Текст книги "Люся. Психиатрическая проза"

Люся
Психиатрическая проза
Виктория Захарова

© Виктория Захарова, 2017

ISBN 978-5-4485-8703-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Я проснулась от жуткого крика. Руки мои тряслись, дыхание было шумным и прерывистым. Несколько секунд понадобилось, чтобы понять, что я сама издаю этот хрипящий звук. Я вскакиваю с кровати, испытывая огромное облегчение. Это был только сон. Он не имеет отношения к моей жизни. Обычный ночной кошмар! Я могла разбудить маленького Никиту. Если бы малыш проснулся, то заплакал бы. Но он молчал… Я медленно подхожу к кроватке и вглядываюсь в нежное лицо моего двухмесячного ребенка, которое на мгновение пугает меня. Мальчик лежит в кроватке с широко открытыми глазами, уставившись в пустоту. Я наклоняюсь над ним, но Никита не улыбается мне, как обычно. Сын будто не ничего не видит. Мне становится страшно, я мгновенно вспоминаю всю дикость ночного видения – мертвого ребенка, лежащего в колыбели. А моя мама поет несчастному малышу люлечную. Я стою, вглядываясь в лицо Никиты, вцепившись руками в бортик его кроватки. Вдруг малыш заморгал, и, увидев меня, громко отчаянно заплакал. Ноги мои подкосились, я чуть не упала от облегчения. Все в порядке! Просто ночной кошмар! Я беру свое маленькое чудо, новую жизнь, к себе в постель. И мы засыпаем, прижавшись друг к другу.

Утром я звоню матери.

– Мама, мне снова приснился тот сон! Может, мне к врачу сходить?

– Какой врач, доченька? Лучше купи успокоительное! В обычной аптеке, – недоумевает родительница.

– Мама, я опять видела мертвого мальчика! Ты пела ему колыбельную! Мне страшно! – я почти кричу. Но матушка снова успокаивает меня.

– Люся, не нервничай. Лучше скажи, зачем ты опять покупаешь детские вещи?

Голос ее звенит от раздражения.

– Мама, я покупаю вещи для ребенка. Знаю, что ты привыкла экономить, но я хочу дать Никите все самое лучшее! – я возмущена. Она опять критикует меня. Хотя сама не провела ни одного дня с внуком!

– Люся, Люся, прекрати это говорить! – маман уже кричит. Ее вечная жадность когда нибудь доведет ее саму до нищеты.

– Мама, прекрати. Лучше приходи посидеть с Никитой! Мне нужно выйти в магазин! – я начинаю жалобно просить ее. Но родительница так редко соглашается помогать, что я уже и не надеюсь.

– Люся, когда ты уже прекратишь с ним возиться, со своим Никитой?! – в который раз настаивает мать. Сколько раз я уже слышала от нее эти жестокие слова!

– Мама, Никита – самое дорогое, что есть в моей жизни. Это подарок любимого мужчины!

И это правда. Когда я в первый раз увидела сына, он мирно спал на руках своего отца. Жених протянул мне ценный сверток.

– Посмотри на него, Люся! Этот ребенок – мой тебе подарок!

Я вспомнила Андрея, и сердце сжалось от тоски. Боже, как же я соскучилась! Как давно его не видела! Мой суженый даже не смог встретить нас из больницы после рождения малыша. Я обрела сына, но осталась без любимого… Матушка говорит, что я сама виновата. Мужчина живет в другом городе, там у него есть вторая семья – жена, дети. Он не смог их оставить, но подарил мне крошечную копию себя – Никиту!

– Мама, ты посидишь малышом? Недолго совсем, а? – продолжаю я уговаривать ее.

– Люся, сегодня тебе из дома лучше не выходить, – мать перестает разговаривать по телефону и просто заходит в мою комнату, – после таких кошмаров тебе опять может что-то показаться. Что-то, чего на самом деле нет.

Матушка выглядит потрясающе, как всегда: в красном брючном костюме, кокетливой войлочной шляпке, на губах у нее блестящая помада. Наверное, она сама собралась уходить, поэтому и не желает помочь мне. Мы живем в одной квартире, но в разных комнатах. Мы не очень ладим мамой. Потому, что она не одобряет появление Никиты. Считает это глупостью.

– Ну так что? Я закрою комнату снаружи, и ты будешь уверена в том, что видишь. Ладно? Уж в собственной комнате точно есть только то, что реально существует, – предлагает мне родительница. И я соглашаюсь. Она права, как всегда. Действительно, слишком часто я вижу вещи или людей, которые на самом деле не существуют, и делаю глупости. Гораздо позже я понимаю, что видела то, чего нет. Но сделанного не воротишь. Временами моя память может воспроизводить даже целые события, никогда не происходившие на самом деле. Матушка – единственное связующее звено между реальностью и моим мозгом. Только она может сказать наверняка, что правда, а что только мерещится мне. Потому, что я больна.

2

Первые признаки моего недуга появились, когда мне было шесть. Я почему-то решила, что у меня есть маленький новорожденный брат, и зовут его Артем. Более того, я даже рассказывала в детском саду всем детям и воспитателям о малыше. Какой он забавный, как смеется, как скоро научится сидеть. На самом деле мы с мамой жили вдвоем. Матушке, одинокой и незамужней, не от кого было рожать. Однако, мне казалось, что новорожденный ребенок появился в нашем доме. Как много воспоминаний у меня осталось об Артемке! О событиях, которых никогда не происходили! Вот мама кладет его в кроватку, вот она кормит его, вот братик улыбается, даже хохочет. И так несколько месяцев подряд. Потом приезжают люди в белых халатах, обступают Артемкину кроватку.

Однажды бабушка моей детсадовской подруги пригласила меня погостить на их даче. Несколько веселых летних дней запомнились отчетливо, будучи наполненными последними событиями, которые на самом деле несомненно происходили со мной: купание в речке, пикники, вечерние чаепития на веранде. Когда я вернулась домой, мама встретила меня одна. Артем исчез. Пропали и все его вещи: одежда, пеленки, пузырьки, игрушки, даже детская кроватка. Поразительно, что мой мозг до мельчайших подробностей помнит эти предметы, хотя они никогда не находились в нашем доме. Я все придумала. Я стала бегать по комнатам, искать своего Артемку. Но не нашла.

– Мама, а где Артемка? – спросила я, ни о чем не подозревая.

– Какой Артемка, о чем ты? Ты так щеночка назвала? – не поняла матушка. По нашему двору все время бегали какие-то приблудные щенки и котята. Я с ними играла, кормила и лечила.

– Не щенок, а мой братик. Где мой братик?

– Люся, доченька, о ком ты говоришь? Мы живем вдвоем.

Несколько дней потребовалось маме, чтобы объяснить мне, что я все выдумала. Выяснилось, что добрая половина обстоятельств моей жизни не существует на самом деле. И моя реальность поделилась на две части: то, что есть и то, чего нет. Вызвали врачей. Меня не увозили в больницу, но кололи уколы и давали таблетки. Лечили от внезапно открывшегося безумия. Я много спала, вставала в полдень, а в девять вечера уже опять лежала в постели. В обеденное время бодрствование мое омрачалось дымкой, неким туманом в голове, заторможенностью мыслей и чувств. Я ходила по дому в пижаме, не умытая и не причесанная. Мама странно смотрела на меня. Иногда я задавала какой-нибудь вопрос. Родительница не отвечала, только плакала. Первое время я явно искала брата, а потом – скрыто. Чтобы мама не расстраивалась. Я не нашла ничего. Ни следа, ни одной фотографии. В детский сад меня больше не пускали. Матушка решила переехать.

– Люся, если ты еще кому-нибудь расскажешь о том, что у тебя есть брат, тебя положат в больницу для ненормальных. Ты это понимаешь? – спрашивала мама осторожно. Я послушно кивала.

– Мы переезжаем в другой город. Там никто не будет знать, что тебе чудятся некоторые вещи. Там я найду врача и вылечу тебя.

– Мама, может останемся здесь? – робко возражала я. Мне было жалко расставаться с подружками из детского сада, моими щенками и котятами, с родным домом.

– Люся, здесь ты уже всем рассказала про брата. Все поняли, что ты не в себе. Если мы останемся, тебя могут забрать у меня. Ты этого хочешь?! – мама не выдерживала, начинала кричать.

Стали собирать вещи. Уезжали мы ночью. Для моей безопасности. Чтобы не забрали в больницу. Мы собирались ехать в Ленинград, вернее Санкт-Петербург. «Там я научусь отличать то, что бывает, от того, чего нет», – подумала я. И вдруг вспомнила о своей кукле, любимой игрушке. Кинулась в комнату, чтобы взять ее с собой. На секунду замешкалась. А вдруг ее я тоже придумала? Но, нет. Кукла нашлась в маминой спальне. Я обвела взглядом комнату, и слезы опять стали наворачиваться на мои глаза. Вот здесь, на этом самом месте, где стоит журнальный столик раньше находилась кроватка Артема. Но ее не было, так же, как не было и брата. Кукла моя лежала под столом. Я опустилась на пол, чтобы достать ее. И в дальнем углу, в самом темном месте, под кроватью, заметила что-то голубое. Погремушка! Артемкина погремушка! Я поползла, собирая локтями и коленями пыль.

– Люся, давай быстрее. Мы опоздаем! – кричала мама из прихожей. Но я молча ползла. Рукава пальто собирались гармошкой на локтях, колени ломило, и мне стало ужасно жарко. Раз, и я протянула руку к игрушке. Она ответила мне негромким звоном. Я прижала голубой бубенчик к сердцу. Наверное, его тоже нет, он только видится мне. Я спрятала пластиковое сокровище за пазуху пальто, и, уже в поезде, несколько раз проверяла. Вдруг, исчезла? Но игрушка оставалась на месте. Она пропала уже в Питере, через несколько месяцев после нашего приезда.

3

Почему я стала вспоминать вымышленного Артемку именно сейчас? Может, потому, что сама стала мамой. У меня теперь был сын, Никита. И он напомнил мне первые детские галлюцинации?

В Питере я снова стала посещать детский сад, но уже никому, ни одной душе не рассказывала про Артемку. Будни мои омрачались сильной тоской по брату. Хотя, как можно страдать по тому, кого нет? И еще, теперь я постоянно была неуверенна в том, что вижу и слышу. В детском саду то и дело переспрашивала воспитательницу, можно ли взять эту, именно эту желтую уточку с красным клювом? И протягивала женщине игрушку. Сотрудница детского сада странно смотрела на меня.

– Люся, но ты уже взяла ее.

Так я понимала, игрушка есть на самом деле. Я заметила, что в детском саду галлюцинации возникали крайне редко. Наверное, потому что там были другие дети, и я отвлекалась на игры с ними. Хотя, некоторых из них я побаивалась, думая, что их, возможно, не существует. Только тех, кого воспитательница при мне окликала по имени, я считала реальными. А с остальными разговаривать страшилась. Ждала, когда их позовет кто-то, чье существование уже было очевидным.

В последний год в детском саду, я стала более уверенной. Больше не проверяла каждый раз реальность той или иной вещи, или существование людей. Я привыкла к своей группе. Дети были те же, что и вчера, и позавчера. Игрушки, воспитатели – ничего не менялось месяцами. И я расслабилась. Опять стала вспоминать про Артемку. Иногда забывалась, и задавала маме вопросы.

– Мама, а помнишь, как смешно Артемка под наволочку залез?

– Люся! Что ты говоришь? – закричала она, – ты опять за свое! Не говори мне об этом больше никогда! Мама почти визжала, и мне стало ее жалко.

– Мамочка, мамочка, прости меня. Я больше не буду! Не буду так говорить!

Ко мне вызвали врача. Он задавал странные вопросы и жалостно смотрел мне в лицо. Доктор оказался добрым и молодым мужчиной в круглых очках. И я стала мечтать, что мама выйдет за него замуж. Тогда врач станет моим папой. Очень удобно, надежно. Своего отца я не знала, и мама ничего про него не рассказывала. Сначала доктор приходил раз в неделю, и мне стало намного спокойней. Я могла говорить об Артемке, о своей тоске по нему. Но не с мамой, а с Игорем Владимировичем. Он слушал очень внимательно. Не нервничал, и не прерывал меня. Иногда доктор оставался у нас ночевать, в маминой комнате. И я поняла – моя мечта непременно сбудется. Добрый врач скоро станет моим отцом.

4

Игорь Владимирович и матушка расстались неожиданно и страшно для меня. Они так кричали!

– Галя! – крик ужаса, истинного страдания, похожий на вой рассек пространство нашей маленькой квартирки. Мы с мамой бросились в ее комнату, откуда и кричал Игорь Владимирович. Мама бежала из кухни, а я – из своей комнаты. Игорь Владимирович сидел на полу, в расстегнутой рубашке. В руках он держал какие-то измятые листочки. В глазах его плескался ужас, руки дрожали, очки в красивой тонкой оправе, съехали набок.

– Игорь, что, что случилось? – бросилась к нему гражданская супруга. Я тоже подскочила, но Игорь отвернулся от меня, как от прокаженной. Я немного обиделась, но ненадолго.

– Люсенька, девочка моя. Иди к себе. Пожалуйста, – уже спокойно и ласково попросил мой будущий отец. Как я могла ослушаться? Я обожала его!

Уже из своей комнаты я услышала взволнованный голос матери.

– Игорь, где ты это взял? Ты копаешься в моих документах!

– Какая разница, Галя! Какая разница! Эти документы! Ты хранишь их! – кричал мой добрый доктор. Он обвинял матушку. Она оправдывалась дрожащим голосом.

– Игорек, я все объясню! Я расскажу все, пожалуйста! Только никому, никому! – в ее голосе появились нотки, безошибочно свидетельствующие о том, что она уже плачет.

– Как?! Как ты можешь это объяснить?! Что ты сделала с ребенком, Галя? Галя, ты человек вообще, или кто?! – кричал Игорь Владимирович. И я поняла – они поругались из-за меня. Я знала, что должна лежать в больнице, а мама держит меня дома. Все из-за меня. Я хотела ворваться в к ним, попросить прощения, убедить, чтобы врач не бросал нас с мамой. Но дверь в комнату была закрыта изнутри. Они разговаривали уже тихо, и я, как ни старалась, как ни напрягала уши, не могла различить ни слова. Впрочем, даже если бы я услышала, о чем они говорят, я не могла быть уверенной до конца, что все это не кажется мне. Страх закрался в мое детское сердце – а вдруг Игоря Владимировича тоже не существует, как Артемки? А если он только привиделся мне? Я стала плакать. Через некоторое время дверь открылась. Оттуда вышел доктор, на плече у него висела большая спортивная сумка. Он молча обулся, вытащил из кармана ключи, кинул из на обувную полку.

– Галя – ты монстр! Чудовище! Я ненавижу тебя! – это были последние слова моего несостоявшегося отца. От вышел из квартиры, громко хлопнув дверью. Больше я его никогда не видела.

Когда мама, трясущаяся и плачущая, вышла в коридор, я робко спросила ее: «Это все из-за меня, мама?» Она не ответила, только тихо плакала, обхватив голову руками.

– Мама, мама, ответь мне пожалуйста, скажи мне! Игорь Владимирович, он есть или его нет? – задала я свой главный вопрос, который мучил меня все больше и больше.

– Игоря Владимировича больше нет, Люся. Но он тебе не показался, – ответила мама и с жалостью посмотрела на меня.

Новый приступ безумия поразил меня тогда. Я впала в ступор. Я плохо помню эти события. Наверное, потому, что они действительно случились в реальности. Я перестала есть, спать, разговаривать. Горе от потери будущего еще одного родителя, оказалось настолько огромным, что сердце мое не выдержало. И я сошла с ума второй раз. Но, этот раз очень отличался от первого. Мне больше не казалось то, чего нет. Все, что я видела и слышала, было реальным. Но все вокруг, даже малейшие факты, все мелочи доставляли мне сильную душевную боль. Даже жужжание мухи вызывало дикое страдание и тоску. Мама Галя пригласила других врачей, и меня все-таки забрали в больницу. Болезнь моя была диагностирована. Шизофреноподобное расстройство. «Очень красивое слово», – подумала я. Похожее на экзотику.

5

Когда необходимость скрывать недуг отпала, жить мне стало спокойней и лучше. Страх разоблачения перестал мучить меня. Я приняла свое сумасшествие как что-то, само собой разумеещееся. Мама работала на дому– создавала красивые интернет-сайты, и это позволило мне учиться дома. Индивидуальное обучение – так это называлось. Преподаватели приходили несколько раз в неделю. Я успокоилась. Иногда даже пользовалась положением больного ребенка. Спрашивала у новых учителей, есть ли они на самом деле, или их нет? Мои вопросы не раздражали их, они знали о моем диагнозе. Одна учительница мне особенно понравилась, хотя она стала приходить ко мне позже других. Алина Львовна преподавала английский, поэтому стала посещать меня только с третьего класса. Репетитор была молодой и красивой, а еще – доброй. Когда я спросила ее, существует ли она или только кажется мне, она рассмеялась! Уроки проходили в спокойной дружелюбной атмосфере, мы много веселились. Несмотря на то, что другие предметы давались мне с трудом, и, я еле-еле зарабатывала твердые тройки, с английским я справлялась легко. Открылись мои способности к языкам. Так сказала Алина Львовна маме. Я стала читать книги на английском, чтобы заслужить очередную похвалу своего кумира. Но, матушка забеспокоилась, не слишком ли сильную нагрузку на мои мозги оказывает мое новое увлечение.

– Галина Ивановна, пусть читает. У девочки литературный талант. Она сможет стать переводчиком. А при ее диагнозе иметь в руках такую специальность очень удобно, – посоветовала моя любимая учительница.

– Алина Львовна, а вы не боитесь со мной заниматься? – спросила я ее однажды, стараясь быть откровенной. Я пыталась сразу расставить все точки над «и». Мне казалось, что если наставник сразу все узнает о моем сумасшествии, то это предотвратит ее от разочарование во мне. Я хотела ей нравиться такой, какая я есть.

– Почему я должна бояться, Люсенька? – весело спросила учительница.

– Потому, что я иногда вижу то, чего не существует на самом деле. И слышу тоже.

Алина Львовна удивленно посмотрела на меня.

– Люся, всем людям иногда кажется то, чего не существует. Не только тебе. Ты просто очень чувствительная, – серьезно ответила она.

Я была в изумлении. Неужели… учитель такая же, как я? И я рассказала ей про голубую погремушку. А потом и про Артемку тоже.

Следующий приступ душевной болезни случился после того, как мама выгнала Алину Львовну, выставила ее за дверь. Все было так. Мама Галя пригласила преподавателя выпить чаю. Мы веселились, много смеялись, поедая сдобные булочки. Нам было так хорошо! Но вдруг Алина спросила мою маму: «Галина Ивановна, может у Люсеньки просто стресс от потери братика?»

– Что?! – закричала матушка, – какого братика? Ты чем моей дочери голову забиваешь, училка хренова?!

Мать визжала очень громко, так же, как она кричала на Игоря Владимировича.

– Пошла вон отсюда! – орала мама. Она схватила Алину за плечо и стала выпихивать за дверь. Та в ужасе даже не сопротивлялась. Я кричала, хватала маму за руки.

– Мамочка, мамочка, ну не надо, ну пожалуйста! – на меня не обращали внимания.

Галина перевела меня в другую школу. Больше я свою Алину не видела. Конечно, я опять впала в оцепенение, но в больницу меня не положили. Врачи прописали таблетки, и я лечилась дома. Поправлялась долго. Даже осталась на второй год.

Зрительные галлюцинации стали привычными. Они повторялись с чудовищной периодичностью. Сначала они очень волновали и пугали меня. Потом – нет. Мне стало все равно.

Несколько раз мне казалось, что кто-то, ворвавшись в мою комнату ломал и портил мои вещи. Например, альбом с фотографиями. Перебирая снимки, я вытащила разложила их на столе. Добавила к карточкам новые, которые Галина принесла из печати. Отвлекшись, вышла на кухню минут на пять. А вернувшись увидела свои фотографии, валяющимися на полу, разорванными в клочья! Я закричала от ужаса! Прибежала мама.

– Люся, Люсенька, что случилось? – испуганно спращивала она.

– Мои фотографии… – только и могла произнести я, указывая рукой на ошметки.

Мама, казалось, не понимала. Она вывела меня из комнаты, снова на кухню. Налила сладкого чаю.

– Пей! – приказала Галина.

– Все фото кто-то порвал, – жалобно заскулила я.

– Люся, дорогая моя. Это опять тебе кажется. То, чего нет. Все фото целые. Хочешь, иди посмотри, – ответила мне мать.

Я испугалась. Замотала отрицательно головой.

– Дочка, ну хочешь, я пойду посмотрю? – ласково предложила она.

– Хочу, хочу!

Мама вернусь через пару минут.

– Все в порядке. Все фото целые лежат на столе, – отчиталась она.

– Как же так? – я была в очередной раз поражена. Встала и пошла к себе. Перед дверью остановилась, зажмурилась, осторожно вошла в помещение… Все фото лежали на столе аккуратными кучками. Я легла в постель. Заниматься фотоальбомом мне расхотелось. То, чего нет опять преследует меня. Приходит незаметно, редко. Но неизменно глубоко ранит. Только у Гали я могла спросить, только с ней посоветоваться.

6

Прошло несколько лет. Жили мы по-прежнему в районе Парка Победы. Галя работала. Иногда к нам в гости приходили ее подруги или мужчины, с которыми она встречалась. Мама всегда четко и убедительно представляла мне своих знакомы, которые в первый раз пришли к нам в дом. Чтобы я поняла, что они существуют. Глюки в одни дни случались чаще, а в другие реже. Они перестали удивлять и беспокоить меня. Иногда я обнаруживала свои собственные вещи или одежду в испорченном состоянии, но спустя время, и я находила ту же вещь целой и невредимой. Или, наоборот, в моей комнате появлялись новые предметы, о происхождении которых я ничего не знала. Сначала я боялась потрогать их, прикоснуться. Я звала маму. Она подтверждала: такая вещь лежит в комнате, это она принесла ее. Или по-другому: этого здесь нет совершенно точно. Я с трудом закончила девятый класс и осела дома. Дальше мне учиться не хотелось. Галлюцинации повторялись настолько настырно, что стали обыденным обстоятельством моей жизни. Мне исполнилось восемнадцать. И я просто спокойно жила, как зверек, стараясь не выходить из квартиры часто. Я посещала только в проверенные и недалекие от дома места. Магазины, продавцов которых я знала наверняка, мусорные контейнеры, парк. Я даже подружилась с некоторыми соседями. Всего их было пять человек, из которых реальные трое, а двое – плоды моего сумасшествия. Иногда, набравшись смелости, я забредала на ближайшую троллейбусную остановку. Садилась на лавочку и смотрела на людей, гадала. Кто их них есть, кого нет? Интересно! Душевная тоска не покинула меня совсем, но также стала привычной, как и мысль о собственном безумии, спустя годы перестала ранить меня остро и сильно. Приступы тоски проходили уже не на фоне отчаянных рыданий или полного ступора. Я научилась переживать депрессивные припадки обыденно, занимаясь домашними делами, или смотря телевизор. Я стала констатировать факты. Иногда у меня наблюдались паника, боязнь смерти, или маниакальный страх чужих людей. В такие дни я сама принимала решение не выходить из квартиры. Или, меня обуяла тоска, мне тяжело переносить любые внешние проявления окружающего мира, но я буду делать привычные вещи, глотать таблетки, пить сладкий чай, а вечером поговорю с мамой. Галина не оставляла меня в моем безумии, даже когда я достигла возраста, в котором уже неприлично заботится о детях.

Год за годом, живя в своем вынужденном затворничестве, я поняла – если не испытывать сильных эмоций, в больницу меня не заберут. Не будет припадков, которые я не смогу контролировать. Я решила жить спокойной жизнью, ни к кому не привязываясь. Избегать общения с другими людьми ради собственной безопасности и душевного спокойствия своего единственного друга – моей матери. Из-за душевной болезни сильные эмоции грозили стать для меня катастрофой.

А потом я влюбилась.