Текст книги "Девять дней до и после"

Девять дней до и после
Виктория Вайс

© Виктория Вайс, 2017

ISBN 978-5-4490-1040-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первый день до…

С недавних пор Алина перестала любить свои дни рождения. Раньше, чтобы считать себя счастливой, ей хватало коробки заварных пирожных, бутылки ситро и пластмассового пупсика, подаренного крёстной, но то время безвозвратно ушло, оставив лишь воспоминания и кариес на зубах. Беззаботное детство уже давно сменилось скучной обыденностью взрослой девушки, у которой не было ни только парня, но и нормальных друзей, хотя в шумном общежитии и в коридорах института можно было с лёгкостью найти и тех, и других, но Алина не искала, она ждала. И это ожидание, по мнению мамы, как всегда приехавшей поздравить дочь с днём рождения, сильно затянулось.

И снова всё свободное пространство в комнате занимали сумки, заполненные банками с солёными огурцами и помидорами, свёртками с салом, потрошёнными курами, кульками с домашней картошкой и бутылками с домашним вином. Мама меры не знала, она везла всё, что было в доме, считая, что дочь голодает, и от этого худеет, а кому нужна худосочная девица из деревни, вот и старалась откормить как тёлку перед базаром, чтобы стала она такой же холёной как окружающие её городские красавицы. Но ничего не помогало, Алина как была худенькой простушкой, приехавшей в город учиться на архитектора, такой и осталась, бессмысленно проучившись здесь почти пять лет. Почему бессмысленно? Да потому что поступала она в институт по требованию мамы вовсе не ради учёбы и будущей престижной профессии, а ради любви, которой в Старомихайловке днём с огнём не найти. А если какой-нибудь механизатор и позарился бы на неё, то ждала бы Алину та же участь, что и её мать: работа до упаду на ферме, кухня, вечно пьяный муж, побои по выходным и почти ежегодная беременность, которая заканчивалась бы то выкидышем, то абортом, то родами. Потом непутёвый муж замёрз бы спьяну в сугробе, оставив её одну с кучей детишек. И доживала бы она свой век, сидя на лавочке перед домом с кулёчком жаренных семечек, так и не поняв, что же это такое – бабье счастье.

Не давал покоя и пример соседки по комнате, которая решила однажды, что пора брать судьбу в свои руки, и надев всё самое лучшее, распустив белокурые волосы и накрасившись по моде, стала на самом оживлённом перекрёстке внутри институтского лабиринта, и уже на второй день в её сетях трепыхался солидный карась. И не беда, что звали «карася» Азиз, и родом он был из Ливана, и что нос у него был размером с чебурек, и по русски знал он не больше десяти слов да и те матерные; главное, что он смотрел на Лизу влюблёнными глазами и готов был потратить на неё все деньги, присланные отцом на обучение. Их любовь протекала бурно и сопровождалась шумными соитиями, которые Алина пережидала на общей кухне, упиваясь холодным чаем и слезами, а в те вечера, когда свободных мест за столом не было, она запиралась в туалете, и усевшись на крышку унитаза, с надеждой смотрела в карие глаза Вахтанга Кикабидзе, плакат которого был кем-то намертво приклеен ко внутренней стороне двери. С недавних пор этот плакат стал для Алины чем-то сродни иконы, у которой она пыталась выпросить хоть немножечко любви, но в минуты свободные от молитвы её душила зависть, заставляя ненавидеть не только счастливую соседку по комнате, но и себя, за неспособность быть кому-то нужной. Лиза всё это чувствовала и даже пыталась помочь, договорившись с Азизом, что тот подыщет для Алины жениха из своих.

Ровно год прошёл после этого. Любвеобильная пара успела не только официально оформить свои страстные отношения, но и родить ребёнка. Однако его появление на свет вызвало шок у всего медперсонала роддома, ведь ещё толком не развеялось радиоактивное облако, образовавшееся после катастрофы в Чернобыле, и многие ждали, что вот-вот начнутся мутации. Мамочку успокаивали и не приносили младенца на кормление, уговаривали пока не поздно отказаться от появившегося на свет уродца. Лиза плакала, умоляла показать ей ребёнка, но доктора были непреклонны.

– Девочка, моя, – присев на край кровати, ласково произнесла заведующая отделением, – природа сделала ошибку. У такой красавицы как ты, должны быть такие же красивые дети, и мы не в праве испортить тебе жизнь, отдав то, что случайно сотворил создатель. Подпиши бумаги на отказ. Поверь, так будет лучше для тебя. А родить нормального ещё успеешь.

– Я ничего не буду подписывать, – уверенно ответила ей Лиза.

– Ты ещё пожалеешь об этом, девочка, – выходя из палаты, сказала строгая докторша. – Напиши своему мужу, чтобы зашёл ко мне, может быть он будет сговорчивее.

– Хорошо, – сказала та, и черкнув несколько строк на листочке, швырнула его в форточку, прямо под ноги стоящему внизу Азизу.

Когда заведующая отделением взглянула на вошедшего в её кабине мужчину, то ни сказав ему ни единого слова, тут же подняла трубку и приказала дежурной медсестре принести проблемной роженице её младенца.

– Простите, – виновато произнесла она, не в силах оторвать взгляд от его огромного арабского носа, – мы ошиблись… С вашим ребёнком всё нормально.

После роддома Алина осталась в комнате одна, Лиза съехала на новую квартиру, снятую любящим мужем, и только тогда, успокоившись и расслабившись, она вспомнила о желании помочь подруге. Азиз тут же откликнулся, и пообещал обеспечить как минимум двух претендентов. Приближающийся день её рождения был хорошим поводом для знакомства.

Дежурный по общежитию постучал в дверь, и не дожидаясь пока Алина откроет, крикнул:

– Гринченко, тебя к телефону. Спустись на вахту!

– А кто звонит?

– Откуда я знаю, – раздражённо ответил дежурный, поспешив обратно. – Быстро иди, нельзя долго телефон занимать.

Алина набросила куртку и побежала вслед за ним.

– Привет, – услышала она в трубке весёлый голос Лизы. – Готова принять гостей с подарками?

– Каких гостей?

– Ты день рождения отмечать собираешься?

– Собираюсь. Мама приедет, – ничего пока не понимая ответила Алина.

– Ну вот мама в этот раз будет лишней, – рассмеялась Лиза.

– Почему?

– С тобой хотят познакомится два парня. Придут к тебе на день рождения. Поздравить. Ну и… Сама понимаешь…

– Не понимаю.

– Какая же ты дура, Алька. А вдруг понравится один из них.

– Кто они такие? Я их знаю?

– Друзья Азиза. Говорит, что хорошие ребята. Ты же хотела познакомиться с кем-нибудь.

– Хотела.., – задумчиво произнесла Алина.

– Вот тебе шанс. Не упусти. Во сколько им завтра прийти?

– Я стол накрою часам к восьми. Вы будете с Азизом и маленькой?

– Думаю, заскочим на минутку. А потом сама.

Алина не находила себе места, перевозбудившись задолго до того как, что-то могло произойти, и не известно, произошло ли вообще. Она чётко для себя решила, что сегодня обязательно должно свершиться, то к чему она так долго шла и к чему так долго готовилась. Ей было всё равно, кто они и как выглядят – один из них, в любом случае, должен был сделать её женщиной. Тянуть дальше не было никаких сил. Неожиданный звонок Лизы только усилил это желание, сделав его почти осязаемым. И впервые за много лет приезд мамы не радовал, не хотелось, чтобы она узнала о планах на этот вечер или каким-то образом помешала их осуществлению, но привезённые из деревни продукты были очень кстати.

– Ма, у меня сегодня вечером будут гости, – начала Алина издалека, когда сумки были уже распакованы.

– Ты хочешь спросить, во сколько я уеду?

Дочь смутившись прозорливости матери, кивнула.

– Не волнуйся, в семь последняя электричка. Накроем стол и я уйду. Сколько человек будет?

– Думаю, что десять.

– Я их знаю?

– Ну, Лиза и Ализ с малышкой придут. Наташку, Юру, Жорика и Тому ты тоже знаешь. Будут ещё два парня…

– Надеюсь, что скоро с одним из них ты меня познакомишь? – хитро прищурившись, поинтересовалась мама.

– Я тоже на это надеюсь, – сказала Алина и крепко обняла её.

Даже по городским меркам стол был просто великолепен. Алина собрала по всему общежитию самую красивую посуду, застелила кухонный стол белоснежной скатертью и всё красиво расставила; до этого они вместе с мамой наварили и нажарили всяких вкусностей, нарезали салатов и наделали несметное количество бутербродов с колбасой, сыром и салом. Домашнее вино аккуратно перелили в красивые бутылки из-под Вермута, постав их вместе с минералкой и ситро на противоположных углах стола, и всю эту вкусно пахнущую композицию накрыли чистой простынёй, чтобы не заветрилось.

– Обалденно получилось, – восторженно произнесла Алина. – Спасибо, мамуля.

Та взглянула на часы, и довольно потерев руки, встала:

– Пора. Не провожай. Я позвоню в воскресенье, расскажешь как всё прошло.

Мама сложила пустые сумки в одну большую, поцеловала дочь и ушла. Алина открыла окно, помахала ей рукой на прощание, а потом долго стояла, не обращая внимания на холод, и смотрела маме вслед, размышляя о том, стоило ли поделиться с ней своими планами или это должно навсегда остаться её тайной. И логичным был ответ, что не стоит терзать сердце матери лишними проблемами.

Как и у любой взрослой девчонки, не познавшей сполна всех прелестей любви, у Алины в душе бушевали одновременно два чувства: желание и страх. И в этом противостоянии страх брал верх над желанием, подавляя его занудливым нытьём о плотской боли и девичьей чести. Но что такое боль, и уж тем более девичья честь, в сравнении с переживаниями о том, что ты навсегда можешь остаться никем не тронутой и никому не нужной. И снова логика была простой: пусть хоть первое случиться, а второе, глядишь, и само собой подтянется.

Азиз не обманул, за столом, напротив Алины сидели два небритых красавца и пожирали её взглядами, а ведь выбрать нужно было только одного. Тот, что повыше представился Саидом, второго, который был немного красивее, звали Анваром. По тому как оба арабских гостя с удовольствием выпили по бокалу маминого крепкого вина, закусили бутербродами с салом и ещё свиными котлетами, стало ясно, что они уже адаптировались к чуждому для них миру. Азиз и Лиза отбыли чисто формальный номер: поздравив и приняв поздравления, они тут же попрощались, даже не попробовав ничего из приготовленного.

– Давайте я вам с собой соберу, – засуетилась Алина, явно смущённая перспективой остаться наедине с новыми друзьями.

– Алька, не нужно ничего. Не беспокойся, лучше иди к гостям, – сказала Лиза, и приблизившись, шепнула на ухо. – Присмотрись к Анвару. Классный парень.

– Да ну тебя, – наигранно отмахнулась от неё Алина, всё же бросив оценивающий взгляд на гостя.

– Алька, ты лучше нам собери, когда ещё такой вкуснятины поедим, – крикнул Жорик, и тут же получил подзатыльник от Томы. – А что, разве я не прав? Ты же готовить совсем не умеешь.

– Нашёл место, где жену унизить, – почти не разжимая губ злобно прошептала она в ответ.

– Я тебя не унижаю, а мотивирую, – улыбнулся Жорик и обнял Тому, – не обижайся, я научу тебя сациви делать.

После ухода Азиза и Лизы в комнате повисла напряжённая тишина. Гости, приглашённые Алиной, понимали, что им тоже не стоит задерживаться, но не могли придумать повод, и весомым аргументом посидеть ещё немного, была куча нетронутых блюд. Обстановку разрядил Юра, он наполнил бокалы, и встал, чтобы произнести тост.

– Алина, большинство здесь собравшихся хорошо тебя знают. Ты классная. И готовишь так, что пальцы можно съесть, и учишься лучше всех и друг хороший. Хотим пожелать, чтобы в этом списке твоих достоинств, появился ещё один пункт. И ты сама знаешь какой. Поэтому предлагаю выпить за любовь!

– Юрка, ты меня просто до слёз довёл. Спасибо вам всем, – шмыгнув носом, произнесла Алина, и снова бросила взгляд на Анвара. – А любовь… Она обязательно будет. А уверена в этом.

Гости быстренько опустошив свои тарелки, и выпив ещё по бокальчику, начали собираться, одаривая напоследок именинницу не только поцелуями, но и многозначительными взглядами. Остались только друзья Азиза. И теперь Алина должна была сделать решительный шаг, отправив одного из них домой, чтобы с другим познать ту самую любовь, о которой она только что говорила. Станет ли любовь плотская любовью настоящей, покажет время, а пока ей нестерпимо хотелось удовлетворить потребности страждущей плоти.

Вино закончилось быстро, и захмелевшие парни предложили включить музыку и потанцевать, по очереди сменяя друг друга, так что уже через несколько минут Алина выбежала в коридор красная не только от количества выпитого, но и от смущения, ведь в танце парни позволяли себя такие вольности, от которых у неё перехватывало дыхание и кружилась голова.

– Зачем стоишь? – услышала она голос Анвара за спиной. – Хороший музыка. Пошли.

– Я сейчас. Мне на минутку нужно…, – уклончиво ответила она, и скрылась за дверью туалета.

Алине не терпелось взглянуть в глаза Вахтанга Кикабидзе и спросить, а можно ли ей согрешить. Или может быть он какой-то знак подаст, что не стоит этого делать сегодня, что нужно ещё немного подождать и поискать. Неужели свет клином сошёлся на этом Анваре? Не поторопилась ли она в своём желание поскорее стать женщиной. Может нет ничего плохого в её девственности и скоро появится на пути наш нормальный парень, влюбится и всё будет хорошо. А может и не появится? И ничего хорошего не будет? И улетят синицы чернявенькие в неизвестном направлении…

Она захлопнула дверь, и развернувшись, уселась на унитаз, чтобы все эти вопросы задать своему кумиру… Но вместо карих грузинских глаз с хитроватым прищуром на неё смотрели подведённые чёрным брасматиком похотливые глазки Томаса Андерса. Ну вот тебе и знак, подумала Алина, решительно вышла из туалета и почти лоб в лоб столкнулась с Анваром. Он подхватил её на руки и понёс в комнату, где тот самый Томас Андерс во всю глотку орал фальцетом: «Ю май хат, ю май сол», заглушая сначала мольбы, а потом и стоны Алины.

Не успела песня закончится как всё свершилось. Она поняла это не столько по боли, которая в начале, конечно, была, сколько по необычному ощущению внутри себя. Никогда раньше ничего подобного Алина не испытывала. Всё как-то смешалось в одну кучу: предвкушение, страх, музыка, вино, боль и разгорающаяся страсть. Голова кружилась от восторга, было мало воздуха, она хватала его губами, и со стороны это было похоже на попытки что-то сказать, но говорить не хотелось, хотелось продолжения, хотелось чувствовать внутри себя горячую твёрдую плоть, разрывающую её пополам. Может быть это и есть любовь? Её нужно терпеть. Ею нужно наслаждаться. Её нужно было так долго ждать.

Но вдруг всё закончилось, музыка ненадолго стихла готовясь к новому всплеску, и Алина приоткрыла глаза. Перед ней стоял голый Анвар и краешком простыни вытирал окровавленный член.

– Ты такой милый, – томно произнесла она, и провела пальцем к его волосатой ноге.

– Нэ надо. Я всё уже, – ответил он.

Анвар подошёл к столу, налил в бокал вина и протянул его Алине.

– Ещо надо пить.

– Я не могу… Я уже такая пьяная, – едва ворочая языком промямлила Алина.

– Пей, сказал.

Анвар приподнял её, и почти насильно влил вино в рот. Кисловато-сладкий напиток приятно обжёг горло и уже через секунду звон колокольчиков в голове усилился, комната поплыла в другую сторону, а силуэт стоящего рядом парня растаял. Алина снова закрыла глаза и рухнула на подушку, тут же почувствовав на своём теле крепкие мужские руки. На мгновение снова огнём обожгло между ног, но боль тут же сменилась блаженством, Алина подалась вперёд и обхватив руками Анвара, впилась в его спину ногтями. Тот ойкнул, но не прекратил движения, а только усилил их, с каждым разом проникая всё глубже и глубже, от чего сознание Алины отключилось, и только когда что-то взорвалось внутри и начало растекаться по всему телу волной непередаваемого наслаждения, она обмякла, издав напоследок стон, который не смогла заглушить даже орущая на всю громкость музыка.

– Господи, как хорошо, – прошептала она, не в силах остановить судороги, сотрясающие её ноги и живот. – Хочу быть с тобой, Анвар…

– Будэшь… Обязательно будэшь, – услышала она, и вдруг встрепенулась и открыла глаза.

На краю кровати сидел Саид.

– Вы что?! Так нельзя! Я так не хочу! – завопила Алина, натянув на себя одеяло.

– Хочешь не хочешь, а уже всё, – с улыбкой произнёс Анвар, появившийся из-за спины Саида. – Теперь ты женшин. Аж два раза. Хороший женщин. Азиз не обманул.

Он достал из бокового кармана бумажник, порылся в нём и положил на стол две бумажки по пятьдесят рублей.

– Это подарок тэбэ. Захочешь ещё, только скажи. Всё брошу. Здэс буду. Ты так кричал… Мне очень понравился как ты кричал.

Анвар наклонился, чтобы поцеловать Алину, но та с размаху вмазала ему пощёчину, и вжалась в стену, ожидая ответа. У того глаза налились кровью, но он сдержался, всё-таки подруга жены его друга.

– Глупый ты женщин. Будешь одна жить. Не приду я больше. И Саид не придёт. И никто не придёт

– Напугал, скотина!

– Не напугал, а прэдупрэдил. И молись, что у тебя есть такой друг как Азиз. Если бы не он…

– Что? Ты бы зарезал меня или ещё раз изнасиловал?

– Я нэ насиловал тебя. Запомни это. Ты ещё не знаешь, что такое настоящее насилие, – он сгрёб со стола оставленные деньги. – И это тоже нэ получишь. Нэ заслужила.

После их ухода Алина долго не могла встать с кровати, хотя опьянение прошло, словно его и не было, осталась лишь звенящая пустота в голове. Бобина на магнитофоне давно закончилась, и продолжая вращаться, хлопала свободным концом плёнки по пластиковой поверхности. Этот монотонный звук вводил в ещё больший ступор.

Алина проснулась почти в полдень. Тело ныло как после пыток, на нём не было ни одного участка, который бы не болел. Она с трудом приподнялась и протёрла слипшиеся глаза. Смотреть вниз было страшно, хотя она знала, что должна была там увидеть. Простыня с запёкшейся кровью прилипла к ногам так сильно, что её пришлось отдирать вместе волосинками. Хотелось смыть всё с себя, но выходить из комнаты было невыносимо стыдно. Алина была уверена, что все соседи, приложив стаканы к стенам, слушали этот спектакль, в котором ей была отведена роль грязной потаскухи. Но ведь она таковой не была, она просто хотела любви, а любовь почему-то не захотела одарить её своими чарами, позволив лишь на мгновение её почувствовать. А этого было так мало, не хватало даже для приятных воспоминаний, поскольку ту единственную светлую точку, которая сияла впереди, затмевала своей чернотой бесформенная грязная клякса, заполняющая всё вокруг.

Приоткрыв дверь, Алина прислушалась, в блоке было тихо, и она на цыпочках прошмыгнула в туалет. Ей нужно было сначала туда, а только потом в душ, и это была не физиология. Ей показалось, что взгляд Томаса Андерса стал ещё похотливее, а на губах застыла саркастическая ухмылочка. Алина поддела ногтем край плаката, и что есть силы рванула его вниз, освободив из плена Вахтанга Кикабидзе. Он взглянул на неё с каким-то отцовским укором, мол, что же ты, дурочка, наделала.

– Прости, – прошептала Алина, утирая градом катящиеся слёзы, – но ты тоже хорош… Почему тебя не было, когда ты был мне так нужен?

Она смотрела в глаза своего кумира, который предал её в самый ответственный момент, и ломая ногти сдирала намертво приклеенный к двери плакат, пока на поверхности не остались только ошмётки истерзанной бумаги и неровные наросты клея.

Первый день после…

В больничном коридоре было непривычно пусто и тихо, словно все куда-то попрятались, боясь попасться на глаза женщине, стоящей напротив двери заведующего онкологическим отделением. Она не подходила ближе, не стучалась и не заглядывала ежеминутно внутрь, она просто ждала, пытаясь осознать услышанное несколькими часами ранее, но больше всего ей хотелось ещё раз взглянуть в глаза человека, подписавшего смертный приговор её мужу. И вот дверь открылась. Яркий солнечный свет, заполнявший кабинет, ворвался в тёмный коридор, очертив в проёме силуэт доктора, который уже никуда не мог скрыться от устремлённого на него взгляда.

– Алина Фёдоровна, я же вам ещё утром сказал, не стойте здесь, не тратьте время, ничего уже не изменится, – произнёс он, пытаясь выдавить из себя сострадание и одновременно с этим быть строгим. – День-два максимум. Просто побудьте вместе с ним. Подготовьте мужа. Ему дома будет лучше чем здесь. И зачем, скажите, портить смертью наши показатели.

– Неужели ничего нельзя…

– Ничего нельзя, милая моя. Ничего. Мы бессильны. Он всё равно умрёт.

– Но ведь это не по-людски, взять и вышвырнуть человека на улицу.

– Что вы такое говорите? – возмутился доктор. – Кто вас на улицу вышвыривает? Я даю машину и санитаров. Его отвезут домой, сделают укол. Он хоть выспится, и вы отдохнёте. Не можем мы ничего сделать. Это конец. Прошу вас, идите в палату, вас там давно ждут.

Он взял Алину под руку, пытаясь оторвать от стены, и она поддалась, обречённо двинувшись за ним.

– Я не верю вам, – прошептала она.

– Не верите мне, ознакомьтесь с результатами, – доктор передал ей папку. – Здесь всё: анализы, МРТ, биопсия. Любой онколог скажет вам, что с такими показателями борьба бессмысленна.

– И всё равно, я вас ненавижу, Геннадий Иванович, – тихо сказала Алина, высвободив руку и прижав папку к груди, – Отпустите… Дальше я сама.

– Зря вы так, – в сердцах произнёс он, глядя ей вслед, – Мы старались сделать всё возможное и невозможное. Даже жена генсека умерла с таким диагнозом, а уж поверьте, ею занимались светила с мировым именем… Не то что мы.

Алина даже не оглянулась. Она спустилась на этаж ниже, постояла немного возле палаты, протёрла краешком рукава слипшиеся от засохших слёз глаза, и натянув на лицо подобие улыбки, вошла внутрь. Как она ненавидела этот запах, именно так, в её понимании пахла смерть. Какая-то смесь аммиака, нашатырного спирта и человеческой плоти. Никакое проветривание и никакое дезодорирование не способно было вытравить этот запах из палаты, он въедался в одежду и в волосы, и потом сопровождал повсюду, не давая забыть о бренности всего сущего. У двери, рядом с каталкой, уткнувшись в свои телефоны сидели два санитара, откомандированные завотделением для транспортировки больного. Их ничего не раздражало и не смущало: ни запах, ни присутствие смерти, ни стоны лежащего на кровати человека, они всецело были поглощены мобильными забавами, и явно были довольны тем, что решение вопроса затянулась так надолго, и можно просто сидеть и ничего не делать. Алина не успела ступить и пары шагов, как рвотный спазм заставил её скрутиться пополам, и она, схватившись за край раковины, вырвала. Только после этого санитары встрепенулись.

– Вам помочь? – участливо спросил один из них, подойдя ближе.

– Нет. Не нужно. Сейчас всё пройдёт, – смущаясь своей слабости ответила Алина. – Что-то я переволновалась.

Она открыла кран и ополоснула раковину. В палате, к уже привычному запаху, примешалась ещё одна составляющая, явно не добавляющая оптимизма.

Погрузка больного не заняла много времени, на дороге тоже было свободно, хотя водитель мог включить сирену и пронестись по городу с ветерком. Он даже предложил это Алине, но та отказалась, не нравился ей зловещий вой, распугивающий водителей и оглушающий пешеходов.

– Притормозите, пожалуйста, возле аптеки, – попросила она, – я на минутку.

– Без проблем, дамочка, – любезно ответил водитель, свернув с оживлённой магистрали. – Можете не торопиться.

Алина выпрыгнула из скорой помощи, расплющив сапогом комок серой подмёрзшей жижи, и вдохнув морозный воздух, смешанный с выхлопными газами, согнулась пополам и снова вырвала. Никто этого не заметил. Она, отплёвываясь, отошла чуть в сторону, собрала на газоне немного чистого снега, и протёрла им губы. Проходящая мимо парочка подозрительно посмотрела на странную женщину. А ей хотелось кричать от бессилия и ненависти ко всему окружающему, от злобы на саму себя и на того, кто беспомощно лежал в машине, ожидая своей смерти. Это было предательство с его стороны. Он не мог, не имел права вот так взять и бросить её одну посреди этого безумного мира, в котором для неё так и нашлось места.

Алина помнила как ехала к Виталию в больницу, и всю дорогу разговаривая с ним по телефону, натужно хохотала, изображая беззаботность и всячески показывая, что бояться нечего, что это мелочи, пару недель в стационаре – и всё будет как прежде. Она без умолку болтала, а душа в это время разрывалась на части не только от осознания безысходности, но и от тщательно скрываемой тайны, которая при обычных обстоятельствах не так уж сильно и тревожила бы, но сейчас кромсала острым лезвием изнутри, заставляя признаться в содеянном. Алина пыталась себя убедить в нелепости предположений, что всё с Виталием случилось из-за неё, что это она своими необдуманными поступками накликала беду и тогда ещё не верилось, что беда эта может быть такой осязаемой. И только надпись над входом в онкологическое отделение, вывела Алину из состояния натужной эйфории.

– Геннадий Иванович, вы только скажите, я привезу столько денег, сколько нужно, – уверенная в том, что именно это станет решающим фактором в лечении, произнесла она, усевшись в кресло напротив доктора. – Не ограничивайтесь, делайте всё, что нужно. Я всё оплачу.

– Простите, Алина Фёдоровна, деньги, конечно, важны и иногда их наличие помогает в лечении, но бывают случаи, когда не спасают даже они.

– Что вы имеете ввиду? На что намекаете?

– Я ни на что не намекаю. Я пока даже диагноз точный поставить не могу. Придут анализы, посмотрим, обсудим, и я всё вам подробно изложу. Утаивать ничего не собираюсь, ни от вас, ни от мужа, мы не в Советском Союзе живём. С болезнью нужно бороться совместными усилиями. Иногда помочь может самая невообразимая случайность.

– Вы это о чём? – не поняла его Алина.

– Я о вере.

– В бога, что ли?

– Нет. При чём тут бог. Раз уж ваш муж попал сюда, то на бога уповать уже нет никакого смысла. Только терапия и вера в себя. Я об этой вере говорил. Нужно верить в себя.

– Может быть ещё и в чудо поверить? – съязвила Алина.

– Вера в чудо… А почему бы и нет. Осталось только в этом больного убедить.

– Надеюсь до этого не дойдёт. Напишите мне, сколько нужно на первое время, чтобы вывести его из кризиса.

– Алина Фёдоровна, всё завтра. Ждём анализы. Со своей стороны могу только пообещать, что мы сделаем всё возможное, – он посмотрел в карточку, – чтобы поставить Виталия Давидовича на ноги.

– Вы мне его не на ноги поставьте, а сделайте так, чтобы он был прежним, – она положила на стол пухлый конверт. – Это для начала. И запомните, я никаких отчётов о расходах требовать не буду. Мне нужен результат.

Геннадий Иванович открыл ящик стола, и не прикасаясь к конверту пальцами, словно боясь оставить на нём отпечатки пальцев, столкнул его туда.

– Повторюсь, сделаем всё возможное.

Это были самые мучительные тридцать дней в её жизни: ожидание, надежда, нежелание воспринимать правду, снова надежда, которая очень скоро сменилась унынием, и вот теперь безысходность. Геннадий Иванович долго утешал Алину, уговаривал принять данность, такой как какой она есть, даже вернул все не потраченные деньги, но ничто не могло заставить её принять жестокую правду о скорой кончине мужа.

– Так не должно быть, – захлёбываясь в слезах твердила она, с надеждой и одновременно со злобой глядя в глаза доктору. – Вы, что-то не так сделали… Какой-то препарат не ввели…

– Мы всё сделали правильно, но болезнь в такой стадии, что наши усилия оказались бесполезны и бессмысленны. С каждым днем ему будет становиться хуже и этих дней у вашего муже не так уж и много осталось. Простите за цинизм.

– Вы всё ещё считаете, что я способна вас простить? – едва сдерживаясь, чтобы не набросится на доктора с кулаками, произнесла Алина.

Но тот пропустил мимо ушей её обидные слова и продолжил втолковывать то, что должен был донести, а сводилось всё к одному – нужно сделать всё возможное, чтобы больной умер вне стен больницы. Таковой была негласная установка вышестоящего начальства. И Геннадий Иванович прикладывал невероятные усилия, чтобы выполнить её, ведь если затянуть прибывание ещё хоть на день, исправить ситуацию не будет никакой возможности. Поэтому он торопился, подыскивая новые слова и новые аргументы, а когда они закончились, применил силу, и просто приказал освободить палату не позднее чем сегодня. Больной был отключён от всех систем, снят с довольствия и лишён возможности ухода за ним местным медперсоналом, а Алине было запрещено входить в кабинет заведующего отделением. Точка поставлена.

Аптекарша равнодушно собрала по разным ящикам всё, что было заказано, упаковала и протянула пакет сквозь полукруглый вырез в стекле. Было полное ощущение, что ей нет никакого дела до стоящей напротив женщины с заплаканными глазами, хотя взглядом она сопроводила покупательницу, которая выйдя из аптеки, направилась к стоящей у обочины, скорой помощи, и только этот факт показался аптекарше странным.

Дома ничего не было готово, Алина даже не представляла где и как расположить Виталия, но была полна решимости быстренько всё обустроить, пока в её распоряжении находились два санитара.

– Ребята, вы же не уедите? – с надеждой в голосе спросила она парней. – А сама не справлюсь.

– По тысячи в час, – безэмоционально ответил один из них.

– Хороший у вас тариф, – попыталась сыронизировать Алина.

– Вам бы нашу зарплату.

Алина не стала отвечать, а побежала в спальню готовить кровать. Через минуту туда заглянул санитар.

– Ну так что – мы остаёмся?

– Конечно остаётесь.

– Тогда я засекаю время.

– Засекай, милый мой помощник, засекай, – вздохнула Алина.

Только сейчас она поняла как правильно сделала, убедив когда-то Виталия купить не одну большую семейную кровать, а две полуторки. Теперь одна стояла возле окна, рядом был столик со светильником и кресло, напротив телевизор. Получился очень уютный уголок. И тут Алину прорвало, она ничком упала на кровать и в голос зарыдала. Уют. Какой, к чёртовой матери, уют, когда счёт уже идёт на часы. Кому он нужен этот уют?

– Ну что, хозяйка, можно завозить? – услышала она за спиной.

– Завозите, – вставая произнесла Алина, утерев краем рукава слёзы. – Завозите. Всё уже готово.

Санитары вкатили в комнату каталку и аккуратно переложили Виталия на его новое место. Тот осмотрелся, и сквозь боль попытался изобразить на лице нечто похожее на улыбку.

– Я сейчас вколю морфий, – сказал санитар, готовя шприц для инъекции. – До утра ему будет хорошо. Пусть поспит.

– А мне что делать завтра? – растерянно спросила Алина.

– Вы умеете делать уколы?

– В институте учили, но это было очень давно.

– Тут нет ничего сложного. Просто попадите в вену. Ему не будет больно. Вот ампула.