Текст книги "Катастрофа на Волге"

Командующий гневается

На другой день меня вызвали к Паулюсу в необычное время. Что бы это могло значить? В первой комнате блиндажа меня приветствовал личный ординарец командующего обер-лейтенант Циммерман.

– Гроза, господин полковник!

Командующий предложил мне сесть, указав на стул против его письменного стола. Я чувствовал, что он старается сдержать нарастающий гнев.

– Вчера в ставке фюрера вы говорили с Цильбергом о Шмидте?

– Так точно, господин генерал!

– Почему вы сделали это без моего ведома?

– Потому что вы, господин генерал, запретили бы мне сделать этот шаг. Но мы больше не могли видеть, как выматывает вам душу самоуправство Шмидта.

Мне показалось, что гневные складки на лбу моего собеседника разгладились. Ведь он должен был из моего откровенного ответа понять, что мы желаем ему добра.

– Кого вы подразумеваете под словом «мы»?

– Мы – это все начальники отделов штаба, прежде всего начальник оперативного отдела, начальник инженерных войск, начальник связи, барон фон Кутченбах и я, господин генерал.

– Я допускаю, что вы руководствовались самыми лучшими намерениями. Тем не менее вы должны были меня предварительно осведомить или по крайней мере сделать это тотчас же после вашего возвращения вчера вечером.

– Прошу прощения, господин генерал, что я упустил это из виду. Я хотел сначала обсудить с вашим зятем и начальниками отделов, как нам дальше действовать. Нам представлялось целесообразным убедить вас в общей беседе, что в интересах командования армией вы должны расстаться со Шмидтом. Только после этого предполагал я доложить о шагах, предпринятых мною в Виннице. Кто же мог думать, что вы так скоро узнаете о моем разговоре с Цильбергом?

– Десять минут назад мне позвонил генерал-полковник Гальдер. Сначала он осведомился об обстановке. Затем он прямо задал вопрос, кого я хочу вместо Шмидта. Он узнал от Блюментритта, что личные отношения между мною и Шмидтом никак нельзя назвать хорошими. Затем Гальдер сослался и на вас. Можете себе представить, как я был удивлен. Разумеется, я отклонил предложение о замене начальника штаба при сложившейся обстановке.

– Это я понимаю, господин генерал. Тем не менее вы должны были бы решиться это сделать после завершения нынешних операций.

– Мне от вас нужно только одно, говорю это раз навсегда: в будущем я должен быть своевременно осведомлен о подобных планах. Вообще говоря, это касается не вас, а меня. Я бы не хотел, чтобы Шмидт узнал об этом деле. Надеюсь, мы понимаем друг друга, Адам.

Тем самым с «делом Шмидта» было покончено. И надо сказать, к сожалению. Если Паулюс не был решительным и жаждущим деятельности Фаустом, зато Шмидт играл в армии роковую роль Мефистофеля. Это показал горький опыт.

– Как, между прочим, обстоит дело с вашим заместителем? – спросил командующий, когда я уже собрался уходить.

– Все в порядке. Меня будет заменять подполковник из управления кадров. После моего возвращения он должен будет принять у нас полк.

– Тогда Шмидт будет доволен. Вы ведь знаете, он никак не может сработаться с нашим вторым адъютантом армии майором фон Лютицем.

Офицерская школа за линией фронта

Мы снова наступали. 4-я танковая армия пересекла у Басаргино железную дорогу Калач – Сталинград. Она создала угрозу с тыла противнику, противостоявшему 6-й армии. Вследствие этого советские части должны были сдать упорно обороняемый рубеж у реки Россошки и отступить к западной окраине Сталинграда. Теперь и LI армейский корпус перешел в наступление. Внутренние фланги обеих армий 2 сентября сомкнулись под Яблочным и совместно продолжали наступать. Намеченная операция на окружение противника перешла во фронтальное наступление. Речка Царица стала границей между армиями.

У меня в последующие дни было много работы. Я хотел подготовить организацию офицерских курсов, чтобы они могли начать работать во время моего отсутствия. Сначала нужно было найти подходящее место. Комендант штаба армии и начальник связи несколько раз ездили к западу от Дона для ознакомления с местностью и предложили поселок Суворовский, к югу от Нижне-Чирской.

Я поехал туда вместе с начальником отдела подготовки кадров. В расположенных на краю деревни бараках и бункерах можно было разместить курсантов. Местность тоже подходила для наших целей. Таким образом, выбор пал на Суворовский.

Пехотным дивизиям было приказано отобрать опытных офицеров и унтер-офицеров в качестве инструкторов. Начальником школы был назначен молодой капитан Гебель из 79-й пехотной дивизии; вместе с заранее выделенной командой он отправился на место. Курсанты должны были прибыть в конце сентября – начале октября. До этого срока надо было закончить все подготовительные работы. Я убедился, что дивизии выделили лучших своих молодых офицеров и унтер-офицеров, которые с большим рвением принялись за выполнение задачи. Естественно, все они были рады возможности уйти на несколько недель с переднего края и отоспаться. Тем временем наши дивизии шаг за шагом продвигались к Сталинграду. 10 сентября они достигли западной окраины города. От большинства расположенных еще на степной окраине деревянных домиков остались только остовы труб. Но и примыкающие со стороны города многоэтажные каменные здания были сожжены. Наши войска расположились в подвалах. Начались кровопролитные бои за город, за каждый дом, начались рукопашные бои.

«Комендант Сталинграда»

В эти дни ко мне явился какой-то полковник и доложил:

– Главное командование назначило меня комендантом Сталинграда и прикомандировало к 6-й армии. После представления командующему армией я хотел бы приступить к своим обязанностям.

Я невольно улыбнулся.

– Вам придется, пожалуй, запастись терпением на некоторое время. Пока что наши дивизии сражаются только на окраине города.

– Ну, это долго не протянется, – заметил он.

– Вы ошибаетесь. Для того чтобы здесь отбить один-единственный дом, нужно много-много дней. Действительно, наши танки уже 23 августа рывком пробились к Волге. Но это вовсе не означает, что они захватили город. За две недели мы только добрались до окраины города. Представьтесь сначала начальнику штаба армии генерал-майору Шмидту. Он вам лучше объяснит, что здесь происходит.

С разочарованным видом полковник удалился. Я позвонил по телефону Шмидту и подготовил его к приему этого посетителя. Он расхохотался. Когда я добавил, что «комендант Сталинграда» уже привез с собой целый штаб сотрудников, Шмидт просто рассердился:

– На что нам здесь эти люди? Комендант города, который еще не взят! Это же просто нелепо! Я предложу Паулюсу отправить этих господ обратно в группу армий «Б». Свяжитесь сейчас же с тамошним адъютантом и подготовьте его к этому.

Мой коллега в группе армий согласился с предложением Шмидта. Оба мы были согласны, что этого пожилого полковника, исполненного служебного рвения, не в чем упрекнуть. Но зачем же Главное командование сухопутных сил себя компрометирует? Неужели там, в верхах, все еще думают, что Красная Армия разбита и захват этого огромного города – нечто вроде увлекательной прогулки? Какой вообще смысл имеют наши ежедневные донесения об обстановке и потерях, если могут происходить подобные эпизоды?

«Команды по учету» и «нефтяные бригады»

Еще одно происшествие заставило меня призадуматься. Примерно в это же время в наш штаб прибыло много офицеров и солдат. Они именовали себя «командой по учету». А это что еще такое? Объяснение дал нам обер-квартирмейстер армии: оказывается, эти люди – специалисты по металлургии, которых нужно взять на армейское довольствие. Указания и приказы они получали непосредственно из ставки фюрера, должны были вступить в город вслед за войсками. Их задача – на крупных заводах взять на учет оборудование, полуфабрикаты и сырье, особенно цветные металлы, и все это немедленно отправить в тыл.

Во время моего очередного доклада командующему Паулюс затронул эту тему.

– Ну как, Адам, что вы скажете по поводу нашего новейшего пополнения? – заметил он, улыбаясь. – Мало что удастся взять на учет этим людям. Авиация все уничтожает. От заводов остались лишь груды развалин. Да и кто здесь в конце концов будет грабить? Солдаты заняты совсем другим.

– Эти новоприбывшие действительно солдаты или просто гражданские лица, спешно облаченные в мундиры, господин генерал?

– На этот вопрос я вам, к сожалению, не могу ответить. Главное то, что они не мешают нашим операциям.

– Но транспорт они для себя, наверное, потребуют, господин генерал. А может быть, у них есть свои колонны грузовиков?

– Не знаю. Между прочим, за группой армий «А», которая наступает на Кавказ, следуют такие же команды, которые должны будут заняться эксплуатацией нефтепроводов в Майкопе и Грозном, а затем и в Баку.

Паулюс ушел к генерал-майору Шмидту. У меня не выходила из головы недавняя беседа с командующим.

Я вспомнил одно место из речи или статьи Геббельса: «Эта война за зерно и хлеб… война за сырье, за каучук, за железо и руду».[35]35
  Цитируется по: «Процесс против главных военных преступников в Международном военном трибунале. Нюрнберг, 14 ноября 1946 г.» (нем.), т. VII, Германия, 1947 г., стр. 191.


[Закрыть]

Нечто подобное уже заявил Адольф Гитлер в книге «Майн кампф», рассуждая о немецкой аграрной политике в России. Достижение этих военных целей, несомненно, должны были обеспечить «команды по учету» и «нефтяные бригады». У меня остался в памяти разговор, который я весной в Полтаве вел с одним словоохотливым зондерфюрером из какого-то «экономического штаба Восток». Тогда я мало задумывался над его рассказом о филиалах концерна Маннесман в Киеве и Днепропетровске, об акционерном обществе Сименс-Украина и о главном правлении фирмы Фридриха Крупна на Украине. Я вспомнил наконец и не раз повторявшееся в штабе нашей армии утверждение, будто лица, награжденные Рыцарским крестом, после окончания войны получат в подарок от фюрера имения в восточных областях.

Собственно говоря, все это плохо согласовывалось с тезисом, который постоянно вдалбливали в нас с самого начала похода на восток; согласно этому тезису, борьба против Советского Союза якобы представляла собой неизбежную превентивную войну против распространения большевизма в Германии.

Тут что-то было неладно. Но в чем суть? Во всяком случае, успокаивал я себя тогда, я за это не несу ответственности.

Мамаев курган и Царица

Наступление продолжалось. 14 и 15 сентября немецким дивизиям удалось глубже проникнуть в Сталинград. Кровопролитные бои разыгрались у вокзала Сталинград-1 и на Мамаевом кургане, высоте 102. Только 14 сентября вокзал пять раз переходил из рук в руки. С Мамаева кургана виден был весь город, включая пристани и большие промышленные предприятия в северной части Сталинграда – «Красный Октябрь», «Баррикады» и тракторный завод. На 60 километров простиралась пересеченная глубокими оврагами территория города, лабиринт домов, улиц и площадей, широкая лента Волги вдали. На юге возвышался над рекой покрытый лесом остров Голодный. На другом берегу можно было заметить деревню Красная Слобода – главную базу снабжения советских войск, сражавшихся в городе. Понятно, что русские не оставляли попыток отбить Мамаев курган, господствующий над местностью. 16 сентября им это удалось. Несмотря на неоднократные, сопровождавшиеся большими потерями попытки с нашей стороны, за последующие десять дней оказалось возможным занять лишь половину этого холма.

К 27 сентября 4-я танковая армия и LI армейский корпус заняли район города, примыкающий к реке Царица с юга, включая побережье Волги. В центре Сталинграда и в его северной части русские все еще удерживали сильные позиции, несмотря на то, что мы ввели в дело наши последние резервы. Важнейшая часть города вместе с переправой к советской базе снабжения боеприпасами и продовольствием на восточном берегу Волги оставалась в руках защитников города.

12 сентября генерал-полковник фон Вейхс, командующий группой армий «Б», и генерал Паулюс были вызваны в Винницу на совещание в ставке Гитлера. Паулюс доложил об обстановке на фронте. Особенно настойчиво он указывал на угрозу северному флангу армии. Гитлер не пожелал считаться с этими опасениями, он неизменно повторял свою стереотипную фразу, что Красная Армия разбита, сопротивление в Сталинграде имеет лишь местное значение. К тому же, говорил он, приняты все меры для прикрытия северного фланга. Теперь задача 6-й армии – сосредоточить все силы для скорейшего взятия города. Вместо дополнительно затребованных Паулюсом боеспособных трех дивизий ему был передан только XXXXVIII танковый корпус, ранее входивший в состав 4-й танковой армии. Сама 4-я танковая армия была снята с фронта наступления на Сталинград. 6-я армия должна вести операции на всей территории города.

Крайне обескураженный, генерал Паулюс показал мне приказ группы армий.

– Это называется «укреплять армию». Эти дивизии измотаны совершенно так же, как и наши. А поскольку я одновременно должен занять два новых участка дивизий 4-й танковой армии, то в действительности в мое распоряжение поступила только одна очень ослабленная дивизия.[36]36
  Это не совсем точно. Немецко-фашистское командование только в октябре направило в район Сталинграда для пополнения потрепанных дивизий около 200 тыс. обученного пополнения. Кроме того, туда еще прибыло до 90 артиллерийских дивизионов резерва главного командования, насчитывавших около 50 тыс. человек и более 1000 орудий (калибром 75 мм и крупнее), и воздушным транспортом было переброшено около 40 саперных батальонов, специально подготовленных для штурма города. Эти батальоны имели более 30 тыс. человек личного состава. («Великая победа на Волге», стр. 190). Что касается 4-й танковой армии, то она продолжала действовать в направлении Бекетовки, Красноармейска, т. е. южных пригородов, находящихся в черте большого Сталинграда.


[Закрыть]

Дивизионный медицинский пункт в Гумраке

Прибыл из управления кадров мой заместитель. Когда я передал ему дела на командном пункте, мы решили вместе объехать некоторые пехотные дивизии. Накануне моего отъезда в Германию мы отправились в путь в 7 часов утра. Хотя уже наступила середина сентября, была теплая безветренная погода. По безоблачному небу непрерывно неслись к городу наши бомбардировщики, эскортируемые юркими истребителями. Мы могли наблюдать в бинокль, как штурмовая авиация сбрасывает свой смертоносный груз с большой высоты. А пикирующие бомбардировщики врезывались в густые облака дыма, которые постоянно висели над горящим Сталинградом. Разрывы сотрясали воздух, возвещая о том, что городу и его защитникам нанесены новые раны.

– Я не представлял себе, что русские способны так упорно сопротивляться. Мы все были того мнения, что весь город будет взят в течение нескольких дней, – сказал мой спутник, который впервые видел, что здесь происходило.

– Вы не первый представитель главного командования, который нам это говорит. Мы каждый раз убеждаемся, что главное командование неправильно оценивает русских. Это может нам дорого обойтись.

Мы въехали в Гумрак. Я знал, что где-то здесь должен находиться дивизионный медицинский пункт. Пока мы его искали, мы заметили, что на расстоянии более километра к востоку от селения заняли позиции несколько наших артиллерийских батарей. Они непрерывно вели огонь. Противник отвечал из тяжелых орудий. В опасной близости от нас взлетали в воздух камни и осколки. Грохот от разрывов снарядов был столь силен, что мы должны были чуть ли не кричать, чтобы услышать друг друга.

Тут же находился и дивизионный медпункт, большое здание у вокзала, которое можно было узнать по флагу с красным крестом. Непрерывно прибывали раненые в санитарных машинах, в грузовиках и повозках, запряженных лошадьми. Не все лежали на носилках. Некоторым служило подстилкой шерстяное одеяло, а другие просто лежали на дне грузовика. В довольно большом помещении хирурги и их помощники работали за двумя операционными столами. В первую очередь производились ампутации и оказывалась помощь раненным в горло, затем наступала очередь раненных в живот и легкие. Собственно говоря, следовало отдать предпочтение раненным в живот. Но такие операции длились от двух до трех часов, причем шансов на успех было мало. Между тем за эти же два-три часа врачи могли произвести большое количество таких ампутаций, когда при своевременном оперативном вмешательстве угроза смертельного исхода была не столь велика. Мы не стали мешать и лишь заглянули в операционную. Когда мы стояли у двери, мимо нас прошел санитар. Он нес ведро с окровавленными бинтами, клочьями белья и форменной одежды; из ведра торчал восковой, с черно-синими прожилками обрубок ноги: молодому парню, который лежал под наркозом на столе, ампутировали ногу. Хирург как раз накладывал зажимы на сосуды в оставшейся части бедра, а два санитара уже стояли наготове с марлей и бинтами, чтобы наложить повязку.

Правду сказать, достаточно было и того, что мы увидели. Но тут к нам подошел старшина санитарной роты и повел нас в соседнее помещение, там ждали тяжелораненые отправки в тыл армии или на родину. Они лежали на матрацах, на травяных подстилках или просто на полу. Ужасающая картина человеческого страдания! Молодые крепкие мужчины превратились в калек. Фельдфебель показал на солдата, голова которого почти сплошь была покрыта бинтами. Виднелись только рот и нос.

– Девятнадцатилетний гимназист; ослеп, но еще этого не знает. Каждого спрашивает, будет ли он видеть. В бреду зовет мать.

Другая комната, в которую мы заглянули, также была заполнена калеками. Как и всюду, здесь пахло эфиром, гноем и кровью. Но здесь было несколько железных кроватей, так что помещение больше походило на лазарет. Молодой врач делал обход. У самой двери лежал человек с ампутированной ногой, пехотинец, ему во время уличных боев ручной гранатой раздробило левую голень. Мы сели подле него. Сначала мы раздали все свои сигареты. Потом, когда раненые закурили, мы завели беседу.

– На переднем крае – сущий ад. Ничего подобного я еще не видел на этой войне. А я ведь с самого начала в ней участвовал. Иван не отступает ни на шаг. Путь к позициям русских устлан их трупами, но и немало наших подохнут раньше. В сущности, здесь нет настоящих позиций. Они дерутся за каждую развалину, за каждый камень. Нас всюду подстерегает смерть. Здесь ничего нельзя добиться бешеной атакой напролом, скорее сложишь голову. Мы должны научиться вести штыковой бой.

– Да, – сказал его сосед по койке, унтер-офицер с Железным крестом I степени, как мы заметили во время беседы, – этому надо учиться у русских; они мастера уличного боя, умеют использовать каждую груду камней, каждый выступ на стене, каждый подвал. Этого я от них не ожидал.

В разговор вмешался пожилой солдат.

– Я могу только подтвердить то, что они оба сказали, господин полковник. Ведь просто смешно становится, когда солдатские газеты пишут, будто русский совсем потерял силы, не способен к сопротивлению. Надо было бы господам редакторам погостить у нас денек-другой, тогда бы они перестали пороть чушь.

– До сих пор мы посмеивались над русскими, – снова заговорил унтер-офицер, – но теперь это в прошлом. В Сталинграде многие из нас разучились смеяться. Самое худшее – это ночные бои. Если нам днем удается захватить какие-нибудь развалины или одну сторону улицы, то уж ночью противник непременно нас атакует. Если мы не начеку, он нас снова выгоняет. Боюсь, нам понадобятся месяцы, пока весь город будет у нас в руках, если вообще это нам удастся.

– Наша рота, – сказал пожилой солдат, – понесла такие большие потери, каких я за всю войну не видел ни в одной из моих частей. Когда меня ранили, нас было еще двадцать один человек. Но и они были утомлены и измотаны. Так что мы и на шаг вряд ли продвинемся. В конце концов вообще никто не останется в живых.

Мы оглядели палату. Все кивали головами в знак согласия. Это было более чем поучительно, особенно для моего заместителя, который прибыл в Сталинград, еще сохранив иллюзии, имевшиеся в главной квартире. Старшина санитарной роты подтвердил:

– Господин полковник, так говорят все. На переднем крае, должно быть, ужас что творится. Видно это по тому, что привозят много-много раненых и днем и ночью. Наши врачи работают до изнеможения, не успевают ни поесть, ни поспать. Посмотрите на нашего главного врача. Он еле на ногах стоит.

Перед уходом мы снова открыли дверь в операционную. Устало кивнул нам главный врач. Потом он снова наклонился над операционным столом, чтобы вырвать у войны еще одну жертву или хотя бы попытаться это сделать.

Молча сели мы в машину. Я хотел еще познакомить моего заместителя с находившимся поблизости штабом LI армейского корпуса и после этого проехать в расположение VIII и XI армейских корпусов. Во время коротких встреч, которые у нас там были, мы видели только серьезные, озабоченные лица. Даже генерал фон Зейдлиц, отличавшийся несокрушимой отвагой, по-видимому, был удручен. Полковник Клаузиус, его начальник штаба, сказал нам:

– Располагая только такими потрепанными дивизиями, мы ничего не поделаем с ожесточенно сражающимся противником; нам не хватает ударной силы. Кроме того, наши дивизии доносят, что в бой вступила переброшенная сюда гвардейская дивизия противника. Есть и матросы.

– Это донесение передано в штаб армии? – спросил я.

– Разумеется. Я уже поставил в известность начальника оперативного отдела армии.

Мы торопились, нам нужно было ехать дальше. В VIII армейском корпусе мы встретились с адъютантом, который нас вкратце информировал об обстановке. Под конец повидались с генералом Штрекером, командиром XI армейского корпуса. На его участке за последние дни стало несколько спокойнее. Однако Штрекер был обеспокоен положением на левом фланге, у итальянцев: им явно не хватало вооружения и снаряжения.

К вечеру мы возвращались в Голуби иски и. Я доложил Паулюсу и Шмидту, что мой заместитель принял дела. Затем я испросил разрешение убыть для четырехнедельного лечения в Фалькенштейн (Таунус).