Текст книги "Потерянная родина"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В тесной каморке, где человек, стоя посередине, мог достать рукою до любой стены, царила тьма. Окна в каморке не было. Дверь плотно закрывала вход, в ней не было ни единой щелочки, сквозь которую мог бы пробиться луч света. Воздух здесь был до того спертый, что Ако сделалось дурно. С потолка капала вода. Всюду, к чему бы ни прикоснулся Ако, он нащупывал что-то склизкое и влажное, и эта невидимая жирная слизь источала зловоние.

Ако долго сидел на полу своей тюрьмы, свесив голову на грудь и обхватив руками колени. Он понемногу приходил в себя после побоев, голова больше не кружилась, только кое-где еще саднило в зашибленных местах.

«Что собираются делать с ним белые люди? Зачем его увезли с острова и держат в этой темной норе? И надолго ли его сюда засадили? Навсегда? Может быть, это подземное жилище, а эти свирепые люди – блуждающие души, вышедшие на землю посмотреть, что здесь происходит. Но почему они приехали по морю в большой лодке, зачем искали на острове пищу и питьевую воду, – разве у них там внизу ничего нет?»

Тщетно пытался Ако разгадать истинный смысл событий. Ни до чего не додумавшись, он перестал мучить свой мозг и погрузился в тупое безразличие. Физически и душевно оцепенев, ожидал он дальнейших событий.

Немного погодя Ако услышал резкое поскрипыванье, топот человеческих ног, громкие голоса. Вдруг корабль тронулся, слегка накренился набок и стал пока* чиваться. Тут Ако понял, что большая лодка вышла за пределы рифа… удаляется от острова. Уезжают, увозят его далеко-далеко от родного мира, туда, где никто не услышит его голоса и не сможет прийти на помощь. Но Ако не хотел уезжать, он желал остаться здесь вместе с Нелимой, с отцом, матерью и Онеагой.

Сознание того, что совершается недопустимое, потрясло юношу. Он вскочил и стал тревожно переминаться с ноги на ногу. Ощупал стены, попытался плечом высадить дверь. Почему белые люди не придут и не выпустят его? Здесь темно, здесь трудно дышать, а Ако хочет двигаться, бегать, взбираться высоко на гору и подставлять лицо солнцу и ветру. А тут нет ни солнца, ни ветра.

Выросший на воле среди людей, которые никогда не обижали друг друга, Ако не мог постичь, что значит неволя и насилие. Это приводило его в смятение, терзало, рождало инстинктивный протест. Он дрожал, словно затравленный собаками зверь, – не от страха, от негодования. И подобно молодому леопарду, которого бездушные охотники заперли в клетку, он всем своим существом рвался к свободе, простору, темная каморка представлялась живой враждебной тварью, которая держит его в своих объятиях.

Ако испустил вопль… обождал, не предпримут ли что-нибудь белые люди, потом закричал снова, два, три, много раз… Бил кулаками в стены, в дверь, колотил ногами об пол, стучал в потолок. Если у белых людей были уши, они должны были услышать неистовство Ако. Но они не обращали внимания.

Выть может, они ушли в свои подземные жилища и оставили здесь Ако одного в темноте?

Это были не стоны, не жалобный или истерический плач – нет, свободный дух властно выражал свой протест, жаждал сбросить оковы. И этот вопль протеста был столь непосредственным и диким, что белому человеку стало не по себе. Неистовство Ако хорошо было слышно на всем судне.

– Иварсен, поди-ка утихомирь его, а то сегодня ночью он не даст нам заснуть! – сказал боцману капитан Мобс.

– Совсем утихомирить? – цинично ухмыляясь, спросил Иварсен. – Это пустяковое дело, если капитану так угодно.

– Да нет же. Успокой его. Он нам еще пригодится живой.

– Без основательной дрессировки из этой скотины ничего путного не выйдет, – заметил боцман.

– Выдрессируем, – самоуверенно заявил Мобс. – Но сегодня попытайся ему втолковать, что шуметь нельзя.

– Есть, капитан! – Иварсен довольно улыбнулся. – Это я ему втолкую.

Он отыскал «корабельную кошку» и отправился в кубрик.

– Алло, ребята, кто желает принять участие в маленьком приключении? Мне поручили дать первый урок дисциплины черномазой обезьяне. Кто со мной?

Подобное происшествие сулило внести некоторое разнообразие в монотонную морскую жизнь. У Иварсена тотчас же нашлось несколько помощников.

– Что будем делать, боцман? Пропустим под килем? – спрашивали матросы.

– Вы двое захватите по ведру да зачерпните воды. Вы станьте по обе стороны двери с цепными крюками и не давайте ему убежать. Об остальном я сам позабочусь.

Маленький Сам недовольно нахмурился и сердито сплюнул за борт.

– Нашли потеху… – проворчал он. – Все-таки живое существо… Чем он хуже нас. Животное, и то без нужды не мучат, а это ведь человек.

– А ты пойди в кубрик да ложись на боковую, раз у тебя такая бабья душа, – насмешливо посоветовал Иварсен. – Мы уж как-нибудь без тебя обойдемся.

Маленький Сам махнул рукой и в самом деле ушел с палубы, скрывшись в матросском кубрике. Иварсен со своими подручными приступил к делу.

Ако услышал – к его камере приближаются человеческие шаги. Он умолк и, прильнув к двери, стал ждать, когда ее откроют.

Белые перешептывались, но это была излишняя предосторожность, ведь Ако все равно не понимал ни слова. Щелкнул замок, проскрежетал засов, и дверь чуть-чуть приотворилась. Внезапно ослепленный светом, Ако на мгновение зажмурился. Не успел он открыть глаза, как в лицо ему выплеснули целое ведро соленой морской воды. Пока он отряхивался и вытирался, его окатили второй раз, потом в каморку вскочил Иварсен и принялся обрабатывать Ако «корабельной кошкой». У приотворенной двери стояли матросы с цепными крюками в руках.

– Учись уважать волю своего властелина! – задыхаясь орал Иварсен, со злорадством взмахивая узловатой плетью и норовя стегать Ако по голове и плечам. – Я вышибу из тебя твой темный дикарский дух, твою обезьянью тупость и собачье бесстыдство! Я тут – все, ты – ничто. Отец и мать, бог и хозяин над твоим телом и душой. Благодари всевышнего, что я еще так вожусь с тобой. Еще ведро воды на его бестолковую башку, ребята.

Иварсен посторонился, и один из матросов плеснул в лицо Ако струей воды. Потом боцман еще раз огрел Ако плетью и, выкатив глаза, заорал не своим голосом:

– А теперь цыц! Сиди в углу и нишкни! Вот так! – Он закрыл себе ладонью рот. – А если пикнешь, я опять приду и угощу вот этим…

Широко раскрытыми глазами глядел Ако на этих двуногих призраков, которые толпились у двери, корчась от смеха. Они хохотали, они забавлялись, только один был угрюм и враждебен – тот, который бил. Ако знал, что он так же кровожаден и лют, как акула, которая порой нападает на человека в лагуне. Когда акула делает это, островитяне берутся за ножи и преследуют хищника до тех пор, пока не прикончат его, ибо мерзкой твари нет места ни в воде, ни на земле. Этому двуногому тоже не должно быть места на земле, его надо уничтожить так же, как акулу, но сейчас Ако не мог этого сделать. Морской хищник обычно нападает в одиночку, а островитян против него – целая уйма, тут же Ако один против многих хищников. И у него нет ножа.

Дверь каморки снова закрылась. Зубоскаля, разбрелась орава матросов. Ако остался в.темноте. Он не чувствовал боли в плечах и спине, не замечал, что кровь течет по лицу. Свободный сын Ригонды понял, что он уже больше не свободен, что эти чужеземцы – его враги, лютые и свирепые существа, которые хотят причинить зло ему и его племени. Это страшная мысль заставила его забыть все остальное.

2

Ако больше не шумел, ибо знал, что тогда его опять будут бить. Если бы он выспался в прошлую ночь, то сегодня вряд ли ему удалось бы сомкнуть глаза.

Тишина на палубе говорила о том, что солнце зашло и люди на корабле легли спать. Ако сидел в углу каморки и думал о родном острове, о великой тревоге, с какой племя теперь обсуждало его судьбу. Нелима… нет, об этом лучше вовсе не думать, а то ему хотелось снова вскочить, колотить ногами в стены своей клетки, кричать и неистовствовать. А этого делать нельзя, иначе ему будет плохо. Ако стал думать о другом. Они, верно, уже заехали за край света и находятся теперь там. Его окружал таинственный мир чудес, полный неведомых страхов и прелести новизны.

По временам Ако удавалось задремать, но в следующее же мгновение боль в плечах заставляла его проснуться. С потолка на него капала слизь, она стекала по ранам, то успокаивая, то причиняя еще более острую боль.

Так прошла ночь. Потом на палубе опять раздались шаги, послышались голоса чужеземцев, перебранка, грубый смех. Корабль слегка покачивало на волнах.

Кто-то, словно предупреждая, постучал в дверь каморку Ако. Щелкнул замок, лязгнул засов. Яркие лучи залили каморку, и Ако должен был на мгновение закрыть глаза, чтобы привыкнуть к внезапно ворвавшемуся свету.

Тот же самый мужчина, что вчера избивал Ако узловатой плетью, стоял в дверях и заспанными глазами рассматривал пленника. Сегодня у него в руках не было плети, и он не казался таким свирепым, как вчера. С минуту понаблюдав за островитянином, он поманил рукой Ако, приглашая его выйти из каморки.

– Ну, иди, иди – да раскачивайся поживее! – зарычал он, когда Ако все еще медлил последовать его приглашению. – Что белый человек прикажет, то ты и должен делать. Белый человек всегда добьется своего.

И чтобы доказать, что он не замышляет против узника ничего плохого, боцман настежь распахнул дверь и отступил на несколько шагов назад. Тогда Ако поднялся на ноги и, словно затравленный дикий зверь, нюхая воздух, озираясь по сторонам, медленно подошел к двери. Канатный ящик, где он сидел, находился под полубаком. Из двери вел узкий полутемный проход. Свет проникал через открытый на верхней палубе люк, откуда спускался вниз узкий крутой трап. Боцман указал Ако на трап и ободряюще покивал головой.

– Ступай наверх да не упрямься. Первый припадок дури у тебя уже прошел. Теперь будем делать из тебя человека.

Упругими, кошачьими шагами добежал Ако до трапа и взбежал наверх. Просунув голову в отверстие люка, он еще немного помедлил, недоверчиво осмотрелся кругом и только после этого вылез. Тут и там неподалеку от Ако стояли белые люди. Попыхивая трубками, они спокойно и сдержанно смотрели на островитянина. Капитан приказал не делать ничего такого, что могло бы без надобности потревожить пленника. Взор Ако тотчас же скользнул по морю, отыскивая на горизонте очертания берегов Ригонды, пироги островитян. Но он ничего не увидел. Вокруг корабля расстилался океан, волнистая водная ширь да синее небо. Так было там, где занималось утро, так было со всех сторон.

Первой мыслью Ако было бежать, броситься в море и уплыть. Если бы он заметил на горизонте хотя бы малейшие признаки берега, ничто не удержало бы его на палубе – теперь, когда ему была возвращена свобода движений. Но белые люди, видимо, знали, что делают, разве иначе они выпустили бы Ако из темницы. Может быть, они именно того и хотели, чтобы Ако прыгнул в море, – тогда бы он погиб. Они позволили ему дойти до борта и оглядеть морской простор. Они ничего не сказали, когда Ако, не найдя на горизонте того, что искал, перешел к другому борту. Они только посмеивались, когда юноша взобрался на ванты мачты и продолжал оттуда разглядывать море. Все это время Ако жадно вдыхал свежий, чистый воздух. Словно живительную влагу, впитывало все его существо дыхание простора. В ноздри ударил необычный, бередящий запах жареного мяса и кофе. Ако нюхал воздух и бессознательно облизывал губы, почувствовав голод. Так как белые люди по-прежнему не выказывали намерения его трогать, он спустился на палубу и, следуя в направлении ароматной струи воздуха, крадучись, двинулся к середине корабля. В этот момент он напоминал кошку, привезенную в чужой дом и впервые выпущенную на свободу. Все окружающее было ему чуждо и, казалось, таило угрозу; он рассматривал все с подозрительностью и с опаской, И так же, как животному на новом месте дают успокоиться, оберегая от всяких волнений, так и экипаж «Сигалла» избегал приближаться к Ако и не делал ничего такого, чего тот не мог бы понять.

Так Ако дошел до камбуза. В раскрытую дверь он увидел полуобнаженного белого человека, который возился с посудой. Посуда эта была расставлена над огнем, заключенным в невиданную черную клетку. На сковородке, шипя в сале, жарилось мясо.

– Дай ему чего-нибудь поесть, – крикнул коку капитан Мобс с мостика.

Полуголый белый человек отер волосатой рукой пот со лба и подцепил на вилку ломоть жареного мяса. Он откусил мяса, потом хлеба и, глядя на Ако, принялся жевать с видимым удовольствием. Ако жадно облизал губы. Тогда кок протянул Ако вкусную пищу и, улыбаясь, знаками предложил парню взять ее. Немного тюмедлив, Ако сделал несколько шагов по направлению к двери камбуза и остановился на почтительном расстоянии. Белый человек продолжал улыбаться. Видя, что Ако все еще колеблется, он еще раз откусил порядочный кусок мяса и, облизываясь, съел его. Тогда Ако несмело протянул руку, схватил мясо и хлеб и поспешно отскочил назад к борту.

– Животное остается животным, – пробурчал Мобс, издали наблюдая за поведением островитянина. – Пообнюхай все да отведай нашего добра. Небось, весь век из-за тебя не станем ходить на цыпочках.

Ако и в самом деле обнюхал съестное и начал быстро и с жадностью глотать. Еда понравилась ему, она была сытная и вкусная. Когда от куска мяса и ломтя хлеба ничего не осталось, Ако посмотрел на повара и впервые улыбнулся.

– Ага, понравилось, – усмехнулся кок. – Тогда мы тебя в два счета приручим. Гнать будут – не захочешь уходить. На вот, возьми еще. – Он дал Ако еще кусок мяса и ломоть хлеба. На этот раз парень гораздо смелее приблизился к камбузу. Взяв пищу, он спокойно уселся на планшир и не спеша съел все.

Под конец повар дал ему кружку остывшего кофе со сгущенным молоком. Этот напиток не был так хорош, как кокосовое молоко или ава, но все-таки довольно сладок и вполне терпим.

Пока люди на корабле завтракали, никто не препятствовал Ако бродить одному по палубе, куда ему вздумается. Он увидал много нового и интересного. У рогатого колеса на корме корабля стоял человек и время от времени поворачивал его. И каждый раз корабль немного поворачивался – у того человека, вероятно, была огромная сила в руках, раз он мог это делать.

Повелитель белых людей сегодня одет был иначе, чем вчера. На нем больше не было ни шапки с блестящим, солнечного цвета козырьком, ни одежды с блестящими полосками на обшлагах. Он был в белых измятых штанах и полосатой рубашке, через вырез которой виднелась волосатая грудь. Голова его – покрыта белой широкополой шляпой, и вообще он выглядел гораздо неряшливее и проще, чем на острове, но когда он говорил, все белые люди почтительно слушали его и тотчас же принимались что-нибудь делать.

Тут Ако заметил, что повелитель корабля что-то говорит человеку, который вчера приходил с плетью, и указывает на Ако. Тот сейчас же приблизился к нему и знаками пригласил следовать за собой на корму.

– Довольно ты пользовался нашим гостеприимством. Пора и учиться работать.

Он взял привязанное к веревке ведро, забросил его в море и зачерпнул воды, потом выплеснул содержимое ведра на палубу. Затем взял сделанную из обрезков веревок швабру и стал с силой тереть ею палубу в том месте, куда была вылита вода.

– Вот так, ленивая скотина. Заруби себе на носу, как я действую, и делай то же самое.

Боцман передал Ако швабру и стал понукать его приняться за работу. Ако попробовал. Вначале дело не шло, и Иварсену пришлось еще раз показать, как надо держать швабру, как драить и как после этого снова набрать воды и окатывать палубу. Как все дети природы, Ако был одарен способностью подражания в физическом труде. Убедившись, что дело более или менее налаживается, боцман одобрительно кивнул головой и показал Ако площадь, какая должна быть вымыта.

– Одно ведро тут, другое там, драить и окатывать, пока не будет чисто.

Все было бы хорошо, если бы Ако не надоела эта работа. Не столько из-за усталости, сколько из-за однообразия движений он вскоре потерял интерес к своему занятию и забросил дело. Тогда Иварсен залез в свою каюту и вернулся оттуда со вчерашней плетью. Ако тут же бросил швабру и хотел взобраться на мачту, но его противники уже предугадали этот маневр и преградили парню дорогу. Те же самые хохочущие люди, что и вчера, стояли полукругом вокруг Ако и грозили кулаками. Иварсен, показывая на швабру, что-то сердито говорил. И так как Ако все еще мешкал, он подбежал к нему и полоснул его плетью по ногам.

«Надо делать все, что велит белый человек. За ослушание он бьет».

Весь день Ако работал. Драил палубу, мыл гальюн, черпал из цистерны воду и относил ее коку в камбуз. За это ему еще два раза давали есть – жареную рыбу и какую-то мутную жидкость, которую белые люди хлебали маленькими черпаками. Эта жидкость Ако не понравилась. Он отхлебнул только один глоток, но и тот сейчас же выплюнул на палубу. Увидев это, Иварсен грозно заорал на него, велел Ако набрать воды и вымыть палубу в этом месте.

Белые люди работали мало. Один Ако трудился целый день. Вечером его опять заперли. А чтобы ему не пришлось спать на мокром полу, Иварсен швырнул ему в каморку кусок старого брезента.

3

У капитана Мобса были свои виды на Ако, только из этих соображений он и не позволил Иварсену «совсем утихомирить» темнокожего сына природы. Во-первых, экипаж корабля потерял четырех человек, и пара сильных рук, когда начнется охота на китов, будет на вес золота. Во-вторых, – и это было главной причиной, почему Мобс хотел живым доставить островитянина в гавань, – весть об открытии новой земли вызовет сенсацию, в газетах будут печатать большие статьи, интервью с капитаном, фотографии и бог знает еще что. Вот тогда Ако и должен послужить вещественным доказательством, удостоверяющим приоритет открытия острова. Охотнее всего Мобс сейчас же повернул бы корабль к берегам Новой Зеландии и махнул бы рукой на такие пустяки, как несколько сот бочек ворвани. Новый остров стоил куда дороже десятка таких «Сигаллов» с полным грузом. Но корабль, к сожалению, принадлежал не одному Мобсу, он был лишь совладельцем с весьма небольшим паем, – другие партнеры могли поднять шумиху из-за его самовольного возвращения в гавань.

«Сигалл» продолжал обратный путь – к тем местам, где были замечены киты.

На другой день плена Ако стали обучать морскому делу: обращению с парусами, вязанию различных морских узлов и прочим вещам, которые впредь должны были стать обязанностью Ако. Чтобы учение шло успешнее, Иварсен и Гопкинс постоянно держали под рукой плеть и время от времени, принципа ради, пускали ее в ход, напоминая островитянину о силе белого человека. Главной задачей было – внушить Ако убеждение, что он телом и душой принадлежит своему повелителю, белому человеку, и ничего не смеет ни делать, ни желать против воли этого повелителя. Все, что бы белые люди ни сделали темнокожему, правильно и законно, ибо они сильнее, хитрее и предприимчивее во всех отношениях. Им не возбраняется бить Ако, но если он осмелится поступить так же с кем-нибудь из них, – они могут убить его и выбросить в море. Это Гопкинс объяснил ему знаками весьма недвусмысленно. Вся жизнь Ако зависела от того, насколько хорошо и безропотно он будет исполнять волю белого человека. Он – низшее существо, неполноценное создание по сравнению с божеством. Малейшее сопротивление законам этого божества является злом, грехом, безумием, которое влечет за собой немедленное наказание. В этом Ако скоро убедился.

Он не понимал языка белых людей, но чутьем иной раз угадывал их мысли. Во время обеда один матрос, желая подшутить над Ако, дал ему кусочек мыла и показал – съешь. Ако благодарно улыбнулся матросу и откусил мыло. Лицо его тотчас же сморщилось от отвращения, он поспешил к борту и выплюнул тошнотворный кусок в море: то, что на палубу плевать нельзя, он уже усвоил. Матросы хохотали до слез, но тот, кто дал ему мыло, притворился разгневанным и настаивал, чтобы Ако съел все мыло.

Лицо островитянина помрачнело. Он понял, что эти люди издеваются над ним, унижают его, заставляют делать нелепости. Мгновенно и непреоборимо всколыхнулось в сыне природы чувство собственного достоинства. Глаза загорелись, зубы крепко сжались, и весь он напрягся, словно готовый к прыжку. Ако заупрямился и не повиновался. Штурман Гопкинс, на лице которого еще не исчезли следы от ногтей Ако, издали внимательно следил за происходящим.

– Ешь! – крикнул матрос.

Ако отрицательно покачал головой. От его свирепого, дикого взгляда матросу стало не по себе. Но что этот дикарь мог ему сделать!

– Ах так, ты отказываешься подчиняться? – матрос угрожающе повысил голос. – Ладно, это мы мигом вышибем из тебя.

Не спуская глаз с Ако, он попятился к борту, взял канат, сложил его петлей и направился к парню.

– Ешь! – еще раз приказал он.

В следующее мгновение кусок мыла полетел в матроса, а когда тот замахнулся канатом, локти Ако сами собой чуть подались назад, распяленные пальцы скрючились, словно когти ястреба. Он угрожал белому человеку, активно защищался! Тут уж никто из белых не думал смеяться. Угрюмыми и злыми сделались лица матросов, со всех сторон послышались угрозы. Ако услыхал за спиной у себя торопливые шаги, но прежде чем он успел обернуться и защититься от внезапного нападения, узловатая корабельная плеть уже заплясала по его спине. Гопкинс стегал столь рьяно, будто ему за это платили. Тщетно увертывался Ако, прыгал по палубе и закрывал голову локтями, – путь к борту и вантам был отрезан; даже броситься в море эти люди не давали ему.

У Гопкинса была причина стараться. Личная обида в данном случае усугублялась оскорблением всей его расы; престиж всех белых людей в этот момент взывал о возмездии. Гопкинс хлестал Ако до тех пор, пока тот не сник. Физически-то белый человек добился победы, сопротивление было сломлено, но белому человеку этого было мало. Эту тварь надо было победить и морально. Хотя сам по себе факт – есть или не есть мыло – был сущим пустяком и даже не вязался с обычаями цивилизованных людей, но от этого пустяка зависела теперь честь белой расы.

Гопкинс придвинул ногою упавший кусок мыла к лицу Ако.

– Ешь! – знаками приказал он и, чтобы дать понять островитянину, что невыполнение приказа грозит ему неминуемой гибелью, велел маленькому Саму принести из корабельной кузницы кузнечный молот.

Еще несколько секунд продолжалась тяжелая борьба в душе Ако – инстинкт самосохранения боролся с чувством собственного достоинства. Эта дилемма была слишком проста, чтобы Ако, дитя природы, которому чужды утонченные понятия высокой морали, еще сомневался. Кусок мыла, конечно, отвратителен, еще отвратительнее принять унижение, но если такой ценой можно купить жизнь, то цена эта не слишком высока. Если Ако даст им убить себя, то никто не узнает, какую обиду ему нанесли, и никто никогда не отомстит за него. Если же он останется в живых, то может настать день, когда этот же самый белый человек станет есть то, чего не едят люди. Словно проблески зари далекого, жуткого и неизвестного мира, зарождались в сердце Ако представления о ненависти и мести.

Он подавил отвращение и съел мыло. Тогда белые люди успокоились. Престиж расы был спасен. Им казалось, что они окончательно сломили сопротивление островитянина, что он подчинился и признал законность их силы. Но в этом обычно ошибаются все тираны: внешняя покорность еще не означает признания тирании. Чтобы спасти свою жизнь, человек вынужден иногда лицемерить и лгать.

Только наивный глупец понимает эту мудрость борьбы как признание несправедливости.

Ако покорился, делал все, что его заставляли, но сохранил нетронутой свою гордую, жаждущую свободы душу.

– Он теперь укрощен, – говорили на корабле. – Теперь его можно и к делу приставить.

Они принесли Ако истлевшие лохмотья, которые по недоразумению еще назывались одеждой. Но и это тряпье – истасканные парусиновые штаны и дырявая тельняшка – не могли обезобразить великолепного сложения темнокожего Аполлона.

Уверившись в том, что Ако свыкся с новыми для него условиями жизни, его повелители проявили к нему первые знаки любезности – разрешили ему,и на ночь оставаться на палубе. Ако мог спать за камбузом, в защищенном от ветра месте, которое было хорошо видно с капитанского мостика.

Первая ночь, проведенная им на палубе, и звездное небо пробудили в Ако неизбывную тоску по дому. Завезенный далеко в чужие водные пустыни, он уже знал, что и за краем света по ночам сияют те же самые звезды, что видны на небе Ригонды. Стало быть, не так уж далеко он отъехал. Мир, как видно, не так уж велик. Сознание, что тут же поблизости, за линией, где море сливается с небрм, находится родина со всеми дорогими ему людьми, вольной жизнью, повергло юношу в безысходную тоску. В первую же ночь он пытался бежать, но вахтенный матрос застиг его в тот момент, когда Ако хотел спустить в море самую маленькую корабельную шлюпку. Штурман Гопкинс как следует проучил беглеца и в наказание снова заточил его в канатный ящик под полубаком.

На другой день Ако не получил еды. На следующую ночь его оставили на палубе, но велели спать на капитанском мостике, неподалеку от рулевого. Стоило ему пошевельнуться или попытаться встать, как грозный окрик матроса заставлял его замереть на месте.

Нельзя сказать, чтобы весь экипаж «Сигалла» относился к Ако враждебно и жестоко. Островитянин скоро почувствовал, что кок относится к нему довольно снисходительно. В Маленьком Саме он совершенно правильно угадал своего доброжелателя, особенно после того, как в одну из ночей Сам просидел рядом с ним на палубе «Сигалла» пару часов и все время что-то пытался объяснить Ако. Из отдельных уже усвоенных английских слов, жестов и гримас Маленького Сама Ако понял, что тот рассказывает ему о своем племени и о жизни этого племени. Он понял, что все, что можно было наблюдать на палубе «Сигалла», – всего лишь одна сторона жизни белых людей, что в их жизни есть еще много другого, хорошего, и что среди белых есть много добрых людей, которых Ако нечего бояться.

В лице Маленького Сама Ако нашел ту моральную опору, без которой жизнь на «Сигалле» была бы слишком страшной и беспросветной. И, может быть, только благодаря тому, что на палубе китобойного судна был этот маленький, ничем не примечательный представитель белой расы, в сознании Ако в самом начале его знакомства с белыми людьми не укоренилось превратное, уродливое представление о всей белой расе.

Ако притворился, будто отбросил всякую мысль о бегстве. Он работал, выучил несколько слов на языке белых людей, вел себя очень смирно, но всегда держался настороженно с людьми на корабле. Он не доверял им ни в чем, так как знал, что они коварны и враждебны ему. Как зверь, не знающий природы человека, сначала он смело приблизился к людям, как к дружественным существам. Но теперь они его уж ничем не заманят.