Текст книги "Мужчина ее мечты"

Я открыла пятнадцатый том энциклопедии «Брокгауза и Эфрона» почти посредине, на одной из вкладок, закрытых папиросной бумагой. Его фотография была приклеена за уголки поверх портрета какого-то из государственных деятелей. Эту вкладку в последний раз я разглядывала больше года назад. Странно, я не сентиментальный человек, но даже такой вариант его присутствия утешил меня.

И я слегка удивилась самой себе – как у меня хватало духу так давно не смотреть на это лицо: высокий лысеющий лоб, хищный изогнутый нос и бледно-голубые, прозрачные, как талая вода, глаза…

А что касается всей этой кутерьмы, которая закрутилась сейчас вокруг меня, то я почти наверняка знаю, чего от меня хотят, – и это меня не пугает, хотя и тревожит немного. Но, согласитесь, только полный кретин не станет тревожиться в сходной ситуации.

Улеглась я, когда за окном стало совсем светло, и мне удалось поспать всего два или три часа. Разбудил меня звонок капитана Сторожука, который хотел сообщить мне, что с Леночкой все в порядке.

– В больнице сделали, что могли, – неторопливо повествовал он. – И вот какая чепуха выходит: она пришла в себя, почти все вспомнила, немного удивляется тому, как оказалась у вас в квартире, но… – Он немного замялся.

– Что «но»? – не выдержала я.

– Она не помнит ни того, что с ней произошло, ни, собственно говоря, вас. Начисто отрицает факт знакомства. Но мы уже все проверили и установили, что вы действительно знакомы много лет, да и ее мать подтверждает вашу личность.

Приехали. Я почувствовала, как вдоль позвонка у меня поползли холодные мерзкие мурашки.

– Вторая чепуха, – неумолимо добивал меня капитан. – По словам медиков, ничего ей такого не кололи и не вводили. Чистые анализы. Так что имеем такую картину: либо ей все же вводили какой-то препарат, но медицине он неизвестен, либо, к чему склоняюсь лично я, у наших врачей просто не хватает опыта, да и оборудование не то. Либо есть третье объяснение, которого я не знаю.

– Гипноз? – предположила я после паузы.

На том конце провода довольно долго молчали.

– Теоретически возможно, – наконец подал голос капитан. – Но на практике это выяснить все равно не удастся. Я так понимаю, что делу не дадут ход – пострадавших нет, на обследование ее не оставят: сами понимаете, больницы переполнены более тяжелыми больными. Вот, собственно, и все. Что же касается нашего ведомства, то вы разумный человек и газеты читаете? Читаете… Нашим ребятам на расследование убийств ни людей, ни средств не хватает, а это дело глухое. Так что они только порадовались, когда матушка вашей подруги твердо заявила, что не даст затаскать дочку по кабинетам. И их вполне можно понять. Но меня заинтересовал этот случай. Видите ли, мне кажется, что вас это касается гораздо больше пострадавшей. Запишите мой домашний телефон на всякий случай, и рабочий еще раз запишите. И звоните, если что-то вспомните или узнаете. Обязательно звоните, в любое время дня и ночи. – И некстати сообщил: – Я совсем один живу. Не нравится мне все это.

И было неясно, не нравится ли Павлу его совсем одинокое и холостое существование или ситуация, сложившаяся с Леночкой. Если последнее, то вот тут я была полностью с ним согласна. Мне тоже абсолютно не нравилось, что моя веселая и заводная подруга Еленка начисто забыла и меня, и все, что со мной связано. Совершенно без всякой связи с происходящим, абсолютно нелогично – но мне ужасно захотелось позвонить Игорю Разумовскому, кем бы он в результате ни оказался.

Глава 4

Заказ оказался вовсе не так прост, как представлялось в самом начале.

Получив в свое распоряжение довольно большой объем разрозненной информации и фотографии заказанного «объекта», Игорь полагал, что это будет обычная, рутинная работа – трудоемкая, но не требующая особенного напряжения сил. Просто предстоит перелопатить гору пыльных бумаг, сделать несколько звонков и наведаться в пару архивов. Максимум, что еще придется сделать, – это уточнить полученные данные у нескольких людей. Такие заказы они выполняли не раз, и хотя не испытывали от этого никакого удовольствия – работа-то не творческая, – но и не отказывались от них никогда.

Однако даже первое, самое поверхностное ознакомление с информацией и несколько наведенных справок поставили Игоря Разумовского перед интересным фактом: тот человек, чье очень краткое жизнеописание предоставил ему заказчик, действительно существовал. Так же как, вероятно, существовал и тот, чья фотография так понравилась директору детективного агентства. Однако выяснилось, что это абсолютно разные люди, и выходило, что поиск нужно начинать с нуля. Уже давно Игорь не ощущал себя настолько растерянным и обескураженным. Он сразу же связался с Константином Григорьевичем и безукоризненно вежливым, но не терпящим возражений тоном поставил того в известность: возникли непредвиденные сложности, исходные данные усложнили расследование, а не облегчили его и в свете открывшихся обстоятельств назначенные заказчиком сроки представляются нереальными. Поэтому, когда раздался долгожданный звонок рыжей Ники, Разумовский выругался вполголоса: «Черт! Как не вовремя». Приходилось выбирать между работой и личной жизнью. Это был не первый выбор подобного рода, потому-то Игорь и жил до сих пор в совершенном одиночестве, а семью ему заменял верный Зевс, который не имел скверной привычки ревновать к работе и ругаться, если хозяин являлся домой поздней ночью, уставший, голодный и злой как тысяча чертей. Впрочем, хотя Зевс и не сердился на него никогда, Разумовский понимал, что подобная жизнь не подходит даже для собаки. Мелькнула шальная мысль: а ну ее, эту девочку. Зачем портить нервы себе и ей? Ведь заведомо известно, что и этот роман – если даже состоится – закончится оглушительным провалом. Как и все предыдущие. Кстати, не так уж много их и насчитывалось. Впрочем, вспоминать прошлое Игорь не очень любил.

Наконец он принял соломоново решение: встретиться с ней и поговорить, повести куда-нибудь (правда, он еще не представлял куда). Ему очень хотелось верить, что Ника все же окажется своим человеком и они смогут найти общий язык.

Они договорились встретиться на Крещатике. Ее можно было узнать за версту – тонкая, стройная, гибкая, огненно-рыжая, как язычок пламени, да еще и одетая во что-то ослепительно-желтое. На нее оборачивались все поголовно – не только мужчины, но и женщины.

Игорь неловко вручил ей букет алых тюльпанов:

– Добрый день.

– Здравствуйте. Спасибо, очень красивые цветы. Люблю тюльпаны.

Повисла неловкая пауза. Неожиданно для самого себя Разумовский выпалил:

– А собак вы любите?

– Да. Особенно больших, и особенно догов. – Видимо, она немного смущалась и поэтому говорила короткими фразами.

– Здорово, – искренне сказал Игорь. – Ну, куда же мы направимся?

– Пригласите меня в Пассаж есть мороженое. Я ужасно люблю мороженое, которое там подают.

И он немного неуклюже предложил ей руку. В этот самый момент Игорь Разумовский решил сыграть в орлянку с судьбой. Вот взял и загадал: если Ника закажет себе абрикосовое, банановое или ореховое мороженое – быть продолжению их знакомства. А если шоколадное или клубничное – ничего не выйдет. Он и сам понимал, как по-детски поступает, но ничего лучшего придумать не смог. Откровенно говоря, она пугала его и своей яркой и неординарной внешностью, и совершенно необычным поведением.

Им повезло. В кафе «Вечерний Киев» было мало народу и много пустых столиков.

– Что вы будете? – спросил Игорь у своей спутницы, с удивлением отмечая, как отчаянно колотится его сердце. Вот же дурак, договорился с судьбой! А вдруг она сейчас захочет шоколадного? Хоть бы его вообще не оказалось.

– Шарик абрикосового, шарик бананового и шарик орехового, – как-то немного старомодно заказала Ника и широко улыбнулась.

– А шоколадное? – не унимался Игорь.

– Не хочу. Честно говоря, его я тоже люблю, но здесь почему-то никогда не заказываю, – призналась она.

«Да-а, – подумал Игорь. – Судьбу на кривой козе не объедешь. Неужели все-таки повезло?»

* * *

Я смотрела на этого милого, постоянно смущающегося парня, и какое-то трогательное, давно забытое чувство пробуждалось во мне. Он был не просто не похож на Владимира Ильича, но являлся его совершенным антиподом. Не представляю себе, чтобы у Володи не было плана, куда меня пригласить и как сделать свидание красивым и незабываемым. Здесь же создавалось впечатление, что Игорь плохо помнит, что нужно говорить знакомым девушкам, как с ними обращаться и чем заинтересовать. Смешно, но именно это меня в нем и привлекало. Если встречи с Володей были прекрасны, как завершенное произведение искусства, то с Игорем я чувствовала себя десятиклассницей, удравшей с уроков, чтобы провести время с мальчиком, который мне очень нравится.

В тот день мы испытали чистое, неподдельное детское счастье. Сперва наелись до отвала мороженого и нахохотались над проделками пса Игоря – Зевса, о котором он рассказывал с удивительной нежностью. Затем долго бродили по Пассажу и заглядывали в витрины магазинов и кафе. Потом, повинуясь внезапному побуждению, обзавелись воздушным шариком-мишкой из тех, что продавали перед входом в метро. Оказалось, что прошло уже довольно много времени и Игорю нужно возвращаться на работу, да и мне не грех было бы появиться на службе – освежить в памяти начальства данные о моей внешности. Мы стали прощаться, но не допрощались, а отправились пешком по Крещатику по направлению к филармонии. И только где-то на середине пути я обнаружила, что мы держимся за руки.

Через полчаса нас занесло в кондитерскую, где всегда стоит запах свежей выпечки и сладкого крема, и накупили там, не сговариваясь, круглых мягких булочек. Это давняя привычка всех киевлян – брать с собой булочки, отправляясь на прогулку в Мариинский парк. В парке все зеленело и цвело и два газона были усыпаны крупными фиалками. И даже монструозного вида эстрада, сооруженная кем-то во внезапном припадке ненависти ко всему сущему, сегодня казалась мило-нелепой и почти уместной.

Мы кормили голубей, воробьев и синичек, которые доверчиво садились на открытую ладонь, а после целовались у Чертова мостика, и вкус у поцелуев был абрикосовый, банановый и ореховый. Я понимала, что поступаю легкомысленно, но это не имело никакого значения. Игорь нес меня на руках по аллеям, знакомым с самого детства, и я снова чувствовала себя счастливой, как когда-то давно.

* * *

Внимательно наблюдая за своим любимым и, по сути, единственным учеником, старый Шу мрачнел с каждой минутой. Он был слишком мудр и опытен и слишком искушен в своем мастерстве, чтобы не заметить, как буквально за один день переменился Володя. Учитель решил, что молодого человека гложет какая-то тайная мысль и это уже опасно. Человек его профессии должен полностью владеть собой и быть в ладу со всеми своими чувствами, как тайными, так и явными, как осознанными, так и не…

В этот момент Володька как раз превращал в клочки толстую кипу плотной бумаги, пробивая ее до середины короткими ударами пальцев. Обрывки листов стайками белых бабочек кружились в воздухе. Пол вокруг казался усыпанным снегом.

– Остановись, – приказал старик после нескольких минут созерцания. – Что ты делаешь?

– Тренируюсь, тацудзин*.

* Тацудзин – почтительное обращение к учителю, букв.: «виртуоз, мастер боевых единоборств».

– Не тренируешься, а выплескиваешь чувства, – сухо возразил Шу. И уже немного мягче добавил: – Что случилось?

– Ничего… – пожал плечами ученик. – Настроение неважное.

Китаец проигнорировал его ответ, и это вполне справедливо. Воин, который позволяет себе иметь «неважное настроение», ни на что не годится.

Шу стал тренировать Володю уже очень давно, сразу почувствовав в молодом человеке из далекой западной страны дух настоящего бойца. Он быстро схватывал одну из самых сложных наук, научился владеть собой и пребывать в гармонии со всеми пятью стихиями у-син, являющимися первоосновой жизни. Шу гордился своим учеником и полагал, что однажды сможет передать ему абсолютно все свои знания. То, что происходило сегодня, ставило под угрозу достижения предыдущих лет упорных занятий.

– Что случилось с твоим настроением?

Володя коротко взглянул на учителя. На самом деле он уже несколько часов подряд порывался поговорить с ним о том, что творится на душе, но никак не мог найти нужных слов. Это пугало и настораживало его, привыкшего себя полностью контролировать. Но, кроме этого китайца, никого близкого у него не было, а посоветоваться с кем-то ох как требовалось, и молодой человек решился.

Они уселись у самой стены, на циновки. В нескольких шагах курились благовония на бронзовом треножнике. В большом зале давно уже закончились занятия, и двое – учитель и ученик – остались совершенно одни. Впрочем, Шу чувствовал, как легкое дуновение ветерка, мысль о ком-то третьем, постороннем.

– Я допустил ошибку, учитель, – неуверенно начал Владимир. – Я взял неверный тон, и теперь все время говорю не своим голосом. И я сожалею об этом.

– Перестань говорить, – откликнулся Шу.

– Не могу и не хочу. Я впервые встретил женщину, которая по-настоящему нужна мне. Но осознал это только сейчас, а глупостей наделал довольно много. Я вел себя с ней так, как со многими другими до нее, – а она не такая, как все. И я чувствую, что уже расплачиваюсь за свою недогадливость и самонадеянность.

– Она действительно того стоит? – усмехнулся китаец.

– О да! – горячо воскликнул Володя, и в который раз уже удивился себе.

– Давно ты ее знаешь?

– Несколько дней, но это неважно. Ты же сам учил меня, что…

Старик рассмеялся и вытянул перед собой руки:

– Избавь меня от очередной трактовки моих слов. Я хорошо помню, чему учил тебя. А вот ты, кажется, не помнишь. Если ты начал неверно, нет смысла длить ошибку. Начни так, как хочется. Переиграй, верни, убеди. Будь самим собой – это главное. Только не злись и не носи в себе свои ошибки: выпусти их на волю, пусть живут отдельно от тебя.

– Ее целый день нет дома, – пожаловался Володя внезапно. – Звоню-звоню, а там только автоответчик. И на работе ее тоже не было. Не хочется думать, что она с кем-то…

– Но думается, – продолжил китаец. – Зачем усугублять собственную глупость? Думай не о том, с кем она сейчас, а о том, как она будет с тобой, когда наступит твой день.

* * *

С Игорем мы расстались уже поздно вечером, у самых дверей моей квартиры. Судя по всему, отправился он не домой, а на работу, так что в каком-то смысле я чувствовала себя немного виноватой в том, что так надолго задержала его. Но зато все мои страхи рассеялись, а события минувших дней представлялись уже менее мрачными – просто цепь несчастливых случайностей. Ну с кем не бывает? Только не считайте меня уж вовсе легкомысленной особой – точил, точил меня этакий въедливый червячок понимания происходящего, но я запихала его в самый дальний уголок себя да еще и нафыркала, чтобы носа казать не смел. Потому что совершенно несправедливо это со стороны моего ангела-хранителя: подсовывать очередное свинство одновременно со счастьем. Словом, счастье беру оптом и в розницу, на неприятности чихать хотела, а кому не подходит подобная постановка вопроса – тот пусть перейдет на другую сторону улицы.

Поэтому улеглась спать я в невероятно приподнятом настроении и баюкала себя самыми сладкими грезами, какие только сумело предложить мне мое воображение. А воображение у меня не самое скромное, и оттого надежд, и чаяний, и мечтаний – в ассортименте, чтобы не сказать в избытке.

Всю ночь мне снилось что-то цветное, яркое и очень веселое; и утром я проснулась от того, что хохочу во все горло. Просыпаться от смеха – наиприятнейшее состояние. Я чувствовала себя бодрой и радостной как никогда, и мне казалось, что наступающий день сулит много интересных событий. Внезапно я вспомнила, что, увлекшись разговорами, снова не дала Игорю свой телефон и снова не выяснила, чем все-таки занимается его фирма.

Порадовало и то, что глупые звонки вроде бы прекратились. На автоответчике было только сообщение от Владимира Ильича: голос вежливый, но совсем без эмоций, и я подумала, что его первый порыв – в тот день, когда мы познакомились – был настоящим, а следующая встреча – приятной, но не более того. Возможно, со мной многие не согласятся, но однажды наступает такой день, когда понимаешь, что теплые и искренние отношения гораздо важнее других, внешне более эффектных вещей. Проще говоря, не в деньгах счастье. Но к этой мысли еще нужно прийти самостоятельно.

Солнце светило в окна вовсю, и я с удовольствием предвкушала предстоящий день. Дел накопилась целая куча, но я горела желанием все их переделать, а такое случается нечасто. Словом, я быстро собралась и выкатилась из квартиры.

Вот это сюрприз! Пришлось остановиться у самого парадного и перевести дух – а то у меня сердце заколотилось, как от бега на длинную дистанцию. И было от чего.

На облезлой зеленой лавочке, которую обычно оккупируют наши пенсионеры на предмет строгого надзора за всеми входящими и выходящими из парадного, прямо под кустом цветущей сирени сидел Владимир Ильич. Собственно, в этом-то ничего особо удивительного не было. Изумило меня то, что он был абсолютно не похож на себя, каким я уже привыкла его видеть.

Во-первых, нигде поблизости я не обнаружила его машины, а ведь это чудо техники не заметить трудно.

Во-вторых, щегольской костюм куда-то делся, а вместо него имели место обычные голубые джинсы, рубаха и кроссовки, отчего Володя сразу помолодел лет на семь-восемь. Да и весь его облик как-то смягчился, что чрезвычайно ему шло. Я почувствовала, как моментально расслабилась: с ним сегодняшним не нужно держать марку и следить за каждым своим взглядом, жестом или словом. Зато ему хотелось улыбаться, да так, чтобы улыбка была от уха до уха. Но самое главное – он сидел на лавочке не один, а в обнимку с огромным пушистым медведем, круглоухим, большеглазым и ужасно симпатичным. Говорят, что избыток горя смеется, а избыток счастья плачет. Вероятно, это правда, потому что у меня слезы навернулись на глаза, хотя в этот момент я испытывала только счастье. Оказывается, мне всю жизнь не хватало именно этого медведя; мне нужно было, чтобы кто-нибудь сидел ранним солнечным утром под моим домом и ждал, когда я выйду, чтобы вручить мне мягкое и пушистое чудо. Мы не говорили друг другу ни слова. Просто Володя протянул мне игрушку, а я взяла ее обеими руками и крепко прижалась лицом к симпатичной медвежьей мордочке. И слезы покатились у меня из глаз.

– Что-нибудь не так? – спросил Володя одними губами.

Я улыбалась и качала головой, но говорить боялась. Иногда слова могут разрушить очарование минуты, испортить что-то хрупкое, прекрасное – что только-только рождается между двумя людьми. Это «что-то» чаще всего случается только раз в жизни, и в моей жизни подобное чудо однажды уже случилось. Может, поэтому я так боялась поверить в него сейчас. Может, поэтому не решалась даже моргнуть: а вдруг все это окажется еще одним сказочным сном и исчезнет, если я проснусь? Потому что только во сне бывает так прекрасно и так сладко. Кажется, Володя тоже все это понимал. Он улыбался и не произносил ни слова, но мне и не нужно было слышать слова. Я и так знала, что он хочет сказать.

А затем мы взяли мишку за лапы – он за правую, я за левую – и отправились вдоль по улице куда глаза глядят. И все прохожие, еще сонные, занятые своими проблемами и хлопотами, на какой-то миг забывали обо всем и расцветали широкими улыбками, глядя на нас.

– Любовь?! – не то вопросил, не то утвердил какой-то дядечка, несущийся в обнимку с пузатым потертым портфельчиком, поравнявшись с нами. – Так держать, молодежь! – И понесся дальше чуть ли не вприпрыжку.

Иногда одного большого счастья хватает множеству разных людей…

Глава 5

Существует такое понятие – «профессиональная деформация». И относится оно обычно к тем людям, которые безумно любят свое дело и очень хорошо его знают. Это уже как бы не их работа, а состояние души, и подобное состояние заставляет их рассматривать окружающий мир через призму своих профессиональных интересов. Так, художник замечает прежде всего цвет и композицию и обязательно воскликнет, глядя на кучу мусора, не уместившуюся в урне: «Поглядите, как необычно расположены эти предметы. Какое сочетание красок!» Хороший портной сперва замечает костюм, а затем уже его носителя; хороший детектив станет подмечать мелочи, даже находясь в полубессознательном состоянии. Игорь Разумовский был очень хорошим детективом. И это значило, что хоть он и испытывал подлинное счастье, хоть и чувствовал себя по-настоящему влюбленным в рыжую Нику, но по сторонам смотреть не забывал. Тем более что очень серьезно относился к тому, какая именно случайность познакомила его с девушкой.

Тогда, в метро, Разумовский сказал, что не знает, толкнул ли ее кто-то, – и говорил чистую правду. С другой стороны, он не забыл об этом вопросе, хоть и не поднимал его до поры до времени. И вот, блуждая с Никой по малолюдным аллеям парка, он обратил внимание на то, что за ними упорно следуют. Несколько человек, чередуясь и стараясь не привлекать к себе внимание, пытались следить за ними. Игоря это нисколько не удивило: «топтуны» могли наблюдать и за ним самим. Но если лица двоих из них ничего не говорили Разумовскому, то третий показался смутно знакомым.

Память у Игоря была профессиональная, цепкая. И хотя феноменальными способностями он не отличался, ему удалось довольно быстро вспомнить, что этого человека – вполне, кстати, обычного и даже незаметного – видел на платформе, в толпе пассажиров, как раз тогда, когда еле-еле успел ухватить падающую девушку за шиворот куртки. Еще несколько минут напряженных размышлений, и он точно вспомнил, что «пассажир» известен ему довольно давно, хоть и сталкивались они не вплотную, а опосредованно.

Нормальный человек, целуясь с девушкой, в которую влюбился с первого взгляда (пусть и не признается в этом самому себе), не думает больше ни о чем. Игорь Разумовский перебирал в уме множество вариантов, которые позволили бы ему ненавязчиво навести справки об этих странных людях и установить, за кем все-таки ведется слежка. А заодно и разузнать побольше о зеленоглазой красавице, которая – как показывает практика – может оказаться кем угодно. Игорь не был ни пессимистом, ни фантазером – он был хорошо осведомленным человеком и прекрасным специалистом, и уж ему-то хорошо известно множество самых невероятных случаев. Он не мог расслабиться и работать только на службе, а в остальное время наслаждаться личной жизнью. И, даже встретив девушку, о которой давно мечтал, все равно возвращался мыслями к тому, что касалось его дела.

Вот это и называется профессиональной деформацией.

На следующее утро он перезвонил своему старому другу, работавшему в «конторе» с незапамятных времен. Друга звали Максом, и был он одним из тех редчайших сотрудников, которые трудились не за страх, а за совесть. В последнее время многие разочаровались в своем деле, многие нашли себе кормушки побогаче, многие вообще уехали за границу. Макс же оставался верным себе и «конторе», объясняя это просто: «На коммунистов и капиталистов мне одинаково чихать с высокой башни. Но если кто-то здесь не будет работать на износ, то наш бардак вообще превратится в хаос».

Игорь полностью разделял убеждения друга и очень его ценил за то, что Макс являлся одним из небольших островков твердой земли в том болоте, которое образовалось вокруг. На него всегда можно было положиться: он делал, что просили, и не задавал лишних вопросов. Вот и теперь, внимательно и не перебивая выслушав Игоря, он рассмеялся:

– А ты, дружище, не можешь жить спокойно. Это же надо – ни имени, ни фамилии, а только лицо. Ну ладно, сделаем. Заходи, скажем, к семи. Не забыл, где я располагаюсь?

– Забудешь, как же, – буркнул Разумовский. – Так ты подбери мне те дела, по которым мы с тобой пересекались. Договорились?

– А у меня есть выбор? – уныло спросил Макс.

Невинная на первый взгляд просьба Игоря сулила ему целый день напряженной работы, но он знал, что по пустякам его беспокоить не станут.

Повесив трубку, Разумовский вызвал к себе Вадима.

– Как продвигаются дела с последним заказом?

– Глухо, шеф. Ребята крутятся как карусели, но нас уже начинают терзать смутные сомнения – а был ли мальчик? В смысле, седой господин. Ничто, кроме нескольких фотографий, не указывает на факт его существования.

– Так не бывает, – пожал плечами Игорь. – Человек не может раствориться в пространстве и не оставить после себя следов. Помнишь, как говорил великий учитель сыщиков Глеб Жеглов? «Даже в самом тайном деле всегда найдется человечек, который что-то видел, что-то слышал…» Выкладывай, какие идеи имеются.

– Неприятные, – вздохнул Вадим. – Выводы напрашиваются очень непрезентабельные. Либо нас намеренно ввели в заблуждение, хоть и ума не приложу, зачем выкидывать на ветер такие обалденные бабки. Либо этот мистер Икс работал в «конторе», или – бери выше, а нам от этого радости в жизни не прибавится.

– Полагаю, что ты абсолютно прав. И мне даже становится скучно оттого, что ты всегда и во всем прав.

– Так разузнай по своим каналам об этой «железной маске», – предложил Борцов. – Почему ты этого до сих пор не сделал?

– По очень простой причине. Если он и теперь является сотрудником, а им интересуются из противоположного лагеря, то о факте нашего участия в поисках тут же станет известно и нам прищемят хвост. Если же он УЖЕ не работает там и отыскать его не могут даже бывшие коллеги, то будь уверен, ничего, кроме подтверждения собственной прозорливости, мы не выясним. Ну скажут, что да, работал такой – и снова выкинут данные, которые лежат вот в этой папочке. А вот наш мистер Икс может и насторожиться – не удивлюсь, если он о «конторе» знает гораздо больше, чем «контора» о нем.

Ты думаешь, ребята к нам от хорошей жизни обратились? Наверняка они пытались и сами выполнить эту работу. А судя по их связям и средствам, возможности у них немалые. Ты, например, знаешь, что Константин Григорьевич и сам успел поработать в пресловутой организации? Я, конечно, не такой сообразительный, как некоторые, но справки навести не поленился…

Если же Икс всегда был сам по себе и всемогущее ведомство своими силами не в состоянии его обнаружить или не желает выносить сор из избы на всеобщее обозрение, то почему бы нам не поковыряться в их пироге и не поиметь на этом кругленькую сумму? Я иллюзий не питаю и уверен, что нам о-очень многого не договорили. Но если бы эта информация имела хоть какую-то практическую пользу, то она давно лежала бы на этом столе.

Что же до вполне естественного профессионального самолюбия – то я его потешу немного позже. Обещаю.

– Ты – Моцарт сыскного дела! – пропел Борцов. – Можно сказать, фон Рихтгоффен частных детективов! Помнишь, кто такой фон Рихтгоффен*? – подозрительно уточнил он.

* Фон Рихтгоффен – Красный Барон, военный летчик, ас времен Первой мировой войны.

– Поразительное отсутствие пиетета к начальству, – ухмыльнулся Игорь. – Ты на самом деле считаешь меня полным тупицей?

– Ну, не полным… – лукаво протянул зам. – Но кто его знает, как сказывается на твоих драгоценных мозгах бурная деятельность…

– Вчера за мной «хвост» тянулся, – безо всякой видимой связи с предыдущим разговором сообщил Игорь.

Вадим присвистнул. Он сразу уловил мысль шефа.

– Хочешь сказать, клиенты «топтуна» навесили, чтобы не упустить ни малейшей детали? Думают, ты их куда-нибудь выведешь?

– Черт их знает, – вздохнул Разумовский. – Не нравится мне все это. Ты, Вадим, вот что… Ты пошли за мной человека, пусть походит, посмотрит, что и как. Только аккуратно, без шума и пыли.

– Обижаешь, начальник.

– И еще. Пошли-ка кого-нибудь вот по этому адресу. Пусть запомнит, Казанская Вероника Валентиновна – она рыжая такая, аж зубы ломит. Яркая. Красивая, с зелеными глазами. Ну, не перепутает, короче: такие женщины встречаются раз в сто лет.

– Подлизываешься к подчиненным? – лукаво прищурился Вадим. – Красавицами соблазняешь?

– Не соблазняю, а нагружаю дополнительной работой. Пусть походит и за ней, позапоминает, пощелкает интересные кадры. А особенное внимание прошу обратить на «хвост» за этой барышней – есть он, нет его, ну и так далее. А ты уж, будь добр, подсуетись, достань мне ее личное дело. Скорее всего я зря такую волну гоню, ну да береженого Бог бережет…

* * *

На них, счастливых, красивых и молодых, несущих за лапы громадного пухового мишку, оборачивались почти все, и Володя никак не мог понять, нравится ему это или нет. В одном он был уверен – никто из тех, кто знает его как преуспевающего бизнесмена, ведущего дела исключительно с японскими и южнокорейскими коллегами, не узнает его сейчас. Да он и сам себя не узнавал. И счастье этого необыкновенного дня немного омрачало то, что он никак не мог разобраться в себе. Ника была весела и совершенно очаровательна. Если тогда, в самую первую встречу, он посчитал ее наивной простушкой, неопытной и неуклюжей девочкой; если во время их второго свидания она была необыкновенно хороша, но слегка надменна и неприступна, то сейчас он чувствовал себя так, будто встретил старого друга. И то, что этот друг по совместительству был еще и молодой и красивой женщиной, загадочной и манящей, только усиливало его тягу.

Володя поймал себя на том, что совершенно не понимает, как обращаться с ней. Это же своеобразная ирония судьбы: найти единственную в мире женщину, с которой хочется быть самим собой, и не знать, что ей говорить. Прежде он прятался за шикарными букетами и дорогими подарками, ошеломлял своих подруг щедростью и небрежностью, с которой тратил большие деньги. Теперь он с тревогой спрашивал себя: «А что я сам могу дать ей?»

Будучи одиночкой, сражаясь за это одиночество на протяжении всей своей сознательной жизни, Володя не мог не понимать, что сейчас, в эти минуты, рушится весь его мир, с таким трудом созданный и отвоеванный. И если какая-то его часть рвалась навстречу новой жизни, то другая отчаянно протестовала. Володя не мог не понимать и того, что если он решится связать свою жизнь с другим человеком, если сделает это по доброй воле и исключительно из-за любви, то придется делиться всеми своими секретами и тайнами. А их у Даоса накопилось слишком много, и они слишком опасны, чтобы посвящать в них кого бы то ни было. А особенно эту зеленоглазую фею.

Поэтому он всячески сдерживал себя, стараясь не показывать, какая нежность охватывает его существо, когда он смотрит на нее, слушает ее серебристый легкий смех. Володя давно уже не слышал, чтобы кто-то так легко и непринужденно смеялся. Почти все знакомые и малознакомые люди ходили хмурыми и насупленными, объясняя свое вечно недовольное и раздраженное состояние неустроенностью нынешней жизни. Казалось бы, ему не остается ничего другого, кроме как уйти от нее сегодня и больше не возвращаться никогда, но тот, кто жил внутри его все эти годы – мудрый, расчетливый и хладнокровный Даос, – уже знал, что это-то и невозможно. Так случается со всеми, кто, почувствовав нечто настоящее, уже не соглашается на подделку.