгену в тот день все пришлось не по вкусу, и особенно две вещи: фюрер и обед. Гитлер при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не отцом нации и не великим вождем, а обычным сумасшедшим (что, впрочем, не являлось таким уж секретом). Хуже того – безумие его граничило не с гениальностью, а как бы напротив – с тупостью, и вот это-то и наводило на самые печальные размышления. Что же касается собственно обеда, то приготовлен он был из рук вон плохо и просто странно, что шеф-повара не расстреляли сразу после первого блюда, а позволили подать к столу и второе, и прочие созданные им «шедевры». Геринг, сидевший возле фон Морунгена, умело орудовал серебряными столовыми приборами, но при этом жутко чавкал; а Гиммлер, подхвативший где-то простуду, через каждые две минуты с чисто немецкой пунктуальностью и усердием оглушительно сморкался в платок, напоминавший размерами простыню.

Одним словом, вырвавшись с этого торжества, Дитрих немедленно направил свои стопы к бару «Синяя жирафа», где и обнаружил свой экипаж в полном составе, методически надирающийся перед отправкой на восточный фронт. Встреченный с распростертыми объятиями командир заказал выпивку на всех, после чего попойка приобрела строго определенную цель.

Спустя два или три часа бледно-зеленый, но все еще стоявший на ногах Морунген строго спрашивал у Ганса:

– Как тебе кыньях?

– Ыы-ыт… ыыт-вры-ыыт… тительный, – заикаясь, поведал Ганс.

– Пр… должим, – предложил Морунген.

– Так точно, герр майор!

– Ыстыльные? – поинтересовался Дитрих

– Угу, – твердо отвечал за остальных Вальтер.

Таким образам к утру они насосались до полного отупления, и только седьмое и восьмое чувства (каковыми у немцев, я полагаю, являются чувство долга и исполнительность) привели их к воротам, за которыми ожидало неизбежное будущее.

Поскольку первые шесть чувств, включая и чувство юмора, начисто отключились еще до рассвета, то ни один из членов экипажа экспериментального танка «Белый дракон» не мог впоследствии восстановить полную картину событий. Железная логика и метод исключения подсказывали им, что если в результате они оказались не под трибуналом, не в тюрьме, не в Париже и не на Лазурном берегу, а в пункте назначения, то, значит, их каким-то образом сюда переправили. А жуткая головная боль, мутная зелень перед глазами и привкус старых носков во рту наводили на мысль о таком быстром транспортном средстве, как самолет.

Что касается трибунала: вообще-то людей, явившихся на выполнение особо важного задания в таком, мягко говоря, невменяемом состоянии, действительно следовало судить, однако давешняя встреча с фюрером и врученный им лично крест окутывали Морунгена легким флером вседозволенности и ненаказуемости, а отблеск его ложился и на команду.

Словом, одним не самым радостным и не самым светлым утром в своей жизни, омраченным похмельем, барон Дитрих фон Морунген прибыл в расположение танковой части под командованием доблестного генерала Карла фон Топпенау – прославленного героя многих военных кампаний. Прибыл – это, конечно, смело сказано. Скорее был бережно доставлен в качестве особо ценного, стратегического груза в горизонтальном положении. Мундир на нем, как на истинном аристократе, был с иголочки и идеально отутюжен, пуговицы и свежеприкрепленный рыцарский крест сверкали и слепили глаза, сапоги сияли; зато зрачки разбегались в разные стороны, отчего на месте одного начальника он видел одновременно двоих, в соответствии с чем и пытался переговорить с этими кошмарными, зелеными, качающимися близнецами, как положено по уставу.

Близнецы, выглядевшие несколько недовольными, мелькали и мельтешили, норовили упорхнуть под потолок. Проикав приветствие, Дитрих приступил к наиболее сложной части своего выступления. Он постарался открепиться от ненадежной стены, которая выскальзывала из-под него (не уступая в этом подло брыкающемуся полу), принял гордую позу и молвил торжественно:

– Я н-ндеюсь, гнералы, мы-с-с-с, ч-черт! мы-с-с-с… мы с-с-с вами ссработаемся! Я ндеюсь… – добавил он для пущей важности.

– Я тоже, – процедил фон Топпенау сквозь зубы.

Он бы с огромным удовольствием прямо здесь же и расстрелял нахального майоришку, но, кроме него, вести клятый экспериментальный танк было некому. Видит Бог, он бы и этим пренебрег, однако фон Морунгены происходили из Восточной Пруссии и могли похвастаться титулом и гербом не менее древними и знатными, чем его собственный. Такие люди в вермахте всегда были редкостью, а с 1942 года – и подавно. Правда, люди знатного происхождения не идут в изобретатели, с другой стороны, черт знает, какие прихоти могут взбрести им в голову. Каждый немецкий рыцарь имеет право на собственное хобби; в конце концов, император Рудольф был алхимиком, а престарелый князь Гюнтер фон Кольдиц коллекционировал пуговицы – что еще полбеды – и с этой целью наловчился ловко срезать их с верхней одежды знакомых и даже малознакомых людей, попадавшихся ему навстречу во время ежевечерних прогулок, – что уже несколько хуже.

Представив себе этого дородного старика с лезвием в руках, охотящегося в парке преимущественно на дам, у которых, как известно, пуговицы и красивее, и разнообразнее, генерал невольно заулыбался. В защиту переминавшегося у стенки майора выступил голос крови, и Топпенау быстро сдался. Церемонию расстрела пришлось отложить на неопределенно долгий срок. Впрочем, как все истинные аристократы, генерал был терпелив и кроток.

Что касается самого экспериментального танка – да, это был неописуемый красавец. Плоский, тяжелый, мощный, достижение техники, взлет конструкторской мысли – что и говорить. Немного раньше, воюя в Европе, или немного позже, когда закончится вся эта неразбериха здесь, в этой варварской стране, Топпенау и сам бы порадовался тому, что такая машина существует в действительности. Но именно сейчас, когда все выходит из-под контроля, глазом моргнуть не успеешь, экспериментальный танк (читай – лишняя ответственность) в бригаде ему был на дух не нужен. Однако этому болвану… то есть фюреру, не возражают. И если он лично препоручает вашим заботам какого-то молодого майора-изобретателя, то вы обязаны принимать этого протеже наиразлюбезнейшим образом, невзирая на то как вы лично относитесь к изобретателям, их изобретениям и самому рейхсканцлеру Великой Германии.

Но об этом даже думать лучше в звукоизолированном месте.

Сам генерал фон Топпенау – как ему представлялось – не уступал ни в чем легендарному Зигфриду и от своих подчиненных требовал того же. Правда, в войне с Советами он не понимал почти ничего, хоть и не осмеливался в этом признаться даже самому себе.

Советские военачальники воевали более чем странно, доводя врага до полного ошумления и привычки заниматься не противником, а собой, потому что противник все равно поступит против всех и всяческих законов здравого смысла. «Что это значит?» – наверняка поинтересуетесь вы. Постараемся объяснить.

Предугадать, что начнут вытворять советские войска на данном участке фронта, – дело безнадежное, и если ты не Нострадамус и не Гермес Трисмегист, то лучше скромно и, главное, своевременно уйти в тень, чтобы твое личное мнение не было никем зафиксировано. Это единственный способ сохранить голову на плечах. Точнее, это может быть удачным способом, но вообще лучше быть готовым к тому, что все равно чего-то не предусмотришь.

Судьба Паулюса и Гейдриха снилась в кошмарных снах абсолютно всем высоко – или даже среднепоставленным офицерам, с которых могли спросить за какое-либо событие на их участке фронта. А что можно отвечать?

Русские могут упорно атаковать какую-нибудь высотку, губя десятки и сотни людей, хотя любому ясно, что единственное, чего они добьются, – это полного уничтожения своей части, пущенной в расход каким-нибудь ополоумевшим комиссаром, который додумался сказать им, что Москва находится как раз там. Географию они в большинстве своем знают из рук вон плохо, а вот слово «Москва» действует на русских магически: они способны пробиться через любые, самые невозможные преграды, если стремятся в этот населенный пункт. Не стоит даже пытаться угадать, зачем им это. Если, скажем, немцу сказать:

– Там Берлин…

То он либо спросит:

– Ну и что?

Либо скажет:

– Вы ошибаетесь, Берлин там-то и там-то, – в зависимости от того, указали вы верное направление или же нет.

Русские же, следуя своей непостижимой логике, не станут ориентироваться на стороны света или реагировать на милое их сердцу слово, как на определенный географический пункт. Москва для них – символ, причем символ драгоценный. У них даже песня есть с такими странными строками:

 
Друга я никогда не забуду,
Если с ним повстречался в Москве.
 

Если кто-то считает, что эти слова звучат нормально, значит, он тоже русский. И его действия невозможно просчитать, будь ты семи пядей во лбу или трижды дипломированный психиатр, что до некоторой степени отличается от узкой военной специализации.

До 1941-го вермахт воевал, а не копался в тонкостях национальной психологии. В 1941 году немецких военных несколько удивило, что в России военная стратегия и психологический диагноз ничем существенно друг от друга не отличаются.

Невероятная российская безалаберность создает удивительно благоприятные условия для совершения подвигов; и почти все русские как-то сами собой рождаются и растут героями. Героизм у них в генах, в крови, и еще изрядную часть его они впитывают с материнским молоком.

Например, они могут отбиваться вдвоем-втроем от бесконечно превосходящих сил противника до последнего патрона. Просто так. Не почему-то, а потому, что «не отдадим врагу ни пяди родимой земли», хотя отступить и разумнее, и со всех сторон выгодней. Но родимая березка зачастую бывает дороже жизни, и по этой причине никогда не угадаешь, что именно придется брать с боями – хорошо укрепленный пункт, занятый советскими войсками, или полуразваленный сарайчик с парой копен сена, сгнившего в позапрошлом году. И если защищаемый ими пункт стратегически важен, то тут уж изволь класть своих солдат штабелями и при этом быть готовым к тому, что все равно ничего путного не добьешься.

Что можно ответить ставке, если даже русские собаки отличаются от уважающих себя европейских псов? Обвязанные гранатами, они кидаются под танки, и этот факт просто не укладывается в стерильных немецких мозгах. Единственное, за что остается благодарить Господа, так это за то, что человекообразные обезьяны не выносят северных холодов и снега, иначе русские и их бы обратили в свою необъяснимую веру и те маршировали бы с ППШ наперевес, распевая гимн страны, сделавшей их, мартышек, свободными, счастливыми и вполне равноправными.

Все эти желчные, скорбные и едкие мысли медленно крутились в голове у генерала, который час уже сидевшего над картой района. Он тупо смотрел на обведенную жирным красным карандашом точку, обозначенную как высота 6, и старался выбирать выражения поприличнее.

Положение было серьезным.

Препаршивое местечко под неописуемым названием Белохатки грозило стать тем самым камнем преткновения в карьере фон Топпенау, каким оказался для Паулюса Сталинград, Покрышкин для Люфтваффе и вся эта чертова страна для немецкой нации в целом…

Белохатки следовало взять еще две недели назад, и теоретически ничего невозможного в этом не было. Разведка настаивала на правильности добытых ею сведений, а из них явственно вытекало, что а) эта деревенька, стоящая на самом краю леса буквально в болоте, никаким стратегически важным пунктом не является и б) особенно и отбиваться-то там некому да и нечем.

Тем не менее злосчастные Белохатки – то есть десятка полтора полуразрушенных домишек, в каких в Европе обитали обычно гуси, – яростно отплевывались пулеметным и минометным огнем, кричали в несколько хриплых и сорванных глоток «ур-ра-а-а!» и даже предлагали в громкоговоритель сдаваться, пока не поздно.

Немецкие солдаты, окоченевшие вусмерть на лютом морозе и по самые уши пресытившиеся красотами русской зимы, переглядывались с сомнением, которое Карл фон Топеннау истолковывал решительно не в пользу фатерланда и фюрера.

Все яснее становилась необходимость стремительнейшим образом атаковать эти загадочные Белохатки и стереть их танками с лица земли, пока собственные солдаты не посдавались к черту.

Дикие крики:

– Жабодыщенко, огонь, етит твою мать!!!

– Маметов, окружай!

– П… захватчикам, слава Сталину, – доносившиеся с непокорной высотки, уверенности генералу отнюдь не добавляли. В сложившейся ситуации секретный супертанк был ему нужен, как заднице дверца, ибо ничем существенным не выделялся – в смысле, что и его, не приведи Господи, в суматохе наступления могли подорвать, а потом отчитывайся перед гестапо за проявленную преступную халатность.

С другой стороны, танк был прислан сюда для испытаний, и испытания эти можно было провести исключительно в бою. Генерал недоверчиво похмыкал, прикидывая, какое решение будет наиболее верным. Конечно, в случае провала можно все валить на Морунгена, и он бы так и сделал, будь это какой-нибудь вялый баварец или легкомысленный эльзасец. Однако судьба немилосердно отнеслась к бригадному генералу, прислав к нему вот такой вот крепкий орешек совсем не для его старых зубов – пруссака, арийца, потомка не менее славного рода, чем тот, к которому принадлежал сам фон Топпенау. И солидарность аристократии, ее духовное родство – а может, и не только духовное, ибо все прусские князья были в каком-то дальнем родстве друг с другом, – все эти соображения, не менее важные, чем мысли о карьере и личной безопасности, не давали генералу просто так взять и отмахнуться от майора фон Морунгена с его секретным танком.

Все решил еще один взгляд, случайно брошенный на карту. Белохатки стоят на болотах, и еще не хватает, чтобы этот драндулет застрял в них, став приманкой для русских, которые не преминут воспользоваться предоставленной возможностью и уж точно положат здесь несколько дополнительных немецких полков, пытаясь раздобыть это чудо техники – будь оно трижды неладно. А ведь и раздобудут еще, и тогда…

Что будет тогда, фон Топпенау даже додумывать до конца не хотел.

В лучшем случае он успеет поднести пистолет к виску.

И Карл фон Топпенау уж совсем было решился запретить фон Морунгену участвовать в сражении и даже собирался послать за ним ординарца на предмет ознакомить с этим приказом, но человек только предполагает. Тот же, кто располагает, обычно своими планами на будущее не делится, и потому будущее чаще всего является для любого жителя Земли самой что ни на есть пикантной, свеженькой неожиданностью.

Голый и непреложный факт, свидетельствующий, что 2-я танковая бригада уже двинулась в атаку на отчаянно матерящиеся Белохатки, а во главе ее не кто-нибудь, а лично майор фон Морунген и его супертанк «Белый дракон», явился для генерала именно той новостью, которая способна подкосить во цвете лет и кого-нибудь покрепче здоровьем.