Текст книги "Кэти. Рассказы"

Леона Беккер

Обезумев от ужаса, невысокая женщина, покрытая потом и грязью, кралась по ночным улицам Берлинского пригорода, сгибаясь под тяжестью заплечного рюкзака. Ее глаза лихорадочно блестели, выделяясь на смуглом кругловатом лице, обрамленном черными жесткими волосами, демонстрируя голод и жажду, а также страх перед неизвестностью. Ева Майер пыталась навсегда забыть подробности своего преступления, что всплывали в ее сознании обжигающей волной. Пересекая лес, мелкие реки и пашни, женщина припомнила каждый день долгих шести лет под одной крышей с человеком, превратившим в кошмар их союз.

– Ты контролировал каждый мой шаг, каждый вздох, каждый приём пищи! – Шептала Ева себе под нос, благо что вокруг не виднелось ни души. – А сам? Изменял мне с каждой встречной! Ты обещал, что я буду счастлива… Размазал по облезшим грязным стенам остатки моей гордости! Теперь все позади, но через два дня, когда соседи почуют запах и обнаружат труп с торчащей ножевой рукоятью, меня будет искать полиция. А сейчас нужно найти укрытие, где можно переночевать и поесть. Но ни в коем случае не показываться на глаза людям.

Остановившись, женщина провела ладонями по своему полноватому, покрытому синяками телу, содрогаясь от холода. Вдали, на вершине холма возвышался двухэтажный дом, почти полностью скрытый за высоким забором, увитым плющом.

«Только бы он был заброшен», – пронеслось в голове Евы, желавшей немедленно спрятаться, укрыться от людских глаз, подобно моллюску, выдернутому из своего уютного домика. Подойдя ближе, она не увидела следов возле входа, да и внешний вид неприступного забора указывал на заброшенность здания. Подойдя с чёрного хода, Ева вынула из рюкзака веревку, которую захватила в спешке, на случай, если придётся совершить самоубийство; сделала петлю и попыталась набросить ее на ветку дерева, что росло на территории сада и свешивалось через забор. Несколько раз веревка, бессильная охватить ветку, соскальзывала вниз, но женщина не сдавалась, потому что идти ей больше было некуда. Наконец, толстая ветка натянулась, охваченная петлей.

Обернув веревкой свою ладонь в несколько раз, Ева повисла на ней, поджимая колени, и слегка оттолкнулась от стены, пробуя узел на прочность. Переступая ногами по стене и пачкая ее грязными кроссовками, женщина полезла наверх, зацепившись за край, и с трудом взобралась на стену, распрямляя спину и вжимаясь в дерево. Перед ней шумела живыми голосами живописная ночь. Ещё красивое и молодое лицо фрау Майер озарилось жаждой спасения и жизни, когда она вдохнула полной грудью ночной воздух.

Развязав узел, Ева смотала веревку и спустилась вниз по стволу, цепляясь за сучья и неровности в древесине. Поправив рюкзак, она осторожно двинулась по направлению к дому, пробираясь среди розовых кустов, а те хватались за её одежду. Но, подойдя к двери, женщина обнаружила, что та плотно заперта, дернув ее в обе стороны.

«Неужели дом обитаем?»

Обойдя его вокруг, Ева обнаружила распахнутое окно на первом этаже и с трудом, но влезла внутрь, погружаясь в атмосферу старой пыльной комнаты и разглядывая пол, что оказался усыпан занесенными внутрь осенними листьями. Коснувшись занавесок, Ева двинулась дальше, сняв обувь и рюкзак. Слегка осмелев, двигалась она по тёмным, пахнущим старым деревом коридорам, глубоко и тяжело дыша, прижимая руки к сердцу, потому что ей казалось, что его биение слышно во всем доме, от дальнего уголка сада до чердака. Кровь шумела в ушах. Ступив на кухню, большую, просторную и чистую, Ева тихонько приоткрыла холодильник и радостно вздохнула от обилия пищи. И неважно, что хозяева могут застать в любую секунду, – она не могла отказаться от этого. Нахватав кучу овощей, банку икры, хлеба, колбасы и прихватив пакет молока, Ева прокралась обратно, в самую дальнюю комнату, и принялась жадно поедать все подряд, постанывая от удовольствия, а затем упала на старый ковер и закуталась в покрывало, предаваясь долгожданному и желанному сну, не замечая и не желая замечать своих ошибок.

Проснувшись утром, Ева полежала ещё немного, прислушиваясь к звукам старого дома. Тот человек – хозяин – уже проснулся, завтракал, ходил по кухне, – и она чувствовала через стены его движения. Она сжала ноги – хотелось в туалет.

«Когда же он уйдет, ну когда же?» – мысленно спрашивала женщина у самой себя, елозя по ковру. Наконец весь дом затих, и только поэтому Ева поняла, что Вильхельм уехал, настолько бесшумным был ход его автомобиля. Вскочив со своего места, она побежала искать туалет, опасаясь, как бы не проснулся ещё кто-нибудь.

Весь день она ходила по комнатам, изучая и исследуя их. Ей нравилась окружающая роскошь. Ева чувствовала себя, словно в старинном фильме, разглядывая многочисленные стенные портреты в потрескавшихся от времени золоченых рамах. Подойдя к большому зеркалу, она оглядела себя со всех сторон, приглаживая постриженные чуть ниже плеч волосы, и тут же в ужасе отшатнулась назад – из шкафа на неё кто-то смотрел недвижным голубым глазом. Сердце вновь отбивало свой такт, но Ева пересилила себя и сделала то, чего хотела: распахнула дверцу и тут же завопила от ужаса, сама себе затыкая рот ладонями, ведь на неё глядела настоящая мумия – вульгарно накрашенный труп светловолосого парня, что держал в руках маленький засохший букет белых цветов. С отвращением на лице закрыв дверь, она побежала в ванную, осмелившись принять душ – слишком уж ей было грязно и тошно от себя самой и от того, что происходило в этом доме.

«Но что, если здесь есть что-то ценное, что можно продать? Или сбережения хозяина? Тогда у меня был бы шанс бежать как можно скорее, найти поддельные документы и улететь в Америку. Там я найду работу и затаюсь навсегда».

Как только Ева закончила с душем и надела свои вещи, то вернулась на кухню и приготовила себе обед, вымыв за собой посуду и разложила все вещи в точности, как они лежали прежде. Пройдя в спальню хозяина, она рассмотрела все до мельчайших подробностей и сделала вывод, что он одинок. На тумбочке она нашла большой ключ, обвязанный алой лентой. Взяв его в руки, Ева залюбовалась красотой и техникой, с которой тот был выполнен. «Наверняка та дверь, которую он открывает, хранит за собой множество ценностей», – решив так, Ева двинулась по направлению к самой дальней комнате на втором этаже – кабинету Вильхельма, по пути проверяя все двери подряд, заглядывала в каждую замочную скважину, но поддалась лишь последняя.

Внутри все было обставлено на порядок роскошнее, чем во всем доме, вопреки представлению Евы о показном блеске в подобных домах. Слегка приоткрыв верхний ящик, Ева вынула старую тетрадь в кожаном переплете – дневник Эдельштайна, его мемуары, что убийца решил написать пару лет назад, и распахнула наугад. Старые страницы рассекали чёрные гелевые строки, выведенные вполне разборчивым почерком, перемежавшиеся небольшими графическими рисунками. «Хозяин дома – творческая личность? Было бы интересно узнать о нем побольше», – Ева раскрыла пожелтевшие листы и начала читать мемуары Вильхельма, находя все больше подтверждений своим догадкам и ужасаясь тому, в чей дом забрела, ища спасение. Мужчина был настоящим маньяком, описавшим в деталях убийства десятков проституток обоих полов, а также своих бывших любовников.

Не в силах оторваться от мемуаров, Ева сидела над ними до самого вечера, вчитываясь и размышляя над сутью жестокости Вильхельма, его ошибками и преступлениями, причинами краха его первой любви.

Не забыв убрать все на место, Ева порылась в ящиках, но денег не нашла, – лишь фотографии Вильхельма, Лео и Михаэля, последнего любовника убийцы. Первый был запечатлен как представительного вида мужчина средних лет в хорошем деловом костюме, темными вьющимися волосами пониже лопаток, собранными в хвост. Все его пассии – длинноволосые блондины с уклоном в транссексуальность. Найдя фотографию пышнощекой девушки с ребенком на руках, Ева подумала, что это и есть Михаэль, рожденный ею от бывшего парня маньяка специально для того, чтобы стать спустя время игрушкой Вильхельма, как было описано в дневнике.

«До чего же он красив внешне… Как складно это чудовище излагает свои мысли! Легко ему, должно быть, было входить в доверие, заманивать сладкой беззаботной жизнью и убивать…»

Теперь она не сомневалась, что ее лишат жизни, стоит только лишь показаться на глаза тому сумасшедшему, что здесь царит, и жаждала скрыться как можно быстрее, но отнюдь не с пустыми руками. Бежать без денег бессмысленно – Еву схватили бы тут же, а вот с деньгами уже появлялась надежда на спасение. Поднявшись, женщина открывала один шкаф за другим в поиске чего-нибудь ценного, но находила лишь книги и рисунки. Внезапно она услыхала тихий голос на первом этаже.

– «Так, ключи на место и в сад!» – послышался голос Вильхельма: хозяин дома вернулся. Подскочив, женщина скрылась в той же дальней комнате, где провела ночь, ожидая, когда можно будет вернуться за едой. Едва мужчина переоделся и взял инструменты, по обыкновению посвящая вечер уходу за садом, Ева вновь выбралась из своего укрытия, подглядывая украдкой в окна за силуэтом Вильхельма в рабочей одежде, скрывшимся вдалеке. Тихо приоткрыла холодильник, доставая из самой глубины пакет с овощами, молоко, и так же быстро вернулась в свое укрытие. При взгляде на спелые томаты она ужаснулась тому, что они были взращены на удобрении из мёртвых тел, но голод оказался сильнее. Успокоившись, Ева легла, наблюдая за тем, как свет воюет с темнотой, постепенно сдавая свои позиции и отступая.

«Подумать только, что происходит за сотнями заборов и дверей, сколько еще таких „Вильхельмов“ ходят по земле безнаказанными, творят все, что пожелают… По утрам варят кофе, напевая, готовят завтрак, едут на работу, а с наступлением ночи… убивают людей, прячут трупы, а наутро снова, как ни в чем не бывало, живут дальше…» – Ева содрогнулась от мысли, что могла быть убита в любой момент, когда выходила за пивом для мужа или же возвращалась домой с работы.

С наступлением ночи она замоталась в позаимствованное из другой комнаты одеяло и свернулась, как животное, обнимая себя и не желая отдавать ни капли тепла. Напряжение не уходило, но теперь, в одиночестве, покое Ева чувствовала себя по-настоящему счастливой в логове серийного убийцы, впервые за много лет.

***

Темнота. Темнота и тишина, редко нарушаемая резким и непозволительно громким скрипом половиц, в то время как неумолимая чернота так и норовит засосать и захватить в себя. Мои босые ноги скользят по полу, медленно приближаясь к заветной комнате, из-под двери которой пробивалась тонкая полоса тусклого света. Притаившись, вжимаясь в холодную стену и судорожно сжимая в пальцах ружьё покойного брата, я прикоснулся к старинной дверной ручке, переводя дыхание и осторожно втягивая в себя запах полированного дерева, я мысленно досчитал до трёх, затем до пяти, прислушиваясь к шелесту страниц по ту сторону.

– Руки вверх! – резким движением я распахнул дверь на себя, врываясь внутрь. Невысокая смуглая азиатка отшатнулась назад, вскрикивая и отступая в угол, выронив книгу, которую читала, и перевернула тарелку с бутербродами. Не теряя драгоценного времени, я взвел курки, собираясь выбить мозги этой твари, приходя в ярость от того, что она пересекла границы моих владений, что доселе казались мне неприступными.

– На колени. Руки за голову. Живо, мразь! – я ждал нападения в ответ, настолько испуганно, но не загнанно эта женщина смотрела мне прямо в глаза, не отводя взгляда. Уже давно я выслеживал ее, обнаружив на шипах моих роз обрывки чужого спортивного костюма. Эту нахальную тварь, без спроса залезшую в мой дом, что-то вынюхивающую, пожирающую мою еду, гуляющую по моим комнатам. Ты обречена, чертова мигрантка. Ты не могла не докопаться до сути моих преступлений за все это время. Ты слишком много знаешь, чтобы жить…

Сдержав крик, женщина упала на пол.

– Нет! Не убивай меня! Ты не можешь меня убить! – она пыталась закрыться руками от направленного на нее оружия, как будто бы это как-то могло спасти. Конечно, я понимал, что рискую напугать соседей выстрелом, но с ножом бы я точно не догнал иранку, а выпускать ее живой было бы верхом идиотизма.

– Почему? – я навел дуло чуть выше на грудь, едва она приподнялась на корточки. Женщина замолчала, содрогаясь от ужаса.

– Я… Твой Лео… Я вернулся к тебе! – тёмные глаза иранки смотрели не мигая, увлажняясь от подступающих слез. – Прости меня за все… – она закрыла лицо руками, разрыдавшись от безысходности. – Прости!..

***

– Что? Да как ты смеешь! – глаза маньяка налились кровью, а руки задрожали от волнения.

– Я – твой Лео! – громко и отчетливо повторила Ева Майер, ухватившись за последнюю возможность хоть как-то спасти свою жизнь, взяв на себя личину ненавистного и бесконечно дорогого для мужчины человека.

– Вонючая мигрантская унтерменша! Я тебе не верю! Ни одному слову! – Вильхельм стоял перед ней, облаченный в длинный бархатный халат. – Ты не похожа на моего мальчика, да если бы и была, я все равно тебе не поверил! Леонард умер двадцать пять с лишним лет назад! Я не сумасшедший и твёрдо стою на земле, не веря ни в Бога, ни в Дьявола, ни в прошлые жизни!

– Помнишь… Мы познакомились, когда были ещё маленькими… Со мной никто не играл, потому что я вел себя, как девочка. У меня не было друзей… Ты был не таким, как все, защищал меня от мальчишек, всегда заступался, помогал моей маме… Помнишь? Я бежал по льду, хотел показать тебе мертвую лисичку, чувствовал, что ты такое любишь… Радовался и звал тебя… А потом лед подо мной проломился, и я начал захлебываться, думал, что умру… А ты спас меня, вытащил… А ещё говорил, что любишь. Я думал, мне послышалось. Я пришел, чтобы спросить, все выяснить… А ты…

– Я? – ружьё дрогнуло. Две пары тёмных глаз, принадлежащие двум убийцам, смотрели друг на друга не мигая.

– Ты меня трахнул. А я – едва понимал, что происходит. Потом я ненавидел тебя за это и мстил. Мне нравилось смотреть, как ты мучаешься. А тебе – как мучаюсь я. Вот так мы и жили, отравляя друг другу жизнь.

– Поэтому ты забирал всех, кого я люблю? Нильса, Катарину, Брианну?

– Нет… Я не мстительный дух, а обычный человек. Я просто жил на другом конце земли, стараясь не повторять своих ошибок, зная, что ты жив, и жаждал увидеть тебя ещё раз, пусть даже ценою жизни. Когда-то давно я жила в мирной, солнечной стране, носила воду из колодца, пасла коз, помогала родным выращивать хлеб. А потом началась война… Четырнадцать лет назад мои родители погибли при бомбардировке нашей деревни. Меня привезли в Германию родственники, чтобы помочь найти работу. Мы жили в плохих условиях и выполняли низкоквалифицированную работу, но все же это было лучше, чем жизнь на моей Родине, – Ева сидела на полу, вся сжавшись, вспоминая пограничные заставы, огромные очереди из черных, разноязычных людей, толкающих и бранящих друг друга в желании жить на немецкой земле. – Я училась в школе, читала книги, сдала нужные экзамены и получила документы на новое имя. Но тогда мне негде было жить. Я познакомилась на улице с мужчиной старше меня, который предложил переехать к нему и пообещал устроить на работу. Я не видела другого выхода…

– Почему ты не пришёл раньше? Я звал тебя… – дуло ружья опустилось, но расслабляться явно не следовало. Вильхельм ловил каждое слово беженки.

– Я тебя видел, убирая листья в парке. Ты был со светловолосым кудрявым мальчиком… Нашёл мне замену, как и говорил. Мне не было места в твоей жизни, а я вышла замуж за того человека. Где он теперь, тот мальчик?

– Очень далеко отсюда, и далеко не со мной. Он ушел к другому, я его отпустил. А где твой муж?

– Его больше нет, – Ева тряслась от ужаса, не зная, какую манеру поведения ей выбрать: коверкал ли Беккер слова, и если да, то какие именно, чтобы ничем от него не отличаться, нигде не проколоться. Были ли у него характерные жесты?

– Помнишь, быть может, мы с тобой и мой отец отправились вместе на Мальту. Там познакомились с английскими туристами. Что мы делали дальше?

– Пошли исследовать пещеры. Ты ещё рассказывал о масонских ритуалах. Мне было весело… – Ева благодарила свою интуицию за то, что догадалась внимательно прочесть дневник, хотя ей и не нужно было вовсе заставлять себя, настолько ее захватила история этого ужасного и бесконечно несчастного человека.

– Хорошо. Как называл тебя мой отец?

– Никак не называл. Он меня игнорировал, – мысленно Ева надела поверх своего лица маску глуповатого и легкомысленного мальчика-гея, жаждущего сменить пол.

– А меня?

– «Эй ты, иди делай уроки».

– Какую книгу я читал, когда мы познакомились?

– «Песни Мальдорора».

– А о чем ты рассказывал мне на пересечении Гутцманштрассе и Клистоштрассе? – мужчина не верил в переселение душ, подлавливая все новыми и новыми вопросами.

– О том, как я скучаю по матери. О страхе перед будущим.

– А моя любимая фраза?

– Я чуть не обосрался от страха, – с надеждой в глазах глянула Ева снизу вверх. Это глупое выражение, дань мальчишеству, повторялось в дневниках чаще всего.

Выронив ружьё, Вильхельм упал на колени, распахнув объятия. Ему надоело анализировать и испытывать. Он давно устал от ненависти и жаждал быть принятым и понятым, заставив самого себя поверить в чудесное спасение и перерождение его мальчика. Подползя к нему, Ева обняла мужчину всем телом и нежно поцеловала в колючую щеку.

– Я родилась двадцать пятого июля две тысячи пятого года. Через девять дней после того, как ты меня убил. Сейчас мне двадцать пять.

– И кем быть лучше: парнем или девушкой?

– Когда я была мальчиком, мне хотелось стать прекрасной принцессой. А побыв в женском теле, мне опять хочется в мужское, ибо хорошего здесь мало.

– Хорошего вообще на свете мало, а ещё меньше там, где находимся мы. Неужели ты правда думал, что быть женщиной означает красить губы, манерно хихикать, ходить на каблуках и блядствовать в клубных туалетах? Представляю, как ты удивился, узнав, что это еще и постоянная адская боль от течки до течки, беременность, роды, грязная работа по дому, клеймо недочеловека и постоянный риск быть изнасилованной и убитой.

– Ты прав, – горько усмехнулась Ева. – Правда, осознание моей двойной сущности приходило ко мне не сразу. Я видел тебя во снах, как ты говоришь, улыбаешься, работаешь в саду, споришь с отцом. Мне казалось, что я выдумываю все это от желания спрятаться от реальной жизни. Ты… всегда жил в моем сердце.

Вильхельм прижался к тёплому и мягкому телу Евы, обнимая ее за плечи и склоняя головой к себе на грудь. – Мне будет тяжело привыкнуть к твоему новому облику, запаху и голосу. Хотя ты таскаешь куски из холодильника так же, как и в детстве, – усмехнулся он, ласково целуя в лоб «своего малыша».

– Если ты захочешь, я изменюсь. Но я больше не хочу быть блондинкой. Мне не хочется видеть в зеркале то, что напомнило бы мне о моих… – Ева запнулась, не зная, какое слово лучше подобрать. – Грехах. Я хочу стать для тебя лучше, чем был, исправить свои ошибки. Как думаешь, я смогу? – она подняла на мужчину глаза, полные надежды. «Не убивай! Только не убивай!» – лихорадочно крутилось в ее мыслях.

– Сможешь. А вот смогу ли я? Не переклинит ли, не сорвет ли, как тогда. Да и возраст… Пока ты рос… ла, я старел.

– Постарайся, прошу тебя… Я буду для тебя лучше всех. Меня жизнь за все давно уже наказала. Я кровью выплакал…

Ничего не говоря в ответ, Вильхельм коснулся смуглого лица кончиками пальцев, нежно целуя Евины губы.

– Как тебя называть? – спросил он, поглаживая ее по спине.

– Леона. Или как тебе удобнее.

– Пошли, я что-нибудь тебе приготовлю. Но имей в виду, если ты попытаешься пырнуть меня ножом, я снесу тебе голову без разговоров! – мрачно пообещал мужчина, протягивая руку.

Когда Вильхельм помогал ей подняться, Ева поразилась тому, что тот собирается ее кормить и выражает явную заботу, несмотря на весь негатив, что чувствовался в дневниковых записях.

«Видать, местами наш убийца нечестен сам с собой. Вот только как понять, насколько можно импровизировать, чтобы не испортить всю роль, но и не дать понять, что его обманывают. Хотя… Что, если это и вовсе не ложь? Что, если все правда? Откуда я так быстро узнала город, когда только приехала? Почему говорю на немецком совсем без акцента? И как этот дом мог показаться мне таким родным и смутно знакомым, что я выбрала именно его, несмотря на высокий забор? Он словно потянул меня к себе… Да и этот старый шизофреник не вызывает отвращения, а выглядит весьма симпатичным, много перенесшим в своей жизни. А что, если остаться здесь, с ним, и стать для него заменой его больной любви?» – но тут Ева вспомнила о полиции. Нужно было бежать, причем с помощью Вильхельма.

При теплом кухонном освещении они смогли получше рассмотреть друг друга, пока готовилось мясо.

– Сними уже эту провонявшую дрянь! – Вильхельм указал на спортивный костюм, пропитанный потом. – Пойдём, я покажу тебе, где лежит одежда. Хотя, ты должен и сам знать, где она лежит, без моих подсказок. Я ничего не менял в доме все это время.

«Глупенький, тебе и невдомек, что я подглядывала в замочные скважины, выискивая, что плохо лежит», – твёрдой походкой Ева взошла по лестнице под прицельным взглядом Вильхельма и указала нужную дверь в комнату, где хранилась последняя одежда Лео, куда не добрались ни Михаэль, ни прочие пассии маньяка.

– Ты будешь смотреть, как я переодеваюсь?

– Ну конечно, – усмехнулся Вильхельм. Сворачивая заляпанный грязью костюм и присаживаясь в углу, он пристально разглядел Еву. Она казалась ему отвратительной. Слишком полной, волосатой, слишком чёрной. Ее пышная грудь и широкие бедра вызывали ещё большее отвращение, поэтому он вздохнул с облегчением, когда женщина оделась в растягивающиеся лосины и свободную рубашку, натянувшиеся на ней, как кожура на сосиске. От его глаз не укрылись и следы побоев, множественные синяки и порезы, что покрывали Евино тело.

– Лучше надень что-нибудь моё, но в другой раз, – нахмурившись, Вильхельм проводил Еву вниз, наскоро сервируя стол, разложил перед ней тушеное мясо и нарезал овощи со своего огорода. – Попробуй мятный чай. Он прекрасен, – он разлил по чашкам ароматный напиток. – Жаль, что ты так поздно. Летом был такой хороший урожай клубники, угостил бы тебя. Человечинка – неплохое удобрение.

Ева поперхнулась.

– А ты больше не будешь приводить сюда других… И убивать их?

– Ну, а ты как думаешь? – пальцы Вильхельма коснулись Евиной ладони. – Приятного аппетита, милая.

– Спасибо, тебе тоже, – попробовав стряпню Вильхельма, Ева осталась довольна. – Зачем тебе все это? Почему ты обнимаешь меня, готов угощать ягодами, но наряжаешь в мою одежду этих глупых шлюх и кромсаешь их в подвале, хотя это я причинил тебе боль, а не они… Ты до сих пор настолько меня ненавидишь?

– Откуда ты все это знаешь, если ты живёшь в новом теле и не парил надо мной незримым духом? – нахмурился Вильхельм. – Как давно ты в моём доме и что успел увидеть?

Ева напряглась. Она поняла, что переиграла, ведь истинный Лео не мог знать таких подробностей о жизни своего возлюбленного, ведомый лишь памятью прошлого.

– Я нашёл твой дом по смутным и отрывочным снам. И в этих снах ты желал мне мести, находя похожих на меня людей и причиняя им страдания перед скорой смертью. В твоём саду я видел могилы. Тогда я испугался, что не успел, что ты давно умер, и потому спрятался, не зная, кому принадлежит твой дом сейчас. Увидев мумию блондина, я испугался и понял, что это сделал ты, а ещё страшнее было осознавать себя, своё поведение причиной этих зверств. Твои фразы об «удобрении из человечинки» заставляют додумать, что там их много, – спокойно и рассудительно Ева разложила все по полочкам. – Сколько?

– Ты обидишься, если скажу. Лучше ешь, пока не остыло. Когда меня одолевала нестерпимая жажда насилия, причём над тобой, я находил дешевую потасканную шлюху, за которую никто не спросит, и представлял, что это ты, что ты дошёл до такой жизни со своим враньем и любовниками. И когда я расправлялся с «тобой», жить становилось легче. Однако, ненадолго. Я искал любви у твоих противоположностей, прекрасных каждая по своему, но не нашёл ее. Мне нравилось лишать людей жизни, это стало для меня своего рода спортом. Ощущать экстрим, продумывать, как не быть уличенным. Ощущать себя Богом на земле. Как будто бы я хотел наказать весь мир за то, что он не такой, как мне хочется. Но со временем, особенно после того, как я отпустил Михаэля, я понял, что насытился местью и она начала претить мне, а то, что некогда было тайным и запретным, превратилось в рутину и обыденность. От могильных ям начала болеть спина, и складывать тела уже скоро будет некуда. Стоит уже не так крепко и через раз, да и зрение уже не идеальное. Я не хочу попасться, понимаешь? А ты, я вижу, уже немало выстрадал и более чем искупил свою вину передо мной.

– Значит, ты простил меня? – Ева осторожно коснулась тёмной, ещё не тронутой сединой пряди волос Вильхельма и провела пальцами по его шее, легко улыбнувшись.

– Чаша мести испита до последней капли, – Вильхельм перехватил её ладонь и сжал, посмотрев в смелое лицо «Леоны» и приникая все ближе и ближе к ее лицу, впитывая страх, смакуя его, прикрыв глаза, и осторожно коснулся своими губами губ женщины, но тут же отстраняясь, едва та углубила поцелуй.

– Выходит, что простил. А ты – меня? Подумай хорошенько, прежде чем ответить, ведь без моего вмешательства был бы тебе сейчас сороковник. И что тут хорошего?

– Простил, осознав всю глубину твоей боли. Но я тебя все ещё боюсь. Боюсь, что ты не сможешь перестать разрушать и уничтожишь самое дорогое и любимое – меня, – прошептала Ева в самое ухо мужчины.

– А кто его знает? Надо попробовать. Ведь пока не попробуешь – не узнаешь. Если, конечно, ты не хочешь уйти.

– Я никуда не уйду, – произнесла женщина вполне искренне. Выбираться из дома ей было крайне опасно, а перспектива заменить вожделенный фетиш поехавшего головой человека пугала куда меньше пожизненного срока в тюрьме, несмотря на множество описанных в дневнике неприятных сексуальных практик, от которых покойный кайфовал, если верить автору. – Если ты захочешь, я больше никогда отсюда не выйду и буду жить только для тебя.

Вильхельм задумался, доедая остатки ужина, и встал со своего места, чтобы вымыть обе тарелки и убрать недоеденное в холодильник. Затем он поправил белые шторы, взглянув в окно, и подлил «Леоне» ещё чаю.

– Затворничество излишне. В мире есть много вещей, которых ты ещё не видела и не попробовала, хотя бы твоя мечта побывать в Париже. Мне нужно жить ради кого-то, и я тебя больше никуда не отпущу. Я хочу объездить с тобой весь мир, но я должен быть уверен в тебе, чтобы на это настроиться. Я не испытаю твою верность и честность, когда ты прикована к батарее за ногу. Это возможно, лишь погрузив тебя в атмосферу соблазнов, дав тебе свободу.

– Весь мир? Но как же твой сад? И… У меня нет паспорта.

– У меня есть только твой старый паспорт и паспорта пропавших без вести. Все это не подходит. Ничего, я что-нибудь придумаю. А в мой сад никто не сунется, скорее всего. Забор, вроде, надёжный.

«Черта с два он надёжный».

– Милый, может, стоит поставить колючую проволоку, чтобы нас не обокрали? – Ева прошла в гостиную за Вильхельмом, садясь на диван, куда он показывал. – Я боюсь за тебя. Что всю твою… Золотую коллекцию кто-нибудь увидит и заявит на тебя.

– Уже нас? Быстро ты, – включив плазменный телевизор, Вильхельм прилег на колени к Еве. – Они лежат под землёй, могила с надгробием явно принадлежит члену семьи, а от чучел и впрямь лучше избавиться. Они довольно обветшали. Сожжем их? И, если мы решим путешествовать, мне придётся оставить работу.

– А у тебя чипсов нет? – Еве вспомнились ее с бывшим вечера перед телевизором, с дешевым пивом и закусками.

– Я такую дрянь не ем и тебе не советую. Если хочешь чего погрызть, то кедровые орехи гораздо полезнее. Принести?

– Они же дорогие!

– А у нас жизнь одна, – Вильхельм оставил на пальцах Евы лёгкий поцелуй и поднялся за закусками.

– Ты столько хочешь для меня сделать… А ведь я привлекаю тебя гораздо меньше, чем раньше. Ты считаешь меня уродливой и мерзкой? – выпустив из пальцев волосы Вильхельма, женщина гладила их, рассматривая в потемках окружающую обстановку. Стены-полки-вещи. Ничего лишнего.

Переведя взгляд на экран, она увидела свою паспортную фотографию и обомлела. Сюжет о ее розыске по подозрению в убийстве показывали по местному каналу, а за ее поимку предлагали награду. Едва ролик закончился, она выключила телевизор и посмотрела на вошедшего Вильхельма.

– Милый… Сделай все, что считаешь нужным, измени меня до неузнаваемости. Если ты захочешь, я откажусь от своего привычного облика и стану другим человеком, лишь бы нравиться тебе…

– Столько самопожертвования… Быть может, у нас и впрямь что-то получится?

***

Около пяти часов утра Вильхельм поднялся, скинув с себя тяжелую ногу Евы, и тихонько вышел в сад, проходя по таким знакомым аллеям, отдающим ночной сыростью, в самый дальний угол, к могилам. Делать все равно было нечего, а сад требовал постоянного ухода, хотя бы та же статуя мраморного мальчика, приклеенная ногами к надгробию, которую понемногу захватывала плесень.

– Сейчас я тебя почищу… – потянувшись к белоснежно-мраморному лицу, Вильхельм присел на плиту подле засохших розовых букетов, но тут, то ли от резкости его движений, то ли от времени или же дуновения ветра, мраморный мальчик обрушился на своего полусонного творца, отшвыривая его на плиту и мгновенно разбивая голову своей каменной массой. Обагрённый в крови, каменный мальчик покатился по траве, оставляя позади себя Вильхельма, навечно устремленного безразличным взглядом в небо.

***

Резко поднявшись, Вильхельм разбудил Еву. Та смотрела на него испуганно, сразу догадавшись, что Морфей послал ему далеко не приятные грезы.

– Через месяц вылетаем. Я улажу вопросы с работой и паспортами, ты – приберись здесь и займись спортом. Дом оставлю на Михаэля. Мы начнём новую жизнь и не оставим в ней места старым ошибкам.

Спустя месяц из Берлинского Тегеля вылетели двое: мужчина чуть старше средних лет с длинными волосами, чуть тронутыми лёгкой сединой, одетый в деловой костюм, и роскошная стройная загорелая блондинка в алом платье, шляпе, туфлях на больших платформах, лицо которой скрывали тёмные очки. С собой они везли множество чемоданов и выглядели очень счастливыми.

– Половину имущества я оставил Михаэлю, сделав и ему документы, – прошептал Вильхельм через несколько минут после того, как самолёт поднялся в Берлинское небо. – Он славно позаботится о музее имени меня.